83.3(2Рос=Рус)6 В 71 Вольпе, Цезарь Самойлович. Искусство непохожести: литературная критика / Ц. С. Вольпе ; сост. По мнению ряда исследователей, под этим псевдонимом скрывался зять известного детского писателя Корнея Чуковского Цезарь Самойлович Вольпе. По словам одного из самых проницательных прижизненных критиков Зощенко — Цезаря Вольпе Цезарь Самойлович Вольпе (1904–1941) — литературный критик.
Все книги Вольпе Цезарь Самойлович
| Вольпе Цезарь Самойлович | Литературовед и критик Цезарь Самойлович Вольпе о Б.С. Житкове: «Борис Степанович Житков был писателем замечательным. |
| Вольпе, Цезарь Самойлович (1905-1941) | Авторы: Немеровская О. А., Вольпе Цезарь Самойлович. |
| Вольпе, Цезарь Самойлович — | Цезарь Самойлович Вольпе (1904—1941) — литературовед и критик. |
| Цезарь Самойлович Вольпе | Вольпе Цезарь Самойлович. |
| два замечания о м.а.зыкове: labas — LiveJournal | Вольпе Цезарь Самойлович В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Вольпе Цезарь Самойлович Вольпе 17 октября 19. |
Книга: Судьба Блока
Цезарь Вольпе был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы. Он в особенности считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского , писал о Зощенко , подготовил к изданию тома Брюсова 1935 , Андрея Белого 1940. В 1933 г.
Я нарочно забежала к нему в его отсутствие и как сюрприз положила на стол. Придет — увидит. Вечером мы были у него. Маршак доволен! Он пренаивно говорит, кивая мне на Митю: «Вы, Лидочка, не представляете себе, какой у вас талантливый муж.
Если бы я был женщиной, я непременно сам вышел бы за него замуж. Сколько книг он еще напишет для нас! Нет, Самуил Яковлевич то предлагал другие названия глав, то заставлял переделывать концовки или начала, то придумывал другие подписи под таблицами. Потом новые заботы: Митя читает рукопись в школе, в пятых и шестых классах — он читает, а я вглядываюсь в лица: вот заскучали как будто? Митя кончил — от расспросов отбоя нет. Потом встреча с художником Николаем Федоровичем Лапшиным которого пригласил иллюстрировать книгу Владимир Васильевич Лебедев , потом публикация в журнале «Костер», потом — в альманахе Горького с предисловием Маршака он попытался объяснить разницу между книгой научно-популярной и научно-художественной. Потом три корректуры отдельного издания.
И вот у меня в комнате, на откинутой доске Митиного — моего! Защита состоялась 22 ноября 1935 года. Председательствовал на заседании ученого совета академик А. Присутствовало около сорока пяти человек, среди них члены Совета: Я. Френкель, В. Фредерикс, Б. Гохберг, П.
Лукирский, Д. Скобельцын, М. Классен-Неклюдова, А. Александров, С. Бобковский, Л. Стенограмма заседания сохранилась. Приведу отрывки.
Фок: «Работа М. В работе Розенфельда, посвященной тому же вопросу, содержатся лишь общие математические результаты. В работе М. Большой интерес имеет здесь аналогия между волнами гравитационными и электромагнитными. Эта аналогия дала возможность использовать аппарат электродинамики, но, помимо этого факта, она представляет интерес с физической стороны». Так начал свое выступление В. Вот как окончил свое И.
Тамм: «…Нельзя не отметить чрезвычайную математическую сложность проблемы, которой посвящена диссертация. Успешное разрешение ее свидетельствует о значительном математическом искусстве автора. Только искусное использование специальных математических приемов сделало поставленную себе автором задачу вообще практически разрешимой. Таким образом, М. Бронштейн в своей диссертации впервые и притом исчерпывающим образом разрешил сложную и важную физическую проблему». Докторская степень была Матвею Петровичу присуждена. Помнится, вернулся он в тот день с заседания Ученого Совета домой более утомленный и более веселый, чем обычно.
Других торжеств не последовало. Никаких банкетов, ни ресторанных, ни домашних, мы не устраивали. В те времена подобных официальных празднеств в нашем кругу в заводе не было. Митя принялся готовить изложение своей «докторской» для журнальных публикаций. Отрывки напечатаны в 1936 году в двух номерах двух научных журналов: в статье «Квантование слабого гравитационного поля» Physikalische Zeiteschrift. Band 9. Heft 2—3 и в статье под заглавием «Квантование гравитационных волн» «Экспериментальная и теоретическая физика», т.
Труд в науке был для Мити жизнью, отдыха он не хотел и не знал. Мысль трудилась и на прогулке, и в разговоре с друзьями, и в лодке, и на велосипеде, и в трамвае. Не столько он владел математикой, сколько математика — им. Через несколько лет, познакомившись с Анной Ахматовой и часто встречаясь с нею, заметила я одно ее свойство: она способна была и в гостях, и при гостях продолжать свой таинственный труд. Если внутри нее писалось — пелось, диктовалось, звучало, — она продолжала вслушиваться в «один, все победивший звук», ловить «продиктованные строчки» — сквозь разноголосицу общего разговора и даже принимая в нем участие. Ту же способность нежданно погружаться в себя, вглядываться, вслушиваться, наблюдала я, еще задолго до своей встречи с Ахматовой, у Мити. Письменный стол для любого труда, научного или литературного, неизбежен — многочасовый труд в ночной или дневной тиши.
Однако я видела иногда каюсь, и не без досады , как Митя, в разговоре с общими друзьями или даже наедине со мною, прислушивается не к нашим голосам, не к спору, в котором только что принимал живое участие, а к внезапно, быть может, помимо воли зазвучавшему в нем голосу. Куда ты подевался? Голова заболела? И он украдкой если при гостях выхватывал записную книжку, а если мы наедине — откровенно бросался к столу. Это был уже сложившийся мастер. Ни мне, ни Маршаку уже почти не приходилось ему помогать. Он писал сам.
Собирался, по собственному почину, написать для детей книгу о Галилее. Уговаривал при мне Гешу Егудина писать для подростков. Придумывал темы. Предложил на выбор: грек Эратосфен либо шотландец Непер. Митя пытался доказывать соответственно логике. Герш Исаакович ходил по комнате, курил и отмахивался от Митиных рассуждений, как от папиросного дыма. Лень-матушка, вот кто!
Этот разговор, с небольшими вариантами, происходил между ними не раз. И дома, и по телефону. Мне он доставлял большую радость. Значит, Митя не жалеет о времени, истраченном на детские книги! Значит, испытывает от этой работы удовольствие и даже считает ее необходимой для подрастающего поколения, если столь упорно старается вовлечь в подобную работу друга. Лень Митя так и прозвал: «она». И если я чего-нибудь не успевала или делала небрежно, произносил с насмешкой: «А все она, она!
Мы продержали три корректуры книги о Попове и Маркони предварительно она была опубликована в «Костре» и со дня на день ожидали сигнальный экземпляр или, как говорят в редакциях, «сигнал». Но летом тридцать седьмого участь «ленинградской редакции» была решена и дан был иной сигнал — к уничтожению не только книг, но и людей, создававших книги. А я хочу еще немного подышать воздухом кануна… пусть даже и не одними радостями, а и бедами его. Нашим ежедневным житьем-бытьем. Я еще хожу в редакцию или к Самуилу Яковлевичу на дом. Рукописи, корректура, литераторы, иллюстраторы, подготовка к очередному заседанию Московского Детгиза или к пленуму ЦК комсомола. Защищать предстоит Пантелеева, Чарушина, Житкова, ато и Михаила Зощенко: они, видите ли, засоряют язык!
И до чего же доходят ленинградские писатели по недосмотру ленинградских редакторов! Наркомпрос получил письмо от одной возмущенной читательницы: в рассказе Чарушина напечатано: «Волчишка орал благим матом…». Сорока сыновей ни у кого не бывает; башмаки не висят на деревьях, их делают на фабриках — детям надо внушать сызмальства: на фабриках, на фабриках, на фабриках! Какие найти доказательства, что, кроме реальных познаний, детям необходимы шутки, выдумки, фантазия, сказка, словесная игра?.. Рукописи изо всей страны стекались к нам непрерывным потоком: не ручейком, а потоком лился на нас «самотек». Вот мы и читали с утра до вечера: не упустить бы молодой талант. Не успеешь голову поднять — за окном ночь, а мы-то думали: день.
