Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий едва различимый лай собаки. Вдалеке шелестели кроны. Крона дерева снизу. Кроны деревьев вид снизу. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий лай собаки. Шелестели кроны деревьев, вдалеке слышался лай собаки — тихий, едва различимый, словно из-за ворот в иной мир. Шелестели кроны деревьев, вдалеке слышался лай собаки — тихий, едва различимый, словно из-за ворот в иной мир.
Диктанты для 8 класса
Ответ: рябину. После вальса оркестр исполнил бодрый марш. Ответ: В слове «бодрый» все согласные звуки звонкие. Ответ: бодрый. Все дорожки в саду замело снегом. Ответ: В слове «замело» все согласные звуки звонкие. Ответ: замело. Колосья спелой пшеницы приклонились к земле. Ответ: В слове «земле» все согласные звуки звонкие.
Ответ: земле. С палубы катера хорошо видишь берега. Ответ: В слове «берега» все согласные звуки звонкие. Ответ: берега. Лучи солнца наконец достигли глубины чащи. Ответ: В слове «глубины» все согласные звуки звонкие. Ответ: глубины. По вечерам у театра зажигали фонари.
Ответ: В слове «зажигали» все согласные звуки звонкие. Ответ: зажигали. Весной этот скворечник заселили дрозды. Ответ: В слове «дрозды» все согласные звуки звонкие. Ответ: дрозды. Далеко видны яркие лучи береговых маяков. Ответ: В слове «видны» все согласные звуки звонкие. Ответ: видны.
Книги мы разложили в две аккуратные стопки. Ответ: 79. У пруда носятся быстрые зелёные и синие стрекозы. Ответ: 80. Спелые плоды рябины клюёт серая птица. Ответ: 81. Выпиши это слово Апрельский воздух пахнет берёзовой корой. Ответ: В слове «берёзовой» все согласные звуки звонкие.
Ответ: берёзовой. Выпиши это слово Вчера нас испугал шумный щебет птиц. Ответ: В слове «птиц» все согласные звуки глухие. Каждый человек мечтает о крепкой дружбе. Ответ: В слове «дружбе а » все согласные звуки звонкие. Ответ: дружбе а. К нашему болотцу прилетели серые журавли. Три клоуна подошли к краю арены.
Ответ: В слове «арены» все согласные звуки звонкие. Ответ: арены. Звонко поют свои песенки дрозды. Ответ: В слове «земля» все согласные звуки звонкие. Старый месяц тускло освещал снежную равнину. Ответ: В слове «равнину а » все согласные звуки звонкие. Ответ: равнину а. По поверхности озера пробежал лёгкий ветерок.
Ответ: В слове «озера» все согласные звуки звонкие. Ответ: озера. Большое блюдо заполнили сочными грушами. Ответ: В слове «блюдо» все согласные звуки звонкие. Ответ: блюдо. Портрет поэта украсил обложку журнала. Ответ: 93. Пушистые щенки дружно скатились с крыльца.
Ответ: 94. У деревянного мостка сидела лупоглазая лягушка. Ответ: 95. Ветви деревьев согнулись из-за тяжёлых шишек. Ответ: 96. С крутого гребня холма съезжают лыжники. Ответ: В слове «гребня» все согласные звуки звонкие. Ответ: гребня.
Тёмный небосвод сплошь усеян яркими звёздами. Ответ: В слове «звёздами» все согласные звуки звонкие. Ответ: звёздами. Далеко впереди темнел густой зелёный лес. Ответ: В слове «зелёный» все согласные звуки звонкие. Ответ: зелёный. Облака подобны белым островам среди синевы.
Пока самолет не остановился, пассажиры не отстегнули ремни и не начали доставать с багажных полок свои вещи, я мысленно перенесся на ту поляну. Вдыхал запах травы, кожей чувствовал дыхание ветерка, слышал пение птиц. Было это осенью 1969 года, накануне моего двадцатилетия. Подошла та же стюардесса, присела рядом, опять поинтересовалась, как я себя чувствую. I only felt lonely, you know [1] Все в порядке, спасибо. Просто мне стало чуточку одиноко англ. I know what you mean [2] Со мной тоже иногда такое бывает. Я вас понимаю англ. Auf Wiedersehen! До свидания! Даже сейчас, спустя восемнадцать лет, я могу до мельчайших подробностей вспомнить ту поляну. Переливался яркой зеленью лесной покров, с которого за несколько дней подряд дождь смыл всю летнюю пыль. Октябрьский ветер покачивал колосья мисканта. На голубом небосводе словно застыли продолговатые облака. Высокое небо.
