Предмет: Русский язык, автор: loleki. Синтаксический разбор преложеня:Затопив в землянке печурку,Поля сварилачай и, как только стемнело,легла счпать. Всю оставшуюся ночь промерзший и уставший Сурков просидел у железной печурки над фронтовым блокнотом. Две гражданки Вьетнама погибли при обвале выкопанной ими для спасения от жары землянке в Подмосковье, сообщил ТАСС источник в правоохранительных органах. Стихи мои «Бьется в тесной печурке огонь» так бы и остались частью письма, если бы в феврале 1942 года не приехал в Москву из эвакуации, не пришел в нашу фронтовую редакцию композитор Константин Листов и не стал просить «что-нибудь, на что можно написать песню».
Порядка 150 домов из 769 остаются подтопленными в курганском селе Кетово
Ответил (1 человек) на Вопрос: Синтаксический разбор преложеня:Затопив в землянке печурку,Поля сварилачай и, как только стемнело,легла счпать. В течение ночи со среды на четверг были проведены работы по очистке снега и углублению дренажных каналов, в результате чего угроза затопления землянки на данный момент была ликвидирована. Затопив в землянке печурку, Поля сварила чай и, как только стемнело, легла спать.
В землянке — Бьётся в тесной печурке огонь
Об этом сообщается в группе «ВКонтакте» волонтеров из движения «Рожденные помогать». Этот населенный пункт находится примерно в 4—5 километрах от места жительства мужчины. Уговорить Леонида пройти обследование у врачей получилось только сейчас. Мужчину направили на обследования к различным врачам для оформления инвалидности.
Девчушка111 29 апр. В каком из выражений есть собирательное числительное? Nitrom1982 29 апр. Милафка4 29 апр.
Alena201535 29 апр. Вечер из золота. Бумага из дерева. Стол из дерева. Квадрат из железа...
Акимов сухими поленьями подбодрил печку, и она уже гудела во всю ивановскую.
Через несколько минут чайник забулькал. Акимов принес с улицы туесок с мороженой клюквой. Как утолите жажду, начнем обедать. Акимов не дал Поле даже прикоснуться к котелку. Все подготовил сам: разогрел, налил в миску похлебку, сюда же положил сваренного рябчика, выставил на стол кусочки соленого чебака на дощечке. У нас с Федотом Федотычем слабовато стало насчет сухарей.
Но я поделюсь с вами из нашего с ним неприкосновенного запаса. У меня целая коврига. Поля достала из своего мешка круглую ковригу хлеба, разрезала ее пополам. А это можно есть. Акимов давно уже не ел свежего хлеба. Взял ломоть, нюхал, а откусывать не решался.
Наконец откусил, жевал долго, с аппетитом. Поля развеселилась, наблюдая за Акимовым. Да к тому же еще крупного помола. А как пахнет! Заполонил запахами всю избу. Разливая густой навар чаги по кружкам, Акимов решил, что теперь можно поговорить и о деле.
Дойдем до дедушкиной землянки. Там ночевка. А вот от землянки путь будет подлиннее — верст на десять. Обойдем стороной Парабель и к вечеру придем в Чигару. Оттуда в ночь ямщик Ефим Власов повезет вас дальше. Куда повезет, не сказано.
Глухарь… — Поля смутилась, помолчала, с поспешностью продолжала: — Глухарь сказал: про остальной путь знает тот, кто повезет. Вероятно, сообщение Поли ничего нового не содержало для Акимова, обо всем этом было сказано в записке, которую он перечитал несколько раз, но выслушал Полю Акимов внимательно. Помолчав, спросил: — Выходит, в этой самой Чигаре ночевки у меня не будет? В ночь вас повезут дальше, — подтвердила Поля и, помолчав, высказала свое предположение: — Думаю, потому вас повезут в ночь, чтоб проехать станки, на которых сыск ведется. В избе стемнело. Посверкивала полосками света лишь печка.
Акимов открыл ее дверцу. Зажег лучинку, запалил светильник. Я сейчас кое-что приберу, чтоб не заниматься этим завтра, и потом, вы утром рано не поднимайтесь, спите, я вскипячу чай, сварю рябчиков. И если вы не проснетесь, разбужу вас. Коров хожу доить. Можно было бы, пользуясь этим намеком, пуститься в расспросы о Полиной жизни, но Акимов счел себя не вправе делать это.
