Монологи женщин зал в слезах от смеха юмористические монологи лучшие эстрадные монологи=12. Актуальные новости, 9 октября 2018. Странная женщина или почему гнойные люди пишут гнойные отзывы.
«Я буду жить…»: Монолог сильной женщины. Новости Краснодара, Краснодарского края и Юга России
Сегодня в проекте "ПроЧтение" пронзительное стихотворение Роберта Рождественского "Монолог женщины" читает руководитель эстрадной вокально-инструментальной студии. Четыре очаровательные ведущие вместе с гостями программы берут определенные темы и ищут на просторах всемирной сети наиболее интересные вопросы пользователей женского пола и. С первой секунды, слушая ее голос, проникаешься несчастной долей этой женщины, которая так устала ждать любви, своего мужчину, устала, но все еще отчаянно ждет →. Гагарина назвала враньем новости об ее отказе исполнять гимн России на матче. Смотреть видео онлайн Монолог Женщины. Длительность видео: 6 мин и 31 сек.
Женский монолог. Раиса Демина - Велком
Татьяна Догилева о поступлении в театральные ВУЗы, монолог "Львица". «Думали, просто — а получилась война» Монолог жены добровольца. «Думали, просто — а получилась война» Монолог жены добровольца. Гистограмма просмотров видео «Жизнь Рухнула За Месяц: Монолог Женщины, Которая Потеряла Почти Всё» в сравнении с последними загруженными видео. Монологи женские для поступления в театральный. собственно, весь рассказ состоит из монолога женщины. Надия Черкасова, председатель комитета по развитию женского предпринимательства Опоры РоссииКогда ты развит на все 360 градусов, тогда это и есть успех.
«Я буду жить…»: Монолог сильной женщины. Новости Краснодара, Краснодарского края и Юга России
Больше всего меня радовала возможность свободно передвигаться по всему городу. Конечно, на своем маленьком острове мы тоже передвигались свободно, и в совхозе «Предгорный» то же, но там нас постоянно сопровождал бригадир, или другое начальство. А тут - отработал смену на заводе и иди куда хочешь. Правда в комендатуре меня предупредили, что я не имею права покидать пределы города, я даже какую-то бумагу, предупреждающую об этом, подписала. Вскоре разыскала литовцев живущих в Якутске. Какой теплой и трогательной была наша встреча. Мы без умолку говорили по-литовски, вспоминая нашу далекую родину. Наши встречи стали такими частыми как позволяло время. Мы вспоминали наших родных и близких оставшихся в Литве или сидевших в сталинских лагерях, иногда тихонько пели литовские народные песни.
Желание скорее увидеть свою родину владело нами. Мы шепотом пересказывали друг другу об известных нам удачных побегах из ссылки или лагеря. Очень кстати, но совершенно для меня неожиданно получила небольшую продуктовую посылку и денежный перевод из шведской миссии в Москве. Мое желание уехать домой окончательно оформилось, когда я получила от родственников мужа письмо, в котором они сообщили, что их официально известили ил лагеря о смерти моего мужа, наступившей в 1945 году. Так спустя два года я узнала о смерти единственного в СССР для меня родного человека. Больше находиться в Сибири не имело смысла. Мой дорогой муж уже никогда не приедет из лагеря для того, чтобы увезти меня из ссылки. В начале ноября 1947 года мы вдвоем с моей более опытной подругой по несчастью решились нелегально пробираться домой.
Начало удалось нам довольно легко. Знакомые русские купили нам за тысячу рублей два билета на самолет от Якутска до Новосибирска. Документов у нас никаких не было, но ни каких трудностей на посадке у нас не возникло, было достаточно показать только билет, что бы нас пропустили в самолет. В Новосибирск прилетели ближе к вечеру. В аэропорту нас никто не останавливал и мы на автобусе поехали в город. Что делать дальше не знаем. Знакомых никого нет, в гостиницу без паспорта не поселиться, на вокзале без документов можно попасть в облаву. Что нам делать?
Решили пробираться домой на поезде. Пошли на станцию и, не заходя на вокзал, обратились к железнодорожному служащему с просьбой: «Не знает ли он у кого можно переночевать? Наш поезд уходит только завтра, а в гостинице свободных мест нет. Мы согласны заплатить за ночлег, как в гостинице». Служащий оказался очень отзывчивым человеком и предложил переночевать в него дома. Там мы познакомились с его женой и даже успели подружиться. За ужином мы разговорились и незаметно для себя поведали новым знакомым о наших злоключениях. Посоветовавшись с ними решили, что нам надо лететь на самолете, так как в поезде легче попасться в руки милицейских патрулей.
