Главная Главные новости Ассоль + Грэй = премьера. В оперном театре готовятся к премьере мюзикла «Алые паруса». романтический роман 1923 года с элементами фэнтези русского писателя Александра Грина. Петербурге, проводят в Мариуполе при поддержке Мультимедийного информационного центра "Известия". Лишь сейчас, уже во взрослом возрасте, перечитав «Алые паруса», начинаешь понимать, что эта книга вовсе не о том, как бедная девушка, которую травили земляки, дождалась своего принца на белом бриге.
Рекомендуем
- Картинки ассоль у моря (67 фото)
- История и традиции праздника "Алые паруса"
- "Алые паруса" - краткое содержание, 3 варианта
- О произведении
Названа дата проведения праздника выпускников «Алые паруса» в Петербурге
Ассоль дождалась: спустя месяц в Борисоглебском драмтеатре состоится отложенная премьера спектакля «Алые паруса» Читайте также: А дело — хорошее: зачем борисоглебские школьники решили собирать пластиковые крышки 21. Чернышевского состоится премьера спектакля по повести А. Грина «Алые паруса».
И мы тоже были возрождены Духом Святым к вечной жизни. Я буду говорить сегодня о алых парусах, о мечте, подаренной нам Богом. Это самый главный подарок на Рождество, мечта о вечной жизни. Ибо так возлюбил Бог мир ,что отдал Сына Своего единородного, чтобы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Самый главный подарок человечеству- сам Иисус. Без этого дара вся наша жизнь теряла бы смысл. Ограниченная по времени и по возможностям жизнь без Бога теряет смысл.
Слава Иисусу! Кто-то живёт только этой жизнью. Желая ,чтобы Бог благословил его здесь, на Земле. Не задумываясь о вечной жизни. А кто-то живёт ,считая, что эта жизнь не важна. Вот там, на Небесах , будет настоящая, прекрасная жизнь. Но важно иметь равновесие во всём. Эта жизнь важна ,но не надо забывать и о вечной жизни. Жить, помня о том, что мы встретимся с Иисусом.
Чтобы Иисус ,придя, нашёл нас достойными. И тогда наша жизнь будет плодотворна. Белые паруса кораблей на заре становились алыми. Это навеяло Грину написать повесть Алые паруса. Паруса корабля под названием Церковь и белые, и алые одновременно. Белые-праведность и святость. Алые-омытые кровью Иисуса Христа. Открытые небеса, голубое ясное небо, корабль любви,алые паруса. Проповедники часто сравнивают церковь с кораблём.
Корабль плывет туда, куда его гонит попутный ветер, наполняя его паруса. Церковь корабль любви идет туда ,куда его движет Дух Святой,ведя его к определённой цели,определённым курсом. И Алые паруса наполняемы ,как ветром ,потоками Духа Святого. И море нашей жизни бывает спокойное,а бывают и штормы ,и бури ,испытания , преграды. И небеса открыты над ним. Его освещает божий свет,сходящий с небес. Всё судно освещено божьим светом. Яхве - Я есмь все наполняющий. Всё во всём.
Дающий жизнь. Новый день,новая жизнь. Корабль любви -- большой корабль,плывущий на небо. Этот корабль Церковь избран Богом,как Его личное судно. Христос - капитан и штурман корабля. Все, кто желает быть частью этого избранного корабля и быть с его капитаном, могут сделать это через живую веру в Христа, через которую они и попадают на борт. Пока человек находится на борту,вместе с капитаном, он среди избранных. Если же он решает оставить корабль и капитана,он перестаёт быть избранным. Избрание всегда возможно только в союзе с капитаном.
Смелый мальчик заявляет, что сам выпьет это вино, а рай, по его словам, уже у него в руке. В двенадцать лет мальчику попадается на глаза картина с изображенным на ней кораблем, гордо вздымающимся на морской пене. Артур представляет, что в такой стихии многое зависит от капитана. Именно с тех пор юноша решает связать свою жизнь с морем. К тому времени его отец умирает, а мать становится престарелой. Она не очень одобряет то, чем занимается сын, но в то же время испытывает чувство гордости за него.
Глава III. Проходит четыре года и Грей по случайности попадает именно в тот город, где живет Ассоль с Лонгреном. Десять дней Артур Грей и его команда выгружают товары с корабля, а затем отдыхают. Юноше было скучно сидеть без дела и он решил порыбачить с матросом Летиком. Они выходят в открытое море и плывут по зову судьбы. Наконец их лодка пристала к берегу Каперны.
Молодые люди решили рыбачить здесь. Грей оставляет с удочками Летика, а сам решает пойти погулять. Неожиданно он видит на берегу спящую Ассоль. Артура сразу же поражает ее простота и искренность в выражении лица. Пока девушка спит, Грей надевает ей на руку старинное кольцо. Через некоторое время приходит матрос.