Товарищ Глухарь написал кратко: составлен маршрут вашего побега, необычный, несколько удлиненный по расстоянию, но зато наиболее безопасный. До деревни Чигары вас проведет Поля, и все. Кто такая Поля? Какое она имеет отношение к Глухарю? Чем она занимается? Ни слова.
Единственное, в чем был убежден Акимов, — в родстве Поли и Федота Федотовича. Поля называла старика по имени и отчеству, но раза два обмолвилась: «дедушка». Вспомнилось Акимову и другое: как-то еще попервости, когда речь зашла о девушке, спасшей его на курье, старик не удержался и с гордостью воскликнул: «Внучка моя! Ноги-то наломала за два дня, — сказала Поля и, подойдя к нарам, забилась в самый угол. Акимов думал, что она сейчас же заснет, но Поля лежала с открытыми глазами, и, изредка поглядывая на нее, он видел, что она неустанно следит за ним. Это не просто доска, а карта Дальней тайги с обозначениями признаков газа, горючих источников, звуковых смещений, отклонений стрелки компаса.
Тут записаны и наблюдения… Мои собственные и Федота Федотовича в особенности. Черт его знает, может, когда-нибудь и потребуется для науки. А доска потому, что не оказалось у меня ни бумаги, ни карандаша… Полю все это поразило. Она поднялась на локте, и глаза ее смотрели теперь на Акимова с изумлением. О своей родной нарымской земле, краше которой, как ей думалось, на свете не было, она слышала чаще всего одни и те же слова: «Гиблые места. Гиблый край…» Ее сердчишко всегда сжималось в комочек от этих жестоких и суровых слов.
Это нарымская-то земля гиблая?! Земля, где выросла и прожила всю жизнь мама? Земля, которую полюбил навсегда ее папка, приехавший сюда подневольно?! Земля, о которой дедушка Федот Федотович часто говорит как о земле чудес?! Ну уж знаете… А где еще есть такие просторы, как здесь, в Нарыме? А где, в каком краю сыщутся такие могучие реки, как здесь?
А леса такие где-нибудь есть еще? А какие бывают здесь необозримо широкие луга, когда после весеннего половодья они покрываются цветами и буквально напоминают ковры! Вот то-то и оно… Поля, конечно, этого не высказывала, но она всякий раз готова была высказать эти мысли, едва лишь кто-нибудь произносил о Нарыме жутко несправедливые слова: «Гиблые места, гиблый край…» И вот тебе на! Беглый человек… Залетная птаха… А о чем толкует? Карта Дальней тайги! Кто он, этот парень, обросший бородой?
Может быть, он новый Ломоносов? Тот-то ведь тоже из глухих и дальних мест, пехтурой с сумкой сухарей заявился в Москву… Поля не могла дальше лежать на нарах. Она встала, подошла к столу, кинула взгляд на доску, разрисованную каленым шилом. И неосмотренной земли тут… — Акимов не договорил, задохнулся, только размахнул длинными руками. А вот же! Есть гиблые условия существования людей.
А это уж зависит не от земли, а от человека… — А вы понимаете в землях? Какая ценная, какая нет? Путешественник я, изыскатель, — с легкой иронической улыбкой сказал о себе Акимов. Похвалил бы всенепременно: «Молодец, Ванька, не лоботрясничал, думал, не уповал на светлое будущее, на которое любят сваливать несделанную работу лентяи». На каждом шагу она будет цепляться за сучья. Вы белый свет невзлюбите, — сказала Поля, прикинув размер доски со спиной Акимова.
И придется нести ее в мешке, и не поперек спины, а вдоль. Акимов уже и сам понимал — забрать с собой доску невозможно. Ну, скажем, пронесет он ее через тайгу, а дальше как? Даже в распиленном состоянии доска все равно будет помехой. А главное, она будет обращать внимание на него посторонних и, следовательно, чинов российского правопорядка, а ему, наоборот, стать бы сейчас невидимкой, превратиться в тень, проскользнуть по России легкокрылой бабочкой, не оставляя следа. Положу вот сюда, в уголок.
Трудности с пониманием предмета? Воспользуйся формой подбора репетитора и занимайся онлайн. Пробный урок - бесплатно!