Наши новые знакомые купили для нас авиабилеты до Москвы, проводили до самолета и мы без всяких хлопот улетели. Билеты стоили по двести рублей, но какие-то деньги у меня были. Во-первых, родственники мужа прислали немного, во-вторых, деньги из Швеции и, в-третьих, я, твердо решив вернуться на родину, продала в Якутске почти все свои вещи. В Якутске все было очень дорого, так что если было что продать, то можно получить за это хорошие деньги. В Москву долетели тоже без проблем, хотя болтанка в воздухе была большая и когда самолет особенно резко проваливался в воздушную «яму» трусили мы отчаянно. В Москве сразу поехали в Шведское посольство. Его адрес мне прислали вместе с денежным переводом и посылкой. Дорогой мы придумывали множество вариантов, как пробраться на территорию посольства, но, видимо, Бог решил вознаградить нас за нашу смелость.
У входа в посольство стояли два русских охранника. Мы с подругой, громко разговаривая по-немецки решительно подошли прямо к дверям. Обе мы отчаянно боялись, что нас остановят и потребуют предъявить документы, наши якутские наряды вполне позволяли догадаться, откуда мы прибыли. Но очевидно охранники приняли нас за служащих посольства, и позволили войти внутрь. В посольстве нас направили на беседу к одному их служащих. Я приготовилась к утомительным объяснениям, долгому и обстоятельному рассказу о своей семье. Но, к нашему удивлению, длинных речей от меня никто не ждал. Сотрудник миссии, улыбнувшись, сказал, что моя история ему знакома: «Мы о Вас почти все знаем, не волнуйтесь.
Мы же пересылали вам продукты и деньги» - сказал он. Оказалось, что вопрос о моем воссоединении с семьей живущей в Швеции, мог решаться только на правительственном уровне СССР и Швеции. Я, хоть и не писала никаких заявлений, не имела паспорта, считалась гражданкой Советского Союза уже с тех пор как СССР оккупировал Литву в 1940 году. Было решено, что мы будем пробираться в родные места, в Литву, и там ждать решения своей судьбы. Три дня проведенные в Москве, хотя так, наверное, говорить неправильно, ведь мы не покидали Шведской миссии, промелькнули незаметно. Что бы свести до минимума контакты с и милицией и всевозможными контролерами мы вновь решили добираться в Литву по воздуху. На сей раз билеты на самолет мы заказали из посольства по телефону и нам их доставил посыльный. Перелет в Ковно прошел благополучно.
Нам сказочно везло, за все время наших дорожных путешествий никто у нас не спрашивал документов. И это в Советском Союзе, где человек без паспорта автоматически задерживался милицией и, если других «грехов» за ним не числилось, а паспорт не находился, получал три года тюрьмы. А нам, за самовольное оставление места ссылки, грозило до пяти лет тюрьмы. В Ковно у моей подруги жили родственники, которые предоставили нам ночлег. Как непривычно было слышать вокруг родную литовскую речь. Видеть знакомые силуэты зданий, видеть лица свободных людей, дышать воздухом родины. Но в Ковно, столичном городе, оставаться было опасно, и я на поезде поехала в свой родной Жагаре. В милом городе моего детства все напоминало о счастливых днях.
Все также смотрелись в неторопливые воды реки Шветы склоненные ивы, все также костел возносил к небу многострадальный крест. Но были и другие изменения. Повсеместно были закрыты маленькие кафе и магазинчики, придававшие нашему городку неповторимое обаяние. Частная инициатива не только не поощрялась оккупационной властью ни и безжалостно каралась. С трудом привыкали литовцы жить в новых советских условиях. В нашем маленьком городке многие знали, что я вернулась из Советского Союза, где была в заключении, но относились ко мне доброжелательно и сочувственно. Я довольно быстро получила работу, хоть не имела никаких документов. Через несколько дней после приезда я зашла в бывшее здание магистратуры, где размещался теперь новый административный орган - исполнительный комитет и сообщила о своем прибытии и о том, что я живу у племянницы мужа.