И чем дальше — тем больше времени. Грустно, однако это правда. Сначала хватало пяти секунд, потом они превратились в десять, тридцать, в минуту… Время вытягивалось, словно тень на закате. И вскоре все безвозвратно окутает мрак. Да, моя память необратимо отдаляется от места, где была Наоко. Так же, как и от места, где находился я сам. И только пейзаж — эта октябрьская поляна, словно символическая сцена фильма, повторяясь снова и снова, — всплывает в моей памяти. Картинка продолжает настойчиво пинать в одну и ту же точку моей головы. Эй, очнись, я еще здесь, вставай, вставай и ищи, ищи причину, почему я до сих пор еще здесь. Боли нет. Боли совершенно нет. И только при каждом пинке голова гулко гудит. Но и этот гул рано или поздно исчезнет, как исчезло, в конце концов, все остальное. Однако в аэропорту Гамбурга, в салоне самолета «Люфтганзы» пинки оказались дольше и сильнее обычного. Очнись, ищи… Поэтому я пишу. Просто я отношусь к такому типу людей, которые ничего не могут понять, пока не попробуют записать это на бумаге. Вот… она рассказывала мне о полевом колодце. Существовал ли такой колодец на самом деле, я не знаю. Может, он — лишь плод ее фантазии. Часть того, что роилось в ее голове в те мрачные дни. Но она рассказала мне о том колодце, и я уже не мог вспоминать поляну без него. Я никогда его не видел, но он остался в моей памяти прочно вписанным в тот пейзаж. Смешно: я помню его до последней детали, прямо на границе поляны и рощи. Трава искусно прикрывает темную дыру в земле, метр диаметром. Ограждения нет. Просто разинула свою пасть дыра. Кое-где потрескались и начали откалываться потемневшие от ветра и дождей камни. В щель между ними ныряет проворная зеленая ящерка. Загляни внутрь — все равно ничего не увидишь.
Причем, не как-нибудь, а в профиль. Может, потому, что я всегда ходил сбоку? Повернувшись ко мне, она весело улыбается, слегка наклоняет голову и начинает говорить, вглядываясь в мои глаза. Будто бы ищет скользящую по дну прозрачного источника рыбешку. Но чтобы вот так представить в памяти лицо Наоко, требуется время. И чем дальше — тем больше времени. Грустно, однако это правда. Сначала хватало пяти секунд, потом они превратились в десять, тридцать, в минуту… Время вытягивалось, словно тень на закате. И вскоре все безвозвратно окутает мрак. Да, моя память необратимо отдаляется от места, где была Наоко. Так же, как и от места, где находился я сам. И только пейзаж — эта октябрьская поляна, словно символическая сцена фильма, повторяясь снова и снова, — всплывает в моей памяти. Картинка продолжает настойчиво пинать в одну и ту же точку моей головы. Эй, очнись, я еще здесь, вставай, вставай и ищи, ищи причину, почему я до сих пор еще здесь. Боли нет. Боли совершенно нет. И только при каждом пинке голова гулко гудит. Но и этот гул рано или поздно исчезнет, как исчезло, в конце концов, все остальное. Однако в аэропорту Гамбурга, в салоне самолета «Люфтганзы» пинки оказались дольше и сильнее обычного. Очнись, ищи… Поэтому я пишу. Просто я отношусь к такому типу людей, которые ничего не могут понять, пока не попробуют записать это на бумаге. О чем она тогда говорила? Вот… она рассказывала мне о полевом колодце. Существовал ли такой колодец на самом деле, я не знаю. Может, он — лишь плод ее фантазии. Часть того, что роилось в ее голове в те мрачные дни. Но она рассказала мне о том колодце, и я уже не мог вспоминать поляну без него. Я никогда его не видел, но он остался в моей памяти прочно вписанным в тот пейзаж.
Предложения со словосочетанием «лес шелестел»
Вдалеке шелестели кроны. Крона дерева снизу. Кроны деревьев вид снизу. 5. Вдалеке шелестели кроны деревьев, и слышался тихий, едва различимый лай собаки. Вдалеке шелестели кроны деревьев, // и слышался тихий, едва различимый лай. Вдалеке шелестели кроны. Крона дерева снизу. Кроны деревьев вид снизу.
Диктанты для 8 класса
Шелестели кроны деревьев, вдалеке слышался лай собаки — тихий, едва различимый, словно из-за ворот в иной мир. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий едва различимый лай собаки. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий лай собаки Трудность: общий второстепенный член Вывод: предложение сложносочиненное, так две грамматические основы, НО запятая не нужна, так как есть общий второстепенный член ВДАЛЕКЕ. 10 000 символов, Пользователям, прошедшим регистрацию - 15 000 символов, Людям, оформившим PRO версию - 100 000 символов. Также в эту опцию включены отключение рекламных показов и выделенная очередь.