Юноши решают не будить девушку, а пойти в местную таверну. Когда речь заходит об Ассоль, хозяин таверны рассказывает Грею о том, что Ассоль полоумная, так как ждет своего принца на алых парусах. Кроме того, он повествует о равнодушии ее отца, Лонгрена, который не спас трактирщика. В разговор вмешивается пьяный угольщик и говорит, что хозяину таверны верить нельзя. Грей уже делает определенные выводы из того, что узнал. Он уходит из таверны, а Летика просит остаться и получить как можно больше информации о девушке.
Глава IV. Автор возвращает читателя к повествованию о юной девушке Ассоль. С той встречи со сказочником и до описанного в предыдущей главе момента проходит ровно семь лет. К этому времени игрушки Лонгрена перестали скупать, так как этот товар наскучил людям, да и сами игрушки начали привозить заморские, соответственно, и интерес к ним возрос. Ассоль сильно переживает из-за этого, но отец постоянно успокаивает его, говоря о том, что, если потребуется, он снова вернется в открытое море. Но в глубине души Лонгрен конечно боится оставлять Ассоль одну.
Он видит, что с каждым днем его дочь преображается, зреет. Все на ней прекрасно, что бы она не одела. Девушка была очаровательна в полном смысле этого слова. В ночь перед прибытием Грея девушка не спала. Ее мучили беспокойные мысли о своей судьбе и о судьбе отца. Не найдя выхода из своего бессонного состояния, она решила прогуляться вдоль берега и насладиться природой, лугами.
Девушка любила природу с ее лугами, а особенно вид на море. Среди зарослей, издалека внезапно заметила Ассоль корабль с парусами алого цвета. Девушка прилегла на землю и уснула, а проснулась уже с кольцом на руке. Так знакомятся Ассоль и Грей. Глава V. Боевые приготовления.
Грей возвращается на корабль и дает своему помощнику Пантену приказ поднимать якорь и перебираться в Лилиану. Пантен заподозрил Грея в том, что тот собирается попробовать контрабандный товар, но выражать свои мысли вслух не стал, так как Грей попросил исполнять указания молча, без лишних вопросов. Сам же Артур пошел в торговые кварталы Лисса и купил две тысячи метров лучшего алого шелка. На обратном пути он встретил музыканта из трактира и предложил тому подзаработать на своем корабле. К тому времени на корабль возвращается Летик и рассказывает все, что ему удалось разузнать про Ассоль. Затем Грей рассказывает о своем плане Пантену.
Пантен радуется, что его опасения не оправдались, ведь он знал, что хозяин справедлив, хоть порой и чудоковат. Дело в том, что зачастую Грей не брал часть груза из-за своих принципов, а брал что-нибудь по мелочи, к примеру, сладости. Команда от этого чувствовала только гордость, ведь понимала, что хозяин не гоняется за наживой, как многие другие. Глава VI. Ассоль остается одна. Всю ночь Лонгрен провел в море, думая, как дальше зарабатывать на жизнь и обеспечивать дочь.
Вернувшись под утро, он не сразу обнаружил Ассоль. Она была какая-то загадочная. Отец сообщает девушке о своем решении курсировать почтовый пароход. Это дорога должна занять примерно десять дней. Ассоль воспринимает эту новость спокойно, без лишней тревоги. Она помогает отцу собираться в дорогу, предчувствуя, что жизнь определенно готовит ей какой-то сюрприз.
Оставшись дома одна, Ассоль решает пройтись по городу чтобы немного развеяться. По дороге она встречает доброго угольщика с двумя друзьями и рассказывает ему о своих предчувствиях. Более того, она уверена, что вскоре ей придется уехать, правда пока она точно не знает, когда и куда. Столь странные реплики удивляют ее слушателей. Глава VII. Алый «Секрет».
Корабль Грея полным ходом шел по волнам. На судне играют музыканты, гордо развиваются алые паруса. Чувства переполняют сердце Артура и он делится ими с Пантеном. Он говорит о том, что встретил девушку и полюбил ее. Но она ожидает прихода своего возлюбленного именно через корабль с алыми парусами. Поэтому, чтобы добиться Ассоль Грей использует именно такую комбинацию.
На горизонте появляется военный крейсер. Лейтенант и Грей долго беседуют. Лейтенант рассказывает молодому человеку историю своей любви. Она довольно проста и даже в некотором роде примитивна: лейтенант просто схватил свою будущую невесту за юбку, когда та пыталась вылезти в окно. Ассоль же тем временем была дома и читала книгу. Неожиданно она услышала громкие звуки с корабля.
Выглянув в окно, она увидела и сам корабль: он был похож на тот, о котором рассказывал старик-сказочник. Гордые, вольные алые паруса развивались над ним.