И смех и грех: наш заботливый директор, Лев Борисович Желдин, выхлопотал нам обеденные талоны в какую-то привилегированную столовую, и сегодня мы собирались уж непременно, уж во что бы то ни стало, пойти пообедать: Александра Иосифовна, Зоя Моисеевна, Тамара Григорьевна и я. И вот опять ночь началась раньше, чем мы успели поднять головы… Шура от примечаний к юбилейному трехтомнику Пушкина, я — от книги о железнодорожной диспетчерской службе, Тамара — от сказок северных народов, Зоя Моисеевна — от нового перевода «Гекльберри». И течет, течет самотек. Еще смешнее дело с обедом обстоит у Самуила Яковлевича: он работает дома, у него жена, дети, экономка, домработница, налаженный и благоустроенный быт, но он не обедает, случается, по 3—4 дня: не выносит, когда его отрывают от слушания, чтения, беседы с писателем и в ответ на скромную просьбу жены: «Семочка, иди обедать! К вечеру ему приносят поесть в кабинет и он мстительно, не жуя, глотает холодные котлеты. Митя перезнакомился и передружился со всеми моими друзьями, в особенности с товарищами по редакции. Наши замыслы и эксперименты, наши стычки с критиками и начальниками тревожили и занимали его.
Он полюбил проверять детские книги на Люше и на других ребятишках. Заходил иногда в школу или в детский сад — послушать, как Пантелеев читает «Пакет» или Корней Иванович «Муху-Цокотуху». Смеются и хмурятся, хлопают или молчат разные дети одного и того же возраста в самых разных аудиториях — смеются, хмурятся, хлопают на одних и тех же местах! Это давало ему пищу для обобщающих раздумий о педагогике — о труднейшем умении превращать сложное не в упрощенное, а в простое. С Корнеем Ивановичем у него сложились особые, взаимно-заинтересованные и взаимно-уважительные отношения. К формально родственным оба они были мало склонны. Корней Иванович впервые близко познакомился с ученым, с представителем точных наук.
Знавал он в своей жизни актеров, художников, писателей, а вот физик — это было впервые. Конечно, и Митино литературное дарование привлекало его. Но главным было другое. Митя был человек, как бы выделанный природой и культурой специально по его, Чуковского, заказу. Вюности Корней Иванович прошел путь самоучки, а потом совершил нелегкий шаг: из мещанства в интеллигенцию. Он невысоко ценил официальные университетские дипломы, но способность человека до всего доходить собственным умом, но волю к неустанному умственному труду, но уменье, вопреки любой обязательной нагрузке, распределять время так, чтобы успевать делать свое, — ценил превыше всего на свете. Бронштейн вызывал в моем отце уважительное изумление.
Помню, как было с испанским. Однажды Митя мельком сказал, что намерен в ближайшие месяцы непременно изучить испанский. Он показал Корнею Ивановичу набор инструментов: крошечный, карманный, испано-русский словарь, лупу и толстый том испанского «Дон Кихота». Через три месяца он читал уже свободно и без словаря. От нашего дома до Института пятьдесят минут, да пятьдесят минут обратно… Итак, час сорок. Для изучения языка час сорок в день — вполне довольно». Широта, разносторонность познаний всегда и во всех пленяла Корнея Ивановича.
Корней Иванович, старший по возрасту, жизненному опыту и «положению в обществе», никогда, даже в разговоре со мною, не называл Митю — Митей, а, как и многие мои молодые друзья, как и Маршак, только Матвеем Петровичем. Корней Иванович не раз прочитывал Мите свои, только что написанные, страницы. Он любил его. А Митя, покончив с испанским, принялся за японский. Но далеко продвинуться ему уже не довелось. Начав изучать чужой язык, мог ли он предчувствовать, что скоро и на родном языке будет месяцами слышать одну лишь гнусную брань? Из коренных, давних друзей Матвея Петровича часто бывали у нас трое.
Чаще всех Герш Исаакович или попросту Геша Егудин. С ним Митя постоянно обходил букинистов, оба они были превеликие книжники, читатели и собиратели книг. Затем Лева Ландау. С ним Митя уединялся обычно у себя в комнате, и они обменивались длиннейшими монологами, из которых я, если случалось мне присутствовать, не понимала ни единого слова, разве что u или а. Лева непоседливо расхаживал по комнате, а Митя взбирался на верхнюю ступеньку деревянной лесенки и произносил свои тирады из-под потолка. Разговаривали они весьма глубокомысленно и при этом соблюдали очередность, будто на заседании, не позволяя себе перебивать один другого. Иногда Ландау продолжал расхаживать, а Митя садился за письменный стол.
Разговор продолжался, но уже не только устный: Митя писал. Митя спускался со своей высоты, и оба, прекратив обмен монологами, приходили ко мне. Не знаю, как на семинарах или в дружеском общении с собратьями по науке, но с простыми смертными Ландау никакой формы собеседования, кроме спора, не признавал. Однако меня в спор втягивать ему не удавалось: со мной он считал нужным говорить о литературе, а о литературе — наверное, для эпатажа! Увидя на столе томик Ахматовой: «Неужели вы в состоянии читать эту скучищу? То ли дело — Вера Инбер», — говорил Ландау. В ответ я повторяла одно, им же пущенное в ход словечко: «Ерундовина».
Тогда он хватал с полки какую-нибудь историко-литературную книгу — ну, скажем, Жирмунского, Щеголева, Модзалевского или Тынянова. Все гуманитарии были, на его взгляд, «профессора кислых щей», то есть «кислощецкие». И в любимые Левой разговоры об «эротехнике» тоже не удавалось ему меня втянуть. Разве вы не знаете, что я — Дау? А я кисло-щецкий редактор, всего лишь. Не хочу притворяться, будто я тоже принадлежу к славной плеяде ваших учеников или сподвижников. Митя, придерживаясь строгого нейтралитета, вслушивался в нашу пикировку.
Его занимало: удастся ли в конце концов Ландау втянуть меня в спор или нет. Третьим Митиным другом, часто посещавшим наш дом, был Дмитрий Дмитриевич Иваненко, по прозванию Димус. Ландау — «Дау»; Митя — «М. Признаюсь: Димуса я невзлюбила сразу. Прежде всего вечный хохот — не смех, а победно-издевательский хохот, округляющий и без того круглое лицо, обнажающий белые, безупречно ровные, один к одному, блестящие зубы. Насколько Ландау долговяз, длинноног, длиннорук, угловат, нелеп и при всей своей нелепости — привлекателен вероятно, по той причине, что открыт, прям и резок , настолько Димус и не длинен, и не короток, а, что называется, «в самый раз». Нарочитых, дразнящих глупостей не произносил он ни всерьез, ни наподобье Дау «для эпатажа»; был многосторонне образован и безусловно умен.
Нелепого, задиристого, как в Леве, или житейски-наивного, как в Мите, в нем ни грамма, зато обдуманный цинизм — через край. Однажды он зашел к нам в редакцию: «Беда… заболел приятель… надо известить тетушку, а до автомата километр… разрешите позвонить…».
Он считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского подготовил посвященные Жуковскому тома Большой 2 т. В 1933 году Вольпе, работавший тогда в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. Погиб в 1941 году при эвакуации из осажденного Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро.
Цезарь удивлял сотрудников Самарского зоопарка своим добродушным характером. В прошлом году к нему в вольер пробралась особо наглая и бесстрашная кошка — решила полакомиться мясом. Цезарь радушно встретил нежданную гостью и с удовольствием разделил с ней свой обед. В прошлом году Цезарь отметил свой 15-й юбилей. День рождения царь зверей праздновал вместе с юными посетителями — они даже сделали открытки для именинника.