Полка настенная белая лофт интерьер
Гром гремел безустанно. Всё вокруг грохотало и сверкало. И вдруг, в одну секунду, на землю обрушился поток воды. Словно водопад прорвался сквозь тучи с неба на землю. Дождь шёл стеной. Он был такой сильный и частый, что всё вокруг, казалось, утонуло в какой-то дымке. Потоки воды летели в разные стороны, направляемые порывами ветра. За пару минут вся земля была покрыта водой, по дорогам понеслись потоки воды, с крыш вода лилась тяжёлыми широкими струями. Всё утопало в воде. Гроза пришла быстро и неожиданно.
Но также неожиданно и быстро она ушла. За мгновение утих ветер, его последние ослабевающие порывы уносили вдаль чёрные тучи, раскаты грома становились всё глуше. И вот уже снова засияло на небе яркое летнее солнце, торопившееся высушить всё вокруг.
Запишите номера этих предложений.
Пушкин не боялся разговорных слов и выражений и смело вводил их в поэзию. Фет был не только тонким знатоком и творцом русской поэзии но и поэтом-переводчиком. Грибоедов был сдержан и никакого повода для столкновения мнений не давал.
По пути Наоко рассказывала мне о колодце.
Какая странная штука — наша память… Пока я был там, почти не обращал внимания на пейзаж вокруг. Ничем не примечательный — я даже представить себе не мог, что спустя восемнадцать лет буду помнить его так отчетливо. Признаться, тогда мне было не до пейзажа. Я думал о себе, о шагавшей рядом красивой девушке, о нас с ней и опять о себе.
В таком возрасте все, что видишь, чувствуешь и мыслишь, в конечном итоге, подобно бумерангу, возвращается к тебе же. Вдобавок ко всему, я был влюблен. И любовь эта привела меня в очень непростое место. Поэтому я не мог позволить себе отвлекаться на какой-то пейзаж.
Однако сейчас в моей памяти первым всплывает именно это: запах травы, прохладный ветер, линия холмов, лай собаки. И вспоминается прежде всего остального — отчетливее некуда. Настолько, что кажется: протяни руку — и до всего можно дотронуться. Однако в пейзаже этом не видно людей.
Никого нет: ни Наоко, ни меня.
Вблизи ее дома располагался живописный водоем, и мы иногда гуляли вокруг него. Наоко приглашала меня к себе, готовила еду и, похоже, нисколько не обращала внимания на то, что мы оставались наедине. Уютная комната, ничего лишнего.
Если бы не сохшие на окне колготки, трудно было поверить, что здесь живет девушка. Наоко существовала очень просто и аккуратно, и подруг почти не имела. Помня ее со школьной поры, я не мог предположить в ней такие перемены. В те годы Наоко одевалась изысканно, и ее всегда окружали подружки.
У нее дома я понял, что Наоко, так же как и я, после школы хотела уехать на учебу в другой город, чтобы начать жизнь в таком месте, где ее никто не знает. Догадываешься, какие? Нельзя сказать, что в наших отношениях не было прогресса. Постепенно Наоко привыкала ко мне, а я — к ней.
Закончились летние каникулы, начался новый семестр, и она очень естественно — как само собой разумеется — начала ходить рядом со мной. Думаю, так она дала понять, что признала меня своим другом, и мне было очень приятно гулять с такой красивой девушкой. Мы продолжали бесцельные прогулки по Токио: взбирались на холмы, переправлялись через реки, переходили дороги и продолжали куда-то идти. У нас не было цели.
Нам было достаточно просто идти куда-нибудь. Мы увлеченно шагали, будто выполняли некий ритуал для успокоения души. Когда лил дождь, ходили под зонтиком. Вскоре наступила осень, и весь внутренний двор общежития усыпали листья дзельквы.
Надевая свитер, я почувствовал запах нового времени года. Истопталась обувь, и я купил новую пару — из замши. Мне трудно припомнить, о чем мы тогда говорили. Думаю, вряд ли о чем-то серьезном.
И по-прежнему не касались прошлого. Имя Кидзуки почти не всплывало в наших разговорах. Мы вообще говорили нечасто, и привыкли просто молча смотреть друг на друга в каком-нибудь очередном кафе. Наоко хотела больше узнать о Штурмовике, и я часто рассказывал о нем.
Один раз он сходил на свидание с однокурсницей разумеется, с факультета географии , но вечером вернулся очень унылый. Было это в июне. Штурмовик спросил меня: — Послушай, Ватанабэ, ты с де-девчонками о чем говоришь... Я не помню, что ответил ему тогда, но одно могу сказать точно: он явно задал вопрос не по адресу.