И только в 1923 году имя находит свою настоящую владелицу. Некоторые циники любят рассказывать, что имя родилось у Александра Грина в тот самый момент, когда ему подали стакан несоленого томатного сока и он задал вполне естественный вопрос: «А соль? Хочется надеяться, что неисправимый романтик образовал замечательное имя от испанского выражения «к солнцу ». А иначе зачем к этой девушке плыть под алыми парусами? Леван сказал, что уверен, моя дочь обязательно подойдёт на эту роль.
И Волошина, и Грин были очарованы Настенькой , ее молодостью и красотой, обе уверяли, что лучшей актрисы для роли Ассоль не найти. Мы обожали такую богему и подсознательно, разумеется, хотели тоже стать актрисами. А потом, когда отца не стало, его друзья за нами следили как за дочками Вертинского. Увидели, что выросли хорошенькие девочки, и стали приглашать в кино. Получилось так, что первой снялась Настя, в пятнадцать лет. Поэтому про нее нельзя даже сказать: «решила пойти в актрисы». Ее просто выбрали на роль Ассоль в «Алые паруса», она еще училась в 10-м классе.
Закусывая, она перебирала игрушки; из них две-три оказались новинкой для нее: Лонгрен сделал их ночью. Одна такая новинка была миниатюрной гоночной яхтой ; белое суденышко это несло алые паруса, сделанные из обрезков шёлка , употреблявшегося Лонгреном для оклейки пароходных кают — игрушек богатого покупателя. Здесь, видимо, сделав яхту, он не нашёл подходящего материала на паруса, употребив что было — лоскутки алого шёлка. Ассоль пришла в восхищение.
Ассоль под триколором
Как-то раз маленькая Ассоль играет с корабликом с алыми парусами. Он предсказал, что когда Ассоль станет большой, за ней придет корабль с алыми парусами и красивым принцем. романтический роман 1923 года с элементами фэнтези русского писателя Александра Грина.
«Алые паруса»: реинкарнации Ассоль
У мариупольских школьников — выпускной. Загораются прожекторы, небо окрашивается разными огнями. Городской пирс заполняется дымом. Самый нежный, самый яркий и знаменитый праздник выпускников в Мариуполе. Равнение на Северную столицу.
Над водной гладью появляется яхта с развивающимися парусами. Главный момент праздника: по Азовскому морю в Мариуполе проходит яхта с алыми парусами. Эмоции здесь невероятные. Впечатления на всю жизнь.
Эти ребята заслужили такой грандиозный выпускной. Моя мечта сбылась, я всегда хотел попасть на такое торжественное мероприятие. Никогда на таких не был. Яхта "Ассоль" проходит перед выпускниками.
Алые паруса под софитами кажутся еще ярче, их, кстати, специально сшили на заказ в Петербурге. Все очень красиво. У меня даже нет слов, чтобы это все описать", — отметила выпускница.
Зрителя словно бросают в бассейн с ледяной водой.
Сказку ждёте? Будем вам сказка — страшная. Вот вам мрачный, жестокий мир, где нет места сочувствию и жалости. Где тот, кто не похож на всех — объект для травли и насилия.
Мне всего 24 года и опыта материнства нет. Поэтому было непросто. Опорой, на которой строился образ стало тепло, особая связь матери с ребёнком, — рассказала исполнительница роли мамы Ассоль Ксения Ковыляева. Задача перед девушкой стояла непростая.
Роль небольшая, но одна из самых драматичных и тяжёлых эмоционально. Неслучайно выходить из неё, призналась Ксения, было непросто. Девушка — студентка эстрадно-джазового отделения Хабаровского государственного института культуры. В спектакль Ксению пригласили после народного кастинга.
По его итогам на роль юной Ассоль была приглашена и её однокурсница Офелия Товмасян. Лично для меня девушка стала настоящим открытием. Очень красивый тембр голоса, очарование, артистизм — у этой актрисы есть всё, чтобы вырасти в большую «звезду». Это прежде всего виденье режиссёра.
Но Ассоль мне безумно близка. В мюзикле это образ драматичный, что сделало её еще ближе для меня. И сама идея, как мне кажется, актуальна во все времена. Девушки — мечтательницы и, думаю, образ Ассоль будет понятен рано или поздно каждой девочке, — считает Офелия.
Previous Next — Сначала, честно, было страшно. Мы не понимали, что мы тут, кто мы тут. Но потом отношение актёров к нам, то тепло, с которым нас встретили, помогали советом, поддерживали сняло все страхи. Мы сегодня чувствуем атмосферу театра, практически тут живём, и теперь для нас она уже близка, — признались девушки.
Обе актрисы действительно органично вписались в общую картину.
Кстати, ты взял не хинную, а имбирную. Только было темно, а я торопился. Имбирь, понимаете, ожесточает человека. Когда мне нужно подраться, я пью имбирную. Пока капитан ел и пил, матрос искоса посматривал на него, затем, не удержавшись, сказал: — Правда ли, капитан, что говорят, будто бы родом вы из знатного семейства? Бери удочку и лови, если хочешь. Не знаю. Может быть. Но… потом.
