Объясните значения, которые эти приставки вносят в слова. Укажите слова, в которых правописание приставок может быть объяснено только этимологически.1. Лошадь напрягала все силы, стараясь пр одолеть течение. Лошадь напрягая все силы стараясь преодолеть течение. Лошадь напрягала все силы гдз. Знайка изо всех сил вырывался из рук, стараясь лягнуть Незнайку, и кричал. Напрягая последние СИЛЫ, мы прошли ещё пять километров.
Лошадь напрягала все силы стараясь преодолеть течение
Русский язык 8 класс ладыженская. Упражнение 142. Русский язык 6 класс упражнение 142. По русскому языку 6 класс ладыженская. Русский язык 6 класс 1 часть упр 142.
Русский язык 6 класс ладыженская упражнение 142. Домашнее задание русский язык 4 класс. Упражнение по русскому языку 4 класс 1 часть. Гдз по русскому языку 4 класс 1.
Русский язык 8 класс ладыженская упражнение 142. Гдз по русскому языку 8 класс ладыженская номер 142. Русский язык 8 класс Тростенцова упражнение 142. Русский язык 8 класс гдз упражнение 142.
Русский язык 7 класс ладыженская учебник упражнение 142. Упражнение по русскому языку 7 класс упражнение. Русский язык 8 класс номер 142. Гдз по русскому языку 8 класс ладыженская 142.
Гдз родной русский 6 класс Александрова. Описанных ситуациях заполните правую сторону таблицы. Русский язык 2 класс учебник стр 81. Домашнее задание по русскому.
Русский язык 2 класс Канакина задания. Готовые домашние задания по русскому языку 2 класс. Прочитайте укажите признаки научного стиля слова чернила. Признаки научного стиля 6 класс упр 142.
Прочитайте текст укажите признаки научного стиля 6 класс. Русский язык 3 класс 2 часть упражнение. Русский язык 3 класс упражнение 3. Упражнение 142 по русскому языку 3 класс.
Гдз по русскому языку учебник 3 класса номер упр. Русский язык Рамзаева 4 класс часть 2 упражнение 487. Русский язык 4 класс 2 часть упр 142. Русский язык 4 класс 2 часть Калюжная.
Русский язык 4 класс упражнение 142. Упражнение 142 по русскому языку 4 класс. Русский язык 4 класс упр 254. Русский язык 5 класс 1 часть упр 254.
Левка и Черня неистовствовали. Мы быстро скатились с обрыва на берег бежать тайгой было трудно и, напрягая силы, бросились вниз по берегу реки на помощь Чалке. Пробежав метров триста, я остановился. Днепровский почему-то отстал. Я увидел его уже не бегущим, а скачущим на одной ноге. Прокопию не повезло. Обуваясь, второпях он натянул чужой сапог, попавший не на ту ногу, к тому же еще меньшего размера. Я не стал дожидаться. Табун промчался мимо меня.
Лошади были уже вне опасности. Спутанный Чалка огромными прыжками старался прорваться к лошадям, но медведь явно перерезал ему дорогу. Жеребец, не щадя сил, пробивался сквозь валежник, а медведь, настигая, старался повернуть коня к увалу. В тот момент, когда зверь был совсем близко, у Чалки вдруг лопнули путы, стягивающие ноги. Теперь, казалось, медведь отстанет. Но он проявил чертовскую ловкость. Это с виду неуклюжее, косолапое животное бросилось на Чалку и, пропустив его вперед, таким ревом пугнуло жеребца сзади, что тот, не взвидев света, со всех ног пустился к табуну. Видимо, для того приема, каким медведь кладет свою жертву на землю, нужен был стремительный бег жеребца. Несколько ловких и необычно длинных прыжков — и косолапый, поймав Чалку за загривок, дал задними ногами такой тормоз, что жеребец взлетел в воздух и со всего размаху грохнулся хребтом о землю.
Я не успел откинуть прицельную рамку штуцера, как брюхо жеребца уже было распорото. После двух, почти одновременных, выстрелов медведь закружился и упал. К моему удивлению там, словно из-под земли, выросли Левка и Черня. Собаки насели на зверя, и до слуха долетел страшный рев, от которого табун снова сорвался и, ломая завал, бросился к палаткам. Я побежал к собакам. Зверь вдруг вскочил и, смахнув их с себя, стал увалом удирать в тайгу. Бежал он тяжело и как-то тупо, а собаки поочередно, одна справа, другая слева, забегали полукругами, хватали его за задние ноги, силясь задержать. Я на минуту остановился у безжизненного трупа Чалки. В его глазах застыл страх, и если бы не разорванная шея да не вспоротое брюхо, то можно было подумать, что животное умерло именно от страха.
Лай собак доносился все тише и тише; потом мне показалось, что он повис где-то в одном месте. Не помню, как я перепрыгивал через колодник, откуда только бралась и резвость. Какая-то сила несла меня вперед навстречу звуку. Сучья хватали за одежду, ноги ловили пустоту. Я бежал, охваченный охотничьим азартом. Не было возможности задержаться даже на минуту, чтобы усладить свой слух лаем любимых собак, а ведь в охоте со зверовыми лайками это, пожалуй, самые лучшие моменты. Северный склон увала был покрыт глубоким снегом. Меня догнал запыхавшийся Днепровский. Ребята на лодке подбросили ему сапог, и теперь мы были снова вместе.
Он заставил меня остановиться и прежде всего разыскать следы зверя. Медведь прошел несколько левее того места, где я вышел на увал. Он бороздил снег, заливая его черной кровью. Местами встречалась кровь алого цвета; несомненно зверь при выдохе выбрасывал ее через рот. Пуля пробила ему легкие. Мы торопливо спустились в ложок, откуда все яснее доносился лай собак. В воздухе пахло сыростью, было тихо. Чернолиловые тучи ползли на запад, задевая вершины гор. А за ними тянулась мутная завеса непогоды.
Прокопий на ходу свалил сгнивший пень, раздробил его ударом сапога и, набрав в руку сухой трухи, замер на месте, стараясь уловить направление ветра. Вокруг все находилось в неизменном покое, Прокопий подбросил вверх горсть трухи, и мы увидели, как мелкие частицы, окрашивая воздух в коричневый цвет, медленно отклонялись вправо, как раз в нужном для нас направлении, то есть от зверя. Теперь мы с большой уверенностью бросились вперед. Вот мы и возле еловой заросли, за которой, как нам казалось, метрах в двухстах, собаки в страшной схватке держали зверя. Решили подобраться поближе. С большой дистанции стрелять опасно, можно поранить собак. Взволнованное сердце неудержимо билось, руки от нервного напряжения ослабли, и только ноги покорно несли нас к развязке. Наконец, мы совсем близко. Задерживаемся передохнуть.
Лай собак, прерывистый злобный рев медведя, треск сучьев — все смешивалось в общий гвалт и разносилось по тайге. Внизу по ключу глухо вторило эхо. Днепровский, пригибаясь к земле, подавшись вперед, выглянул из-за небольшой елочки. Затем осторожно пропустил вперед сошки и ткнул широко расставленными концами в землю. А в это время откуда-то налетел ветерок и от нас перепорхнул на медведя. Мгновенно оборвался лай, и раздался треск. Ни я, ни Прокопий выстрелить не успели. Зверь, почуяв человека, ломая чащу, удирал вниз по ложку к Кизиру. Как обидно!
Всего две-три секунды — и мы рассчитались бы с ним за жизнь Чалки! Сильное напряжение сменилось чувством утомления и полного разочарования. Мы вышли из ельника и направились к маленькой поляне, где Черня и Левка держали зверя. Поднимался холодный ветер, зашумела, закачалась тайга. Черные тучи грозились снегопадом. У поляны мы задержались. Лай чуть слышался и, все дальше удаляясь, терялся в глубине лощины. Вокруг нас все было изломано, помято и обрызгано кровью. Под полузасохшим кедром высилась муравьиная куча.
Отбиваясь от собак, зверь разбросал ее по поляне, и теперь насекомые в панике метались, ища виновника. Мимо бежали облака, меняя на ходу свои мрачные цвета и контуры. Пронесся вихрь, и, будто догоняя его, повалил липкий снег. Мы разыскали след зверя и пустились вдогонку. Лая уже не было слышно. Удирая, медведь отчетливо печатал лапами землю, ломал сучья, выворачивал колодник, а когда на пути попадались высокие завалы, он уже не перепрыгивал через них, а переползал, и тогда собаки, хватая его за зад, тащили обратно, вырывая клочья шерсти. Зверь нигде не задерживался. Запах человека и страх расплаты были настолько сильны, что, не щадя последних сил, он бежал по тайге. А снег повалил хлопьями, покрыл валежник, спрятал следы.
Мы остановились. Идти дальше не имело смысла: не было надежды на то, что погода скоро «передурит». Решили возвращаться в лагерь. Наша легкая одежда промокла, стало холодно. На хребте задержались. Долго прислушивались к ветру, все еще надеясь уловить лай собак, но, кроме треска падающих деревьев да стона старых пихт, ничего не слышали. Так, потеряв надежду отыскать зверя, мы спустились к Кизиру. В лагере никого не застали. На месте костра лежала лишь куча теплой золы, сиротливо торчали колья для палаток.
Следы нашего пребывания были уже упрятаны под снегом. Мы наскоро поели и пошли прорубленной тропой догонять лошадей. Второй Кизирский порог является как бы воротами в Восточный Саян в этой части гор. Добравшись до него, я поднялся на утес. Хотелось последний раз посмотреть на мрачную низину, отнявшую у нас так много сил. Она простиралась на юго-запад, жалкая, брошенная всеми, обросшая густой щетиной погибшего леса. Человеческое воображение бессильно представить более печальный пейзаж, нежели мертвая тайга. За низиной у горизонта синело узкой полоской небо. Почему-то вспомнились близкие друзья, оставшиеся где-то далеко-далеко.
У них и у нас жила одна надежда — встретиться снова. Впереди же от порога лежала сказочная страна — мечта моих многих лет. Вдали виднелись дикие горы, нависшие над холодными потоками, да могучая тайга без границ, без края. Напрасно я всматривался в глубину заснеженных ущелий, пытаясь угадать, что ждет нас там, в суровых складках гор, но человеку не суждено заглянуть и на минуту вперед. Ясно одно, мы шли навстречу событиям, которые нельзя было предугадать или предупредить. Саяны манили к себе неудержимой силой, и мне казалось, что только сегодня мы вступили в их пределы. Вскоре серый свод неба стал рваться, и на лес упали радужные лучи горячего солнца. Мы догнали караван. Лошади шли строго в порядке очередности, который был установлен еще при выходе из Минусинска.
Мы решили приучить животных в походе неизменно знать свое место, следовать только за одним и тем же конем. Это имеет огромное значение при передвижении по тайге. Если лошади табунились, их сейчас же водворяли на свои места. В поисках прохода тропа делала бесконечные зигзаги между корней упавших деревьев. Люди, как муравьи, то расходились по завалам, то, собравшись вместе, общими силами ломали валежник, рубили сучья, раздвигали упавший лес. У лошадей на боках и ногах снова появились кровавые раны от сучьев упавших деревьев. Стволы этих «мертвецов» уже сгнили, но сучья звенели еще от удара, как сталь: они щербили топоры, рвали одежду. Солнце между тем неудержимо быстро скатывалось к горизонту. Оставалось не более двух километров, но ни у кого уже не было сил.
Люди работали усердно: рубили топорами, пилили, ломали валежник, но тропа никак не подвигалась вперед. Пришлось дать команду привязывать на ночь лошадей и выходить на реку, с тем, чтобы завтра, первого мая, утром, дорубить просеку. Расчистив немного валежник для стоянки лошадей, мы привязали их к деревьям и направились на шум реки. Неожиданно слух уловил отдаленный стук топоров. Не было сомнения — это Кирилл Лебедев со своими людьми шел навстречу. И тут же мы увидели буквально ползущего по завалам повара. За плечами у него был увесистый рюкзак с продуктами. Мы дождались его и с жадностью набросились на пищу. Вот я и пришел.
Вы только быстрее управляйтесь, ведь у меня дрожжи на подходе, отлучаться надолго нельзя. Он достал трубку и долго набивал ее табаком. Он решил идти за ним в ночь, а сейчас сюда рубится вам навстречу. Ведь мяса к празднику нет, — вдруг спохватился Алексей. Обед поддержал силы, и мы снова взялись за топоры. В противоположной стороне трещали падающие деревья, все яснее и яснее становился людской говор, и, наконец, показался сам Лебедев. Просеки уже сходились, оставалось только перерубить толстую пихту. Она, как лента на финише, преграждала путь. К ней подошли одновременно с двух сторон Кирилл и Прокопий.