А в качестве подарка виновник торжества получил мясо. Цезарь был очень общительным, знал всех сотрудников в лицо, любил общаться с посетителями, а иногда даже особо отмечал экскурсионные группы… Ребята, да и взрослые, всегда им восхищались, — с горечью сообщили в Самарском зоопарке.
Книга: Судьба Блока
Окончил историко-филологический факультет Бакинского университета 1925 , посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов [1]. В 1926 году переехал в Ленинград. Аспирант Государственной академии искусствознания 1930—1933. Преподавал в вузах, одновременно был заведующим редакцией журнала « Литературная учёба » 1929—1930 , заведующим библиографическим отделом журнала « Звезда » 1930—1933. Был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы. Он считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского подготовил посвящённые Жуковскому тома Большой 2 т. В 1933 году Вольпе, работавший тогда в журнале «Звезда» , на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» [2] и за это был уволен. Он возвращался в Ленинград через Москву.
Я, после тяжёлой медицинской операции, находилась в Переделкине, у Корнея Ивановича, вместе с Люшей. Перед отъездом в Ленинград Цезарь Самойлович пробыл у нас целый день.
Биография Цезарь Вольпе окончил Бакинский университет , посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов [1]. Был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы. Он считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского подготовил посвященные Жуковскому тома Большой 2 т.
И вот опять ночь началась раньше, чем мы успели поднять головы… Шура от примечаний к юбилейному трехтомнику Пушкина, я — от книги о железнодорожной диспетчерской службе, Тамара — от сказок северных народов, Зоя Моисеевна — от нового перевода «Гекльберри». И течет, течет самотек. Еще смешнее дело с обедом обстоит у Самуила Яковлевича: он работает дома, у него жена, дети, экономка, домработница, налаженный и благоустроенный быт, но он не обедает, случается, по 3—4 дня: не выносит, когда его отрывают от слушания, чтения, беседы с писателем и в ответ на скромную просьбу жены: «Семочка, иди обедать! К вечеру ему приносят поесть в кабинет и он мстительно, не жуя, глотает холодные котлеты.
Митя перезнакомился и передружился со всеми моими друзьями, в особенности с товарищами по редакции. Наши замыслы и эксперименты, наши стычки с критиками и начальниками тревожили и занимали его. Он полюбил проверять детские книги на Люше и на других ребятишках. Заходил иногда в школу или в детский сад — послушать, как Пантелеев читает «Пакет» или Корней Иванович «Муху-Цокотуху».
Смеются и хмурятся, хлопают или молчат разные дети одного и того же возраста в самых разных аудиториях — смеются, хмурятся, хлопают на одних и тех же местах! Это давало ему пищу для обобщающих раздумий о педагогике — о труднейшем умении превращать сложное не в упрощенное, а в простое. С Корнеем Ивановичем у него сложились особые, взаимно-заинтересованные и взаимно-уважительные отношения. К формально родственным оба они были мало склонны.
Корней Иванович впервые близко познакомился с ученым, с представителем точных наук. Знавал он в своей жизни актеров, художников, писателей, а вот физик — это было впервые. Конечно, и Митино литературное дарование привлекало его. Но главным было другое.
Митя был человек, как бы выделанный природой и культурой специально по его, Чуковского, заказу. Вюности Корней Иванович прошел путь самоучки, а потом совершил нелегкий шаг: из мещанства в интеллигенцию. Он невысоко ценил официальные университетские дипломы, но способность человека до всего доходить собственным умом, но волю к неустанному умственному труду, но уменье, вопреки любой обязательной нагрузке, распределять время так, чтобы успевать делать свое, — ценил превыше всего на свете. Бронштейн вызывал в моем отце уважительное изумление.
Помню, как было с испанским. Однажды Митя мельком сказал, что намерен в ближайшие месяцы непременно изучить испанский. Он показал Корнею Ивановичу набор инструментов: крошечный, карманный, испано-русский словарь, лупу и толстый том испанского «Дон Кихота». Через три месяца он читал уже свободно и без словаря.
От нашего дома до Института пятьдесят минут, да пятьдесят минут обратно… Итак, час сорок. Для изучения языка час сорок в день — вполне довольно». Широта, разносторонность познаний всегда и во всех пленяла Корнея Ивановича. Корней Иванович, старший по возрасту, жизненному опыту и «положению в обществе», никогда, даже в разговоре со мною, не называл Митю — Митей, а, как и многие мои молодые друзья, как и Маршак, только Матвеем Петровичем.
Корней Иванович не раз прочитывал Мите свои, только что написанные, страницы. Он любил его. А Митя, покончив с испанским, принялся за японский. Но далеко продвинуться ему уже не довелось.
Начав изучать чужой язык, мог ли он предчувствовать, что скоро и на родном языке будет месяцами слышать одну лишь гнусную брань? Из коренных, давних друзей Матвея Петровича часто бывали у нас трое. Чаще всех Герш Исаакович или попросту Геша Егудин. С ним Митя постоянно обходил букинистов, оба они были превеликие книжники, читатели и собиратели книг.
Затем Лева Ландау. С ним Митя уединялся обычно у себя в комнате, и они обменивались длиннейшими монологами, из которых я, если случалось мне присутствовать, не понимала ни единого слова, разве что u или а. Лева непоседливо расхаживал по комнате, а Митя взбирался на верхнюю ступеньку деревянной лесенки и произносил свои тирады из-под потолка. Разговаривали они весьма глубокомысленно и при этом соблюдали очередность, будто на заседании, не позволяя себе перебивать один другого.
Иногда Ландау продолжал расхаживать, а Митя садился за письменный стол. Разговор продолжался, но уже не только устный: Митя писал. Митя спускался со своей высоты, и оба, прекратив обмен монологами, приходили ко мне. Не знаю, как на семинарах или в дружеском общении с собратьями по науке, но с простыми смертными Ландау никакой формы собеседования, кроме спора, не признавал.
Однако меня в спор втягивать ему не удавалось: со мной он считал нужным говорить о литературе, а о литературе — наверное, для эпатажа! Увидя на столе томик Ахматовой: «Неужели вы в состоянии читать эту скучищу? То ли дело — Вера Инбер», — говорил Ландау. В ответ я повторяла одно, им же пущенное в ход словечко: «Ерундовина».
Тогда он хватал с полки какую-нибудь историко-литературную книгу — ну, скажем, Жирмунского, Щеголева, Модзалевского или Тынянова. Все гуманитарии были, на его взгляд, «профессора кислых щей», то есть «кислощецкие». И в любимые Левой разговоры об «эротехнике» тоже не удавалось ему меня втянуть. Разве вы не знаете, что я — Дау?
А я кисло-щецкий редактор, всего лишь. Не хочу притворяться, будто я тоже принадлежу к славной плеяде ваших учеников или сподвижников. Митя, придерживаясь строгого нейтралитета, вслушивался в нашу пикировку. Его занимало: удастся ли в конце концов Ландау втянуть меня в спор или нет.
Третьим Митиным другом, часто посещавшим наш дом, был Дмитрий Дмитриевич Иваненко, по прозванию Димус. Ландау — «Дау»; Митя — «М. Признаюсь: Димуса я невзлюбила сразу. Прежде всего вечный хохот — не смех, а победно-издевательский хохот, округляющий и без того круглое лицо, обнажающий белые, безупречно ровные, один к одному, блестящие зубы.
Насколько Ландау долговяз, длинноног, длиннорук, угловат, нелеп и при всей своей нелепости — привлекателен вероятно, по той причине, что открыт, прям и резок , настолько Димус и не длинен, и не короток, а, что называется, «в самый раз». Нарочитых, дразнящих глупостей не произносил он ни всерьез, ни наподобье Дау «для эпатажа»; был многосторонне образован и безусловно умен. Нелепого, задиристого, как в Леве, или житейски-наивного, как в Мите, в нем ни грамма, зато обдуманный цинизм — через край. Однажды он зашел к нам в редакцию: «Беда… заболел приятель… надо известить тетушку, а до автомата километр… разрешите позвонить…».
Димус долго искал тетушкин номер, перелистывая нашу новую, только что нам выданную толстенную общегородскую адресно-телефонную книгу. Потом долго говорил. Потом ушел. К концу рабочего дня наша секретарша хватилась этой необходимейшей изо всех книг.