Летика размотал удочку, приговаривая стихами, на что был мастер, к великому восхищению команды: — Из шнурка и деревяшки я изладил длинный хлыст и, крючок к нему приделав, испустил протяжный свист. Наконец, он ушел с пением: — Ночь тиха, прекрасна водка, трепещите, осетры, хлопнись в обморок, селедка, — удит Летика с горы! Грэй лег у костра, смотря на отражавшую огонь воду. Он думал, но без участия воли; в этом состоянии мысль, рассеянно удерживая окружающее, смутно видит его; она мчится, подобно коню в тесной толпе, давя, расталкивая и останавливая; пустота, смятение и задержка попеременно сопутствуют ей. Она бродит в душе вещей; от яркого волнения спешит к тайным намекам; кружится по земле и небу, жизненно беседует с воображенными лицами, гасит и украшает воспоминания. В облачном движении этом все живо и выпукло и все бессвязно, как бред. И часто улыбается отдыхающее сознание, видя, например, как в размышление о судьбе вдруг жалует гостем образ совершенно неподходящий: какой-нибудь прутик, сломанный два года назад. Так думал у костра Грэй, но был «где-то» — не здесь. Локоть, которым он опирался, поддерживая рукой голову, просырел и затек. Бледно светились звезды, мрак усилился напряжением, предшествующим рассвету.
Капитан стал засыпать, но не замечал этого. Ему захотелось выпить, и он потянулся к мешку, развязывая его уже во сне. Затем ему перестало сниться; следующие два часа были для Грэя не долее тех секунд, в течение которых он склонился головой на руки. За это время Летика появлялся у костра дважды, курил и засматривал из любопытства в рот пойманным рыбам — что там? Но там, само собой, ничего не было. Проснувшись, Грэй на мгновение забыл, как попал в эти места. С изумлением видел он счастливый блеск утра, обрыв берега среди этих ветвей и пылающую синюю даль; над горизонтом, но в то же время и над его ногами висели листья орешника. Внизу обрыва — с впечатлением, что под самой спиной Грэя — шипел тихий прибой. Мелькнув с листа, капля росы растеклась по сонному лицу холодным шлепком. Он встал.
Везде торжествовал свет. Остывшие головни костра цеплялись за жизнь тонкой струёй дыма. Его запах придавал удовольствию дышать воздухом лесной зелени дикую прелесть. Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку. Он тихо отвел рукой ветку и остановился с чувством опасной находки. Не далее как в пяти шагах, свернувшись, подобрав одну ножку и вытянув другую, лежала головой на уютно подвернутых руках утомившаяся Ассоль.
Ее волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку; раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного, выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшей под головой, пригибался к затылку. Грэй присел на корточки, заглядывая девушке в лицо снизу и не подозревая, что напоминает собой фавна с картины Арнольда Беклина. Быть может, при других обстоятельствах эта девушка была бы замечена им только глазами, но тут он иначе увидел ее. Все стронулось, все усмехнулось в нем. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени, ни, тем более, почему она уснула на берегу, но был этим очень доволен. Он любил картины без объяснений и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее содержание, не связанное словами, становится безграничным, утверждая все догадки и мысли. Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще сидел в той же малоудобной позе. Все спало на девушке: спали темные волосы, спало платье и складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплую подмывающую волну и уплыл с ней.
Давно уже Летика кричал: — «Капитан, где вы? Когда он наконец встал, склонность к необычному застала его врасплох с решимостью и вдохновением раздраженной женщины. Задумчиво уступая ей, он снял с пальца старинное дорогое кольцо, не без основания размышляя, что, может быть, этим подсказывает жизни нечто существенное, подобное орфографии. Он бережно опустил кольцо на малый мизинец, белевший из-под затылка. Мизинец нетерпеливо двинулся и поник. Взглянув еще раз на это отдыхающее лицо, Грэй повернулся и увидел в кустах высоко поднятые брови матроса. Летика, разинув рот, смотрел на занятия Грэя с таким удивлением, с каким, верно, смотрел Иона на пасть своего меблированного кита. Что, хороша? Я поймал четыре мурены и еще какую-то толстую, как пузырь. Уберемся отсюда.
Они отошли в кусты. Им следовало бы теперь повернуть к лодке, но Грэй медлил, рассматривая даль низкого берега, где над зеленью и песком лился утренний дым труб Каперны. В этом дыме он снова увидел девушку. Тогда он решительно повернул, спускаясь вдоль склона; матрос, не спрашивая, что случилось, шел сзади; он чувствовал, что вновь наступило обязательное молчание. Уже около первых строений Грэй вдруг сказал: — Не определишь ли ты, Летика, твоим опытным глазом, где здесь трактир? Ничего больше, как голос сердца. Они подошли к дому; то был действительно трактир Меннерса. В раскрытом окне, на столе, виднелась бутылка; возле нее чья-то грязная рука доила полуседой ус. Хотя час был ранний, в общей зале трактирчика расположилось три человека. У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака.
Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежал солнечный переплет окна. Едва Грэй вступил в полосу дымного света, как Меннерс, почтительно кланяясь, вышел из-за своего прикрытия. Он сразу угадал в Грэе настоящего капитана — разряд гостей, редко им виденных. Грэй спросил рома. Накрыв стол пожелтевшей в суете людской скатертью, Меннерс принес бутылку, лизнув предварительно языком кончик отклеившейся этикетки. Затем он вернулся за стойку, поглядывая внимательно то на Грэя, то на тарелку, с которой отдирал ногтем что-то присохшее. В то время, как Летика, взяв стакан обеими руками, скромно шептался с ним, посматривая в окно, Грэй подозвал Меннерса. Хин самодовольно уселся на кончик стула, польщенный этим обращением и польщенный именно потому, что оно выразилось простым киванием Грэева пальца. Я встретил ее неподалеку отсюда.
Как ее имя? Он сказал это с твердой простотой силы, не позволяющей увильнуть от данного тона. Хин Меннерс внутренне завертелся и даже ухмыльнулся слегка, но внешне подчинился характеру обращения. Впрочем, прежде чем ответить, он помолчал — единственно из бесплодного желания догадаться, в чем дело. Она полоумная. Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой. Грэй машинально взглянул на Летику, продолжавшего быть тихим и скромным, затем его глаза обратились к пыльной дороге, пролегающей у трактира, и он ощутил как бы удар — одновременный удар в сердце и голову. По дороге, лицом к нему, шла та самая Корабельная Ассоль, к которой Меннерс только что отнесся клинически. Удивительные черты ее лица, напоминающие тайну неизгладимо волнующих, хотя простых слов, предстали перед ним теперь в свете ее взгляда. Матрос и Меннерс сидели к окну спиной, но, чтобы они случайно не повернулись — Грэй имел мужество отвести взгляд на рыжие глаза Хина.
Поле того, как он увидел глаза Ассоль, рассеялась вся косность Меннерсова рассказа. Между тем, ничего не подозревая, Хин продолжал: — Еще могу сообщить вам, что ее отец сущий мерзавец. Он утопил моего папашу, как кошку какую-нибудь, прости господи. Он… Его перебил неожиданный дикий рев сзади. Страшно ворочая глазами, угольщик, стряхнув хмельное оцепенение, вдруг рявкнул пением и так свирепо, что все вздрогнули. Корзинщик, корзинщик, Дери с нас за корзины!.. Хин Меннерс возмущенно пожал плечами. Я же вам говорю, что отец мерзавец. Через него я, ваша милость, осиротел и еще дитей должен был самостоятельно поддерживать бренное пропитание.. Его отец тоже врал; врала и мать.
Такая порода. Можете быть покойны, что она так же здорова, как мы с вами. Я с ней разговаривал. Она сидела на моей повозке восемьдесят четыре раза, или немного меньше. Когда девушка идет пешком из города, а я продал свой уголь, я уж непременно посажу девушку. Пускай она сидит. Я говорю, что у нее хорошая голова. Это сейчас видно. С тобой, Хин Меннерс, она, понятно, не скажет двух слов. Но я, сударь, в свободном угольном деле презираю суды и толки.
Она говорит, как большая, но причудливый ее разговор. Прислушиваешься — как будто все то же самое, что мы с вами сказали бы, а у нее то же, да не совсем так. Вот, к примеру, раз завелось дело о ее ремесле. Я, — говорит, — так хочу изловчиться, чтобы у меня на доске сама плавала лодка, а гребцы гребли бы по-настоящему; потом они пристают к берегу, отдают причал и честь-честью, точно живые, сядут на берегу закусывать». Я, это, захохотал, мне, стало быть, смешно стало. Я говорю: — «Ну, Ассоль, это ведь такое твое дело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокруг посмотри: все в работе, как в драке». Когда рыбак ловит рыбу, он думает, что поймает большую рыбу, какой никто не ловил». Вот какое слово она сказала! В ту же минуту дернуло меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину, и так мне вошло в глаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули эти почки, брызнуло по корзине листом и пропало. Я малость протрезвел даже!
А Хин Меннерс врет и денег не берет; я его знаю! Считая, что разговор перешел в явное оскорбление, Меннерс пронзил угольщика взглядом и скрылся за стойку, откуда горько осведомился: — Прикажете подать что-нибудь? Летика, ты останешься здесь, вернешься к вечеру и будешь молчать. Узнав все, что сможешь, передай мне. Ты понял? Запомни также, что ни в одном из тех случаев, какие могут тебе представиться, нельзя ни говорить обо мне, ни упоминать даже мое имя. Грэй вышел. С этого времени его не покидало уже чувство поразительных открытий, подобно искре в пороховой ступке Бертольда, — одного из тех душевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь. Дух немедленного действия овладел им. Он опомнился и собрался с мыслями, только когда сел в лодку.