Стоя друг против друга с поднятыми топорами, они улыбались. Лебедев со всего размаху всадил острие топора в твердую древесину и не успел еще вырвать его, как правее, но более звонко, ударил Днепровский. Топоры поочередно взлетали в воздух и, кроша пихту на щепки, вонзались глубже и глубже, пока дерево не разломилось на две части. Покурили, поговорили о Чалке, о медведе и все вместе с лошадьми тронулись к новому лагерю на Таске. Берег был завален грузом. Там же у небольшого огня повар Алексей готовил ужин. Лебедев со своей бригадой уплыл в последний рейс к порогу. Остальные принялись за устройство лагеря. Я пошел на ближайшую возвышенность — взглянуть на окружающую местность.
Наконец настал день, когда не нужно думать, что делать завтра. На юге с возвышенности был хорошо виден заснеженный хребет Крыжина, образующий Кизыро-Казырский водораздел. На западном крае хребет заканчивается мощным гольцом Козя, крутые склоны которого подпирает всхолмленная низина. На востоке же тянулись бесконечные гребни, то курчавые, урезанные стенами мрачных скал, то плосковерхие, как бы приплюснутые. Они не кончались у горизонта, убегали дальше, принимая все более грозные очертания, и там, у истоков Кизира, хребет Крыжина заканчивается скалистым туповерхим пиком Грандиозным. По словам Павла Назаровича, этот голец по высоте господствует над центральной частью Восточного Саяна. К нему и идет наш путь. Выше реки Таска теперь хорошо обозначалась долина Кизира. В полуовале отрогов вырисовывались грозные вершины неизвестных гор.
Там начинался тот заснеженный горизонт, который уходил вправо, тянулся непрерывным хребтом до гольца Козя. На севере видимость заслоняла стена мертвого леса. Хороши были горы в зимнем наряде, величественными казались их вершины на фоне вечернего неба. Северные гребни хребта Крыжина, круто спадающие в долину Кизира, изрезаны глубокими лощинами. По ним-то и протекают те бесчисленные ручейки, что шумом своим пугают даже зверей. Снежную полосу гор снизу опоясывает широкой лентой лес. Еще ниже мертвая тайга, но у самого берега Кизира росли тополя, ели, кустарник, да по прибрежным сопкам изредка попадались на глаза березы. Солнце уже село. Горы, погружаясь в синеватую дымку, теряли контуры.
Горизонт медленно растворялся в густых вечерних сумерках. Внизу шумел Кизир. Небо, освещенное последним отблеском зари, оставалось легким и просторным. Кое-где уже горели звезды. В лагере кипела работа: таскали дрова, ставили палатки, распаковывали груз. Не успел я осмотреться, как из леса выскочили собаки и, поджав виновато хвосты, глядели в нашу сторону. Я окликнул их, Левка и Черня переглянулись, будто спрашивая друг у друга: «Идти или нет?! Но Левка, согнувшись в дугу и семеня ногами, между которыми путался хвост, спрятался за колодник. А Черня, будучи по характеру более ласковым и мягким, упал на спину и, подняв кверху лапы, казалось, говорил: «Братцы, не бейте меня, хоть я и виноват!
По наследству от матери он носил на груди белый галстук. Днепровский сразу заметил на нем следы крови. Умное животное в тоне хозяина уловило прощение. Черня сейчас же встал, но продолжал вопросительно смотреть в лицо Прокопию. Только теперь мы заметили раздутые бока собаки и засаленную морду. Днепровский быстро отстегнул ремень и не успел замахнуться, как Черня снова лежал на спине, приподняв лапы. А Левка, почуяв расправу, вдруг вырвал из-под ног хвост и, закинув его за спину, пустился наутек, но через несколько прыжков остановился. Собака, пряча голову, визжала и ерзала у ног охотника. А ты, — обращаясь к Левке, кричал он, — придешь, я тебе покажу!
Негодный пес! Все-таки доконали медведя, — уже спокойно сказал Прокопий, повернувшись ко мне. Мы понимали, что отучить Левку сдирать сало с убитого зверя было невозможно. Ради этого он готов был насмерть драться с косолапым, лезть на рога лося, сутками гоняться за диким оленем.
Наши вечерние прогулки прекратились. Может быть, она [Олеся] не поняла настоящего значения этих враждебных взглядов, может быть, из гордости пр...
Она запирает дверь на ключ, пр.. Путешественники ехали без всяких пр... Нигде не попадались им деревья, всё та же бесконечная, вольная, пр... Безродного пр... Белая берёза под моим окном пр...
Безродного пр... Белая берёза под моим окном пр... Одним словом, у этого человека наблюдалось неизменное и непр...
Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затруднения, пр.. Дело в том, что ни коту, ни пр... Дела давно прежних дней, пр.. Не пр...
Библиотека
Он наблюдал, как многие жители королевства пытались выйти на дорогу. Большинство людей в конечном итоге либо смотрели на это и уходили, либо прилагали минимальные усилия, прежде чем в конце концов сдаться. Глава первая Амур в нижнем течении. 1) (В)ТЕЧЕНИЕ суток Ольга ждала вестей – (НА)УТРО в дверь постучали. 2) Речевой этикет (В)ЦЕЛОМ явление универсальное, но в ТО(ЖЕ) время каждый народ выработал свою специфическую систему правил речевого поведения. это необходимые условия для становления чело века. Вспомним известную притчу про бабочку. Однажды человек увидел, как через маленькую щель в коконе пытается выбраться бабочка. Бородатые, державшие лошадей, с воплями пустились прочь, стараясь избежать копыт и колес, кто-то покатился в пыли под ноги лошадей, закричал от боли.
Лошадь напрягала все силы стараясь
Лошадь напрягала все силы, стараясь пр... Заяц метнулся, заверещал и, пр... Через несколько часов с пр... Наши вечерние прогулки прекратились. Может быть, она [Олеся] не поняла настоящего значения этих враждебных взглядов, может быть, из гордости пр... Она запирает дверь на ключ, пр.. Путешественники ехали без всяких пр...
Павка, указывая на бант, ответил: — А это что? Сразу видать… На улицу высыпали жители, с любопытством рассматривая входивший в город отряд. Наши приятели стояли у шоссе и тоже смотрели на запыленных, усталых красногвардейцев.
Когда прогромыхало по камням единственное в отряде орудие и проехали повозки с пулеметами, ребята двинулись за партизанами и разошлись по домам лишь после того, как отряд остановился в центре города и стал размещаться по квартирам. Вечером в большой гостиной дома Лещинских, где остановился штаб отряда, за большим с резными ножками столом сидело четверо: трое из комсостава и командир отряда товарищ Булгаков — пожилой, с проседью в волосах. Булгаков, развернув на столе карту губернии, водил по ней ногтем, оттискивая линии, и говорил, обращаясь к сидевшему напротив скуластому, с крепкими зубами: — Ты говоришь, товарищ Ермаченко, что здесь надо будет драться, а я думаю — надо утром отходить. Хорошо бы даже ночью, да люди устали. Наша задача — успеть отойти к Казатину, пока немцы не добрались туда раньше нас. Оказывать сопротивление с нашими силами — это же смешно… Одно орудие и тридцать снарядов, двести штыков и шестьдесят сабель — грозная сила… Немцы идут железной лавиной. Драться мы сможем, только соединившись с другими отходящими красными частями. Ведь мы должны иметь в виду, товарищ, что, кроме немцев, мы имеем по пути много разных контрреволюционных банд. Мое мнение — завтра же утром отходить, взорвав мостик за станцией.
Пока немцы будут его налаживать, пройдет два-три дня. По железной дороге их продвижение будет задержано. Вы как думаете, товарищи? Давайте решим, — обратился он к сидящим за столом. Сидевший наискосок от Булгакова Стружков пожевал Губами, посмотрел на карту, потом на Булгакова и наконец с трудом выдавил застрявшие в горле слова: — Я… под… держиваю Булгакова. Самый молодой, в рабочей блузе, согласился: — Булгаков говорит дело. И только Ермаченко, тот, что днем говорил с ребятами, отрицательно мотнул головой: — На черта же мы тогда отряд собирали? Чтобы отходить перед немцами без драки? По-моему, нам надо здесь с ними стукнуться.
Надоело драпака задавать… Ежели бы на меня, то я дрался бы здесь обязательно. Булгаков неодобрительно посмотрел на него: — Драться надо с толком, Ермаченко. А бросать людей на верный разгром и уничтожение — этого мы не можем делать. Да это и смешно. За нами движется целая дивизия с тяжелой артиллерией, бронемашинами… Не надо ребячиться, товарищ Ермаченко… — И, уже обращаясь к остальным, закончил: — Итак, решено — завтра утром отходим. Здесь — крупный железнодорожный узел, городишко имеет два вокзала. Мы должны позаботиться о том, чтобы на станции работал надежный товарищ, сейчас мы решим, кого из своих оставить здесь для налаживания работы. Намечайте кандидатуры. Во-вторых, он слесарь и монтер — сможет устроиться работать на станции.
С нашим отрядом Федора никто не видел — он приедет лишь ночью. Парень он мозговитый и здесь дело наладит. По-моему, это самый подходящий человек. Булгаков кивнул головой: — Правильно, я с тобой согласен, Ермаченко. Вы, товарищи, не возражаете? Значит, вопрос исчерпан. Мы оставляем Жухраю денег и мандат на работу. Здесь имеется целый склад винтовок — двадцать тысяч штук, оставшихся еще от царской войны. Сложены они в крестьянском сарае и лежат там, забытые всеми.
Мне сообщил об этом крестьянин — хозяин сарая. Хочет избавиться от них… Оставлять немцам этот склад, конечно, нельзя… Я считаю, нужно его сжечь. И сейчас же, чтобы к утру все было готово. Только поджигать-то опасно: сарай стоит на краю города, среди бедняцких дворов. Могут загореться крестьянские постройки. Крепко сбитый, со щетиной давно не бритой бороды, Стружков шевельнулся: — За… за… чем… поджигать? Я д… думаю раз… раздать оружие на… населению. Булгаков быстро повернулся к нему: — Раздать, говоришь? Вот это правильно!
Будет по крайней мере чем почесать бока немцам, когда прижмут до края. Зажимать ведь, как полагается, крепко будут. А когда станет невмоготу, возьмутся ребята за оружие. Стружков правильно сказал: раздать. Хорошо бы даже в деревеньку завести. Мужички припрячут поглубже, а как немцы станут реквизировать подчистую, эти винтовочки-то ой как нужны будут! Булгаков засмеялся: — Да, но ведь немцы прикажут сдать оружие и все его снесут. Ермаченко запротестовал: — Ну, не все снесут. Кто снесет, а кто и оставит.
Булгаков вопросительно обвел глазами сидящих. Когда приедет Жухрай, пусть зайдет ко мне. Я побеседую с ним. А ты, Ермаченко, пойди проверь посты. Оставшись один, Булгаков прошел в соседнюю с гостиной спальню хозяев и, разостлав на матраце шинель, лег. Утром Павка возвращался с электростанции. Уже целый год работал он подручным кочегара. В городке царило необычайное оживление. Это оживление сразу бросилось ему в глаза.
По дороге все чаще и чаще встречались жители, несущие по одной, по две и по три винтовки. Павка заспешил домой, не понимая, в чем дело. Возле усадьбы Лещинского садились на лошадей вчерашние его знакомые. Вбежав в дом, наскоро помывшись и узнав от матери, что Артема еще нет, Павка выскочил и помчался к Сережке Брузжаку, жившему на другом конце города. Сережка был сыном помощника машиниста. Его отец имел собственный маленький домик и такое же маленькое хозяйство. Сережки дома не оказалось. Мать его, полная белолицая женщина, недовольно посмотрела на Павку: — А черт его знает, где он! Сорвался чуть свет, носит его нелегкая.
Оружие, говорит, где-то раздают, так он, наверное, там и есть. Всыпать вам розог надо, сопливым воякам. Распустились уж чересчур. Сладу нет. Два вершка от горшка, а туды же, за оружие. Ты ему, подлецу, скажи: если хоть один патрон в дом принесет, голову оторву. Натащит всякой дряни, а потом отвечай за него. А ты что, тоже туда собрался? Но Павка уже не слушал сварливой Сережкиной мамаши и выкатился на улицу.
По шоссе шел мужчина и нес на каждом плече по винтовке. Павка помчался что есть духу по указанному адресу. Пробежав две улицы, он наткнулся на мальчишку, тащившего тяжелую пехотную винтовку со штыком. Все разобрали. Целую ночь давали, одни ящики пустые лежат. А я вторую несу, — с гордостью закончил мальчишка. Сообщенная новость страшно огорчила Павку. А это мне, — тоном, не допускающим возражения, заявил Павка. Мальчишка, взбешенный грабежом среди белого дня, бросился на Павку, но тот отпрыгнул шаг назад и, выставив вперед штык, крикнул: — Отскочь, а то наколешься!