Я позвонила Димусу — не унес ли он с собой по рассеянности? Я нарочно за ней и приходил. Мне она нужна, а нигде не продается. Вот и придумал тетушку».
Снова хохот. Я спрашивала Митю, почему он переносит этакого враля и циника? Марьянка — дочь его, Люшина сверстница. Напрасно мы уверяли нежного отца, что у Люши всего только насморк, что насморк через третье лицо не передается, что, наконец, он имеет полную возможность поужинать с нами, не сделав ни шага через Люшину комнату… Он ушел… Я уверена, испугался он вовсе не за Марьянку, а за собственную свою персону.
Случай с телефонной книгой доставил много огорчений — Мите. Он ходил к Димусу трижды, пытаясь выцарапать нашу редакционную собственность. Димус — ни за что. Тут они чуть не рассорились — «навсегда».
Однако мне не хотелось вносить в Митину жизнь раздор из-за вздора, и я сама настояла, чтобы они помирились. Ну, раз интересно, я дружбе старых друзей не помеха. Митя и с ним — как с Левой! Димус рассказывал анекдоты, острил и хохотал без устали.
В отличие от наших редакционных шутников — Олейникова, Шварца, Андроникова, которые, заставляя нас смеяться до упаду, сами оставались серьезными, Димус первый смеялся своим шуткам. Одно лето жили мы неподалеку друг от друга в Сестрорецке на даче. Люша подружилась с Марьянкой, жена Дмитрия Дмитриевича, Оксана Федоровна, была приветлива и гостеприимна. Помню, как однажды мы с Митей пришли в гости к Оксане и Димусу; пили чай в саду за ветхим, обросшим мхом, деревянным столиком, и Димус с хохотом предложил Мите издавать газету: название «Наш бюст», подзаголовок «Вестник сестрорецкого пляжа».
Дальше названия и подзаголовка дело не шло, но по дороге домой мы с Митей не уставали смеяться. Он человек остроумный… И, главное, в физике он понимает…» «В Димусовом смехе — ты не заметил разве? Но не всё в нашей тогдашней жизни труд или смех. Было и горе.
Мы едва не потеряли Люшу. Температура 39. Я сразу заподозрила аппендицит, потому что в юности сама перенесла его. На беду, доктора Михаила Михайловича Цимбала, лечившего Люшу с младенческих дней, в городе не оказалось.
Я пригласила крупнейшего специалиста по аппендициту, профессора Буша. Он успокоил меня, сказав, что это случайное отравление, что температура завтра пойдет на убыль. Завтра — 39,5. На боль Люша, правда, не жаловалась, но все время дремала, неохотно поднимая веки и отказываясь есть.
Послезавтра вернулся из какой-то командировки и сразу приехал к нам Михаил Михайлович. Он наклонился над Люшиной постелью и ничего не спросил, не стал ее выслушивать, выстукивать, даже одеяла не откинул. Только поглядел на нее. Люша вяло поздоровалась и задремала снова.
С операцией уже опоздали. Гной уже в брюшине. Нельзя ее переворачивать, выстукивать, щупать. Да ведь и по лицу видно.
Она не любит жаловаться, — сказал Михаил Михайлович и пошел к телефону вызывать «скорую». У детей иначе. В машине Люша дремала. Мы с Митей сидели, прижавшись друг к другу, боясь, что нас высадят.
Митю в здание больницы не пустили, он сказал, что подождет меня в парке. Это было на Выборгской, в больнице при Институте материнства и младенчества. Когда Люшу везли по коридору, мимо комнаты для выздоравливающих, где стояли цветы и рояль, она подняла голову, вытянула шею и сказала: — Хорошо, что я здесь не потеряю времени зря. Я буду учиться музыке.
И уронила голову. Ее повезли сразу в операционную, прямо на операционный стол. Меня оставили ждать в той комнате, где Люша собиралась учиться музыке. Операцию делал дежурный врач, Иван Михайлович.
Меня позвали к нему тогда, когда Люшу из опе рационной перевезли уже в палату. Это была палата на одну коечку в самом конце коридора. Люша еще не очнулась. В палату внесли раскладушку, с трудом втиснули возле Люшиной постели.
Сестра сказала, что я, если желаю, могу ночевать здесь. Я побежала к дежурному врачу. Вы опоздали на двое суток. Я не знала, куда бежать — к Люше в палату или к Мите в парк.
Люша все спала. Я выбежала в парк. Митя стоял, прислонившись к стволу липы. Порывами сыпался косой мелкий снег.
Я позвоню тебе в 7 утра. Спать не пришлось ни мне, ни Люше. Наркоз отошел, пришла боль. Рану оставили незашитой.
Рана гноилась. Да в эту палату только таких и кладут. Это была особая палата, недаром на одного. Чтобы других детей не пугать зрелищем умирания.
Палата для смертников. Каждые два часа приходил врач — Иван Михайлович — и сестра. Сестра брала у Люши кровь. Анализ крови показывал, как быстро нарастает общее заражение.
У Люши не было сил плакать. Мучила гноящаяся рана. По-видимому, не было сил и глядеть — она с мукой в глазах опускала веки. Не разговаривала ни с кем, отвечала движением век.
Пальцы исколоты. Бледные, они казались мне мертвыми. Один раз, когда Люша помедлила, прежде чем протянуть руку, я сдуру протянула свою. Я так чувствовала ее собой, а себя ею.
Пусть бы меня кололи, меня резали, а не ее. Насколько мне было бы легче.
Корней Чуковский и не придумал этот альманах. Он был создан самой эпохой, началом ХХ века, когда круг гениев был настолько тесен, что они могли постоянно оказываться рядом с тетрадкой, пухнувшей день ото дня, с которой Чуковский, вскоре сообразивший, что он на самом деле затеял, уже старался не расставаться. Личность Корнея Ивановича, человека необыкновенно умного, талантливого и, что в данном случае очень важно, подвижного и общительного, плюс особенности эпохи - вот, что создало этот неповторимый альманах. В значительной мере благодаря усилиям Елены Цезаревны сохранен и действует дом-музей К.
Чуковского в Переделкино. Она и секретарь К. Чуковского Клара Израилевна Лозовская были первыми экскурсоводами в этом музее. Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет! И это еще не характеристика". В 1996 году после смерти Лидии Чуковской Елена Цезаревна продолжила вместе с ее многолетней помощницей Ж.
Хавкиной работу над изучением ее архива и опубликованием произведений. Печаталась с 1974 года, наиболее известные публикации "Вернуть Солженицыну гражданство СССР" "Книжное обозрение", 5 августа 1988 года и воспоминания о Б. Она была автором многочисленных комментариев и статей, посвященных творчеству деда и матери. Ее стараниями впервые увидели свет "Прочерк" и "Дом Поэта" Л. Чуковской, "Дневник" К И. Чуковского, переписка отца и дочери.
Из последнего интервью Е. Чуковской "РГ" в связи с присуждением ей премии Александра Солженицына в 2011 году Вы химик по образованию и работали химиком. Как вы все же занялись литературной деятельностью? Это был осознанный выбор? Елена Чуковская: Выбор был, во многом, случайным. Я окончила школу в 1949 году.
Это было ужасное время. Корней Иванович был отовсюду изгнан, Лидия Корнеевна тем более, и мне казалось, что заниматься гуманитарными науками у нас - убийственно, а нужно заниматься чем-то практически полезным. Вот я и пошла на химический факультет МГУ, окончила его и работала в Институте элементоорганических соединений, защитила диссертацию. Но в 65-м году Корней Иванович подарил мне "Чукоккалу" - рукописный альманах, которым он очень дорожил, это была огромная ценность. И в это время к нему обратилось издательство "Искусство", начали готовить альманах к печати. Так я начала заниматься "Чукоккалой"; другими делами Корнея Ивановича при его жизни я не занималась.
Примерно в то же время я познакомилась с Александром Исаевичем Солженицыным, который после конфискации архива в сентябре 1965 года жил у нас на даче, а потом и у нас в квартире.