Смеясь, он подставил руку ладонью вверх — знойному солнцу, — как сделал это однажды мальчиком в винном погребе; затем отплыл и стал быстро грести по направлению к гавани. Накануне Накануне того дня и через семь лет после того, как Эгль, собиратель песен, рассказал девочке на берегу моря сказку о корабле с Алыми Парусами, Ассоль в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки вернулась домой расстроенная, с печальным лицом. Свои товары она принесла обратно. Она была так огорчена, что сразу не могла говорить и только лишь после того, как по встревоженному лицу Лонгрена увидела, что он ожидает чего-то значительно худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем по стеклу окна, у которого стала, рассеянно наблюдая море. Хозяин игрушечной лавки начал в этот раз с того, что открыл счетную книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное трехзначное число. И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он стал говорить: — «Мне, милая, это больше не выгодно.
Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мной, так как посоветовал сходить в «Детский Базар» и «Аладинову Лампу». Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев на старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала с деланным оживлением: — Ничего, это все ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу в большой страшеннейший магазин; там куча народа.
Меня затолкали; однако я выбралась и подошла к черному человеку в очках. Что я ему сказала, я ничего не помню; под конец он усмехнулся, порылся в моей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было, в платок и отдал обратно. Лонгрен сердито слушал. Он как бы видел свою оторопевшую дочку в богатой толпе у прилавка, заваленного ценным товаром. Аккуратный человек в очках снисходительно объяснил ей, что он должен разориться, ежели начнет торговать нехитрыми изделиями Лонгрена. Небрежно и ловко ставил он перед ней на прилавок складные модели зданий и железнодорожных мостов; миниатюрные отчетливые автомобили, электрические наборы, аэропланы и двигатели. Все это пахло краской и школой. По всем его словам выходило, что дети в играх только подражают теперь тому, что делают взрослые. Ассоль была еще в «Аладиновой Лампе» и в двух других лавках, но ничего не добилась. Оканчивая рассказ, она собрала ужинать; поев и выпив стакан крепкого кофе, Лонгрен сказал: — Раз нам не везет, надо искать.
Я, может быть, снова поступлю служить — на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, — задумчиво продолжал он, думая об игрушках. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить. Все это так, а жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время одного рейса? Немыслимо оставить тебя одну. Впрочем, есть время подумать. Он хмуро умолк. Ассоль примостилась рядом с ним на углу табурета; он видел сбоку, не поворачивая головы, что она хлопочет утешить его, и чуть было не улыбнулся. Но улыбнуться — значило спугнуть и смутить девушку.
Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: — «Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя люблю». Пока она охорашивала его, Лонгрен сидел, крепко сморщившись, как человек, боящийся дохнуть дымом, но, услышав ее слова, густо захохотал. Ассоль некоторое время стояла в раздумье посреди комнаты, колеблясь между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв посуду, пересмотрела в шкафу остатки провизии. Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели, что в жестянке с сахаром виднеется дно, обертки с чаем и кофе почти пусты, нет масла, и единственное, на чем, с некоторой досадой на исключение, отдыхал глаз, — был мешок картофеля. Затем она вымыла пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке, но тут же вспомнив, что обрезки материи лежат за зеркалом, подошла к нему и взяла сверток; потом взглянула на свое отражение. За ореховой рамой в светлой пустоте отраженной комнаты стояла тоненькая невысокая девушка, одетая в дешевый белый муслин с розовыми цветочками. На ее плечах лежала серая шелковая косынка. Полудетское, в светлом загаре, лицо было подвижно и выразительно; прекрасные, несколько серьезные для ее возраста глаза посматривали с робкой сосредоточенностью глубоких душ. Ее неправильное личико могло растрогать тонкой чистотой очертаний; каждый изгиб, каждая выпуклость этого лица, конечно, нашли бы место в множестве женских обликов, но их совокупность, стиль — был совершенно оригинален, — оригинально мил; на этом мы остановимся. Остальное неподвластно словам, кроме слова «очарование».
Отраженная девушка улыбнулась так же безотчетно, как и Ассоль. Улыбка вышла грустной; заметив это, она встревожилась, как если бы смотрела на постороннюю. Она прижалась щекой к стеклу, закрыла глаза и тихо погладила зеркало рукой там, где приходилось ее отражение. Рой смутных, ласковых мыслей мелькнул в ней; она выпрямилась, засмеялась и села, начав шить. Пока она шьет, посмотрим на нее ближе — вовнутрь. В ней две девушки, две Ассоль, перемешанных в замечательной прекрасной неправильности. Одна была дочь матроса, ремесленника, мастерившая игрушки, другая — живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов, с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое. Она знала жизнь в пределах, поставленных ее опыту, но сверх общих явлений видела отраженный смысл иного порядка. Так, всматриваясь в предметы, мы замечаем в них нечто не линейно, но впечатлением — определенно человеческое, и — так же, как человеческое — различное. Нечто подобное тому, что если удалось сказали мы этим примером, видела она еще сверх видимого.