Мальчишка заплакал с досады и побежал обратно, ругаясь от бессильной злобы. А Павка, удовлетворенный, помчался домой. Перемахнул через забор, вбежал в сарайчик, примостил на балках под крышей добытую винтовку и, радостно посвистывая, вошел в дом. Хороши вечера на Украине летом в таких маленьких городишках-местечках, как Шепетовка, где середина — городок, а окраины — крестьянские. В такие тихие летние вечера вся молодежь на улицах. Дивчата, парубки — все у своих крылечек, в садах, палисадниках, прямо на улице, на сваленных для застройки бревнах, группами, парочками. Смех, песни. Воздух дрожит от густоты и запаха цветов. Глубоко в небе чуть-чуть поблескивают светлячками звезды, и голос слышен далеко-далеко… Любит свою гармонь Павка.
Любовно ставит на колено певучую двухрядку венскую. Пальцы ловкие — клавиши чуть тронут, пробегут, сверху вниз быстро, с перебором. Вздохнут басы, и засыплет гармоника лихую, заливистую… Извивается гармоника, и как тут в пляс не ударишься? Не утерпишь — ноги сами движутся. Жарко дышит гармоника, — хорошо жить на свете! Сегодня вечером было особенно весело. Собралась на бревнах, у дома, где жил Павка, молодежь смешливая, а звонче всех — Галочка, соседка Павкина. Любит дочь каменотеса потанцевать, попеть с ребятами. Голос у нее — альт, грудной, бархатистый.
Побаивается ее Павка. Язычок у нее острый. Садится она рядом с Павкой на бревнах, обнимает его крепко и хохочет: — Эх ты, гармонист удалой! Жаль, не дорос маленько парень, а то бы хороший муженек для меня был. Люблю гармонистов, тает мое сердце перед ними. Краснеет Павка до корней волос, — хорошо, вечером не видно. Отодвигается от баловницы, а та его крепко держит, — не пускает. Ну и женишок, — шутит она. Чувствует Павка плечом ее упругую грудь, и от этого становится как-то тревожно, волнующе, а кругом смех будоражит обычно тихую улицу.
Павка упирается рукой в плечо Галочки и говорит: — Ты мне мешаешь играть, отодвинься. И снова взрыв хохота, поддразнивания, шутки. Вмешивается Маруся: — Павка, сыграй что-нибудь грустное, чтобы за душу брало. Медленно растягиваются меха, пальцы тихо перебирают. Знакомая всем, родная мелодия. Галина первая подхватывает ее. За ней — Маруся и остальные: 3iбралися всi бурлаки до рiдноп хати, тут нам мило, тут нам любо, в журбi заспiвати И уносятся вдаль, к лесу, звонкие молодые голоса, поющие песню. Успеешь домой. Но Павка спешит: — Нет.
Завтра еще поиграем, а сейчас идти надо. Артем зовет, — и бежит через улицу к домику. Открыв дверь в комнатку, видит — за столом сидит Роман, товарищ Артема, и еще третий — незнакомый. Артем кивнул на Павку головой и обратился к незнакомцу: — Вот он самый и есть, братишка мой. Тот протянул Павке узловатую руку. Завтра узнай, не примут ли они на его место знающего человека. Если нужно, то придешь и скажешь. Незнакомец вмешался: — Нет, я дойду с ним вместе. Сам с хозяином и поговорю.
Ведь сегодня станция и не пошла, потому что Станкович заболел. Хозяин два раза прибегал — все искал кого-нибудь заменить, да не нашел. А пускать станцию с одним кочегаром не решился. А монтер тифом заболел. Павка встретился с серыми спокойными глазами незнакомца, внимательно изучавшими его. Твердый, немигающий взгляд несколько смутил Павку. Серый пиджак, застегнутый сверху донизу, на широкой, крепкой спине был сильно натянут — видно, хозяину он был тесен. Плечи с головой соединяла крепкая воловья шея, и весь он был налит силой, как старый коренастый дуб. Прощаясь, Артем проговорил: — Пока, всего хорошего, Жухрай.
Завтра пойдешь с братишкой и уладишь все дело. Немцы вошли в город через три дня после ухода отряда. Об их прибытии сообщил гудок паровоза на станции, осиротевшей за последние дни. По городу разнеслась весть: — Немцы идут. И город закопошился, как раздраженный муравейник, хотя давно все знали, что немцы должны прийти. Но в это как-то слабо верили. И вот эти страшные немцы не где-то идут, а уже здесь, в городе. Все жители прилипли к заборам, калиткам. На улицу выходить боялись.
А немцы шли цепочкой по обеим сторонам, оставляя шоссе свободным, в темно-зеленых мундирах, с винтовками наперевес. На винтовках — широкие, как ножи, штыки. На головах — тяжелые стальные шлемы. За спинами — громадные ранцы. И шли они от станции к городу беспрерывной лентой, шли настороженно, готовые каждую минуту к отпору, хотя отпора давать им никто и не собирался. Впереди шагали два офицера с маузерами в руках. Посредине шоссе — гетманский старшина, переводчик, в синем украинском жупане и папахе. Собрались немцы в каре на площади в центре города. Забили в барабан.
Собралась небольшая толпа осмелевших обывателей. Гетманец в жупане вылез на крыльцо аптеки и громко прочитал приказ коменданта майора Корфа. За неисполнение настоящего приказа — расстрел. Комендант города майор Корф». В доме, где раньше находилась городская управа, а после революции помещался Совет рабочих депутатов, разместилась немецкая комендатура. У крыльца дома стоял часовой, уже не в стальном шлеме, а в парадной каске, с огромным императорским орлом. Тут же, во дворе, было складочное место для сносимого оружия. Целый день напуганный угрозой расстрела обыватель сносил оружие. Взрослые не показывались.
Оружие несли молодежь и мальчуганы. Немцы никого не задерживали. Те, кто не хотел нести, ночью выбрасывали оружие прямо на шоссе, и утром немецкий патруль собирал его, складывал на военную повозку и увозил в комендатуру. В первом часу дня, когда вышел срок сдачи оружия, немецкие солдаты подсчитывали свои трофеи. Всего сданных винтовок было четырнадцать тысяч штук. Итак, шесть тысяч винтовок немцы обратно не получили. Повальные обыски, произведенные ими, дали очень незначительные результаты. На рассвете следующего дня за городом, у старого еврейского кладбища, были расстреляны двое рабочих-железнодорожников, у которых при обыске были найдены спрятанные винтовки. Артем, выслушав приказ, поспешил домой.
Во дворе он встретил Павку, взял его за плечи и тихо, но настойчиво спросил: — Ты что-нибудь принес домой со склада? Павка собирался умолчать о винтовке, но врать брату не хотелось, и все рассказал. Пошли к сараю вместе. Артем достал заложенную за балки винтовку, вынул из нее затвор, снял штык и, взяв винтовку за дуло, размахнулся и со всей силой ударил о столб забора. Приклад разлетелся. Остатки винтовки были выброшены далеко в пустырь за садиком. Штык и затвор Артем бросил в уборную. Проделав все это, Артем повернулся к брату: — Ты уже не маленький, Павка, понимаешь, что с оружием играть незачем. Я тебе всерьез говорю — ничего в дом не носи.
Ты знаешь, за это жизнью можно теперь поплатиться. Смотри не обманывай меня, а то принесешь, найдут, меня же первого и расстреляют. Тебя-то, сморкача, трогать не будут. Времена теперь собачьи, понимаешь? Павка обещал ничего не носить. Когда шли оба через двор в дом, у ворот Лещинских остановилась коляска. Из нее выходили адвокат с женой и их дети — Нелли и Виктор. Весь день Павка грустил о винтовке. В это время его приятель Сережка трудился изо всех сил в старом заброшенном сарае, разгребая лопатой землю у стены.
Наконец яма была готова. Сережка сложил в нее замотанные в тряпки три новенькие винтовки, добытые им при раздаче. Отдавать их немцам он не собирался — не для того мучился целую ночь, чтобы расстаться со своей добычей. Засыпав яму землей, он плотно утрамбовал ее, натащил на выровненное место кучу мусора и старого хлама. Критически осмотрев результаты своего труда и найдя их удовлетворительными, снял с головы фуражку и вытер со лба пот. А если найдут, то чей сарай — неизвестно». Павка незаметно сблизился с суровым монтером, который уже месяц как работал на электростанции. Жухрай показывал подручному кочегара устройство динамо и приучал его к работе. Смышленый мальчишка понравился матросу.
Жухрай частенько приходил к Артему по свободным дням. Рассудительный и серьезный матрос терпеливо выслушивал все рассказы о житье-бытье, особенно когда мать жаловалась на проказы Павки. Он умел так успокаивающе подействовать на Марию Яковлевну, что та забывала свои невзгоды и становилась бодрее. Как-то раз Жухрай остановил Павку во дворе электростанции, среди сложенных штабелей дров, и, улыбнувшись, спросил: — Мать рассказывает, ты драться любишь. Павка, не зная, смеется над ним Жухрай или говорит серьезно, ответил: — Я зря не дерусь, всегда по справедливости. Жухрай неожиданно предложил: — Хочешь, научу тебя драться по-настоящему? Павка удивленно на него посмотрел: — Как так — по-настоящему? И Павка прослушал первую короткую лекцию по английскому боксу. Нелегко досталась Павке эта наука, но усвоил он ее прекрасно.
Не раз летел он кубарем, сбитый с ног ударом кулака Жухрая, но учеником оказался прилежным и терпеливым. В один из жарких дней Павка, придя от Климки, послонявшись по комнате и не найдя себе работы, решил забраться на любимое местечко — на крышу сторожки, стоявшей в углу сада, за домом. Он прошел через двор, вошел в садик и, дойдя до дощатого сарая, по выступам забрался на крышу. Пробравшись сквозь густые ветви вишен, склонившихся над сараем, он выбрался на середину крыши и прилег на солнышке. Одной стороной сторожка выходила в сад Лещинских, и если добраться до края, виден весь сад и одна сторона дома. Павка высунул голову над выступом и увидел часть двора со стоявшей там коляской. Видно было, как денщик немецкого лейтенанта, поместившегося у Лещинских на квартире, чистил щеткой вещи своего начальника. Павка не раз видел лейтенанта у ворот усадьбы. Лейтенант был приземистый, краснощекий, с маленькими подстриженными усиками, в пенсне и фуражке с лакированным козырьком.
Знал Павка, что лейтенант помещается в боковой комнате, окно которой выходило в сад и было видно с крыши. Сейчас лейтенант сидел за столом и что-то писал, потом взял написанное и вышел. Передав письмо денщику, он пошел по дорожке сада к калитке, выходящей на улицу. У витой беседки лейтенант остановился — видно, с кем-то говорил. Из беседки вышла Нелли Лещинская. Взяв ее под руку, лейтенант пошел с ней к калитке, и оба вышли на улицу. Все это наблюдал Павка. Он уже собирался заснуть, когда увидел, что в комнату лейтенанта вошел денщик, повесил на вешалку мундир, открыл окно в сад и, убрав комнату, вышел, прикрыв за собой дверь. Тотчас же Давка увидел его у конюшни, где стояли лошади.
В открытое окно Павке была хорошо видна вся комната. На столе лежали какие-то ремни и еще что-то блестящее. Подталкиваемый нестерпимым зудом любопытства, Павка тихо перелез с крыши на ствол черешни и спустился в сад Лещинских. Согнувшись, в несколько скачков он добежал до раскрытого окна и заглянул в комнату. На столе лежали пояс с портупеей и кобура с прекрасным двенадцатизарядным «манлихером». У Павки захватило дух. Несколько секунд в нем происходила борьба, но, захлестнутый отчаянной дерзостью, он перегнулся, схватил кобуру и, вытащив из нее новый вороненый револьвер, спрыгнул в сад. Оглянувшись по сторонам, осторожно сунул револьвер в карман и бросился через сад к черешне. Вскарабкавшись быстро, по-обезьяньи, на крышу, Павка оглянулся назад.
Денщик мирно разговаривал с конюхом. В саду было тихо… Он сполз с сарая и помчался домой. Мать возилась на кухне, приготовляя обед, и не обратила на Павку внимания. Схватив лежавшую за сундуком тряпку, Павка сунул ее в карман, незаметно выскользнул в дверь, пробежал через сад, перелез через забор и выбрался на дорогу, ведущую к лесу. Придерживая рукой тяжело бивший по ноге револьвер, что есть мочи помчался к старому, завалившемуся кирпичному заводу.