Камень на шее России, её предатели – гуманитарная интеллигенция
| В Самарском зоопарке умер лев Цезарь | Цезарь Самойлович Вольпе читать онлайн бесплатно и без регистрации полностью (целиком) на пк и телефоне. |
| Ушла из жизни Елена Цезаревна Чуковская - Российская газета | Вольпе, Цезарь Самойлович — статья из Интернет-энциклопедии для |
Цезарь Самойлович Вольпе р. 17 октябрь 1904 ум. 1941
Вольпе Цезарь Самойлович В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Вольпе Цезарь Самойлович Вольпе 17 октября 19. Брат — Абрам Самойлович Вольпе (1894—1941, расстрелян), возглавлял финансовую группу Госплана Азербайджанской ССР. Вольпе Цезарь Самойлович, род. 19.09.1904, уроженец г. Тифлис, литературовед. Вольпе Цезарь Самойлович. Муж мой, литературовед Цезарь Самойлович Вольпе, хоть приблизительно понимал, о чем речь, я же и не пыталась.
«Спартак» принял решение об увольнении Абаскаля
Был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы. Он считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского подготовил посвящённые Жуковскому тома Большой 2 т. В 1933 году Вольпе, работавший тогда в журнале «Звезда» , на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» [2] и за это был уволен. Он возвращался в Ленинград через Москву. Я, после тяжёлой медицинской операции, находилась в Переделкине, у Корнея Ивановича, вместе с Люшей. Перед отъездом в Ленинград Цезарь Самойлович пробыл у нас целый день.
Тогда мы увиделись в последний раз» [3] Погиб в 1941 году при эвакуации из осаждённого Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро. След в историко-биографическом макаренковедении[ ] Ц. Вольпе вошёл в макаренковедение, как литературовед, представлявший произведения А. Макаренко на его встрече с ленинградскими читателями в середине октября 1938 г.
Так, в Сети часто встречается совет взять с собой «Амоксиклав» мобилизованным. Также сыграл роль сезонный спрос на антибиотики, повышающийся к осени. Позже, 7 декабря, Минздрав России опроверг сообщения о дефиците вакцин от ветряной оспы, сообщив, что в 2023 году в гражданский оборот было введено 203 280 упаковок вакцины «Варилрикс». Как рассказали «Известиям» 7 декабря в пресс-службе ведомства, это примерно соответствует годовому объему поставок всех типов вакцин от ветрянки в прошлом году.
Зыков-Вольпе Многое из его рассказов, по мнению историков, «святая» ложь, чтобы «набить себе цену» у немцев, скрыть свою собственную биографию. Есть серьёзные подозрения, что документы на имя погибшего Зыкова присвоил именно еврей - литературный критик Вольпе. Этим и объясняется его писательский талант при Власове. В плен сдался под Батайском, в Ростовской области в 1942 году. В лагере он попытался выслужиться любой ценой. Там он написал меморандум о политическом аспекте военных действий, который произвёл большое впечатление на офицера разведки группы армий «Юг» фон Фрейтаг-Лорингхофена, который назначил его в «Вермахт Пропаганда». По назначении туда он написал детальный технический доклад о состоянии советской экономики. Он был назван «Неминуемый крах советской экономики», который Зыков написал в течение всего нескольких дней после прибытия в Отдел «Вермахт Пропаганда» без пособий, без справочника, от первого до последнего слова по памяти. Правда… прогнозы его потом не сбылись, но он оправдывался, что он не смог предвидеть размеров американской помощи Советскому Союзу. Забавно, но другой «добрый человек» - пленный генерал-лейтенант А. Власов совсем по-другому говорил немцам. На допросе в июле 1942 года он так говорил об американской помощи: «В газетах сильно раздуты поставки из Англии и Америки. Согласно сообщениям газет якобы поступает оружие, боеприпасы, танки, самолёты, а также и продукты питания в большом количестве. У него в армии были только телефонные аппараты американского изготовления. Иностранного оружия в своей армии он вообще не видел». И краха советской экономики Власов не видел: «В Кузнецкой индустриальной области, на юго-восточном Урале возникла значительная оборонная промышленность, которая теперь усилена эвакуированной индустрией из оккупированных областей. Все главные виды сырья здесь налицо: уголь, руда, металл, однако нефти нет. В Сибири имеются до сих пор мало использованные месторождения нефти… Этой индустрии в Кузнецкой области будет достаточно для обеспечения до некоторой степени нужд Красной Армии в тяжёлом вооружении, даже при потере Донецкой области. Полностью нельзя будет обойтись без украинского зерна, однако в Сибири имеются значительные вновь освоенные площади». По мнению автора статьи, Зыков-Вольпе немцам «навешал лапши на уши», со страху сначала назвался большим авторитетом, а потом по ходу придумывал-импровизировал, сам реально ничего не зная… Зыкова затем использовали в департаменте «Вермахт Пропаганда», отчасти под начальством полковника Мартина, а отчасти - главы русского Отдела капитана фон Гроте. Считается, что еврей Зыков участвовал в составлении некоторых ключевых документов «Русского Освободительного движения». Власов очень ценил его. Зыков редактировал коллаборационистскую газету «Заря», иногда даже диктуя фальшивые письма читателей. Характерно, что Зыков не относился к революции большевиков в 1917 году как к отрицательному факту. Еврей считал это началом народной революции, конец которой положил антинародный сталинский режим. Зыков положительно относился к идеям Ленина, а также Бухарина, но особо при немцах не распространялся. Этот факт свидетельствует о том разброде и шатании, который был в т. Летом 1944 года Зыков со своим секретарем были похищены немецкими спецслужбами и видимо ликвидированы. Скрытые евреи в германских вооружённых силах Случаи очень редкие, но они были. Кстати, евреи только по отцу или только по матери и не исповедающие иудаизм, в Германии евреями не считались - они были т. В советских документах о нём было написано так: «Обвиняется в измене родине. Находясь на фронте Отечественной войны, в 1941 году уничтожил комсомольский билет, бросил оружие и перешел к немцам. Находясь в лагере военнопленных в гор. Бяла-Подляска Польша , выдал себя за «фольксдойч», после чего был направлен в учебный лагерь «СС» в Травники. В течение трех лет служил адъютантом и переводчиком немецкого языка при коменданте лагеря, принимал активное участие в массовом истреблении мирных граждан и зверски избивал заключенных. В сентябре 1944 года с приближением советских войск, бежал на Запад». Лагерь СС «Травники» — это место, где обучались коллаборационисты из числа военнопленных, добровольцев, а также немцы-фольксдойче с оккупированных территорий Восточной Европы. Эти люди обучались для охраны концентрационных лагерей. Судя по воспоминаниям, были очень жестокими, приняли активное участие в ликвидации в т. Очевидно, знание немецкого языка очень пригодилось Гутгари для общения немецкого начальства и курсантов с советских территорий. Евреи-капо В послевоенном Израиле еврей, чтобы нанести оскорбление другому еврею, обзывал его самым непотребным словом «капо». Капо — это привилегированный заключённый в концлагерях фашистской Германии, работавший на администрацию и следящий за повседневной жизнью простых заключенных. Капо выполнял функции надзирателя. По иерархии находившаяся ниже «оберкапо», но выше «бригадиров» старшие рабочих групп. В капо заключённые шли, естественно, не из-за идейных соображений, а исключительно ради улучшения своего существования.