Без этих тихих завоеваний все просто понятное было чуждо ее душе. Она умела и любила читать, но и в книге читала преимущественно между строк, как жила. Бессознательно, путем своеобразного вдохновения она делала на каждом шагу множество эфирнотонких открытий, невыразимых, но важных, как чистота и тепло. Иногда — и это продолжалось ряд дней — она даже перерождалась; физическое противостояние жизни проваливалось, как тишина в ударе смычка, и все, что она видела, чем жила, что было вокруг, становилось кружевом тайн в образе повседневности. Не раз, волнуясь и робея, она уходила ночью на морской берег, где, выждав рассвет, совершенно серьезно высматривала корабль с Алыми Парусами. Эти минуты были для нее счастьем; нам трудно так уйти в сказку, ей было бы не менее трудно выйти из ее власти и обаяния. В другое время, размышляя обо всем этом, она искренне дивилась себе, не веря, что верила, улыбкой прощая море и грустно переходя к действительности; теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь. Там было много скуки и простоты. Одиночество вдвоем, случалось, безмерно тяготило ее, но в ней образовалась уже та складка внутренней робости, та страдальческая морщинка, с которой не внести и не получить оживления. Над ней посмеивались, говоря: — «Она тронутая, не в себе»; она привыкла и к этой боли; девушке случалось даже переносить оскорбления, после чего ее грудь ныла, как от удара.
Как женщина, она была непопулярна в Каперне, однако многие подозревали, хотя дико и смутно, что ей дано больше прочих — лишь на другом языке. Капернцы обожали плотных, тяжелых женщин с масляной кожей толстых икр и могучих рук; здесь ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре. Тип этого чувства напоминал бесхитростную простоту рева. Ассоль так же подходила к этой решительной среде, как подошло бы людям изысканной нервной жизни общество привидения, обладай оно всем обаянием Ассунты или Аспазии: то, что от любви, — здесь немыслимо. Так, в ровном гудении солдатской трубы прелестная печаль скрипки бессильна вывести суровый полк из действий его прямых линий. К тому, что сказано в этих строках, девушка стояла спиной. Меж тем, как ее голова мурлыкала песенку жизни, маленькие руки работали прилежно и ловко; откусывая нитку, она смотрела далеко перед собой, но это не мешало ей ровно подвертывать рубец и класть петельный шов с отчетливостью швейной машины. Хотя Лонгрен не возвращался, она не беспокоилась об отце. Последнее время он довольно часто уплывал ночью ловить рыбу или просто проветриться. Ее не теребил страх; она знала, что ничего худого с ним не случится.
В этом отношении Ассоль была все еще той маленькой девочкой, которая молилась по-своему, дружелюбно лепеча утром: — «Здравствуй, бог! По ее мнению, такого короткого знакомства с богом было совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и в его положение: бог был вечно занят делами миллионов людей, поэтому к обыденным теням жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением гостя, который, застав дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам. Кончив шить, Ассоль сложила работу на угловой столик, разделась и улеглась. Огонь был потушен. Она скоро заметила, что нет сонливости; сознание было ясно, как в разгаре дня, даже тьма казалась искусственной, тело, как и сознание, чувствовалось легким, дневным. Сердце отстукивало с быстротой карманных часов; оно билось как бы между подушкой и ухом. Ассоль сердилась, ворочаясь, то сбрасывая одеяло, то завертываясь в него с головой. Наконец, ей удалось вызвать привычное представление, помогающее уснуть: она мысленно бросала камни в светлую воду, смотря на расхождение легчайших кругов. Сон, действительно, как бы лишь ждал этой подачки; он пришел, пошептался с Мери, стоящей у изголовья, и, повинуясь ее улыбке, сказал вокруг: «Шшшш».
Ассоль тотчас уснула. Ей снился любимый сон: цветущие деревья, тоска, очарование, песни и таинственные явления, из которых, проснувшись, она припоминала лишь сверканье синей воды, подступающей от ног к сердцу с холодом и восторгом. Увидев все это, она побыла еще несколько времени в невозможной стране, затем проснулась и села. Сна не было, как если бы она не засыпала совсем. Чувство новизны, радости и желания что-то сделать согревало ее. Она осмотрелась тем взглядом, каким оглядывают новое помещение. Проник рассвет — не всей ясностью озарения, но тем смутным усилием, в котором можно понимать окружающее. Низ окна был черен; верх просветлел. Извне дома, почти на краю рамы, блестела утренняя звезда. Зная, что теперь не уснет, Ассоль оделась, подошла к окну и, сняв крюк, отвела раму, За окном стояла внимательная чуткая тишина; она как бы наступила только сейчас.