Близкий огонек на пару мгновений осветил его лицо, обмотанное какими-то лохмотьями. Взгляду Хиннегана открылась грязная, изможденная и покрытая шрамами отвратительная рожа, со злыми маленькими глазками, смотревшими прямо на них цепким изучающим взглядом. Генри, не ожидавший встретить в такой поздний час никого, даже сбился с шага и запаниковал, не зная чего ожидать. К счастью, он тут же вспомнил про подарок Виллейна и, резко высвободив правую руку, неуклюже достал из-под сюртука револьвер. Да полно вам, Генри! Посмотрите на них! Что они делают тут заполночь? И правда, копошившиеся фигуры действительно будто бы замерли, прислушиваясь. Копаются в отходах, которые попадают на берег из реки и сточных канав, отыскивают в них всякое тряпье, обломки досок, уголь и прочее. Все это имеет цену. Ничтожную, правда, но для этих несчастных и несколько пенни - спасение от голодной смерти! Полиция в приличных районах их всегда гоняет, дабы не нарушали своим видом покой добропорядочных граждан! А работают они обычно сразу после смывающего в стоки всякий мусор дождя, иначе конкуренты опередят. Если дождь прошел вечером, значит, работать приходится ночью! Вы, Генри, слишком много времени, видимо, проводите за книгами, если не знаете таких подробностей о городе, в котором живете! Никогда не интересовался жизнью нищих, а Господь Бог уберег меня самого от подобного существования! Ее же наблюдательность он приписал свежести взгляда недавно приехавшей в Метрополию провинциалки. В патриархальной Польше, наверное, такого нет, все при деле. А теперь спрячьте револьвер, пока вы случайно не прострелили ногу мне или себе! Я оценила вашу заботу! Ни разу ничего не случалось! Думаю, эти несчастные боятся любых осложнений. Но никогда нельзя быть полностью уверенной, поэтому на крайний случай у меня есть это! Девушка молниеносным движением извлекла из висевшей у нее на поясе сумочки некий продолговатый предмет, тускло блеснувший темно-желтой полированной поверхностью. Молодой человек с несказанным удивлением узнал в нем небольшой двуствольный пистолет. Кэтрин, продемонстрировав пораженному спутнику оружие и крайне довольная произведенным эффектом, так же молниеносно спрятала его обратно. Прекрасно подходит для самозащиты. Пусть он и не такой современный, как ваш шестиствольный револьвер! Кстати, где вы такой достали? Не припомню, чтобы видела раньше подобную модель! Впрочем, для дяди умение стрелять было жизненно необходимо! А сейчас он нанимается в охрану к сборщикам податей. Они ездят по окрестным крестьянским общинам, собирая положенный налог продуктами. Ни одна такая поездка не обходилась без эксцессов! Там же крестьяне, в основном, галицийцы. Дикий и вечно чем-то недовольный народишко! Постоянно бунтуют, то против польского владычества, то вообще просто так, без повода. Ничего не помогает! Никогда особо не интересовался делами окраин католического мира и, кажется, зря! Поверьте, жизнь в Польше, да еще и в провинциальном городишке, скучна до невозможности! Не говоря уже об отсутствии каких-либо перспектив... Кстати, мы пришли. Вон, видите там, на углу, длинный дом? Мне туда. Думаю, вам незачем подходить ближе, хоть в мою комнатку вход и с отдельного крыльца, но вдруг хозяйка не спит? Еще появятся ненужные вопросы... Начало мая 1896 года, Оксфордский университет. Следующий вечер Генри ожидал с не меньшим нетерпением, чем предыдущий. А, возможно, даже с большим. К чисто научному интересу добавилось и неожиданное для него самого желание вновь встретиться с Кэтрин. Вчерашняя ночная прогулка сильно взволновала молодого человека. Он чувствовал, что девушка с необычной судьбой серьезно его заинтересовала. И очень бы хотел углубить их знакомство, осторожно надеясь, что и мисс Даффи также будет не против. Однако в долгожданный час, когда исследователь вновь забарабанил в заветную дверь условным стуком, юная библиотекарь встретила его на удивление сухо, как будто не было вчерашней романтической прогулки и доверительной беседы. Кратко поздоровавшись, провела его в импровизированный "кабинет", дождалась вскрытия тайника, после чего удалилась в свою каморку, пожелав успешной работы. Генри был несколько обескуражен таким поведением, однако мысли по поводу развития отношений с Кэт моментально вылетели у него из головы, лишь стоило ему вновь прогрузиться в чтение... Отношение к железу впервые было формализовано с появлением канонического монотеизма. Первое упоминание об этом встречается в Ветхом Завете, в книге "Исход". Как известно, Моисей, спустившись с горы Синай, проклял поклонившихся Золотому Тельцу и использовавших железные инструменты и оружие. Многие теологи и исследователи задавались вопросом: какую связь усмотрел пророк между поклонением Тельцу и железом? Что же вынудило Моисея приравнять их? Очевидно, что причины лежат в необходимости выкорчевывания из сознания народных масс евреев, выведенных из плена, всего египетского. Египетского многобожия, египетских обычаев и традиций. Эта борьба за верховенство Единого Бога в среде пошедшего за ним народа вынудила Моисея отказаться от всего символизирующего прежние порядки. В частности, железное оружие, ввиду своей дороговизны и малого распространения, имелось на вооружении в основном только у регулярной армии фараона, преследовавшей еврейских беженцев. Бывшие рабы же могли позволить себе в лучшем случае только бронзовое оружие и инструменты. В этом свете становятся понятны мотивы Моисея, приказавшего уничтожить трофейные мечи вместе с теми, кто посмел их носить. Запрет на "египетское" железо прекрасно наложился на древние семитские суеверия, о которых мы упоминали в предыдущей главе. У этих народов неожиданные запреты вообще встречались часто. Например, в этом же ряду лежат отказ от поедания свинины — самого доступного мясного животного, а также морских гадов, или известный среди мусульман запрет на алкоголь. Поэтому вряд ли в народной среде приказ Моисея вызвал удивление или массовое неприятие. Скорее наоборот, отказ от использования этого металла воспринимался как возврат к старинным, "доегипетским" ценностям и традициям. Возникает вопрос: не привел ли отказ от железа к заведомому ослаблению будущего еврейского государства, и не опасались ли подобного ущерба вожди народа? Однозначного ответа тут дать нельзя, однако можно предположить, на основании имеющихся у нас данных, что на момент Синайского Откровения распространение железа на Ближнем Востоке было минимальным, а свойства изготовленных из него предметов почти не превосходили таковые у соответствующих бронзовых изделий. Поэтому отказ от железа практически не снижал конкурентоспособности племени и не мог послужить причиной недовольства старейшин. Что же касается более поздних времен, то, рассматривая историческую ретроспективу, создается впечатление, что расположенное на пересечении древних торговых путей и в точке соприкосновения интересов крупных империй маленькое еврейское государство было обречено на потерю суверенитета, независимо от использования или неиспользования им железа. Рано или поздно это должно было случиться, и упомянутое ограничение в исторических масштабах не могло сыграть никакой роли. Стоит подчеркнуть, что, кроме территорий древнего израильского царства, отрицание железа нигде более на Древнем Востоке не зафиксировано вплоть до пришествия Христа, и даже еще долго после него. Впрочем, как и распространение монотеизма вообще. Вавилон, Ассирия, Персия и другие возникавшие и распадавшиеся языческие империи античности обошлись без этого запрета. Греки, разгромившие под предводительством Александра Македонского персидское государство, лишь удивлялись странным традициям иудеев, а римляне вообще мало интересовались обычаями покоренных народов. Так что до первого века нашей эры даже затруднительно вообще найти упоминания об этом явлении, по-прежнему, кроме небольшой по численности иудейской общины, распространенном лишь среди кочевых народов аравийского полуострова. Распятие Христа дало новый толчок распространению по миру редкой традиции. Неверно понятый последователями феномен съеденных ржавчиной, сразу после его земной кончины, гвоздей, которыми был прибит Иисус, объясняется тем, что все апостолы принадлежали к числу выходцев из иудеев. Вследствие чего, как трактует это в своих работах досточтимый сэр Ньютон, и перенесли традиционное для их общины отношение к железу на объяснение случившегося чуда. Мы же можем только дополнить данную трактовку соображениями о проведенной иудеями - последователями Христа параллели между вооруженными железным оружием римскими солдатами, распявшими Спасителя, и египетскими воинами из книги "Исход". Именно с римскими язычниками раннее христианство, практически сплошь состоявшее из иудеев, и вело основную борьбу в первые века после Пришествия, так что ничего удивительного в проведении подобной параллели нет. Единственная разница - первохристиане, в отличие от традиционных иудеев, считали богопротивным не само железо, а лишь образующуюся на нем ржавчину. И только после откровения, посетившего отцов нашей секты, стало очевидным, что они ошибались, приняв Божье знамение за сатанинское... История вопроса, практически не освещаемая в разрешенной католической литературе, крайне заинтересовала его. Однако, после оценки количества прочитанных страниц, у Хиннегана стало закрадываться опасение, что покойный автор не успел продвинуться в своей работе намного дальше вводной части. А ведь самое главное с точки зрения полученного задания, а не праздного интереса исследователя, должно было содержаться как раз после оной! Впрочем, крупицы нужных сведений он извлекает и из этого, в запасе же есть еще и лабораторный дневник... Лишь с утверждением христианства в качестве государственной религии римской империи можно говорить о начале значимого влияния запрета на железо. Тем не менее, вплоть до гибели Западной Римской империи, значительная часть ее населения, особенно варвары-наемники, составлявшие основу римской армии, не соблюдала данный запрет. Несмотря на усилия императоров и новообразованной церковной иерархии, железо продолжало активно использоваться населением, особенно на окраинах империи. Вместе с тем, надо отметить, что данное положение в те времена не имело столь категорического толкования, каковое приобрело в будущие века. В Темные века, одновременно с потерей христианством государственного статуса в Европе, естественно, потерял распространенность и запрет на железо. Однако уже вскоре влияние католической церкви вновь усилилось в большинстве стран континента и даже приобрело значительно более суровые рамки, нежели в римские времена - ведь Ватикану требовалось закрепить свое пошатнувшееся влияние. Эти меры коснулись и использования железа. Церковные иерархи настоятельно требовали полностью исключить данный металл из хозяйственной деятельности, и новоиспеченным христианским монархам пришлось пойти на этот шаг. Особого влияния на мощь их государств это оказать не могло, так как есть все основания полагать, что развитые технологии обработки железа, известные в поздней римской империи, после ее гибели оказались утеряны и данный металл в жизни первых варварских королевств не играл такой важной роли, как ранее. Объемы его добычи, качество и номенклатура изделий сократились в разы по сравнению с Римом. Таким образом, на протяжении последней тысячи лет, на территории Европы железо было полностью забыто. Низкий уровень технологий Средневековья и малый объем кустарного, большей частью, производства позволял легко обходиться бронзой. Качество изделий из нее неуклонно повышалось, составляя неплохую конкуренцию железным изделиям, появлявшимся у народов на границах христианского мира. Серьезным вызовом данной традиции могло бы стать массированное внешнее вторжение вооруженных железным оружием завоевателей, однако такового не состоялось. К счастью для средневековых европейцев, Магомет, закладывая основы ислама, полностью принял положения двух других авраамических религий в отношении железа, основываясь на историческом неприятии и слабом распространении этого металла среди кочевников аравийского полуострова. Таким образом, арабы, ко времени своей экспансии, были также вооружены лишь бронзовым оружием, что ограничило их успехи, в основном, Северной Африкой. Монгольское вторжение, состоявшееся в 13-м веке, потенциально имело шанс продемонстрировать преимущество железа. Однако на практике монгольское войско представляло собой скопище весьма слабо вооруженных воинов, выигрывавшее сражения лишь благодаря прогрессивной тактике, суровой дисциплине и численному превосходству. Тот факт, что они, в числе прочего, использовали и железное оружие, не имел решающего значения. К тому же монголы, как и многие покоренные ими народы, очень быстро, по историческим меркам, приняли ислам и христианство, сняв, таким образом, потенциальную проблему для европейцев. А некоторое количество христиан имелось в их рядах уже во время самого вторжения. Лишь с приходом эпохи промышленной революции стал ощущаться недостаток металла. Объем добычи и импорта меди и олова начал отставать от темпов роста потребления, а особенно усилившаяся к тому времени реакционная Святая Инквизиция, закалившаяся в победоносной борьбе с так называемыми "ересями Возрождения", исключала возврат к использованию железа. В этих условиях на доминирующие позиции в Европе выдвинулась Британия, как обладающая основными запасами олова на континенте, впоследствии взявшая под контроль и торговые пути в Китай - второй по значимости источник этого дефицитного металла. Неудивительно, что именно Британская империя стала центром, сосредоточившем в себе большую часть европейской промышленности, науки и культуры. Все остальные регионы цивилизованного мира - как