В 5-й части Зощенко, как на подбор, приводит факты героизма террористов: Балмашёва Степан Валерьянович Балмашёв 1881—1902 — революционер. В 1900 году участвовал в студенческих забастовках в Киеве, был приговорён к трём месяцам тюремного заключения. После освобождения сблизился с социал-демократами и социалистами-революционерами. В 1902 году убил министра внутренних дел Дмитрия Сипягина. Был приговорён к смертной казни через повешение. С 1898 года был членом «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». За участие в студенческой забастовке был выслан в Екатеринослав. При попытке провезти через германо-австрийскую границу нелегальные русские издания был выдан российским властям и опять сослан, на этот раз в Ярославль. В 1903 году выехал в Женеву. Год спустя участвовал в покушении на министра внутренних дел Вячеслава Плеве. В 1905 году попытался убить великого князя Сергея Александровича, но не смог бросить бомбу в карету, поскольку с князем находились жена и племянники. Совершил убийство князя два дня спустя. Был казнён через повешение. С 1877 года сблизился с членами общества «Земля и воля». Спустя год был арестован за революционную агитацию. После освобождения совершил неудачное покушение на шефа жандармов генерала Александра Дрентельна. Мирский был приговорён к смертной казни, но затем приговор был заменён на бессрочную каторгу находясь в тюрьме, Мирский выдал тюремной администрации план побега революционера Сергея Нечаева. Во время революции 1905 года издавал газету «Верхнеудинский листок», за что был ещё раз арестован и приговорён к смертной казни. Приговор был опять заменён на каторгу. Умер в Верхнеудинске. Сблизился с социалистами во время учёбы в университете. После отчисления стал членом революционного кружка Феликса Волховского. В 1875—1877 годах участвовал в «хождении в народ». Был арестован, но затем оправдан. В 1879 году Желябов стал членом «Земли и воли», а после раскола организации — «Народной воли». Участвовал в неудавшемся покушении на Александра II и организации взрыва в Зимнем дворце. В 1881 году был арестован за два дня до повторного покушения на Александра II, на этот раз закончившегося смертью императора. Был повешен. Сблизился с народниками во время пребывания за границей. После возвращения был арестован и помещён под полицейский надзор. В 1877 году стал одним из организаторов революционного общества «Земля и воля». Через год был арестован и приговорён к смертной казни через повешение. В длинных рассуждениях Зощенко проповедует христианское непротивление злу, по-обывательски призывает к мирной жизни, к прекращению борьбы с инакомыслящими». Не устраивало цензуру и формальное отношение Зощенко к Ленину: «В мелкой хронике, наряду с пышными восхвалениями террористов, Зощенко ограничивается лишь следующими беспредметными строчками о Ленине: «17 апреля 1917 г. Закономерный финал: «Сейчас листы с материалом Зощенко изымаются из журнала. Советская цензура в эпоху тотального террора. Но я буквально остолбеваю, когда гляжу на свои нижние конечности, описанию которых не место в художественной литературе Михаил Зощенко Именно на этом этапе возникает фигура тогдашнего главного редактора «Красной нови», бывшего рапповца Российская ассоциация пролетарских писателей. Возникла в 1925 году. В организации состояло около 4 тысяч человек, её генеральным секретарём был Леопольд Авербах. Секретарь РАПП 1928—1932. Редактор журнала «Молодая гвардия» 1926—1929 , главред журнала «Красная новь» 1932—1938 , «Литературной газеты» 1946—1950. Маяковский упомянул Ермилова в своей предсмертной записке: «Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться». По воспоминаниям современников, Ермилов был доносчиком и клеветником. Этот критик и редактор известен ныне как один из одиознейших погромщиков и доносчиков советской литературы. Впрочем, в тот период он обращался с Зощенко довольно нежно, учитывая то ли неоднозначность политики партии в области культуры, то ли достаточную известность своего подопечного. Видимо, поэтому Зощенко, которого расстраивали редакторские правки и отношение к себе «как к ученику, начинающему писателю» 5 Жолнина Е. Зощенко: Текст и контекст. Писателю предлагалось исправить «политические ошибки» «народовольцы были одиночками, не связанными с народным движением, сам путь террора партия считает вредным, особенно сейчас, после убийства С. Кирова» 6 Жолнина Е. Некоторые замечания кажутся совсем незначительными, но и за ними скрывается некая политическая логика к которой Ермилов был особенно чувствителен : «Фраза о том, что нет никого, о ком бы мы так жалели, как о Рылееве, вызвала сомнение у Ермилова, и в журнале она приобрела следующий вид: «И, пожалуй, мало о ком мы так же горько пожалели» 7 Жолнина Е. Точечным цензурным переработкам подверглось и отдельное книжное издание. Например, Елена Жолнина предполагает, что изъятие упоминаний об Аттиле связано с так и не поставленной пьесой Евгения Замятина «Аттила», в которой недвусмысленно проводилась аналогия между варварами и большевиками.
Лидия Чуковская - биография, новости, личная жизнь
Японская фармакологическая компания Astellas решила прекратить производство антибиотиков «Вильпрафен» и «Вильпрафен солютаб» (международное наименование — джозамицин) в России. Об этом 22 декабря сообщает РБК.«В компании «Зио-Здоровье», сообщили, что. 19 апреля 2023 года сотрудники Самарского зоопарка сообщили трагическую новость – Цезарь скончался в 16-летнем возрасте. Скачать бесплатно книги Вольпе Цезарь Самойлович в формате fb2, txt, epub, pdf, mobi, rtf или читать онлайн без регистрации. В. А. Жуковский в портретах и иллюстрациях [Текст]. В 1933 году Вольпе, работавший в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен.
Вольпе Цезарь Самойлович - 9 книг. Главная страница.
Портал НЭБ предлагает скачать бесплатно или читать онлайн книгу «Вольпе Цезарь Самойлович опись фонда», автора Российская национальная библиотека Отдел рукописей. Вольпе, Цезарь Самойлович (1905-1941). Книги авторов рожденных в 1905 году. Цезарь Самойлович Вольпе Род деятельности: литературовед и критик Дата рождения: 1904 год(1904).
Марксист на стороне Гитлера
Я бы назвал 3 книжки: первая — «Чапаев» Фурманова, которая построена на материале личной работы Фурманова в чапаевской дивизии; вторая — «Как закалялась сталь» Островского и третья — «Педагогическая поэма» А. Макаренко, потому что эта книга также есть результат огромного дела, о котором читаешь с совершенным удивлением и о котором потом, я думаю, с полным основанием, будут складывать легенды. Я должен сказать, что если говорить о книжках А. Макаренко, то следует отметить, что в литературном плане они обладают огромным достоинством — мы обнаруживаем в них необычайное умение автора видеть человека насквозь. В нескольких словах писатель даёт такое представление о герое своего произведения, что вы потом ни с кем его не смешаете. Это есть и в «Педагогической поэме» и во «Флагах на башнях». Следующее большое достоинство произведений А. Макаренко — необычно живой диалог.
Благодаря этому умению, писатель Макаренко и создал вещи, которыми наша художественная литература с полным основанием гордится и которые она отмечает как наиболее важные симптоматические явления, характеризующие становление стиля нашей народной литературы.
Цезарь Вольпе был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы. Он в особенности считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского, писал о Зощенко, подготовил к изданию тома Брюсова 1935 , Андрея Белого 1940. В 1933 г.
Погиб в сентябре 1941 года при эвакуации из осаждённого Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро.
Книги автора Вольпе Ц. Жуковский в портретах и иллюстрациях. Искусство непохожести, Сборник. Лившиц, А. Грин, А.
Белый, Б.
Блок», в том же году В. Княжнин издал свою книгу «А. Блок», в 1924 году. Атттукин составил «Блок в воспоминаниях современников и его письмах».
Многие из этих книг сделались почти недоступными раритетами. С тех пор прошли десятилетия. За это время во множестве издавались сборники писем Блока к отдельным лицам, его записные книжки, литературные о нем воспоминания, множество исследований блоковского творчества, его поэтики, даже описания личной библиотеки Александра Александровича… В 1980—1986 годах издательство «Наука» выпустило 92-й том «Литературного наследства в четырех книгах: «Александр Блок.
Цезарь Самойлович Вольпе р. 17 октябрь 1904 ум. 1941
Нас ждут огромные лишения, люди будут ни за что погибать на фронтах, а мы здесь, в тылу, голодать, пухнуть от голода и холода, гибнуть от фашистских бомб. Заявление Совинформбюро ко второй годовщине войны о невозможности разбить врага без второго фронта - это официальное признание нашей слабости, полной неизбежности нашего поражения. Поэтому незачем работать, напрягать свои силы, голодать, терпеть лишения. Наша пропаганда тупа и бездарна. Я не могу без злобы читать то, что пишется в газетах, сводки Информбюро, то, что мы передаём по радио. Это всё стандартная, глупая, противная ложь. Я проклинаю свою профессию журналиста, мы пишем не то, что есть, а то, что нам диктуют свыше, о чём нас заставляют писать. Я устал от этой вечной лжи, от этого давления сверху, от этих бездарных, тупых идиотов — цензоров и политредакторов, которые убивают живую мысль, заставляют глупо и тупо лгать по стандарту.