Это я сделала для того, чтобы власти знали, где меня найти, если придет известие из Шведского посольства. Как я уже говорила, люди в Жагаре знали меня с детства, и чиновник исполкома хорошо помнил и меня и моего мужа. Он не спрашивал у меня документы, видимо даже не предполагал, что я самовольно оставила место ссылки. Я жила в доме у родственников мужа, работала на фабрике и, как в довоенные времена, вязала еще дома. Заработанных денег едва хватало и на еду и на одежду. Все стоило очень дорого. Так мне удалось прожить в родном городе почти полтора года. Несколько раз за это время меня вызывали в районный центр для получения советского паспорта.
Но я под разными предлогами оттягивала свой визит в милицию, не сомневаясь, что, скорее всего, меня могут арестовать и выслать обратно в Якутск, который я оставила самовольно. Дважды даже пришлось заплатить штраф за неявку в милицию. Наконец оттягивать дальше поездку стало невозможно. Еще в начале 1947 года был издан милицейский приказ, по которому, всех литовцев, нелегально вернувшихся на родину, власти стали возвращать в места ссылки или спецпоселения. В Жагаре по этому приказу уже были арестованы несколько сравнительно молодых людей, но женщин пока не трогали. Я втайне надеялась, что может быть, власти сжалятся надо мной и не отправят обратно, посмотрев на мой возраст и слабое здоровье подорванное в заполярной ссылке. Для получения паспорта надо было ехать за двадцать километров в районный центр город Ионишкис. Я поехала 29 апреля, рассчитывая, что в предпраздничной суете каждый год в Советском Союзе 1 мая отмечается как всемирный день солидарности трудящихся милиционеры не будут слишком строги и мне удастся выскочить из паспортного «капкана».
Увы, моим надеждам не суждено было сбыться. Как только я пришла в паспортный отдел и назвала свою фамилию, меня тут же арестовали и после короткого допроса «Когда и откуда приехала? Там я просидела долгих шесть месяцев пока мой следователь писал разные запросы и оформлял бумаги для суда. Нас, самовольно вернувшихся, было в тюрьме много. И по мере того как ужесточались советские законы становилось все больше и больше. В конце ноября меня и еще несколько заключенных перевезли в тюрьму города Вильнюса Ковно где я просидела в ожидании суда еще три месяца. Суд, если его можно так назвать, продолжался пять минут. Судья зачитал по бумагам мои анкетные данные, спросил, самовольно ли я приехала в Литву и получив утвердительный ответ, вынес вердикт: «За побег с места ссылки и самовольное возвращение в Литву - назначить наказание: три года трудовых лагерей с последующим возвращением к месту ссылки и закреплении на спецпоселении навечно».
Трудно описать, что я почувствовала в тот момент, когда судья, как бы любуясь собой, нарочито возвысив голос, почти пропел это - НА-ВЕЧ-НО. Навечно в Сибирь, в ее самую морозную и гибельную часть Якутию. Я провела на промерзших островах уже восемь каторжных лет, оставила все здоровье. И если снова попаду в заполярную тундру, то проживу я там не много. После суда меня еще несколько недель продержали в тюрьме, так как не знали в какой лагерь меня послать. Здоровых заключенных посылали в трудовые лагеря на Дон и Волгу. Мое состояние было таким, что даже тюремные врачи, при их известной склонности видеть в каждом больном симулянта, не отважились признать меня здоровой. Наконец было решено не посылать меня в Россию, а оставить вместе с другими больными и слабыми заключенными для работ в лагере расположенном в Литве.
Лагерь Шилуте был лагерем для инвалидов. Нас там было около трехсот человек, в основном женщин и стариков. Мы жили в бараках по 40- 50 человек. Лагерь был огорожен колючей проволокой и охранялся специальными вооруженными солдатами. Труд заключенных использовали на сельскохозяйственных работах. Мы выращивали картофель и другие овощи, много сил отнимала заготовка дров для кухни, бани, отопления бараков. Зимой когда выпадало много снега, нас выгоняли на расчистку дорог и аэродрома. В этом лагере я пробыла два года.
Мне засчитали в срок наказания и то время которое я провела в тюрьме пока длилось следствие. За ворота меня вывезли в закрытом автомобиле-фургоне для перевозки заключенных, именуемом в народе «черным вороном». Привезли на железнодорожную станцию и передали конвою специального вагона для перевозки заключенных. В этом вагон-зеке, или «столыпине», как окрестили его заключенные по имени российского премьера Столыпина, придумавшего такой способ перевозки каторжников я во второй раз отправилась в Сибирь. Это было долгое путешествие через Москву, Свердловск, Новосибирск, Иркутск. По дороге сменились несколько вагон-зеков, «погостила» в нескольких пересыльных тюрьмах, научилась различать характер конвоя. Только в августе месяце меня, наконец, привезли в Якутск, Теперь он не показался мне большим и цивилизованным городом. Деревянные тротуары, скособоченные деревянные домишки, кучи бытового мусора.