В июле, пока его не было, кто-то содрал фотографию амстердамского канала и наклеил вид моста Золотые ворота в Сан-Франциско — видимо, из чистого любопытства: сможет ли Штурмовик дрочить, разглядывая мост? Стоило мне сообщить, что делал он это с радостью, в следующий раз наклеили ледники. Однако после каждой такой смены декораций Штурмовик сильно расстраивался: — В конце концов, к-к-кто это делает? А что плохого?
Фотографии-то все красивые, как на подбор. Кто бы это ни был, мы должны радоваться. Но все равно — противно. Эти истории смешили Наоко.
Она смеялась редко, и я старался веселить ее байками о Штурмовике, хотя, по правде говоря, мне вовсе не хотелось выставлять его посмешищем. Он просто был чересчур серьезен: третий сын в совсем не богатой семье. Лишь карты были скромной мечтой его скромной жизни. Кто вправе над этим смеяться?
При этом «байки о Штурмовике» уже стали одной из постоянных тем для разговоров в общежитии. Даже если б я попытался в тот момент их прекратить, сделать это оказалось бы невозможно. К тому же, мне было приятно видеть улыбку на лице Наоко. Поэтому я продолжал снабжать окружающих новыми историями о Штурмовике.
Лишь один раз Наоко поинтересовалась, есть ли у меня подруга. Я рассказал о той, с которой расстался. Но почему-то она мне была не по сердцу. Видимо, сердце прячется в твердой скорлупе, и расколоть ее дано немногим.
Может, поэтому у меня толком не получается любить. Больше она ничего не спрашивала. Когда задули холодные осенние ветры, она, бывало, прижималась к моей руке. Через толстый ворс ее пальто я ощущал тепло.
Она брала меня под руку, ладошкой залезала мне в карман, а когда холодно становилось невыносимо, дрожала, крепко уцепившись за меня. Но это ни о чем не говорило. В ее поведении не было ничего двусмысленного. Я продолжал идти как ни в чем ни бывало, руки в карманах.
Обувь у нас была на резиновой подошве, и шаги почти не слышались. Лишь сухо шуршало под ногами, когда мы наступали на опавшие листья огромных платанов. Я вслушивался в шуршание листьев, и мне становилось жаль Наоко. Ей была нужна не моя, а чья-нибудь рука.
Ей требовалось не мое, а чье-нибудь тепло. И я начал чувствовать себя виновным за то, что я — это я. Чем больше зима вступала в свои права, тем прозрачнее казались глаза Наоко. Такая безысходная прозрачность.
Иногда Наоко без всякой причины всматривалась в мои глаза, будто что-то искала в них. И каждый раз мне становилось невыносимо грустно. Я начал подумывать, что она, видимо, хочет мне что-то сообщить, но не может найти слов. Нет, даже не так.
Прежде чем выразить словами, она не может сформулировать мысль в себе. Поэтому и на словах ничего не выходит. Она лишь то и дело сжимает заколку, вытирает платком рот и бессмысленно всматривается в мои глаза. Иногда мне хотелось обнять ее, но я всякий раз сомневался да так и не решился.
Мне казалось, что тем самым я могу ее обидеть. И мы по-прежнему продолжали гулять по Токио, а Наоко — выискивать в пустоте слова. Общежитские поддразнивали меня, когда звонила Наоко или я по утрам в воскресенье собирался уходить. Они, разумеется, полагали, что у меня завелась подружка.
Я не собирался им ничего объяснять, и даже не видел в этом необходимости, а потому оставлял все как есть. Когда я возвращался вечером в общагу, кто-нибудь непременно интересовался, какая была поза, как у нее там внутри, какого цвета трусики. Мне оставалось лишь что-нибудь выдумывать в ответ на эти пошлости. Незаметно мне исполнилось девятнадцать.
Всходило и заходило солнце, спускался и поднимался флаг, а я по воскресеньям встречался с подругой покойного друга. Я не осознавал, ни что сейчас делаю, ни как быть дальше. На лекциях я слушал про Клоделя, Расина и Эйзенштейна, но мне они ничего не дали. Товарищей среди однокашников я себе не завел, с соседями по общаге только здоровался.
Я постоянно читал книги, и общежитские считали, что я собираюсь стать писателем. А я не собирался становиться писателем. Я вообще не собирался становиться никем. Несколько раз я порывался рассказать о своих мыслях Наоко.
Мне казалось, она должна правильно понять мое настроение. Но подобрать слова, чтобы выразить свои чувства, не мог. В субботу вечером я садился на стул в коридоре возле телефона и ждал звонка от Наоко. По субботам все уходили в город, и в коридоре становилось тише обычного.
Разглядывая витавшие в безмолвном пространстве частички света, я пытался разобраться в себе. Что мне нужно? И что нужно людям от меня? Я не мог подыскать достойный ответ.