подконтрольные Лондону европейские страны, так и колонии на других континентах, оказались в отстающих, что еще значительней усилило их зависимость от Империи... На этот раз девушка даже не пыталась отговорить его сопровождать ее до дома. Наоборот, как только они вышли за дверь библиотеки, взяла его за локоть, как будто это само собой подразумевалось. Генри, естественно, не возражал. И беседа их сегодня почти не прерывалась неловкими паузами, протекая непринужденно и легко. Ранее Хиннеган, общаясь с представительницами прекрасного пола, никогда не знал, о чем с ними говорить. Обычные, светские темы бесед его совершенно не интересовали, а научные темы не интересовали дам. Сейчас же все было иначе, его собеседница, к огромному удивлению Генри, оказалась в курсе основных тем, обсуждаемых в последнее время в научных журналах. Заодно выяснилось, что Кэт весьма начитанна и владеет пятью языками. Да и жалование наверняка несравнимое... Вы не представляете, настолько нечего делать в провинциальном польском поместье! Вы бы, Генри, там от скуки наверняка выучили не пять, а все пятьдесят языков! Я знаю лично только одного человека, владеющего большим количеством наречий, чем вы, но ему за пятьдесят, и он лысый скучный книжный червь с факультета мертвых языков! На английском говорили мои родители, сказки на хинди рассказывала моя индийская няня в Бомбее, не выучить польский, живя в Польше, также было бы странно, согласитесь! Добавить к ним французский и латынь уже не так сложно, благо, библиотека в доме тетки была весьма достойная и журналы, в разумных количествах, она также позволяла выписывать из столицы. Зато мои знания дали сэру Ллойду формальный повод устроить меня на работу в университетскую библиотеку! Возможно, впоследствии меня кто-нибудь рекомендует и в одну из упомянутых вами компаний, просто так туда не возьмут... Этим вечером Генри вообще не обратил внимания на копошащихся на прежнем месте у берега реки "мусорщиков". Ни по пути к дому девушки, увлеченный беседой, ни на обратной дороге, поглощенный мыслями о своей, оказавшейся настолько интересной "сотруднице". Середина мая 1896 года, Оксфордский университет Говорят, влюбленность чрезвычайно мешает плодотворной научной деятельности. Однако мощный душевный подъем, охвативший Генри в последние дни, выражался, наоборот, в необычно повышенной, учитывая постоянный недосып, трудоспособности. Бурная симуляция рутинной научной деятельности с утра в лаборатории, тщательное изучение документов из тайника вечером и, как ежедневная награда за труды - ночная прогулка с Кэт. С каждым разом прогулка продолжалась все дольше и дольше, а темы разговоров становились все откровеннее и откровеннее. Ученый уже давно признался себе в том, что совершенно очарован этой девушкой, однако представления не имел, как сообщить ей об этом. Соответствующего опыта у него не оказалось, несмотря на двадцатипятилетний возраст, а Кэтрин пока помогать не спешила, что сильно удручало ее новоявленного воздыхателя. Но сейчас мысли доктора Хиннегана были заняты совсем другим. За прошедшие почти две недели с начала исследования он получил ответы на поставленные вопросы. Ответы неполные и не всегда достоверные, но для составления обзорного отчета, заказанного королем, вполне достаточные. Черновик диссертации покойного Роберта Паркса, явившийся основным источником информации, как и боялся Генри, обрывался почти сразу после вступительной части. Слава Создателю, она оказалась весьма обширной и содержащей достаточно подробные описания технологий и устройств, использовавшихся в Бомбейском анклаве для обработки железа. Ее страницы пестрели ссылками на другие научные труды еретического университета, и Хиннеган, наталкиваясь на них, каждый раз горько сокрушался по поводу недоступности столь подробных материалов. Хотя, наверняка многие из этих книг попали к маньчжурам и сейчас, видимо, используются их учеными и инженерами. Осознание данного факта лишь усиливало разочарование исследователя. Еще ждала своей очереди лабораторная тетрадь. Генри бегло просмотрел ее и был вынужден констатировать, что изучение рабочего журнала покойного ученого потребует значительно больших усилий, чем чтение его же диссертации. Записи в журнале были сделаны ужасным, нечитаемым почерком, шли как попало, иногда даже поперек заляпанного кляксами и испещренного непонятными рисунками листа, не говоря уже о каком-то внятном структурировании. Кое-где, чтобы разобрать пару предложений, требовался час на побуквенное сравнение с более четкими образцами почерка доктора Паркса. А самое главное - у Хиннегана сложилось впечатление, что это, все же, не настоящий лабораторный журнал, а тетрадь для заметок, которым не место в научном документе. Например, уже на первой же странице красовалась криво выведенная надпись: "Не забыть расплатиться за поставку провизии для строящих новую лабораторную печь рабочих". Какое отношение это имело к постановке эксперимента? Тем не менее, Генри повременил бы с отчетом еще пару недель. Вдруг в этих каракулях все же обнаружится нечто значимое? Однако Виллейн, почти не докучавший своим вниманием все это время но постоянно "случайно" обнаруживавшийся неподалеку от мест пребывания своего подопечного , на вчерашней конфиденциальной встрече категорически не рекомендовал затягивать с передачей предварительного отчета. Дополнить, мол, никогда не поздно, а вот передать найденную информацию не всегда. Бывали случаи... Так что придется писать, не откладывая на потом... Может, выйдем сегодня пораньше, чтобы нас по пути не смыло в Темзу? Хватит работать с утра до вечера! На улице их ждало полностью затянутое облаками небо, уже лениво ронявшее на улочки города первые тяжелые капли. Порывистый холодный ветер, непривычно сильный для славившегося мягкой погодой Оксфорда, отнюдь не прибавлял комфорта запозднившимся пешеходам. Несмотря на то, что они вышли сегодня на час раньше обычного, улицы были совершенно пусты - все попрятались по домам от непогоды. В воздухе явственно ощущался нехарактерный для середины мая запах дыма от растопленных каминов - похолодало весьма заметно. Ученый как в воду глядел! Молодые люди добрались почти до моста через Темзу и уже практически поверили, что успели избежать ливня, как совсем рядом с ними ударила молния, сопровождаемая чудовищным громом, и в небе как будто открыли кран. За считанные минуты брюки и даже рукава плотного сюртука Генри потяжелели, напитавшись дождевой водой, а холодные мерзкие струйки стали затекать по шее под сюртук и рубашку. Как ни пытались ускорить шаг, к моменту, когда они добрались до дома Кэт, Хиннеган действительно промок насквозь. Идемте ко мне, напою вас горячим чаем! А если нас кто-нибудь заметит? Да тут не видно ни зги! Я же обещала сэру Ллойду проследить за вами! Обещания надо выполнять! Идемте уже, у меня ноги тоже все давно мокрые! Они, пытаясь, все же, производить поменьше шума, добежали до долгожданного крыльца, открыли дверь и заскочили в дом. Там царила такая же тьма, как и снаружи, и почти такой же холод. А сейчас пока еще справимся с камином... Наедине с приличной девушкой в абсолютно пустом доме он еще никогда не оставался! Жертвы неожиданно сильной грозы прошли через маленький коридорчик и оказались в комнатке. Камин удалось разжечь довольно быстро, причем Кэт справилась сама, несмотря на неуклюжие попытки Хиннегана чем-то помочь. Ярко запылавшие сосновые поленья помогли единственной лампе в освещении комнаты. Да вы, небось, половину жалования зимой на отопление тратите! А газ? Недостаточно состоятельный район. Так, Генри, с вас сейчас стечет столько воды, что нас затопит! Давайте, раздевайтесь! Да не стесняйтесь вы, я отвернусь! Хиннеган, сгорая от стыда, выполнил, тем не менее, распоряжение хозяйки дома, так как другого выхода все равно не имелось — верхняя одежда была мокрая насквозь. Да и состояние нижней было ничем не лучше, от подштанников также пришлось избавиться, оставшись в одной рубашке. Генри торопливо завернулся в одеяло, пока Кэт, отвернувшись, как и обещала, колдовала с чем-то у камина. Гроза, по-моему, и не думает заканчиваться! Она протянула Хиннегану кружку с горячим вином. Тот благодарно улыбнулся и с удовольствием в несколько больших глотков выпил поданный столь вовремя напиток. И почти сразу же дрожь во всем теле, вызванная переохлаждением, уступила место разлившемуся по конечностям теплу. А почему вы не пьете? Пожалуй, тоже надо снять верхнюю одежду! Послышался шорох снимаемого платья, немедленно вызвавший в голове у молодого человека волну непристойных фантазий, которые он изо всех сил пытался отогнать. Получалось плохо, слишком уж отчетливо натренированное воображение ученого рисовало ему то, что происходило сейчас за спиной. Не веря своим ушам, он обернулся. Кэт стояла вплотную к нему, в одной короткой нижней рубашке, с почти обнаженными плечами и глубоким вырезом, в котором прекрасно просматривались полные аппетитные груди. У него сперло дыхание. Нельзя сказать, что в свои двадцать пять лет у него совсем не имелось опыта интимных отношений. Еще в годы учебы друзья дважды затаскивали его в известное всем студентам Оксфорда заведение мамаши Вивьен, француженки, основавшей "веселый дом" по типу парижских в холодной чопорной Англии. Но в первое посещение Хиннеган был настолько шокирован видом и поведением сотрудниц данного заведения, что у него ничего не вышло, несмотря на все старания "мадмуазель". Второй же раз он туда попал после дружеской посиделки по поводу окончания учебы, сопровождавшейся распитием шотландского виски, поэтому само посещение помнил смутно. Зато отчетливо помнил глубокое отвращение, испытанное утром следующего дня и судорожные поиски следов "постыдных" болезней, которыми в приличном обществе часто стращали любителей подобных развлечений. К счастью, обошлось… - Мне, видимо, так и суждено тут замерзнуть! Прикосновение круглого пухлого бедра девушки, на удивление теплого даже сквозь тонкую ткань нижней рубашки, окончательно расстроило все его попытки привести мысли в порядок. Почувствовав на своем лице совсем близкое дыхание, он впился в ее губы страстным поцелуем. Кэт тут же обвила его шею руками, прижавшись еще теснее. И то не факт! Смелее, смелее будьте, господин исследователь! Пока Хиннеган, остолбенев, переваривал полученную информацию, одеяло выпало у него из рук. Кэт, еще раз хихикнув, потащила его, вместе с одеялом, в сторону кровати… …Человек, зябко кутавшийся в длинный, до пят, темный кожаный плащ с шерстяной подбивкой, еще долго стоял под ближайшим к дому, в котором скрылась молодая парочка, деревом. В какой-то момент, он, присев, достал часы и в недолгом свете с большим трудом зажженной под плащом спички, разглядел часовую стрелку, приближавшуюся в цифре "два". Поняв, видимо, что до утра из дому уже никто не выйдет, он, кряхтя, растворился в темноте… Конец мая 1896 года, Оксфорд Джеймс извлек из внутреннего кармана сюртука массивные часы в латунной оправе и, прищурившись, сверил их показания со станционными, висящими над входом на ажурном деревянном кронштейне. Манчестерский поезд изволит опаздывать? Надеюсь, просто обычное опоздание! Я вижу вдалеке паровозный дым! И точно! Буквально через пару секунд до всех присутствующих донесся слабый еще, из-за расстояния, гудок паровоза, сообщавшего о своем приближении к станции. А еще через минуту к перрону, попыхивая клубами черного дыма, медленно подкатил и сам состав, со скрипом притормаживая на блестящих после недавнего дождика медных лентах, набитых на прямоугольные деревянные рельсы. Гордо выставив вперед, подобно огромному круглому животу, выпирающему у упитанного лорда, начищенный бронзовый цилиндр паровой машины, густо покрытый головками заклепок на торцах и разнообразными следами многочисленных ремонтов, он поравнялся с Виллейном и его спутником. И тут сам похожий на паровоз, благодаря дымящей трубке в зубах, толстый машинист, восседавший в почерневшей от сажи деревянной кабине, дернул за рычаг, спуская лишнее давление. Струя перегретого пара, вырвавшаяся с жутким свистом из регуляторного клапана, заставила спутников отшатнуться, причем Виллейн, судя по движению губ, прокомментировал своевременность действия машиниста с помощью отборных армейских выражений, оставшихся, однако, неизвестными полуоглохшему Генри. Пока уши молодого ученого прочищались от "ваты", вызванной мощным свистком, паровоз, украшенный тянущимся во всю длину парового котла названием фирмы-производителя, составленного из букв с таким количеством декоративных завитушек, что прочитать его было сложнее, чем записи из лабораторного журнала покойного Паркса, проехал вперед и остановился. Они разместились на удобной мягкой лавочке, в отгороженном перегородками от остального вагона полукупе, как и следовало пассажирам первого класса. Паровоз дал гудок, и состав, включавший десять вагонов, медленно тронулся, постукивая колесами все чаще и чаще. Однако разгон продолжался недолго, скорость стабилизировалась, а здания из красного кирпича за окном начали медленно сменяться пасторальными пейзажами Южной Англии. Поезд идет три часа в каждую сторону, если без задержек. Сколько же придется ждать во дворце, я не знаю. Очень может быть, что сегодня мы обратно вообще не поедем! Как вы вообще.. Впрочем, если бы эта связь угрожала бы исполнению вашей миссии, я бы ее пресек. А так — на здоровье! Кстати, мне кажется, вы сделали неплохой выбор! Мисс Даффи вполне вам подходит! Три часа тащиться со скоростью двадцать миль в час! Уму непостижимо! Это называется прогресс? Да я на лошади вдвое быстрее доберусь! Тут проблема совершенно не техническая! Банальная экономия металла! Так вот, чуть переделанный серийный паровоз смог разогнаться на ней до скорости в пятьдесят миль в час! Вот это дело!