Господи, неужели мне предстоит здесь прожить остаток своих дней?
Френдлих его с такой душой прожила,молодец!!!!!! У нас в стране очень много таких женщин,потому что матери своих сыновей не воспитывают ответственными за семью,сами прожили кое как и считают,что снохе тоже нечего быть счастливой.
Даже родители любили меня на условиях моей послушности, а не такой, какой я была на самом деле. Жулька утыкается в меня мокрым носом, смотрит в глаза, и я для неё краше и умнее всех на свете. Она ждёт меня так, как никогда не ждал мужчина, ради которого я была готова на всё.
Всё успеваешь ты: казаться беззаботной И покупать цветы себе, идя с работы. Самой себе стирать, себе готовить ужин, Квартиру убирать с усердием ненужным… Подруге позвонить — замужней и счастливой — И очень мудрой слыть — быть очень терпеливой. Выслушивать слова и повторять не споря: «Конечно, ты права…Мужья сплошное горе!
И, стиснув зубы, жить во чтобы то ни стало!.. И маяться одной, забытой как растенье.
Пятничное. Монолог женщины
Только по телевизору начались новости, как она (совершенно синхронно) начала нескончаемый монолог, сообщая вам все мельчайшие подробности последнего разговора с ее тетей Марией. Европа» публикует монологи женщин, которые служат в ВСУ — это медик штурмовой роты в Бахмуте, повар морской пехоты и военный бухгалтер. Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1932-1994) ОЖИДАНИЕмонолог женщины М. ведь как! Актуальные новости, 9 октября 2018. Ольга Ярмош-Гумбар из Лиды душа в душу жила с супругом больше 10 лет, проблемы преодолевали дружно, вместе воспитывали дочку, строили планы на будущее, но в. Анализ стихотворения «Монолог женщины» Роберта Рождественского.
Ваша помощь. Женский монолог
Монолог Женщины. Роберт Рождественский. Читает Алиса Фрейндлих. No woman, No cryСмотреть онлайн - «Ожидание. Монолог Женщины» - полная версия. Светлана Рожкова в своем монологе еще раз напомнит мужчинам непреложную истину, что женщина любит ушами, а артисты театра "Кривое зеркало" поделятся секретом. Смотрите онлайн самые последние и важные новости канала ОТР на официальном сайте. новое видео: Женский монолог. Странная женщина или почему гнойные люди пишут гнойные отзывы.
"Ожидание (монолог женщины)"
Мы пригласили в студию женщин, каждая из которых, говоря простым языком, ходила налево — разными путями, по разным причинам, это привело к различным результатам. Главная» Новости» Монолог для выступления на сцене женские. Как жизнь обманула одну немолодую женщину. Как выкладывать новости.
Монологи из книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо" в исполнении актеров Театра ИОН
Надо брать себя в руки и не перед кем не прогибаться,не нравится,не хочешь,пошел ВОН!!!! И весь сказ.
Они означали тепло на несколько дней, а значит и возможность жить. После того, как бараки были построены, мы переселились туда из своих временных убежищ. Каждый барак состоял из одной большой комнаты, в которой помещалось от двадцати до тридцати пяти человек. В середине барака стояла печь, где каждый готовил себе пищу. Каждый из нас имел в своем личном распоряжении полметра на нарах настеленных вдоль стены барака. Нары - это двухметровый помост из досок, тянущийся вдоль стен барака на высоте полметра от пола. Несмотря на то, что условия нашего содержания были ужасные, специальной охраны спецпоселнцев не было. Суровые морозы зимой, всепроникающая мошка и гнус кровососущие насекомые летом и безмолвная, безлюдная круглый год тундра, удерживали любого, кто осмелился хотя бы подумать о побеге. Среди русской администрации были люди НКВД, но, несмотря на то, что у них было и топливо, и теплая одежда, и лучшие продукты они, так же как мы, боролись за свое выживание.