Иногда я протягивал к витающим частичкам света руку, но пальцы ничего не касались. Мне нравилось читать, но читал не запоем, а с удовольствием по несколько раз перечитывал любимые. Ни в классе, ни в общаге никто больше не любил этих писателей. Интересы у нас не совпадали, поэтому я молча продолжал глотать книги в одиночестве.
Перечитав в очередной раз, я закрывал глаза и вдыхал книжный запах. Нюхая корешок, прикасаясь руками к страницам, я чувствовал себя счастливым. В восемнадцать самым любимым произведением у меня был роман Джона Апдайка «Кентавр». Однако затем он приелся, и пальма первенства перешла к «Великому Гэтсби» Фитцджеральда.
С тех пор этот роман был для меня лучшим. Я завел обычай: в хорошем настроении доставать с полки эту книгу, открывать и перечитывать с первой попавшейся страницы. И ни разу я не остался разочарованным, поскольку в книге не было ни одной посредственной страницы. Мне хотелось поведать об этом всем, но вокруг не было никого, кто прочитал бы его или хотя бы считал, что стоит прочесть.
В 1968 году чтение Фитцджеральда не возбранялось, но при этом однозначно не рекомендовалось. В то время в моем окружении имелся только один человек, который читал Фитцджеральда. Благодаря этому мы и подружились. Звали его Нагасава.
Он учился на два курса старше меня на юрфаке Токийского университета. Мы жили в одном общежитии и знали друг друга в лицо. Когда однажды я, греясь на солнышке в столовой, читал «Великого Гэтсби», он присел рядом и спросил, что за книга. Я ответил.
И чем больше читаю, тем больше интересных мест. Так мы подружились. Было это в октябре. Чем лучше мы узнавали друг друга, тем больше Нагасава казался мне странным малым.
За свою жизнь мне приходилось знакомиться, общаться и расставаться с большим количеством странных людей, но такого странного я видел впервые. Он читал столько, что мне за ним было не угнаться, но брал в руки только книги писателей, после смерти которых прошло больше тридцати лет. И при этом говорил, что верит только таким книгам. Просто не хочу тратить ни минуты на книги, не прошедшие проверку временем.
Жизнь коротка. Будешь читать то же, что остальные, — начнешь думать, как все. А они — сплошь деревенщина, мещане. Приличный человек такой стыдобы не потерпит.
Знаешь, Ватанабэ, в этом общежитии только два приличных человека: ты и я. Все остальные — шваль. У них на лбу написано. Один взгляд — и сразу все понятно.
К тому же, мы оба читаем «Великого Гэтсби». Я посчитал в уме. Из-за двух-то лет... Такому классному писателю можно и простить.
В общежитии никто не знал, что он — тайный почитатель классики. А если б и узнали, вряд ли обратили внимание. Его, в первую очередь, считали очень умным человеком. Еще бы: без проблем поступил в Токийский университет, получал хорошие оценки, сдал экзамен в МИД и собирался стать дипломатом.
Его отец имел в Нагоя крупную клинику, старший брат окончил медицинский факультет Токийского университета, чтобы продолжить дело отца. С виду — идеальная семья. Он всегда получал достаточно денег на карманные расходы, к тому же — выглядел прилично. Поэтому все обращали на него внимание, и даже в общежитии никто не смел ему перечить.
Когда он кого-нибудь о чем-либо просил, человек выполнял просьбу безропотно. Иначе и быть не могло. Был у него некий природный магнетизм, врожденная способность притягивать к себе людей. Он, как бы возвышаясь над остальными, моментально оценивал ситуацию, искусно и убедительно давал окружающим директиву, увлекая их за собой.
Все с первого взгляда видели над его головой похожую на ангельский нимб ауру этой силы и с почтением понимали, что он — человек не простой. Поэтому все жутко удивились, узнав, что такой ничем не приметный парень, как я, был выбран в персональные друзья Нагасавы. Меня зауважали даже те, кого я вообще не знал. Причина такого, несмотря на всю простоту, была им непонятна.
Я приглянулся Нагасаве потому, что нисколько перед ним не трепетал и не восхищался им. Я питал к нему интерес, как к личности местами весьма интересной, местами сложной. И мне были совершенно безразличны его успехи в учебе, аура или внешность. Пожалуй, мало кто к нему так относился.
В Нагасаве сочетались несколько диаметрально противоположных особенностей характера. Он был личностью настолько выдающейся, что я сам иногда диву давался, — и при этом оставался человеком по натуре недобрьм. Хвастался утонченной душой, а при этом грешил неисправимым мещанством. Он управлял людьми и с оптимизмом двигался вперед, но его сердце одиноко билось в конвульсиях на дне мрачного болота.
Я сразу разглядел в нем это противоречие и не мог понять, почему остальные не видят его с этой стороны. Этот человек по-своему стоял одной ногой в аду. В целом же, можно сказать, мы дружили. Главной его добродетелью была откровенность.