Уходи, если ты боишься. Я знаю, что это опасно, и останусь здесь с тобой. Она села на снег подле Коли. Она смотрела на него с нежностью, которую больше не хотела скрывать. И лицо ее выражало тревогу. Он опустил голову. Ведь он не знает, где я. Она отвела глаза от Коли и в раздумье поглядела на Тигра, крупной дрожью дрожавшего на летучем снегу, потом вскочила на ноги, более веселая, чем прежде. Небо сползало с гор, расстилаясь, как дым, по ущельям. И черная даль была близка, стояла за скалами рядом. А все же самый страшный ветер еще не вышел из-за песчаной косы, где были разбросаны камни. И снег еще не падал сверху. Буран надвигался медленно. Я пригоню их сюда. Мы можем успеть. Подожди меня тут, и я отвезу тебя домой к отцу. Только не бойся. С тобою останется собака. Она не уйдет. Таня посадила Тигра на сугроб и дала ему лизнуть свою руку. Он остался на месте, глядя со страхом на север, где буря уже приводила в движение снег и колыхала леса на горах. Таня взбежала на берег. Наклонив лицо и рассекая ветер телом, она пробежала по улице, уставленной высокими сугробами. Все ворота были уже закрыты. Одни лишь ворота Фильки стояли раскрытые настежь. Только что он приехал с отцом на собаках. Он стоял на крыльце, очищая свои лыжи от снега, и, увидев вдруг рядом Таню, дышавшую громко, в изумлении отступил перед ней. А собаки лежали у ворот на дворе, запряженные в нарту, — их еще не успели распрячь. И каюр — длинная палка из ясеня — был воткнут в снег рядом с ними. Таня схватила каюр и упала на нарту. Мне надо скорее отвезти к отцу Колю. Он вывихнул себе ногу на катке. Я сейчас пригоню твою нарту. По реке это близко. Она взмахнула каюром, крикнула на собак по-нанайски, и собаки вынесли ее из ворот. Пока Филька успел соскочить с крыльца и надеть на ноги лыжи, нарта была уже далеко. Но все же он бежал вслед за Таней и кричал изо всех своих сил: — Буран, буран! Куда ты? Подожди меня! Но Таня уже не слышала его криков. Она сидела на нарте верхом, как настоящий охотник. Она правила отлично, держа наготове каюр. И странно, собаки слушались Таню, хотя голос ее был им незнаком. Филька остановился. Ветер ударил его по плечам и заставил присесть на лыжи. Но он не повернул назад. Он посидел немного на лыжах, размышляя о том, что видел, о ветре, о Тане и о себе самом. И, решив, что все хорошее должно иметь хорошее направление, а не дурное, поворотил внезапно от дома и, свернув на дорогу, ведущую в крепость через лес, побежал по ней прямо против бури. А пока он бежал, собаки его дружно вывезли Таню на лед. Она затормозила нарту возле Коли, с силой воткнув меж полозьями длинный каюр. И тотчас же собаки легли, нисколько не ссорясь друг с другом. Коля, шатаясь от боли, встал с трудом. И все же он улыбался. Даже удовольствие светилось на его озябшем лице. Он в первый раз видел в упряжке собак, в первый раз приходилось ему ездить на них. Они лишь немногим больше наших шпицев. Но Таня, лучше его знавшая их злость, необузданный нрав и постоянное желание свободы, ни на шаг не отходила от нарты. Только на мгновение отлучилась она, для того чтобы осторожно подхватить под руки Колю и усадить его в сани. Потом подняла дрожащего от страха Тигра, прижала его к груди, прыгнула в нарту и пустила собак вперед. Но как неуловимы при этом были ее движения и как верны, как зорок был взгляд, который бросала она на снег, уже начинавший шипеть и шевелиться по дороге, и как робок становился он, когда она обращала его назад — на Колю! Только бы успеть до бурана! Он удивлялся. В ее глазах, тревожно горевших под обмерзшими от ветра ресницами, и во всем ее существе являлся ему иной, совершенно незнакомый смысл. Будто на этих диких собаках, запряженных в легкие сани, сквозь острый снег, царапающий кожу на лице, уносились они оба в другую, новую страну, о которой он еще ничего не слыхал. И он держался за ее одежду, чтобы не выпасть. А метель уже занимала дорогу. Она шла стеной, как ливень, поглощая свет и звеня, как гром меж скал. И Таня, оглушенная ветром, увидала смутно, как от этой белой стены, словно стараясь оторваться от нее, вскачь мчится по дороге лошадь. Кого уносила она от бурана, Таня не могла увидеть. Она почувствовала только, как собаки с яростью рванулись навстречу, и закричала на них диким голосом. Коля не понял ее крика. Но сама она знала, зачем кричит так страшно: собаки не слушались больше. Точно тяжелым копьем, Таня покачала каюром и, напрягши руку, с силой воткнула его в снег. Он вошел глубоко и сломался. Тогда Таня обернулась, и Коля на одно лишь мгновение увидел на лице ее ужас. Она крикнула: — Держись покрепче за нарту! Она подняла Тигра высоко над своей головой и бросила его на дорогу. Он с визгом упал на снег. Потом, словно поняв, что ему нужно делать, мгновенно вскочил и с громким воем понесся рядом со стаей. Он опередил ее, будто сам обрекая себя на гибель. Собаки заметили его. Он бросился прочь с дороги. И стая кинулась вслед за ним. Лошадь проскакала мимо. Он прыгал по целине высоко, он тонул, он задыхался в снегу. Он, может быть, проклинал людей, которые изуродовали его тело, сделали короткими ноги, шею длинной и слабой. Но он любил эту девочку, с которой вместе играл щенком и вырос вместе, и только он один состарился. Справедливо ли это? Он сел на снег и стал дожидаться смерти. А Таня припала к нарте, услышав его долгий визг, и хрипенье, и стук собачьих клыков, заглушивший громкий шум ветра. Нарта, не сдерживаемая более тормозом, налетела на сбившуюся стаю, поднялась, опрокинулась набок. Таня схватилась за полоз. Точно молния ударила ее по глазам. Она на секунду ослепла. Бечева от саней, захлестнувшись об острый торос, лопнула со змеиным свистом. И свободная стая умчалась в глухую метель. Никто не шевелился: ни Таня, лежавшая рядом с нартой, ни Коля, упавший ничком, ни мертвый Тигр с разорванным горлом, глядевший на вьюжное небо, — все оставалось неподвижным. Двигался только снег и воздух, туго ходивший туда и сюда по реке. Таня первая вскочила на ноги. Она нагнулась, подняла нарту и снова нагнулась, помогая подняться Коле. Падение не ошеломило ее. Как и прежде, все движения ее были неуловимы, сильны и гибки. Она отряхнула снег с лица спокойно, будто не случилось никакого несчастья. Коля же не стоял на ногах. Что я наделал, Таня! Коля начал снова клониться на бок, опускаться на землю. И Таня снова подхватила его, стараясь удержать. Она закричала ему: — Коля, ты слышишь, мы никогда не погибнем! Только нельзя стоять на месте — занесет. Ты слышишь меня. Коля, милый? Двигаться надо! Она напрягала все силы. И так стояли они, будто обнявшись. И метель приютила их на минуту в своих облаках, а потом оглушила своим громким голосом. Таня ногой пододвинула нарту поближе. Я не позволю тебе везти меня! Он стал вырываться. Таня обхватила его за шею. Холодные лица их касались друг друга. Она просила, повторяя одно и то же, хотя трудно было выговорить слово — каждый звук на губах умирал от жестокого ветра. Нельзя ждать. Он опустился на нарту. Она шарфом стерла с лица его снег, осмотрела руки — они были еще сухи — и крепко завязала у кисти шнурки его рукавиц. Ухватившись за обрывок веревки, Таня потащила нарту за собой. Высокие волны снега катились ей навстречу — преграждали путь. Она взбиралась на них и снова опускалась и все шла и шла вперед, плечами расталкивая густой, непрерывно движущийся воздух, при каждом шаге отчаянно цеплявшийся за одежду, подобно колючкам ползучих трав. Он был темен, полон снега, и ничего сквозь него не было видно. Иногда Таня останавливалась, возвращалась к нарте, теребила Колю и, несмотря ни на какие его страдания и жалобы, заставляла сделать десять шагов вперед. Дышала она тяжело. Все лицо ее было мокро, и одежда становилась твердой — покрывалась тонким льдом. Так шла она долго, не зная, где город, где берег, где небо, — все исчезло, скрылось в этой белой мгле. И все же Таня шла, склонив лицо, нащупывая дорогу ногами, и, как в самый страшный зной, пот струился по ее спине. Вдруг послышался выстрел из пушки. Она сняла шапку, послушала, подбежала к Коле и снова заставила его подняться с саней. С трудом выталкивая из горла звуки, она закричала. Но крик ее показался не громче шороха сухих снежинок. Может быть, это нам подают сигнал. Он слабо кивнул ей головой. Оцепенение охватывало его все сильней. И Таня уже не усадила больше Колю в сани, но, обхватив за пояс и положив его руку к себе на шею, потащила снова вперед, заставляя все же передвигать ногами. А нарта осталась на месте. Они свернули налево, откуда послышался еще один выстрел. Этот был уже громче и прошелся по всей реке. Таня крепче налегла на ветер грудью, благословляя силу своих легких, помогавших ей как-нибудь дышать в эту страшную бурю, и силу своих ног, несущих ее вперед, и силу рук, не выпускающих из своих объятий друга. Но порой на мгновение нападал на нее страх. И тогда казалось ей, что она одна в мире среди этой вьюги. Меж тем навстречу ей, окруженные той же метелью, двигались на лыжах пограничники. Они шли густой цепью, раскинутой далеко по реке. В руках у каждого была длинная веревка, конец которой держал другой. Так были они соединены все до одного и ничего не боялись в мире. Такая же мгла, такие же торосы, такие же высокие сугробы, катившиеся вперед и назад, вставали перед ними, как и перед Таней. Но стрелки легко сбегали с них и легко взбирались, не тратя напрасно дыхания. А если ветер был очень силен, они гнулись к земле, будто стараясь под ним проскользнуть. Так приближались они к тому месту, где находилась Таня. Но и в двух шагах ее не было видно. По-прежнему одинокой казалась среди вьюги и эта девочка с лицом, обледенелым от пота, держащая на руках своего ослабевшего друга. Она еще двигалась вперед, но и у нее уже не было сил. Она шаталась от каждого порыва ветра, падала, снова вставала, протягивая вперед только одну свободную руку. И вдруг почувствовала под своим локтем веревку. Она судорожно вцепилась в нее. Это могла быть и веревка от баржи, вмерзшей поблизости в лед. Но все же, перебирая рукой по канату, Таня закричала: — Кто тут, помогите! И неожиданно коснулась шинели отца. Во мгле, без всяких видимых признаков, не глазами, ослепленными снегом, не пальцами, помертвевшими от стужи, но своим теплым сердцем, так долго искавшим в целом мире отца, почувствовала она его близость, узнала его здесь, в холодной, угрожающей смертью пустыне, в полной тьме. И лицо ее, искаженное страданием и усталостью, покрылось слезами. Он присел на корточки и, сорвав с себя шинель, укутал прижавшихся к нему детей. Что с ним? Он тоже плакал, и лицо его, искаженное страданием, как у Тани, было совершенно мокро. Но, впрочем, это мог быть и снег, растаявший от дыхания под его теплым шлемом. Минуту-две они оставались без движения. Снег наползал на них все выше. Отец сильно дернул за веревку. Справа и слева стали появляться красноармейцы, не выпуская из рук бечевы. Они, как белые клубы снега, возникали из вьюги и останавливались подле детей. Последним подошел красноармеец Фролов. Он был весь укутан метелью. Ружье его висело за плечами, а лицо было в снегу. Без того невозможно. Красноармейцы тесным кругом окружили детей и полковника, и вся толпа двинулась среди вьюги назад. А из крепости раздался еще один выстрел. XVI Давным-давно прошел тот день, когда Таня так храбро билась со мглой и с облаками холодной вьюги за свою живую душу, которую в конце концов без всякой дороги отец нашел и согрел своими руками. Ветер наутро повернул и остановился надолго. Тихо стало на реке, и над горами было тихо— над всем миром Тани. Ветер сдул с кедров и елей снег: леса потемнели. И взгляд Тани, опираясь теперь на них, спокойно стоял на одном месте, не ища ничего другого. Коля только слегка поморозил себе уши и щеки. Таня с Филькой каждый день навещали его в доме отца, нередко оставаясь обедать. Но час обеда не казался Тане теперь таким тяжелым часом, как прежде. Хотя не так усердно угощал ее пирогами с черемухой отец, не так крепко целовала ее на пороге Надежда Петровна, а все же хлеб отца, который Таня пробовала на язык и так и этак, казался