Они обращали на спецпоселенцев внимание только тогда, когда им нужно было отобрать у нас дрова. После того, как жилищная проблема была в основном решена, спецпоселенцы - занялись ловом рыбы. Рыбная ловля - стала нашим основным производственным заданием на все последующие годы. Когда пережили первую суровую зиму, оказалось, что на нашем острове из полутора тысяч спецпоселенцев примерно шестьсот человек умерли. Оставшихся в живых распределили в группы по двадцать пять - тридцать человек в каждой и отправили на более мелкие острова, где нам пришлось вновь строить для себя бараки, запасать топливо и начинать лов рыбы. Я попала на один из таких маленьких островов вместе с тридцатью пятью другими несчастными. Нашей группой руководил русский бригадир, который инструктировал, как и в каком месте ловить рыбу. Лов осуществлялся круглый год. Летом отправлялись на лов только самые сильные из нас, так как они были вынуждены на своих маленьких лодках искать рыбу далеко в океане. Зимой могли участвовать в подледном лове рыбы и более слабые люди.
Те, кто не мог по состоянию здоровья участвовать в самой добыче рыбы, были заняты чисткой и засолкой улова. Пойманную рыбу отправляли на центральный остров и грузили на пароходы, которые вверх по реке Лене увозили ее внутрь Советского Союза. За каждый пойманный килограмм рыбы платили по пятьдесят копеек. Мой среднемесячный заработок составлял около 150 рублей. На заработанные деньги мы имели возможность покупать американские консервы, белый хлеб, изредка немножко масла. В основном питались рыбой, которую сами поймали. Наш русский бригадир называл этих рыб какими-то причудливыми местными названиями, иногда очень метко и остроумно. К сожалению, моя память не сохранила эти экзотические «рыбные» названия. У Северного Ледовитого океана я прожила пять бесконечно долгих, как сама полярная ночь, безрадостных лет. Не было такого дня, чтобы я не думала о муже, о сестрах и маме.
Но только дважды почта приносила мне коротенькие весточки от мужа. Он по-прежнему находился в лагере под Красноярском. В письмах уверял, что с ним все в порядке, я понимала, что это далеко не так. Я тоже писала в ответ бодрые, жизнерадостные письма, надеясь поддержать его гаснущие силы. Я отправила на удачу, не сильно надеясь, что дойдут, два письма в Швецию, сестре и маме. Но ответа не последовало. Однажды, не помню точно в 1943 или 1944 году, ко мне на маленький остров приехал какой-то чин из НКВД и дал заполнить анкету. Как я не упрашивала его сказать: «чьи родственники мои или мужа? Осенью 1947 года, меня и еще нескольких человек из тех, что часто болели, а я уже дважды успела побывать во вновь отстроенной поселковой больнице с сердечным приступом и нервным заболеванием, из Трофимовского перевели в столицу Якутии. Когда нас на грузовом пароходе привезли в Якутск, каким огромным мне показался этот город.
Тротуары, выложенные из досок, двухэтажные рубленные из дерева дома, магазины, парикмахерская, ресторан. И, самое главное, люди, много людей. После того как я побывала в местной милиции и комендатуре, где сообщила о своем прибытии, меня направили работать на местную стеклянную фабрику в качестве... Я не знаю, что там делали настоящие стеклодувы, меня поставили на подноску песка. Возле завода стояли старые деревянные бараки. В одном из них меня поселили. Больше всего меня радовала возможность свободно передвигаться по всему городу. Конечно, на своем маленьком острове мы тоже передвигались свободно, и в совхозе «Предгорный» то же, но там нас постоянно сопровождал бригадир, или другое начальство. А тут - отработал смену на заводе и иди куда хочешь. Правда в комендатуре меня предупредили, что я не имею права покидать пределы города, я даже какую-то бумагу, предупреждающую об этом, подписала.
Вскоре разыскала литовцев живущих в Якутске. Какой теплой и трогательной была наша встреча. Мы без умолку говорили по-литовски, вспоминая нашу далекую родину. Наши встречи стали такими частыми как позволяло время. Мы вспоминали наших родных и близких оставшихся в Литве или сидевших в сталинских лагерях, иногда тихонько пели литовские народные песни. Желание скорее увидеть свою родину владело нами. Мы шепотом пересказывали друг другу об известных нам удачных побегах из ссылки или лагеря. Очень кстати, но совершенно для меня неожиданно получила небольшую продуктовую посылку и денежный перевод из шведской миссии в Москве. Мое желание уехать домой окончательно оформилось, когда я получила от родственников мужа письмо, в котором они сообщили, что их официально известили ил лагеря о смерти моего мужа, наступившей в 1945 году. Так спустя два года я узнала о смерти единственного в СССР для меня родного человека.