Он никогда не лгал и честно признавал собственные ошибки и недостатки. Не пытался скрывать невыгодные для себя моменты. Всегда был вежлив со мной и во всем помогал. Если б не он, моя жизнь в общежитии была бы куда хлопотней и неуютней.
Несмотря на это, я ни разу не доверился ему. И в этом смысле, моя дружба с Нагасавой была совершенно иной, нежели с Кидзуки. С тех пор, как Нагасава, изрядно выпив, жестоко обошелся с одной девчонкой, я решил, что не доверюсь этому человеку, что бы ни случилось. О Нагасаве в общежитии ходило несколько легенд.
Первая — что он съел целых три слизняка, другая — что у него огромных размеров пенис, и он переспал с доброй сотней девчонок. История со слизняками была правдой. Как-то я поинтересовался, и он ответил, что так оно и было: — Да. Съел три крупных слизняка.
Было это в сентябре. Я пошел к старшекурсникам разбираться, а они все из «правых», у всех деревянные мечи. В такой обстановке не до переговоров. Вот я и подумал: сделаю все, лишь бы замять дело самому.
Так и сказал им: «Давайте договоримся». А они: «Слабо проглотить слизняка»? И проглотил. Они откуда-то достали три жирных...
Это может понять только тот, кто глотал слизняков... Противно, когда они, проскользнув в горло, стукаются о дно желудка. Склизкие, изо рта вонь. Как вспомню, так вздрогну.
Изо всех сил сдерживался, чтобы там же не вырвало. Суди сам: выблюй я их перед этими уродами, пришлось бы глотать заново. В конце концов, проглотил все три. Даже старшекурсники.
Еще бы: кто еще может слизняков глотать? Проверить размер пениса оказалось проще простого — стоило лишь сходить вместе в баню. Действительно, впечатляющий. Байка о ста девчонках оказалась преувеличением.
Я ему: — А я — только с одной. Он: — Слушай, ничего сложного. В следующий раз пойдем со мной. Не бойся, получится.
Тогда я ему не поверил, но на деле все действительно оказалось очень просто. Настолько, что я чуть не разочаровался. Мы с ним заходили в какой-нибудь как правило, знакомый бар на Сибуя или Синдзюку, подсаживались к двум симпатичным подружкам благо мир полон женских парочек , болтали, выпивали, потом шли в гостиницу и занимались сексом. Признаться, Нагасава был классным рассказчиком.
Хотя разговоры у нас были, по сути, ни о чем. Когда он говорил, девчонки приходили в восторг, заслушивались, снова и снова отхлебывая из бокала, быстро пьянели и укладывались к нему в постель. Вдобавок ко всему, он был симпатичен, вежлив и внимателен: как только девчонок оказывались в его компании, у них поднималось настроение. Странно, однако, другое.
С ним и я сам начинал казаться человеком пленительным. Стоило мне что-нибудь рассказать, и девчонки заслушивались точно так же и так же смеялись, будто говорил не я, а он. Всему причиной была его обаятельность. И каждый раз я ловил себя на мысли, какой у него полезный талант, по сравнению с которым красноречие Кидзуки начинало выглядеть детским лепетом.
Совсем иной масштаб. Но даже под воздействием чар Нагасавы я нередко вспоминал Кидзуки и как бы в очередной раз убеждался, каким он был честным человеком. Он берег свой скромный талант ради нас с Наоко, а Нагасава разбрасывался им играючи. Он не собирался всерьез спать со всеми этими девчонками.
Для него это была только игра. Мне и самому не очень нравилось спать с незнакомыми. Согласен, то был легкий способ укротить собственное влечение. Мне было приятно с ними обниматься, прикасаться к ним.
Противно было одно — утренние расставания. Просыпаешься, а рядом храпит очередная незнакомка, по всей комнате — запах перегара, кровать, лампа, шторы приторных, характерных для лав-отеля Ветренная расцветок, а голова раскалывается с бодуна. Вскоре просыпается она и принимается искать на ощупь нижнее белье. Затем, натягивая колготки, спрашивает: «Ты вчера не забыл надеть эту штуку?
У меня сейчас как раз залетные дни». Ворча, разглядывая себя в зеркале: мол, болит голова и макияж не получается, — красит губы и накладывает ресницы. Все это было не по мне. Признаться, я бы вообще не оставался в гостинице до утра.
Но убалтывать девчонку, помня о закрывающихся в полночь воротах Роберт Итиль , никуда не годилось и даже чисто физически это было невозможно , поэтому я всегда брал разрешение на ночлег вне общежития. Таким образом, ничего не оставалось, как дожидаться утра и возвращаться в общагу, проклиная себя и собственные иллюзии. Ослепительно светит в глаза солнце, во рту все ссохлось, на плечах, кажется, чужая голова. Переспав таким образом три или четыре раза, я поинтересовался у Нагасавы: — Тебя как, не опустошает?