«В землянке». История одной песни
Оказывается, это похрустывало сено под ее телом. В конце концов Поля убедила себя, что тайга пустынна в зимнее время и ничто ей не грозит. Вся тревога от возбуждения и мнительности, и нечего всякими пустяками голову забивать. Она уснула крепко, проспав без сновидений всю ночь напролет. С рассветом Поля, встав на лыжи, пошла дальше. Шла, как вчера, легко, излишне не торопилась, но и не мешкала зря на остановках.
Посидит где-нибудь на валежнике, похрустит сухарями — и снова в путь.
В конце концов Поля убедила себя, что тайга пустынна в зимнее время и ничто ей не грозит. Вся тревога - от возбуждения и мечтательности, и нечего всякими пустяками голову себе забивать. Она уснула крепко, проспав без сновидений всю ночь напролет.
Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой. Отрывок из песни Сразу после начала Великой Отечественной войны журналист и поэт Алексей Сурков стал военным корреспондентом газеты « Красноармейская правда » [1] [2]. В конце осени 1941 года оборонявшая Истру 78-я стрелковая дивизия 16-й армии получила наименование 9-й гвардейской , в связи с чем Политуправление Западного фронта пригласило корреспондентов «Красноармейской правды» осветить это событие; среди прочих поехал и Сурков. По прибытии оказалось, что командный пункт отрезан от батальонов наступающей 10-й танковой дивизией Германии, а к самой деревне подходит пехота врага. Начавшийся обстрел из миномётов вынудил командиров и журналистов засесть в блиндаже.
Немцы заняли соседние дома. Тогда начальник штаба полка капитан И. Величкин пополз к зданиям, закидывая противника гранатами , что вызвало ослабление вражеского обстрела и дало возможность пойти на прорыв. Благополучно пройдя минное поле , все отошли к речке и переправились через неё по ещё тонкому льду — под возобновившийся миномётный обстрел — к деревне Ульяшино , в которой стоял батальон. Когда Сурков добрался до своих, то вся его шинель оказалась посечённой осколками. Тогда он сказал: «Дальше штаба полка не сделал ни шага. Ни единого… А до смерти — четыре шага». После этого оставалось только дописать: «До тебя мне дойти нелегко…» [3] После прихода в деревню штабисты и корреспонденты были размещены в землянке. Все были очень уставшими — настолько, что, по воспоминаниям Суркова, начальник штаба Величкин, сев есть суп, после второй ложки заснул, так как не спал четыре дня.
С города Шуктомовы уехали девять лет назад. По словам главы семьи, они хотят жить в экологически чистом месте. Выкопал пруд, рассаживаю деревья. Собираюсь сделать еще несколько прудов и устроить сад, где холодностойкие растения будут идти в симбиозе с теплолюбивыми. В хозяйстве Константин держит козу и лошадь по кличке Малыш. На вопрос корреспондента «Про город», как отреагировала супруга, хозяин землянки сообщил: - Жена сначала была против, мы даже расходились ненадолго. Но потом свыклась, тем более, я почти построил дом, куда мы скоро переедем. В большом доме Константин тоже собирается установить автономную электростанцию в виде гибридной системы больших солнечных батарей и ветрогенератора.
В землянке — Бьётся в тесной печурке огонь
фото Фото Игоря Семешева. Нам сегодня, через 80 лет, трудно представить, какие мысли рождаются у смертельно уставших после боя людей, собравшихся в землянке у солдатской железной печурки. Правильный ответ здесь, всего на вопрос ответили 1 раз: Синтаксический разбор преложеня:Затопив в землянке печурку,Поля сварилачай и, как только стемнело,легла счпать.
Две гражданки Вьетнама погибли в землянке в Подмосковье
Осетрову VI Затопив в землянке печурку, Поля сварила чай и, как только стемнело, легла спать. Первые полчаса было как-то тревожно и неуютно. Все казалось, что кто-то крадется к землянке. Вот-вот откроется дверь — и войдут чужие люди.
Потом поднимала голову, прислушивалась. Оказывается, это похрустывало сено под ее телом. В конце концов Поля убедила себя, что тайга пустынна в зимнее время и ничто ей не грозит.
Вся тревога от возбуждения и мнительности, и нечего всякими пустяками голову забивать. Она уснула крепко, проспав без сновидений всю ночь напролет. С рассветом Поля, встав на лыжи, пошла дальше.
Шла, как вчера, легко, излишне не торопилась, но и не мешкала зря на остановках. Посидит где-нибудь на валежнике, похрустит сухарями — и снова в путь. Тайга лежала, закутанная в снега, притихшая, задумчивая.