Больше находиться в Сибири не имело смысла. Мой дорогой муж уже никогда не приедет из лагеря для того, чтобы увезти меня из ссылки. В начале ноября 1947 года мы вдвоем с моей более опытной подругой по несчастью решились нелегально пробираться домой. Начало удалось нам довольно легко. Знакомые русские купили нам за тысячу рублей два билета на самолет от Якутска до Новосибирска. Документов у нас никаких не было, но ни каких трудностей на посадке у нас не возникло, было достаточно показать только билет, что бы нас пропустили в самолет. В Новосибирск прилетели ближе к вечеру. В аэропорту нас никто не останавливал и мы на автобусе поехали в город. Что делать дальше не знаем. Знакомых никого нет, в гостиницу без паспорта не поселиться, на вокзале без документов можно попасть в облаву.
Что нам делать? Решили пробираться домой на поезде. Пошли на станцию и, не заходя на вокзал, обратились к железнодорожному служащему с просьбой: «Не знает ли он у кого можно переночевать? Наш поезд уходит только завтра, а в гостинице свободных мест нет. Мы согласны заплатить за ночлег, как в гостинице». Служащий оказался очень отзывчивым человеком и предложил переночевать в него дома. Там мы познакомились с его женой и даже успели подружиться. За ужином мы разговорились и незаметно для себя поведали новым знакомым о наших злоключениях. Посоветовавшись с ними решили, что нам надо лететь на самолете, так как в поезде легче попасться в руки милицейских патрулей. Наши новые знакомые купили для нас авиабилеты до Москвы, проводили до самолета и мы без всяких хлопот улетели.
Билеты стоили по двести рублей, но какие-то деньги у меня были. Во-первых, родственники мужа прислали немного, во-вторых, деньги из Швеции и, в-третьих, я, твердо решив вернуться на родину, продала в Якутске почти все свои вещи. В Якутске все было очень дорого, так что если было что продать, то можно получить за это хорошие деньги. В Москву долетели тоже без проблем, хотя болтанка в воздухе была большая и когда самолет особенно резко проваливался в воздушную «яму» трусили мы отчаянно. В Москве сразу поехали в Шведское посольство. Его адрес мне прислали вместе с денежным переводом и посылкой. Дорогой мы придумывали множество вариантов, как пробраться на территорию посольства, но, видимо, Бог решил вознаградить нас за нашу смелость. У входа в посольство стояли два русских охранника. Мы с подругой, громко разговаривая по-немецки решительно подошли прямо к дверям. Обе мы отчаянно боялись, что нас остановят и потребуют предъявить документы, наши якутские наряды вполне позволяли догадаться, откуда мы прибыли.
Но очевидно охранники приняли нас за служащих посольства, и позволили войти внутрь. В посольстве нас направили на беседу к одному их служащих. Я приготовилась к утомительным объяснениям, долгому и обстоятельному рассказу о своей семье. Но, к нашему удивлению, длинных речей от меня никто не ждал. Сотрудник миссии, улыбнувшись, сказал, что моя история ему знакома: «Мы о Вас почти все знаем, не волнуйтесь. Мы же пересылали вам продукты и деньги» - сказал он. Оказалось, что вопрос о моем воссоединении с семьей живущей в Швеции, мог решаться только на правительственном уровне СССР и Швеции. Я, хоть и не писала никаких заявлений, не имела паспорта, считалась гражданкой Советского Союза уже с тех пор как СССР оккупировал Литву в 1940 году. Было решено, что мы будем пробираться в родные места, в Литву, и там ждать решения своей судьбы. Три дня проведенные в Москве, хотя так, наверное, говорить неправильно, ведь мы не покидали Шведской миссии, промелькнули незаметно.