Вот так — семьдесят раз подряд? И это радует. В бесконечных походах по женщинам ничего хорошего нет. Только устаешь и начинаешь себя ненавидеть.
И я не исключение. Помнишь, как Достоевский писал об азартных играх. Вот и у меня примерно то же самое. Очень трудно пережить и пройти мимо окружающих тебя возможностей.
Они тусуются, выпивают и требуют «нечто». А я это «нечто» могу им дать. Все очень просто. Как не представляет труда открыть кран с водой, чтобы попить.
Раз — и ты уже ее повалил. А ей только того и надо. Это и есть возможность. Разве устоишь, когда они вертятся вокруг?
В начале апреля уже шумели скворцы и летали в саду желтые бабочки какое это предложение
Эй, очнись, я еще здесь, вставай, вставай и ищи, ищи причину, почему я до сих пор еще здесь. Боли нет. Боли совершенно нет. И только при каждом пинке голова гулко гудит. Но и этот гул рано или поздно исчезнет, как исчезло, в конце концов, все остальное.
Однако в аэропорту Гамбурга, в салоне самолета «Люфтганзы» пинки оказались дольше и сильнее обычного. Очнись, ищи… Поэтому я пишу. Просто я отношусь к такому типу людей, которые ничего не могут понять, пока не попробуют записать это на бумаге. О чем она тогда говорила?
Вот… она рассказывала мне о полевом колодце. Существовал ли такой колодец на самом деле, я не знаю. Может, он — лишь плод ее фантазии. Часть того, что роилось в ее голове в те мрачные дни.
Но она рассказала мне о том колодце, и я уже не мог вспоминать поляну без него. Я никогда его не видел, но он остался в моей памяти прочно вписанным в тот пейзаж. Смешно: я помню его до последней детали, прямо на границе поляны и рощи. Трава искусно прикрывает темную дыру в земле, метр диаметром.
Ограждения нет. Просто разинула свою пасть дыра. Кое-где потрескались и начали откалываться потемневшие от ветра и дождей камни. В щель между ними ныряет проворная зеленая ящерка.
Загляни внутрь — все равно ничего не увидишь. Мне известно только одно: это жутко глубокий колодец. Настолько, что даже трудно представить. И вся дыра эта наполнена мраком — густым, впитавшим в себя все виды мраков этого мира.
Я иногда замечал за ней такую манеру: Наоко говорила очень медленно, подыскивая нужные слова. Ясно только одно — где-то поблизости. Она сунула руки в карманы твидового жакета и взглянула на меня. Улыбнулась: мол, я серьезно.
Где-то есть колодец, но никто не знает, где. Свалишься в него — и с концами? А-а-а-а — бум! И конец… — Но на самом деле этого не происходит?
Раз в два-три года. Вдруг пропадает человек. Сколько бы его ни искали, найти не могут. Тогда местные жители говорят: «Он провалился в полевой колодец».
А если только ногу сломаешь, уже ничего не поделать. Хоть во все горло кричи, все равно никто не услышит. Никакой надежды, что тебя кто-нибудь найдет. И вокруг — сплошь сороконожки и пауки.
Рядом побелевшие кости покойников, темно и сыро. А наверху, как зимний месяц, еле-еле мерцает краешек света. И вот в таком месте медленно и мучительно умирает человек. Поэтому нельзя сходить с верной тропы.
Наоко вынула из кармана левую руку и сжала мою. Тебе… Тебе тоже нечего бояться. Ты передвигаешься кромешной ночью на ощупь и ни за что не провалишься в колодец. И пока я буду рядом с тобой — я тоже.
Просто знаю, и все. И дальше шла молча. Но не их причина. Я просто чувствую.
Например, сейчас я прижалась к тебе, и мне нисколько не страшно. Зло и мрак даже не пытаются заманить меня к себе. Может, пусть и дальше так? Наоко остановилась.
Существовал ли такой колодец на самом деле, я не знаю. Может, он — лишь плод ее фантазии. Часть того, что роилось в ее голове в те мрачные дни. Но она рассказала мне о том колодце, и я уже не мог вспоминать поляну без него. Я никогда его не видел, но он остался в моей памяти прочно вписанным в тот пейзаж.
Смешно: я помню его до последней детали, прямо на границе поляны и рощи. Трава искусно прикрывает темную дыру в земле, метр диаметром. Ограждения нет. Просто разинула свою пасть дыра. Кое-где потрескались и начали откалываться потемневшие от ветра и дождей камни.