День выдался светлее вчерашнего. Несколько раз выглядывало солнышко, и тогда макушки деревьев со своими белыми пушистыми шапками становились золотистыми и светились, как горящие свечи. Виднее становились и затесы на стволах, за которыми Поля следила в оба глаза, чтобы не сбиться с пути.
Марков VII В восемнадцать лет невозможно быть оседлым, и однажды ты вдруг почувствуешь неодолимое желание соприкоснуться с неизведанным, неизвестным. Как прекрасно в вечерний час подняться по дрожащему корабельному трапу на празднично освещенную палубу и присоединиться к шумной толпе пассажиров, которые прощаются с землей и уходят в море, в какую-то новую, удивительную, ни с чем не сравнимую жизнь. Когда пароход загудел трубным голосом и палуба стала содрогаться от работы упрятанных в трюме машин, закипела у бортов темная, с нефтяными оранжевыми пятнами, со световыми бликами вода, вдруг вздрогнул и, медленно разворачиваясь, стал отходить берег с темной толпой провожающих на причале.
Поплыли, туманясь, портовые огни, убегая все дальше и дальше в глубь материка, желтея там, вдали, а веселые звезды стали приближаться, иные, казалось, висели прямо на реях, и их можно было, как бабочку, снять рукой. И вдруг дохнуло свободой, соленой прохладой, и Черное море глянуло прямо в глаза.
Вот и тоскует», — подумала Поля, но задавать вопросы об этом не решилась. Акимов собрал кое-какие вещички в брезентовый мешок, который Поля уже однажды видела в обласке, весело сказал: — Ну что ж, я готов… вот мой кафтанишко. Акимов посуетился еще немного по избе, принес с улицы охапку дров, заправил печку и погасил светильник.
Он осторожно положил свою одежду на чурбачок и, когда тяжелая пряжка ремня, перетянув брюки, громко ударилась о половицу, обругал себя шепотом: — Медведь сиволапый. Нары в избе были разделены столом. Поля легла на место Федота Федотовича, Акимов занимал свою часть нар в переднем углу. Она уже вскипятила чай и разогрела вареных рябчиков, когда Акимов вскочил с нар как ошпаренный. Надо же так безбожно проспать, — корил он самого себя.
Обрадовался, успокоился, притихла тревога. Нет, так не пойдет дело, не годится так… — Зря вы себя ругаете! Можно было еще целый час спать. До рассвета долго. Теперь уже Полины уговоры были бесполезны.
Акимов зажег светильник и принялся хлопотать возле печки. Но и тут Поля опередила его. Она подшуровала печку, прибавила дров, и огонь пылал с ровным гулом. Ешьте крепче. Обеда не будет, а ужин сварганим у дедушки в землянке только, — предупредила Поля.
Рябчики готовы. Оботрусь снегом. Через голову Акимов стащил верхницу и в одной нижней рубашке выскочил за дверь. Вскоре он вернулся с мокрыми руками, с мокрым красным лицом, покрякивая и поохивая. Они ели рябчиков, прихлебывали чай, переговаривались о всяких пустяках.
Поля чувствовала, что с каждой минутой Акимов все меньше и меньше стесняет ее. Вчера в первые часы их знакомства она долго испытывала и скованность, и робость, и напряжение. Но суждения Акимова о нарымских землях и в особенности о Федоте Федотовиче как-то незримо и очень естественно, без всяких слов ослабили это отчуждение. Видно было, что Акимов хоть и борец с царизмом, пришелец из далеких чужих краев, но добродушный, веселый человек, понимает жизнь других людей и оценивает их не по богатству и званию, а совсем по иным признакам. Закончив завтрак, Поля поступила так, как поступил бы на ее месте каждый таежник: она перемыла посуду, составила ее рядком на полке, проверила, есть ли соль в туеске, на месте ли лежат спички, а потом отодвинула от печки не только поленья, но и мелкие щепочки, лучинки.
Дрова в печке догорят, огонь погаснет сам собой. Но если вдруг по несчастью ли, или в поисках доброй добычи на стан придет неизвестный путник, он найдет здесь все: и спички, и соль, и котелок, и сухарь, и сухое полено с лучиной для разживки огня. А не произойдет такой случай, пусть себе все остается на месте до следующего прихода хозяев! Встали на лыжи. Утро выдалось тихое — ветка не шевельнется, снежная пушинка с места не стронется.