Что бы свести до минимума контакты с и милицией и всевозможными контролерами мы вновь решили добираться в Литву по воздуху. На сей раз билеты на самолет мы заказали из посольства по телефону и нам их доставил посыльный. Перелет в Ковно прошел благополучно. Нам сказочно везло, за все время наших дорожных путешествий никто у нас не спрашивал документов. И это в Советском Союзе, где человек без паспорта автоматически задерживался милицией и, если других «грехов» за ним не числилось, а паспорт не находился, получал три года тюрьмы. А нам, за самовольное оставление места ссылки, грозило до пяти лет тюрьмы. В Ковно у моей подруги жили родственники, которые предоставили нам ночлег. Как непривычно было слышать вокруг родную литовскую речь. Видеть знакомые силуэты зданий, видеть лица свободных людей, дышать воздухом родины. Но в Ковно, столичном городе, оставаться было опасно, и я на поезде поехала в свой родной Жагаре.
В милом городе моего детства все напоминало о счастливых днях. Все также смотрелись в неторопливые воды реки Шветы склоненные ивы, все также костел возносил к небу многострадальный крест. Но были и другие изменения. Повсеместно были закрыты маленькие кафе и магазинчики, придававшие нашему городку неповторимое обаяние. Частная инициатива не только не поощрялась оккупационной властью ни и безжалостно каралась. С трудом привыкали литовцы жить в новых советских условиях. В нашем маленьком городке многие знали, что я вернулась из Советского Союза, где была в заключении, но относились ко мне доброжелательно и сочувственно. Я довольно быстро получила работу, хоть не имела никаких документов. Через несколько дней после приезда я зашла в бывшее здание магистратуры, где размещался теперь новый административный орган - исполнительный комитет и сообщила о своем прибытии и о том, что я живу у племянницы мужа. Это я сделала для того, чтобы власти знали, где меня найти, если придет известие из Шведского посольства.
Как я уже говорила, люди в Жагаре знали меня с детства, и чиновник исполкома хорошо помнил и меня и моего мужа. Он не спрашивал у меня документы, видимо даже не предполагал, что я самовольно оставила место ссылки. Я жила в доме у родственников мужа, работала на фабрике и, как в довоенные времена, вязала еще дома.
Однако только сейчас мне удалось сделать его расшифровку и найти ему достойное место в вечерний прам-тайм А видео, можно сказать, просто поразительное -- вот так открыто выкладывать на камеру такие вещи, и не где-нибудь, а в почти что западноукраинском Житомире... Что называется, без комментариев Так что смотрите, слушайте, читайте Житомир — 30 июня 2016 года — площадь, на которой собрались люди, в основном, пожилого возраста Жительница Житомира, по виду, пенсионерка: «Я не понимаю вообще вот этих ребят, которые под этим черно-красным флагом, я их не понимаю. Их воспитали где-то в Литве, в Эстонии, еще где-то в этих лагерях. И они сгруппировались. Они взяли эти держаки лопат, что называется, этим усмирили народ.
Житомир как усмиряли? Значит, тридцать автобусов их приехало вокруг Житомира стало, все оптом сюда вышли, нагрузили тут камеры» Репортер: «Откуда у вас такая информация? Харьков вообще тогда, когда съезд был» Репортер: «Мы говорим про Житомир» Женщина: «Больше двух тысяч их приехало [в Харьков, по инерции]. А мы говорим про Житомир. И в Житомире именно вот это было. Они своей ненавистью, вот этим беспределом, просто беспределом заставили людей бояться. Просто бояться. Понимаете, народ боится.
Слово сказать боится. И я боюсь. Но я понимаю, что от того, что мы все будем бояться, у нас ничего не изменится. Ведь превратили народ в стадо трусящихся, сидящих по углам барашков. Да потому и превратили, что такую жестокость показали.
Они взяли эти держаки лопат, что называется, этим усмирили народ. Житомир как усмиряли? Значит, тридцать автобусов их приехало вокруг Житомира стало, все оптом сюда вышли, нагрузили тут камеры» Репортер: «Откуда у вас такая информация?
Харьков вообще тогда, когда съезд был» Репортер: «Мы говорим про Житомир» Женщина: «Больше двух тысяч их приехало [в Харьков, по инерции]. А мы говорим про Житомир. И в Житомире именно вот это было. Они своей ненавистью, вот этим беспределом, просто беспределом заставили людей бояться. Просто бояться. Понимаете, народ боится. Слово сказать боится. И я боюсь.
Но я понимаю, что от того, что мы все будем бояться, у нас ничего не изменится. Ведь превратили народ в стадо трусящихся, сидящих по углам барашков. Да потому и превратили, что такую жестокость показали. Потому и превратили. Знаете, что на майдане кроме той сотни более трех тысяч людей погибли. Те, которые хоть мяу открывали слово против.