ей теперь иным. Каждый кусок был для нее сладок. И кожаный пояс отца, валявшийся всегда на диване, казался ей тоже другим. Она часто надевала его на себя. И так хорошо Тане не было еще никогда. Но не вечно тянулись каникулы. Кончились и они. Вот уже несколько дней, как Таня ходила в школу. Она носила книги без ремешка и сумки. И всегда, прежде чем снять свою дошку, бросала их в раздевалке на подзеркальнике. Сегодня она поступила так же. Она бросила книги и, сняв дошку только с одного плеча, взглянула в зеркало, хотя всегда избегала смотреть в него, потому что это было то самое зеркало, которое когда-то так жестоко наказало ее. Но теперь, погрузив свой взгляд в стекло, она устремила его не на свое лицо и не в свои глаза, в глубине которых по-прежнему ходили легкие тени, но на другое зрелище, не имевшее как будто никакого отношения к ней. Она увидела толпу детей, стоявшую полукругом напротив. Все они были спиной повернуты к зеркалу, а головы их подняты вверх. Они читали газету, висевшую под железной сеткой на стене. И Женя, стоявшая ближе других к стене, сказала: — За такие дела ее следовало бы исключить из отряда. Не понимая, к кому могли относиться эти слова, Таня не торопилась подойти. Но все же, отведя глаза от зеркала, она подошла к толпе. Газету она узнала. Это была районная газета, которую выписывал отряд. Она спросила: — Что тут происходит? Услышав ее голос, дети повернулись к ней и снова отвернулись и исчезли вдруг все, как один. Таня привыкла чувствовать всегда рядом с собой друзей, видеть их лица и, увидев сейчас их спины, была изумлена. Ей никто не ответил. Тогда она подняла руку к железной сетке, запертой на замок, и прочла: «Школьные дела. Ученица седьмого класса Таня Сабанеева в буран повезла кататься на собаках ученика того же класса Колю Сабанеева. Мальчик после этого пролежал в постели все каникулы. А ученик того же класса Белолюбский, прибежавший в крепость сообщить об этом отцу Коли, отморозил себе палец. Детей спасли наши славные пограничники. Но о чем думают учителя и пионерорганизация, допуская в школьной среде подобные затеи, опасные для жизни? Он стоял прямо. И Таня поняла, что это значит. Она поняла, что холодные ветры дуют не только с одной стороны, но и с другой, бродят не только по реке, но проникают и сквозь толстые стены, даже в теплом доме настигают они человека и сбивают его мгновенно с ног. Она опустила руки. Дошка соскользнула с ее плеча и упала на пол. Она не подняла ее. Чего они выдумали, не знаю. Но ты послушай меня. Послушай, Таня. А Таня, открыв губы, глотала воздух, показавшийся ей теперь острее, чем на реке, в самый сильный буран. Уши ее ничего не слышали и глаза не видели. Она сказала: — Что со мной будет теперь? И, схватившись за голову, кинулась в сторону, стремясь по обыкновению своему в сильном движении успокоить себя как-нибудь и найти какое-нибудь решение. Широко шагая, как шагают во сне, она шла по коридору, ударяясь плечом о стену, натыкаясь на малышей, с визгом разбегавшихся перед нею. За углом она обошла старичка, замахавшего на нее деревянной указкой. Она даже не поклонилась ему, хотя это был директор. Старичок с глубокой грустью покачал ей вслед головой и посмотрел на учителя истории Аристарха Аристарховича Аристархова, дежурившего в этот день в коридоре. А Таня все шла по коридору. И в ровном шуме множества детских голосов, в котором исчезал каждый звук, кипело и стучало ее сердце. Но что делать? Все становилось поперек ее дороги. Где они? XVII Никто лучше самого Фильки не знал, была ли в его сердце хоть какая-нибудь иная мысль, чем помочь Тане как можно скорее. А все же он не был доволен ни своим собственным поведением, ни поведением друзей в этот день. Первое мгновение он было кинулся вслед за Таней по коридору, но, увидев за углом Аристарха Аристарховича Аристархова, его плечи, поднятые чрезмерно высоко, его равнодушные очки, его руки, занимавшие так много пространства, что, казалось, никому больше не оставалось места на свете, Филька остановился невольно и решил вернуться назад. Но и в раздевалке он тоже не увидел ничего хорошего. В темноте между вешалками у газеты все еще толпились дети. Книги Тани были сброшены с подзеркальника на пол. И тут же, на полу, валялась ее дошка, подаренная ей недавно отцом. По ней ходили. И никто не обращал внимания на сукно и бисер, которыми она была обшита, на ее выпушку из барсучьего меха, блестевшего под ногами, как шелк.
По Уссурийскому краю
Как известно, Моисей, спустившись с горы Синай, проклял поклонившихся Золотому Тельцу и использовавших железные инструменты и оружие. Многие теологи и исследователи задавались вопросом: какую связь усмотрел пророк между поклонением Тельцу и железом? Что же вынудило Моисея приравнять их? Очевидно, что причины лежат в необходимости выкорчевывания из сознания народных масс евреев, выведенных из плена, всего египетского. Египетского многобожия, египетских обычаев и традиций. Эта борьба за верховенство Единого Бога в среде пошедшего за ним народа вынудила Моисея отказаться от всего символизирующего прежние порядки. В частности, железное оружие, ввиду своей дороговизны и малого распространения, имелось на вооружении в основном только у регулярной армии фараона, преследовавшей еврейских беженцев. Бывшие рабы же могли позволить себе в лучшем случае только бронзовое оружие и инструменты.
В этом свете становятся понятны мотивы Моисея, приказавшего уничтожить трофейные мечи вместе с теми, кто посмел их носить. Запрет на "египетское" железо прекрасно наложился на древние семитские суеверия, о которых мы упоминали в предыдущей главе. У этих народов неожиданные запреты вообще встречались часто. Например, в этом же ряду лежат отказ от поедания свинины — самого доступного мясного животного, а также морских гадов, или известный среди мусульман запрет на алкоголь. Поэтому вряд ли в народной среде приказ Моисея вызвал удивление или массовое неприятие. Скорее наоборот, отказ от использования этого металла воспринимался как возврат к старинным, "доегипетским" ценностям и традициям. Возникает вопрос: не привел ли отказ от железа к заведомому ослаблению будущего еврейского государства, и не опасались ли подобного ущерба вожди народа?
Однозначного ответа тут дать нельзя, однако можно предположить, на основании имеющихся у нас данных, что на момент Синайского Откровения распространение железа на Ближнем Востоке было минимальным, а свойства изготовленных из него предметов почти не превосходили таковые у соответствующих бронзовых изделий. Поэтому отказ от железа практически не снижал конкурентоспособности племени и не мог послужить причиной недовольства старейшин. Что же касается более поздних времен, то, рассматривая историческую ретроспективу, создается впечатление, что расположенное на пересечении древних торговых путей и в точке соприкосновения интересов крупных империй маленькое еврейское государство было обречено на потерю суверенитета, независимо от использования или неиспользования им железа. Рано или поздно это должно было случиться, и упомянутое ограничение в исторических масштабах не могло сыграть никакой роли. Стоит подчеркнуть, что, кроме территорий древнего израильского царства, отрицание железа нигде более на Древнем Востоке не зафиксировано вплоть до пришествия Христа, и даже еще долго после него. Впрочем, как и распространение монотеизма вообще. Вавилон, Ассирия, Персия и другие возникавшие и распадавшиеся языческие империи античности обошлись без этого запрета.
Греки, разгромившие под предводительством Александра Македонского персидское государство, лишь удивлялись странным традициям иудеев, а римляне вообще мало интересовались обычаями покоренных народов. Так что до первого века нашей эры даже затруднительно вообще найти упоминания об этом явлении, по-прежнему, кроме небольшой по численности иудейской общины, распространенном лишь среди кочевых народов аравийского полуострова. Распятие Христа дало новый толчок распространению по миру редкой традиции. Неверно понятый последователями феномен съеденных ржавчиной, сразу после его земной кончины, гвоздей, которыми был прибит Иисус, объясняется тем, что все апостолы принадлежали к числу выходцев из иудеев. Вследствие чего, как трактует это в своих работах досточтимый сэр Ньютон, и перенесли традиционное для их общины отношение к железу на объяснение случившегося чуда. Мы же можем только дополнить данную трактовку соображениями о проведенной иудеями - последователями Христа параллели между вооруженными железным оружием римскими солдатами, распявшими Спасителя, и египетскими воинами из книги "Исход". Именно с римскими язычниками раннее христианство, практически сплошь состоявшее из иудеев, и вело основную борьбу в первые века после Пришествия, так что ничего удивительного в проведении подобной параллели нет.
Единственная разница - первохристиане, в отличие от традиционных иудеев, считали богопротивным не само железо, а лишь образующуюся на нем ржавчину. И только после откровения, посетившего отцов нашей секты, стало очевидным, что они ошибались, приняв Божье знамение за сатанинское... История вопроса, практически не освещаемая в разрешенной католической литературе, крайне заинтересовала его. Однако, после оценки количества прочитанных страниц, у Хиннегана стало закрадываться опасение, что покойный автор не успел продвинуться в своей работе намного дальше вводной части. А ведь самое главное с точки зрения полученного задания, а не праздного интереса исследователя, должно было содержаться как раз после оной! Впрочем, крупицы нужных сведений он извлекает и из этого, в запасе же есть еще и лабораторный дневник... Лишь с утверждением христианства в качестве государственной религии римской империи можно говорить о начале значимого влияния запрета на железо.
Тем не менее, вплоть до гибели Западной Римской империи, значительная часть ее населения, особенно варвары-наемники, составлявшие основу римской армии, не соблюдала данный запрет. Несмотря на усилия императоров и новообразованной церковной иерархии, железо продолжало активно использоваться населением, особенно на окраинах империи. Вместе с тем, надо отметить, что данное положение в те времена не имело столь категорического толкования, каковое приобрело в будущие века. В Темные века, одновременно с потерей христианством государственного статуса в Европе, естественно, потерял распространенность и запрет на железо. Однако уже вскоре влияние католической церкви вновь усилилось в большинстве стран континента и даже приобрело значительно более суровые рамки, нежели в римские времена - ведь Ватикану требовалось закрепить свое пошатнувшееся влияние. Эти меры коснулись и использования железа. Церковные иерархи настоятельно требовали полностью исключить данный металл из хозяйственной деятельности, и новоиспеченным христианским монархам пришлось пойти на этот шаг.
Особого влияния на мощь их государств это оказать не могло, так как есть все основания полагать, что развитые технологии обработки железа, известные в поздней римской империи, после ее гибели оказались утеряны и данный металл в жизни первых варварских королевств не играл такой важной роли, как ранее. Объемы его добычи, качество и номенклатура изделий сократились в разы по сравнению с Римом. Таким образом, на протяжении последней тысячи лет, на территории Европы железо было полностью забыто. Низкий уровень технологий Средневековья и малый объем кустарного, большей частью, производства позволял легко обходиться бронзой. Качество изделий из нее неуклонно повышалось, составляя неплохую конкуренцию железным изделиям, появлявшимся у народов на границах христианского мира. Серьезным вызовом данной традиции могло бы стать массированное внешнее вторжение вооруженных железным оружием завоевателей, однако такового не состоялось. К счастью для средневековых европейцев, Магомет, закладывая основы ислама, полностью принял положения двух других авраамических религий в отношении железа, основываясь на историческом неприятии и слабом распространении этого металла среди кочевников аравийского полуострова.