Но зато гулко в тайге, как в пустом доме. Дятел застучал клювом, добывая из-под коры червячка, и покатилось по тайге: тук-тук-тук, тук-тук-тук… Сумрак отступил в лощины, небо посветлело, засверкали над макушками багряные лучи, длинные и острые, как пики. Возвращаться не придется? Иней покрыл его шапку, бороду, ресницы, положил серебристые пятна на полушубок и пимы. Прямо по моей лыжне, — распорядилась Поля.
Хрустнул снег под лыжами Акимова, Поля пропустила его мимо себя, подождала минуту и заскользила вслед за ним. Акимов шел, то и дело оглядываясь. Немало прожито дней в этой избе: пусть сохранится она в памяти на всю жизнь! Шли и не быстро и не тихо. Акимов в одном месте остановился, спросил: — Хорошо ли иду, Поля?
Может быть, вы хотите впереди? Завтра большой переход. Силы надо приберечь. И снова заскрипел снег под лыжами Акимова, и он замелькал среди деревьев, покачивая плечами. Поля смотрела ему в спину, думала: «Видать, из молодых, да ранний.
Охотятся за ним с осени. И чего он натворил? Порасспросить бы! Да разве расскажет? Даже имя свое не называет: Гаврюха.
Нет, не Гаврюха он… А тоже ведь есть у человека и отец и мать. Живут, сокрушаются. Небось уж оплакали, столько недель просидел в тайге… А люди вот сберегли им сына… Удачно сбежит, поживет еще и для себя… В крупном городе затеряется, назовется чужим именем, а обликом и так уж переменился до того, что родные не признают… Любопытно бы поговорить с ним: какая, мол, жизнь, по-твоему, должна быть? Что требуется для этого? Да не к месту такой разговор.
Сейчас у него на душе — тревога. Из Дальней тайги выйти — это еще полдела, а вот как там, по тракту… Вполне могут заграить молодчика». Поля не ошибалась. У Акимова на душе действительно была тревога. Завтра к вечеру он окажется на тракте, в людных местах.
Все ли там товарищи обдумали? Не произойдет ли какая-нибудь осечка? Подготовились ли к его приему в Томске? А Петроград? Готов ли для него заграничный паспорт?
Удалось ли раздобыть деньги на дорогу и хотя бы самую малость на проживание в Стокгольме в первые дни… Впрочем, там дядюшка. Не откажет, одолжит. Не может же быть такого положения, чтобы видный русский профессор существовал в процветающей стране, изрядно нажившейся на мировой беде, как нищий студент, без лишней копейки. Акимов тревожился, и его тревогу мог понять каждый: он не знал пока ни маршрута побега, ни условий, в которых побег будет протекать… Он полностью зависел сейчас от других людей, от их доброты, от их сочувствия его судьбе, от их понимания смысла всей той борьбы, которую большевики называли бескомпромиссной схваткой классов на политической арене современной России. Акимов так был погружен в свои мысли, что даже не отозвался.
Лучше пораньше придем к землянке и сварим какой-нибудь ужин», — решила Поля. Она больше не подавала голоса. Акимов тоже молчал и даже не оглядывался. День уже начал слегка хмуриться, поблекло небо, покрепчал мороз, когда Поля весело сказала: — Притормаживайте, Гаврюха, скоро дойдем до ночевки. Они быстро раскочегарили печку, и Поля решила сварить уху.
Еще идя в первый путь, она оставила здесь замороженную стерлядь, пяток картофелин и две луковицы со щепоткой черного перца. Акимов помогал ей: наколол дров, разрубил стерлядь на куски, принес воды из незамерзшей полыньи ручья. Поля была мастерицей варить уху. Вскоре землянку начал заполнять запах свежего варева. Слюну глотаю, Поля, — пошутил Акимов и водрузил на печку чайник с родниковой водой.
А тут вот Федот Федотыч. А вы, Поля, где обучались кашеварить?
На подступах к Москве Странно, но автор стихотворения, которое стало легендарной песней, совсем не предполагал, что это будет еще и один из главных хитов войны.
Это были строчки из письма корреспондента газеты «Красноармейская правда» Алексея Суркова жене Софье Антоновне. Как он сам после рассказывал, письмо в конце ноября 1941 года писал после тяжелого фронтового дня под городом Истрой, когда он вместе со штабом одного из гвардейских полков выходил из окружения. Нам сегодня, через 80 лет, трудно представить, какие мысли рождаются у смертельно уставших после боя людей, собравшихся в землянке у солдатской железной печурки.