В щель между ними ныряет проворная зеленая ящерка. Загляни внутрь — все равно ничего не увидишь. Мне известно только одно: это жутко глубокий колодец. Настолько, что даже трудно представить. И вся дыра эта наполнена мраком — густым, впитавшим в себя все виды мраков этого мира.
Я иногда замечал за ней такую манеру: Наоко говорила очень медленно, подыскивая нужные слова. Ясно только одно — где-то поблизости. Она сунула руки в карманы твидового жакета и взглянула на меня. Улыбнулась: мол, я серьезно. Где-то есть колодец, но никто не знает, где.
Свалишься в него — и с концами? Раз в два-три года. Вдруг пропадает человек. Сколько бы его ни искали, найти не могут. Тогда местные жители говорят: «Он провалился в полевой колодец».
А если только ногу сломаешь, уже ничего не поделать. Хоть во все горло кричи, все равно никто не услышит. Никакой надежды, что тебя кто-нибудь найдет. И вокруг — сплошь сороконожки и пауки.
Все синонимы к словосочетанию ЛЕС ШЕЛЕСТЕЛ Цитаты из русской классики со словосочетанием «лес шелестел» Пред глазами смутно, как полузабытый сон, проносились картины густого леса, широкий разлив реки, над которым тихо садится багровое солнце; а там уже потянуло и холодом быстро наступающей летней ночи, и тихо зашелестела прибрежная осока, гнувшаяся под напором речной струи. Мамин-Сибиряк Д.
И вспоминается прежде всего остального — отчетливее некуда. Настолько, что кажется: протяни руку — и до всего можно дотронуться. Однако в пейзаже этом не видно людей. Никого нет: ни Наоко, ни меня. Куда мы могли исчезнуть?.. И почему такое происходит? Все, что мне тогда представлялось важным: и она, и я, и мой мир — все куда-то подевалось. Да, сейчас я уже не могу сразу вспомнить лицо Наоко. У меня остался лишь бездушный пейзаж. Конечно, спустя время я припоминаю ее черты. Маленькая холодная рука, прямые и гладкие волосы, мягкая округлая мочка уха и под ней — точечка родинки, дорогой верблюжий свитер, который она надевала с приходом зимы, привычка задавать вопросы, всматриваясь в лицо собеседника, голос, который временами почему-то кажется дрожащим… Будто она разговаривает на вершине продуваемого всеми ветрами холма. Все эти черточки наслаиваются друг на друга — и вдруг, само по себе, вспоминается ее лицо. Причем, не как-нибудь, а в профиль. Может, потому, что я всегда ходил сбоку? Повернувшись ко мне, она весело улыбается, слегка наклоняет голову и начинает говорить, вглядываясь в мои глаза. Будто бы ищет скользящую по дну прозрачного источника рыбешку. Но чтобы вот так представить в памяти лицо Наоко, требуется время. И чем дальше — тем больше времени. Грустно, однако это правда. Сначала хватало пяти секунд, потом они превратились в десять, тридцать, в минуту… Время вытягивалось, словно тень на закате. И вскоре все безвозвратно окутает мрак. Да, моя память необратимо отдаляется от места, где была Наоко. Так же, как и от места, где находился я сам. И только пейзаж — эта октябрьская поляна, словно символическая сцена фильма, повторяясь снова и снова, — всплывает в моей памяти. Картинка продолжает настойчиво пинать в одну и ту же точку моей головы. Эй, очнись, я еще здесь, вставай, вставай и ищи, ищи причину, почему я до сих пор еще здесь. Боли нет. Боли совершенно нет.
Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался
Кроны деревьев снизу. Деревья вверх. Дерево в лесу вид снизу. Вдалеке шелестели кроны деревьев, // и слышался тихий, едва различимый лай. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий, едва различимый лай собаки.
Выполнить синтаксический разбор предложения
| ЛУЧШАЯ ВЕРСИЯ ЕГЭ 2023 ЦЫБУЛЬКО РУССКИЙ | 5 Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий, едва различимый лай собаки. |
| ГДЗ к заданию 5 ВПР по русскому языку 4 класс с ответами | Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий лай собаки. |
| Почему так плохо выполнили задание 16 на ЕГЭ по русскому языку в 2022 году | тихий, едва различимый, словно из-за ворот в иной мир. |
Упражнение 252 - ГДЗ Русский язык 4 класс. Канакина, Горецкий. Учебник часть 2
В тишине леса шелестели только кроны деревьев, и не было слышно ни одной птицы. Ветер проносился над поляной и, слегка ероша волосы Наоко, терялся в роще. Шелестели кроны деревьев, вдалеке слышался лай собаки – тихий, едва различимый, словно из-за ворот в иной мир. 5. Вдалеке шелестели кроны деревьев, и слышался тихий, едва различимый лай собаки. Но вдалеке уже слышались раскаты грома.