Всё это для того, чтобы убедить народ, что у нас всё хорошо, народ крепок и един и мы продержимся и победим. А на деле — мы слабы и на победу нет надежды». Тренев намекнул, что он сознательно отходит от общественной работы и старается пребывать в тени, подготовляя безболезненный переход на сторону «нового режима», который будет, по его убеждению, установлен после войны. Что касается нашей страны, то она больше выдержать войны не в состоянии, тем более что за сохранение существующего режима вряд ли многие согласятся бороться. Надо быть последовательным. Коминтерн разогнали, надо пересмотреть гимн "Интернационал", он не может понравиться союзникам. Всё равно это произойдет в результате войны.
Не может одна Россия бесконечно долго стоять в стороне от капиталистических стран, и она перейдёт рано или поздно на этот путь, правительство это само поймёт. Неужели не будут предприняты реформы после войны? Так больше нельзя. Коли сейчас нельзя, то завтра надо сделать. Сколько крови пролито, кровь даёт свои плоды. Несчастья, которые принесла война, должны искупиться улучшением условий жизни и политики. Бюрократы сидят на шее народа.
Революция не оправдала затраченных на неё сил и жертв. Нужны реформы, преобразования. Иначе нам не подняться из пропасти, из разорения, в которое ввергла нас война. Я рад, что начинается новая разумная эпоха. Они нас научат культуре. Без помощи американцев мы уже давно бы выдохлись. У нас всё дезорганизовано.
Мужики и бабы в деревнях не хотят работать. Надо распустить колхозы, тогда положение изменится. Союзники, вероятно, жмут на Сталина в этом вопросе и, возможно, добьются своего, как добились роспуска Коминтерна. Русский народ несёт главное бремя войны, он понес неслыханные жертвы. А что он получит в случае победы? Опять серию пятилеток, голод, очереди. Перспектива у нас грустная, и не хочется думать о том, что будет завтра.
Он и не хочет, чтобы немцы остались в России, и не хочет возвращения советской власти с колхозами и непосильными для него госпоставками. Наше правительство должно было бы ликвидировать колхозы ещё в начале войны, и если бы мужик поверил, что это всерьёз и надолго, он пошёл бы драться с немцами по-настоящему. Теперь же он воюет неохотно, по принуждению, а он в нашей армии главная сила, на нём все держится. Возьмите растущий национальный шовинизм. Чем он вызывается? Прежде всего настроениями в армии — антисемитскими, антинемецкими, анти по отношению ко всем нацменьшинствам, о которых сочиняются легенды, что они недостаточно доблестны, и правительство наше всецело идёт навстречу этим настроениям армии, не пытаясь её перевоспитать, менять её характер. Для большевиков наступил серьёзный кризис, страшный тупик.
И уже не выйти им из него с поднятой головой, а придётся ползать на четвереньках, и то лишь очень короткое время. За Коминтерном пойдёт ликвидация более серьёзного порядка. Это не уступка, не реформа даже, целая революция. Это — отказ от коммунистической пропаганды на Западе как помехи для господствующих классов, это отказ от насильственного свержения общественного строя других стран. Для начала — недурно. Гитлер будет разбит, и союзники сумеют, может быть, оказать на нас давление и добиться минимума свобод. Партийные чиновники уничтожили литературу, нужно создавать новую, настоящую литературу, свободно мыслящую и талантливую.
Для этого нужны люди. Народ помимо Сталина выдвинул своих вождей — Жукова, Рокоссовского и других. Эти вожди бьют немцев и после победы они потребуют себе места под солнцем. Кто-либо из этих популярных генералов станет диктатором либо потребует перемены в управлении страной. Вернувшаяся после войны солдатская масса, увидев, что при коллективизации не восстановить сельское хозяйство, свергнет советскую власть. В результате войны гегемония компартии падёт и уступит место гегемонии крестьянской партии, которая создаст новую власть и освободит народ от колхозов. Союзники плохо оказывают своё влияние, если бы они нажали по-настоящему, то можно было бы надеяться на кое-какие облегчения, на раскрепощение.
Правительство будет праветь, а значит — снисходительнее смотреть на то, как ведёт себя общество. Именно замешательство, которое произойдёт в правительстве в связи с изменением политики, даст нам и многим другим, временно отстранённым людям, поднять голову и напомнить о своём существовании. Меня по-прежнему больше всего мучает та же мысль: победа ничего не даст хорошего, она не внесет никаких изменений в строй, она не даст возможности писать по-своему и печатать написанное. А без победы — конец, мы погибли. Значит, выхода нет. Наш режим всегда был наиболее циничным из когда-либо существовавших, но антисемитизм коммунистической партии — это просто прелесть. Никакой надежды на благотворное влияние союзников у меня нет.
Они будут объявлены империалистами с момента начала мирных переговоров. Нынешнее моральное убожество расцветет после войны. Обескровленная страна может не выдержать нового натиска гитлеровцев. У меня вся надежда на Англию и Америку, которые нанесут немцам решающий удар. Но очевидно, что и Англия, и Америка не хотят целиком поддерживать сталинское правительство. Они добиваются мирной революции в СССР. Одним из её звеньев является ликвидация Коминтерна.
В случае, если Сталин не пойдёт на все требования Англии и Америки, они могут бросить Россию в руки Германии, и это будет катастрофой. Мои симпатии всегда на стороне демократических держав. В случае победы советской власти мне, старому демократу, ученику В. Короленко, остаётся только одно — самоубийство! Но я искренне надеюсь, что царство тьмы будет побеждено и восторжествует справедливость. Из этих целей я уже сейчас подумываю о необходимости объединения демократических журналистов, то есть людей, которые могли бы работать в настоящей непартийной печати. Я готов терпеть войну ещё хоть три года, пусть погибнут ещё миллионы людей, лишь бы в результате был сломлен деспотический, каторжный порядок в нашей стране.
Поверьте, что так, как я, рассуждают десятки моих товарищей, которые, как и я, надеются только на союзников, на их победу и над Германией, и над СССР. За кровь, пролитую на войне, народ потребует плату, и вот здесь наступит такое. Может быть, опять прольется кровь. Ничего мы сделать без Америки не сможем. Продав себя и весь свой народ американцам со всеми нашими потрохами, мы только тогда сможем выйти из этого ужаса разрушения. Отдав свою честь, превратившись в нищих и прося рукой подаяния, — вот в таком виде мы сейчас стоим перед Америкой. Ей мы должны поклониться и будем ходить по проволоке, как дрессированные собаки.
Службу в армии для себя он считает бессмысленной и губительной, так как она подавляет творческую индивидуальность писателя. Со страстным нетерпением Сафонов ожидает мира, надеясь, что "после войны наступят разные свободы и будет легче жить и дышать». Он считает, что даже потеря Украины не является достаточным препятствием для заключения мира». Печататься негде, платят гроши, на каждом шагу писатель встречает цензурные рогатки. Если бы я знал, что в ближайшие 5—10 лет общая ситуация не изменится, я переквалифицировался бы из писателя хоть в бухгалтера. Своего сына, у которого есть интерес к литературе, я стараюсь всячески отвратить от нее... Давно уже пишу роман "для души", в котором говорю свободно всё, что хочу сказать.
В близком будущем придётся допустить частную инициативу — новый НЭП, без этого нельзя будет восстановить и оживить хозяйство и товарооборот. Я думаю, что мы стоим на грани отказа союзников от помощи нам. Ответ Сталина Рузвельту был явно неудовлетворительным для "Демократий". Рузвельт, как мне говорили многие, требовал роспуска колхозов, а Сталин ответил, что это одна из основ советского строя. Можно было бы пойти на некоторую реорганизацию в сельском хозяйстве, ибо личные стимулы у колхозников ещё до войны, и особенно сейчас, очень ослабли. Мы, видимо, раздражаем союзников своей резкостью в постановке вопросов о Польше, Прибалтике, Украине и проч. От всего этого можно было бы в известной мере воздержаться.