У нашего автора, который действительно находился в четырех шагах от смерти, слова родились именно такие, и они вошли в народную память как символ человечности в условиях кровавой войны. Военный корреспондент Алексей Сурков и не думал, что его «домашнее» стихотворение, тёплые строки, адресованные жене, находящейся в эвакуации, станут одной из самых популярных у бойцов песен. Алексей сочинил эти стихотворное послание под Истрой, после того, как всю ночь ему со штабом гвардейского полка пришлось по пояс в снегу выходить из окружения.
Военкор Алексей Сурков справа. Случился тот памятный бой на подступах к Москве 27 ноября 1941 года. Танковая дивизия гитлеровцев атаковала позиции 258-го полка 9-й гвардейской стрелковой дивизии — танки отрезали штаб полка, расположившийся в деревне Кашино, от батальонов.
Приехал граф Разумовский — министр просвещения. Все осмотрел и приказал провести в его присутствии репетицию предстоящего торжества. Ему поставили кресло. Он сел, сумрачно наблюдая, как ввели воспитанников в парадных мундирах, построили, вызывая их по списку, обучали кланяться почтительно и изящно тому месту, где будет сидеть царь. Зал, где проходила репетиция, был небольшой, но красивый. Светлый, с четырьмя колоннами, поддерживающими потолок, со стенами, которые были окрашены под розовый мрамор, блестящим паркетом, зеркалами во всю стену.
Именно здесь предполагалось впоследствии устраивать публичные экзамены и другие торжества. Зодчему, который переделывал здание, приспосабливая его к нуждам учебного заведения, приказано было сделать так, чтобы помещение это имело парадный вид. Стены зала были искусно расписаны. Воинские доспехи, знамена, сцены из античных времен казались не нарисованными, а вылепленными, выпуклыми. Роспись украшала и потолок, и четыре арки, через которые входили в актовый зал. Мебели в зале не полагалось, потому что воспитанники должны были здесь заниматься фехтованием, а по вечерам — играть.
Басиной IV Если вам приходится нелегко, если печаль овладела вашим сердцем, отправляйтесь туда, где у реки, на холме, стоит храм Покрова на Нерли. Вглядитесь в благородные пропорции белого храма, отражающегося свыше восьми веков в водах, и вы увидите, как естественно вписано строение в окружающий пейзаж. Заблуждается тот, кто, увидев храм один раз, считает, что знает его. Эту поэму из камня надо перечитывать многократно, чтобы понять, в чем прелесть этого необыкновенного сооружения. Трудно сказать, когда лучше любоваться им. Весной, когда Клязьма и Нерль разливаются, впитывая в себя ручьи, бегущие из лесов, озер, и вода затопляет луга.
В темных, напоминающих густо настоянный чай волнах отражаются березы, ивы и похожие на богатырей-великанов дубы, что старше берез и, наверное, помнят, как владимирскую землю топтали татарские кони и как стояли здесь повозки кочевников. На рассвете, когда над лесами играют солнечные лучи и от всплесков светотени древние стены словно колеблются, светлея час от часу. Покров надо видеть и в дождь, когда огромная туча словно останавливается, чтобы полюбоваться храмом.
Почему военную песню «В землянке» запрещали в СССР?
Вода начала заливать землянку и подмывать стены. Сегодня утром в ней обрушились две кельи, поэтому части затворников пришлось срочно эвакуироваться. Повествование, не восклицательное, простое, распространенное. К утру землянку здорово выстуживало, но топить печку уже было нельзя, чтобы дым не засекли вражеские корректировщики артиллерийского огня.
Из Сыктывкара семья переехала жить в землянку (ФОТО)
В феврале 1942 г. Первой исполнительницей стада Людмила Русланова. Однако строки «до тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага» были расценены как упаднические.
Вот-вот откроется дверь, и войдут чужие люди. Потом поднимала голову, прислушивалась. Оказывается, это похрустывало сено под ее телом. В конце концов Поля убедила себя, что тайга пустынна в зимнее время и ничто ей не грозит.