В синих сумерках мерцали кусты, подальше спали деревья; веяло духотой и землей. Держась за верх рамы, девушка смотрела и улыбалась. Вдруг нечто, подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство сознания не оставляло ее. Так, понимая, слушаем мы речи людей, но, если повторить сказанное, поймем еще раз, с иным, новым значением. То же было и с ней. Взяв старенькую, но на ее голове всегда юную шелковую косынку, она прихватила ее рукою под подбородком, заперла дверь и выпорхнула босиком на дорогу. Хотя было пусто и глухо, но ей казалось, что она звучит как оркестр, что ее могут услышать. Все было мило ей, все радовало ее. Теплая пыль щекотала босые ноги; дышалось ясно и весело.
На сумеречном просвете неба темнели крыши и облака; дремали изгороди, шиповник, огороды, сады и нежно видимая дорога. Во всем замечался иной порядок, чем днем, — тот же, но в ускользнувшем ранее соответствии. Все спало с открытыми глазами, тайно рассматривая проходящую девушку. Она шла, чем далее, тем быстрей, торопясь покинуть селение. За Каперной простирались луга; за лугами по склонам береговых холмов росли орешник, тополя и каштаны. Там, где дорога кончилась, переходя в глухую тропу, у ног Ассоль мягко завертелась пушистая черная собака с белой грудью и говорящим напряжением глаз.
Уже в 1945 году, когда очевидным стал конец войны, лагерь сожгли, а пленных погнали на Запад. По дороге, во время бомбежки, воспользовавшись паникой, Грин спряталась в груде мусора, а затем добралась до наших.
Встретили ее, разумеется, настороженно. Долго шла проверка в репатриационном лагере. Наконец разрешили вернуться на родину. В октябре 1945 года Грин вернулась в Старый Крым и через месяц была арестована. В ее судьбе долго не разбирались. Следователь, который вел дело, заявил напрямую: «Государству важны не причины, заставившие совершить преступление, а важно само преступление». Главное обвинение - работа на немцев в Крыму и в Германии. В расчет ничего не принималось.
Даже тот факт, что во время войны Нина Грин спасла тринадцать человек от расстрела. А было это так. Осенью 1943 года в Старом Крыму убили немецкого офицера. Фашисты взяли 13 заложников. Жена одного из арестованных прибежала к Нине Николаевне. Та бросилась в управу, стала умолять городского голову поручиться за заложников. Получив нужней документ, Грин поехала в Симферополь, куда уже отправили арестованных. Благодаря заступничеству управы люди были освобождены.
В заявлении Генеральному прокурору СССР есть такие слова: «Всю свою жизнь после освобождения я посвятила сохранению литературного наследия моего покойного мужа - писателя Александра Степановича Грина - и я ношу его имя, имя писателя, чьи произведения с таким интересом и благодарностью читает наш народ. Я обязана перед его светлой и чистой памятью приложить все силы к тому, чтобы ни малейшей теки не легло на это имя - и вот это единственное обстоятельство диктует мне вновь обратиться к Вам с просьбой о пересмотре моего дела. За свое малодушие, за свой страх перед голодной смертью я заплатила дорогой ценой - я 10 лет лишена была свободы, чести, я пережила много моральных унижений и так много физических лишений. Но все это если не забыто, то уже позади, а мотивы отказа в реабилитации мною не забываются ни на минуту и заставляют еще раз напомнить о себе. Я обращаюсь к Вам в надежде, что Вы еще раз проверите мое дело, учтете те тяжелые условия, в которых я очутилась, и поймете, что отказ в реабилитации неправилен и несправедлив». Трудным был путь к правде, но в конце концов она восторжествовала. Остаток своей жизни Нина Николаевна практически провела в нищете. Долгое время она получала пенсию в размере 21 рубль в месяц, только в 1964 году планку подняли до 60 рублей.
Самая юная "Ассоль" рассказала о своей роли в "Алых парусах"
Именно тогда Ассоль впервые сталкивается с жестокостью окружающей её действительности. И тогда же получает подарок от отца – кораблик с алыми парусами, сделанными из косынки её умершей матери. В детстве его так впечатлила история Ассоль и капитана Грея, что это стало его мечтой. Кроме того Ассоль высмеивали за ее веру в принца, все знали эту историю, называли ее сумашедшей, обзывали корабельная Ассоль, приводили аналогии парусов и висельницы.
Аудио рассказ Алые паруса - 6 Ассоль остается одна
Только забрал нашу Ассоль с собой не принц, а брутальный рэпер ST. Ассоль рассказала PEOPLETALK, как познакомилась с Сашей Степановым (настоящее имя ST), как живется рядом с популярным музыкантом и сколько они хотят детей. романтический роман 1923 года с элементами фэнтези русского писателя Александра Грина. Смотрите онлайн видео «В Мариуполе сотни выпускников увидели яхту "Ассоль" под алыми парусами / РЕН Новости» на канале «РЕН ТВ.