А то ведь странно: сами же говорим, что без второго фронта нельзя победить Германию, а ведём с этим вторым фронтом рискованную игру. У нас что-то неладно в самом механизме, и он нет-нет, да и заедает и скрипит. У нас неладно что-то в самой системе. Особенно он это относит к советскому периоду, "когда в литературу и журналистику пришло много нерусских людей, жидовствующих эренбургов, которым непонятно значение художника. Они публицисты и того же требуют от остальных литераторов". Противопоставляя себя «эренбургам», газетчикам, Ценский заявил: — В Москве невозможно было работать, редакции осаждали просьбами написать статью. И как хотелось сказать им, что я писатель, а не журналист, что я занят более важным и нужным делом.
В своей общественной практике Ценский не отступает от этих своих взглядов. Так, со слов поэта Марка Тарловского, когда ЦК партии Казахстана пригласил его редактировать текст письма казахского народа бойцам-казахам, Ценский уклонился от этой работы, заявив, что это не дело писателя. Говоря о войне, Ценский заявил, что в результате войны наступит период одичания на долгие годы". Какие бы то ни было перемены в сторону улучшения жизни, освобождения мысли, творчества у нас исключены, ибо есть инерция власти, раз навсегда установившегося порядка. Власть не в состоянии сделать, если бы она того и захотела, даже маленьких послаблений в общественной жизни и колхозном быте, хозяйстве, ибо это может образовать щель, в которую хлынет всё накопившееся недовольство. Просвета в будущем не видно. Мы бедны, каждое творческое лицо для нас бесценно — зачем нам самих себя грабить?
Украинские девушки, полюбившие немцев и вышедшие за них замуж, не виноваты в том, что у них нет патриотизма, а виноваты те, кто этого патриотизма в них не сумел воспитать, то есть мы сами, вся система советского воспитания, не сумевшая пробудить в человеке любви к родине, чувства долга, патриотизма. Ни о какой каре не может быть речи, должны быть прощены все, если только они не проводили шпионской работы. Тема обличения порочности советского воспитания, никчемности советского педагога, ошибочности пропаганды и трагических результатов этого должна стать основной темой советского искусства, литературы и кино на ближайшее время. Больше всего меня беспокоят потери, ценой которых нам удаётся наступать. Сил у нас не так много, нам необходимо экономить их и для ведения войны с Германией, и для обороны своего престижа против «союзников» после окончания войны, и поэтому вряд ли есть смысл тратить эти силы в тяжёлом наступлении, — не лучше ли продолжать только удерживать рубежи до более благоприятного времени — до зимы или наступления союзников на континенте Европы? Возмущаюсь, почему создали польскую дивизию, а не формируют украинских национальных частей.
О Цезаре Самойловиче Вольпе русский Цезарь Самойлович Вольпе 17 октября 1904 — осень 1941 — советский литературовед и критик. Родился в Тифлисе в семье врача Самуила Цезаревича Вольпе 1861—? Окончил историко-филологический факультет Бакинского университета 1925 , посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов[1]. В 1926 году переехал в Ленинград.
Цезарь Самойлович Вольпе 1904 — 1941 — литературовед и критик. Цезарь Вольпе был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы. Он в особенности считался выдающимся специалистом по творчеству Жуковского , писал о Зощенко , подготовил к изданию тома Брюсова 1935 , Андрея Белого 1940.
Там они и встречались с капо-евреями. По воспоминаниям немца-коммуниста Бернхарда Кандта, в прошлом депутата мекленбургского ландтага, а позднее попавшего в Заксельхаузен о работе SAW-арестантов: «Мы должны были нанести на лесную почву шесть метров песка. Лес не был вырублен, что должна была сделать специальная армейская команда. Там были сосны, как я сейчас вспоминаю, которым было дет по 100-120. Ни одна из них не была выкорчевана. Заключённым не давали топоров. Один из мальчишек должен был забраться на самый верх, привязать длинный канат, а внизу двести мужчин должны были тянуть его. Глядя на них, приходила мысль о строительстве египетских пирамид. Надсмотрщиками капо у этих бывших служащих вермахта были два еврея: Вольф и Лахманн. Из корней выкорчеванных сосен они вырубили две дубины и по очереди лупцевали этого мальчишку… Так сквозь издевательства, без лопат и топоров они выкорчевали вместе с корнями все сосны! По воспоминаниям выживших, заключённые ненавидели всю еврейскую нацию после этого... Среди них были христиане, евреи и атеисты. Бывшие профессора, промышленники, художники, торговцы, рабочие, политики и правые, и левые, философы и исследователи человеческих душ, марксисты и последователи гуманистов. И конечно, попадались и просто уголовники. Даже когда намечалось скорое освобождение союзниками, большинство евреев-капо лучше относиться к своим не стало. Даже страх быть казнённым из-за сотрудничества с нацистами не пугал таких капо. По воспоминаниям Исраэля Каплана, в конце войны немцы гнали евреев из концлагерей в глубь Германии. Сам Каплан был в т. В апреле 1945 года часть евреев была отправлена дальше, а примерно 400 евреев осталась в Аллехе в основном это были выходцы из Венгрии и немного из Польши. К пятнице 27 апреля количество евреев достигло 2300 человек. С приближением краха Германии система отношения к евреем стала изменяться — их перестали уничтожать, хотя кормили так же плохо и медицинской помощи не оказывали. Эсэсовцы перестали заходить в еврейскую часть лагеря, ограничили свою деятельность внешней охраной, а управляли через своих верных помощников — еврейских старост, капо и др. Капо еврейской части лагеря также перестали заходить в общие блоки, заполненные больными и умирающими узниками. У охранников из СС возникла новая проблема - как избежать наказания, сбежать, раствориться. Евреев было очень много, а бараков всего 5 штук. Теснота в блоках была страшной, больные лежали рядом со здоровыми и заражали их, при этом измождённость людей делала их иммунную систему настолько слабой, что они быстро умирали. Тут проявилась сущность некоторых узников евреев — предчувствуя скорое освобождение, они старались дожить до него даже за счёт смерти своих же солагерников. В большинстве это были люди, уже запятнавшие себя сотрудничеством с нацистами. Поэтому чтобы выжить, евреи-коллаборационисты, как наиболее здоровые и сильные, захватили один барак только для себя. Их было 150 евреев-капо, лагерных писарей, старост и других немецких прислужников. Второй барак прихватили еврейские врачи из Венгрии, где под видом больных они держали своих протеже. Три оставшихся барака вмещали «простых» евреев - 2000 человек при общей вместимости 600 человек. Судя по воспоминаниям, у живых не было сил выкинуть на улицу трупы… Но и в этой страшной ситуации среди «простых» евреев оказались люди, готовые ради собственного спасения идти на всякие подлости: группа шустрых еврейских узников, прибывших из разных стран и лагерей, быстро сговорилась и объявила себя «полицией еврейских блоков». Но вместо оказания помощи и наведения порядка среди больных, изоляции умерших они отделили себе часть одного из трёх бараков, вышвырнув больных с нар, и устроили себе просторную площадку. Потом взяли на себя право распределять пищу и, естественно, себе брали больше. На этом их функции и кончились. Однако после освобождения, утром 30 апреля, они объявили себя главными и важнейшими представителями еврейских узников. Кроме собственно надсмотрщиков, заключённые могли быть различными полезными прислужниками и помощниками для нацистов. Потерять своё вакантное место они боялись также, как и капо. Степень их предательства различна. Были простые подсобники, собирающие трупы, а также квалифицированные плотники, каменщики, пекари, портные, парикмахеры, врачи, подсобные рабочие и т. Чаще всего менялись собиратели трупов — их самих скоро отправляли в газовые камеры. Таких сложно назвать предателями. Но были и евреи в команде известного врача садиста Менгеле. Они уговаривали других евреев поучаствовать в опытах Менгеле, некоторые были врачами и сами проводили опыты под руководством врача-нациста.