Военный корреспондент Алексей Сурков и не думал, что его «домашнее» стихотворение, тёплые строки, адресованные жене, находящейся в эвакуации, станут одной из самых популярных у бойцов песен. Алексей сочинил эти стихотворное послание под Истрой, после того, как всю ночь ему со штабом гвардейского полка пришлось по пояс в снегу выходить из окружения.
Военкор Алексей Сурков справа. Случился тот памятный бой на подступах к Москве 27 ноября 1941 года. Танковая дивизия гитлеровцев атаковала позиции 258-го полка 9-й гвардейской стрелковой дивизии — танки отрезали штаб полка, расположившийся в деревне Кашино, от батальонов. Всем штабным и корреспондентам пришлось взяться за оружие, и они с честью прошли это боевое крещение. Когда Сурков с бойцами под непрерывным минометным огнём вышел к своим, их огорошили вопросом: «А как вы смогли пройти через поле? Там же всё заминировано! И хотя он был непризывного возраста, дома оставаться не мог. И вот после выход из окружения, усталый и промёрзший, сидя у железной солдатской печурки, он и вывел строки: «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола…».
Листов, слова А. Сурков Бьётся в тесной печурке огонь. На поленьях смола, как слеза, И поёт мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой.
Из землянки в Пензенской области на поверхность вышли 14 человек
Я плыл в мир русской сказки — в древние Кижи. Те, кто не бывал там, думают, что Кижи — островок, который затерялся среди водных просторов. Однако знающие люди рассказывают, что на озере почти две тысячи островов. Осетрову VI Затопив в землянке печурку, Поля сварила чай и, как только стемнело, легла спать. Первые полчаса было как-то тревожно и неуютно. Все казалось, что кто-то крадется к землянке. Вот-вот откроется дверь — и войдут чужие люди. Потом поднимала голову, прислушивалась. Оказывается, это похрустывало сено под ее телом. В конце концов Поля убедила себя, что тайга пустынна в зимнее время и ничто ей не грозит. Вся тревога от возбуждения и мнительности, и нечего всякими пустяками голову забивать.
Она уснула крепко, проспав без сновидений всю ночь напролет. С рассветом Поля, встав на лыжи, пошла дальше. Шла, как вчера, легко, излишне не торопилась, но и не мешкала зря на остановках. Посидит где-нибудь на валежнике, похрустит сухарями — и снова в путь. Тайга лежала, закутанная в снега, притихшая, задумчивая. День выдался светлее вчерашнего. Несколько раз выглядывало солнышко, и тогда макушки деревьев со своими белыми пушистыми шапками становились золотистыми и светились, как горящие свечи. Виднее становились и затесы на стволах, за которыми Поля следила в оба глаза, чтобы не сбиться с пути. Марков VII В восемнадцать лет невозможно быть оседлым, и однажды ты вдруг почувствуешь неодолимое желание соприкоснуться с неизведанным, неизвестным. Как прекрасно в вечерний час подняться по дрожащему корабельному трапу на празднично освещенную палубу и присоединиться к шумной толпе пассажиров, которые прощаются с землей и уходят в море, в какую-то новую, удивительную, ни с чем не сравнимую жизнь.
Но в карманах его не оказалось. Он стал шарить глазами по землянке. На полу лежала помятая бумажка. Алексей бережно поднял ее, обтер о рукав гимнастерки, подбросив дров, принялся за чтение. Прочитав письмо, решительно поднялся, достал из полевой сумки бумагу, карандаш и вывел первые слова: «Дорогая Тоня! Утро прошло спокойно.
Немцы сделали два сильных артналета, но жертв не причинили». Через два дня во фронтовой газете была напечатана большая статья «Подвиг русского солдата». В ней подробно описывались действия Алексея Быстрова. Читая ее, Алексей не мог удержаться от слез, которые против его воли ползли по раскрасневшемуся лицу. Вечером, когда сгустились сумерки, Алексей Быстров сел писать письмо любимой девушке. Мысли его разбегались и он не мог оформить их в единое целое.
Наконец он написал: «Милая Тоня! Сегодня у меня большой радостный день. Об этом ты подробно узнаешь из этой газеты, которую я посылаю тебе. Я здоров и тебе желаю того же. Целую крепко. Твой Алеша».
Утром военный почтальон мчался на велосипеде на полевую почту. В его сумке лежала дорогая ноша — письмо героя полка Алексея Быстрова. В этот же день голубой конверт летел как птица в далекую сибирскую деревню.
Вначале вода лилась в землянку сквозь крышу ручьём, потом всё меньше и меньше, потом течь прекратилась. Затем двое из нас продолжили укрывать крышу ещё одним слоем древесных стволов и лапником, а двое вычерпывали из землянки воду да утаптывали земляной пол. До темноты управились.
Навалили на пол гору лапника, закрыли вход брезентом и повалились спать, укрывшись кое-как подсушенными над кострами шинелями. Сверху не капало, ветер не дул, наше жильё казалось нам уютным и даже тёплым. Доделывали, обустраивали землянку позже, почти неделю, когда позволяло время. Но к наступлению морозов были в нашей землянке и печка-буржуйка, и стены из досок, и деревянная дверь. И лежанки сколотили, и даже оконце сделали из снарядного ящика, затянутого с двух сторон промасленной толстой бумагой, как настоящее, в оконном переплёте. Света оно пропускало немного, но всё же не полная темнота.
К утру землянку здорово выстуживало, но топить печку уже было нельзя, чтобы дым не засекли вражеские корректировщики артиллерийского огня. Однако к ночи в землянке всегда было жарко… В другой популярной песне о войне «На безымянной высоте» из кинофильма «Тишина» музыка Вениамина Баснера, слова Михаила Матусовского допущена неточность. Три наката — это три ряда брёвен, которые накатывали крест-накрест сверху вырытого котлована для защиты от мин и осколков снарядов. Три наката выдерживали прямое попадание миномётной мины. Только это уже была не землянка, а блиндаж или даже дзот деревянно-земляная оборонительная точка — настоящее фортификационное сооружение, из которого вели стрельбу и пулемётный огонь, удерживали наступающего противника, нанося ему значительный урон. Особо тщательно строили партизанские землянки, которые фактически становились для бойцов в тылу долговременными базами.
Часто они представляли собой просторные подземные дома с жилыми помещениями для десятков бойцов, в них размещали склады для хранения боеприпасов и продовольствия и госпитали. Чтобы разведка врага не обнаружила партизанские лагеря с воздуха, землянки старательно и умело маскировали. Даже бывшие партизаны, побывав после окончания войны на местах прошедших боёв, могли отыскать их не сразу. Мирная жизнь землянки Великая Отечественная война нанесла нашей стране небывалый, колоссальный урон. Возвращаясь на освобождённые от оккупантов территории, люди находили на месте своих домов лишь пепелища. На возведение нового жилья не было ни средств, ни строительных материалов, а порой и сил.
Чтобы выжить, рыли землянки. В них провели немалую часть жизни многие советские люди — русские, украинцы, белорусы. Сколько их было? Сотни тысяч или миллионы? Трудно сказать точно, но если только полностью уничтоженных войной деревень, сёл, посёлков и городков насчитывалось более 70 тысяч, то можно себе представить, сколько людей осталось без крова. Да и военные, прибыв на места постоянной дислокации, нередко вынуждены были строить на территории частей землянки, в которых жили с семьями вплоть до середины 1950-х годов.
Но минули тяжёлые годы послевоенного восстановления, и о землянках стали постепенно забывать.
Все, затаив дыхание, прослушали песню. Листов ушел, а вечером Миша Савин после ужина попросил у меня текст и, аккомпанируя на гитаре, исполнил песню. Сразу стало ясно, что песня удалась, раз ее мелодия запомнилась с первого исполнения. Писатель Евгений Воробьев и Михаил Савин принесли ноты и слова песни «В землянке» в «Комсомольскую правду» и сами спели ее в редакции. Далее началось триумфальное шествие «Землянки» по фронтам Великой Отечественной.
Народ искренне полюбил ее за трогательные слова и красивую музыку. Впрочем, нашлись и критики, усмотревшие в словах песни «Бьется в тесной печурке огонь» упаднические настроения. Они требовали от автора переписать строчку «до тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага». Когда Сурков отказался, на трансляцию композиции по радио наложили запрет, но позже его сняли после возмущенных писем с фронта.
Какой ответ получила песня «В землянке»
творение композитора Константина Листова и поэта Алексея Суркова «В землянке». Прямо сейчас смотрите новости: Все рекорды побиты — паводки в Тюменской области достигли новых высот. В Тарбагатайском районе Бурятии волонтеры доставили к врачам 60-летнего охотника-отшельника без кистей по имени Леонид Григорьев, который 25 лет прожил в землянке в лесу.