Таким образом, арабы, ко времени своей экспансии, были также вооружены лишь бронзовым оружием, что ограничило их успехи, в основном, Северной Африкой. Монгольское вторжение, состоявшееся в 13-м веке, потенциально имело шанс продемонстрировать преимущество железа. Однако на практике монгольское войско представляло собой скопище весьма слабо вооруженных воинов, выигрывавшее сражения лишь благодаря прогрессивной тактике, суровой дисциплине и численному превосходству. Тот факт, что они, в числе прочего, использовали и железное оружие, не имел решающего значения. К тому же монголы, как и многие покоренные ими народы, очень быстро, по историческим меркам, приняли ислам и христианство, сняв, таким образом, потенциальную проблему для европейцев. А некоторое количество христиан имелось в их рядах уже во время самого вторжения. Лишь с приходом эпохи промышленной революции стал ощущаться недостаток металла.
Объем добычи и импорта меди и олова начал отставать от темпов роста потребления, а особенно усилившаяся к тому времени реакционная Святая Инквизиция, закалившаяся в победоносной борьбе с так называемыми "ересями Возрождения", исключала возврат к использованию железа. В этих условиях на доминирующие позиции в Европе выдвинулась Британия, как обладающая основными запасами олова на континенте, впоследствии взявшая под контроль и торговые пути в Китай - второй по значимости источник этого дефицитного металла. Неудивительно, что именно Британская империя стала центром, сосредоточившем в себе большую часть европейской промышленности, науки и культуры. Все остальные регионы цивилизованного мира - как подконтрольные Лондону европейские страны, так и колонии на других континентах, оказались в отстающих, что еще значительней усилило их зависимость от Империи... На этот раз девушка даже не пыталась отговорить его сопровождать ее до дома. Наоборот, как только они вышли за дверь библиотеки, взяла его за локоть, как будто это само собой подразумевалось. Генри, естественно, не возражал.
И беседа их сегодня почти не прерывалась неловкими паузами, протекая непринужденно и легко. Ранее Хиннеган, общаясь с представительницами прекрасного пола, никогда не знал, о чем с ними говорить. Обычные, светские темы бесед его совершенно не интересовали, а научные темы не интересовали дам. Сейчас же все было иначе, его собеседница, к огромному удивлению Генри, оказалась в курсе основных тем, обсуждаемых в последнее время в научных журналах. Заодно выяснилось, что Кэт весьма начитанна и владеет пятью языками. Да и жалование наверняка несравнимое... Вы не представляете, настолько нечего делать в провинциальном польском поместье!
Вы бы, Генри, там от скуки наверняка выучили не пять, а все пятьдесят языков! Я знаю лично только одного человека, владеющего большим количеством наречий, чем вы, но ему за пятьдесят, и он лысый скучный книжный червь с факультета мертвых языков! На английском говорили мои родители, сказки на хинди рассказывала моя индийская няня в Бомбее, не выучить польский, живя в Польше, также было бы странно, согласитесь! Добавить к ним французский и латынь уже не так сложно, благо, библиотека в доме тетки была весьма достойная и журналы, в разумных количествах, она также позволяла выписывать из столицы. Зато мои знания дали сэру Ллойду формальный повод устроить меня на работу в университетскую библиотеку! Возможно, впоследствии меня кто-нибудь рекомендует и в одну из упомянутых вами компаний, просто так туда не возьмут... Этим вечером Генри вообще не обратил внимания на копошащихся на прежнем месте у берега реки "мусорщиков".
Ни по пути к дому девушки, увлеченный беседой, ни на обратной дороге, поглощенный мыслями о своей, оказавшейся настолько интересной "сотруднице". Середина мая 1896 года, Оксфордский университет Говорят, влюбленность чрезвычайно мешает плодотворной научной деятельности. Однако мощный душевный подъем, охвативший Генри в последние дни, выражался, наоборот, в необычно повышенной, учитывая постоянный недосып, трудоспособности. Бурная симуляция рутинной научной деятельности с утра в лаборатории, тщательное изучение документов из тайника вечером и, как ежедневная награда за труды - ночная прогулка с Кэт. С каждым разом прогулка продолжалась все дольше и дольше, а темы разговоров становились все откровеннее и откровеннее. Ученый уже давно признался себе в том, что совершенно очарован этой девушкой, однако представления не имел, как сообщить ей об этом. Соответствующего опыта у него не оказалось, несмотря на двадцатипятилетний возраст, а Кэтрин пока помогать не спешила, что сильно удручало ее новоявленного воздыхателя.
Но сейчас мысли доктора Хиннегана были заняты совсем другим. За прошедшие почти две недели с начала исследования он получил ответы на поставленные вопросы. Ответы неполные и не всегда достоверные, но для составления обзорного отчета, заказанного королем, вполне достаточные. Черновик диссертации покойного Роберта Паркса, явившийся основным источником информации, как и боялся Генри, обрывался почти сразу после вступительной части. Слава Создателю, она оказалась весьма обширной и содержащей достаточно подробные описания технологий и устройств, использовавшихся в Бомбейском анклаве для обработки железа. Ее страницы пестрели ссылками на другие научные труды еретического университета, и Хиннеган, наталкиваясь на них, каждый раз горько сокрушался по поводу недоступности столь подробных материалов. Хотя, наверняка многие из этих книг попали к маньчжурам и сейчас, видимо, используются их учеными и инженерами.
Осознание данного факта лишь усиливало разочарование исследователя. Еще ждала своей очереди лабораторная тетрадь. Генри бегло просмотрел ее и был вынужден констатировать, что изучение рабочего журнала покойного ученого потребует значительно больших усилий, чем чтение его же диссертации. Записи в журнале были сделаны ужасным, нечитаемым почерком, шли как попало, иногда даже поперек заляпанного кляксами и испещренного непонятными рисунками листа, не говоря уже о каком-то внятном структурировании. Кое-где, чтобы разобрать пару предложений, требовался час на побуквенное сравнение с более четкими образцами почерка доктора Паркса. А самое главное - у Хиннегана сложилось впечатление, что это, все же, не настоящий лабораторный журнал, а тетрадь для заметок, которым не место в научном документе. Например, уже на первой же странице красовалась криво выведенная надпись: "Не забыть расплатиться за поставку провизии для строящих новую лабораторную печь рабочих".
Какое отношение это имело к постановке эксперимента? Тем не менее, Генри повременил бы с отчетом еще пару недель. Вдруг в этих каракулях все же обнаружится нечто значимое? Однако Виллейн, почти не докучавший своим вниманием все это время но постоянно "случайно" обнаруживавшийся неподалеку от мест пребывания своего подопечного , на вчерашней конфиденциальной встрече категорически не рекомендовал затягивать с передачей предварительного отчета. Дополнить, мол, никогда не поздно, а вот передать найденную информацию не всегда. Бывали случаи... Так что придется писать, не откладывая на потом...
Может, выйдем сегодня пораньше, чтобы нас по пути не смыло в Темзу? Хватит работать с утра до вечера! На улице их ждало полностью затянутое облаками небо, уже лениво ронявшее на улочки города первые тяжелые капли. Порывистый холодный ветер, непривычно сильный для славившегося мягкой погодой Оксфорда, отнюдь не прибавлял комфорта запозднившимся пешеходам. Несмотря на то, что они вышли сегодня на час раньше обычного, улицы были совершенно пусты - все попрятались по домам от непогоды. В воздухе явственно ощущался нехарактерный для середины мая запах дыма от растопленных каминов - похолодало весьма заметно. Ученый как в воду глядел!
Молодые люди добрались почти до моста через Темзу и уже практически поверили, что успели избежать ливня, как совсем рядом с ними ударила молния, сопровождаемая чудовищным громом, и в небе как будто открыли кран. За считанные минуты брюки и даже рукава плотного сюртука Генри потяжелели, напитавшись дождевой водой, а холодные мерзкие струйки стали затекать по шее под сюртук и рубашку. Как ни пытались ускорить шаг, к моменту, когда они добрались до дома Кэт, Хиннеган действительно промок насквозь. Идемте ко мне, напою вас горячим чаем! А если нас кто-нибудь заметит? Да тут не видно ни зги! Я же обещала сэру Ллойду проследить за вами!
Обещания надо выполнять! Идемте уже, у меня ноги тоже все давно мокрые! Они, пытаясь, все же, производить поменьше шума, добежали до долгожданного крыльца, открыли дверь и заскочили в дом. Там царила такая же тьма, как и снаружи, и почти такой же холод. А сейчас пока еще справимся с камином... Наедине с приличной девушкой в абсолютно пустом доме он еще никогда не оставался! Жертвы неожиданно сильной грозы прошли через маленький коридорчик и оказались в комнатке.
Камин удалось разжечь довольно быстро, причем Кэт справилась сама, несмотря на неуклюжие попытки Хиннегана чем-то помочь. Ярко запылавшие сосновые поленья помогли единственной лампе в освещении комнаты. Да вы, небось, половину жалования зимой на отопление тратите! А газ? Недостаточно состоятельный район. Так, Генри, с вас сейчас стечет столько воды, что нас затопит! Давайте, раздевайтесь!
Да не стесняйтесь вы, я отвернусь! Хиннеган, сгорая от стыда, выполнил, тем не менее, распоряжение хозяйки дома, так как другого выхода все равно не имелось — верхняя одежда была мокрая насквозь. Да и состояние нижней было ничем не лучше, от подштанников также пришлось избавиться, оставшись в одной рубашке. Генри торопливо завернулся в одеяло, пока Кэт, отвернувшись, как и обещала, колдовала с чем-то у камина. Гроза, по-моему, и не думает заканчиваться! Она протянула Хиннегану кружку с горячим вином. Тот благодарно улыбнулся и с удовольствием в несколько больших глотков выпил поданный столь вовремя напиток.
И почти сразу же дрожь во всем теле, вызванная переохлаждением, уступила место разлившемуся по конечностям теплу. А почему вы не пьете? Пожалуй, тоже надо снять верхнюю одежду! Послышался шорох снимаемого платья, немедленно вызвавший в голове у молодого человека волну непристойных фантазий, которые он изо всех сил пытался отогнать. Получалось плохо, слишком уж отчетливо натренированное воображение ученого рисовало ему то, что происходило сейчас за спиной. Не веря своим ушам, он обернулся. Кэт стояла вплотную к нему, в одной короткой нижней рубашке, с почти обнаженными плечами и глубоким вырезом, в котором прекрасно просматривались полные аппетитные груди.
У него сперло дыхание. Нельзя сказать, что в свои двадцать пять лет у него совсем не имелось опыта интимных отношений. Еще в годы учебы друзья дважды затаскивали его в известное всем студентам Оксфорда заведение мамаши Вивьен, француженки, основавшей "веселый дом" по типу парижских в холодной чопорной Англии. Но в первое посещение Хиннеган был настолько шокирован видом и поведением сотрудниц данного заведения, что у него ничего не вышло, несмотря на все старания "мадмуазель". Второй же раз он туда попал после дружеской посиделки по поводу окончания учебы, сопровождавшейся распитием шотландского виски, поэтому само посещение помнил смутно. Зато отчетливо помнил глубокое отвращение, испытанное утром следующего дня и судорожные поиски следов "постыдных" болезней, которыми в приличном обществе часто стращали любителей подобных развлечений. К счастью, обошлось… - Мне, видимо, так и суждено тут замерзнуть!
Прикосновение круглого пухлого бедра девушки, на удивление теплого даже сквозь тонкую ткань нижней рубашки, окончательно расстроило все его попытки привести мысли в порядок. Почувствовав на своем лице совсем близкое дыхание, он впился в ее губы страстным поцелуем. Кэт тут же обвила его шею руками, прижавшись еще теснее. И то не факт! Смелее, смелее будьте, господин исследователь! Пока Хиннеган, остолбенев, переваривал полученную информацию, одеяло выпало у него из рук. Кэт, еще раз хихикнув, потащила его, вместе с одеялом, в сторону кровати… …Человек, зябко кутавшийся в длинный, до пят, темный кожаный плащ с шерстяной подбивкой, еще долго стоял под ближайшим к дому, в котором скрылась молодая парочка, деревом.
В какой-то момент, он, присев, достал часы и в недолгом свете с большим трудом зажженной под плащом спички, разглядел часовую стрелку, приближавшуюся в цифре "два". Поняв, видимо, что до утра из дому уже никто не выйдет, он, кряхтя, растворился в темноте… Конец мая 1896 года, Оксфорд Джеймс извлек из внутреннего кармана сюртука массивные часы в латунной оправе и, прищурившись, сверил их показания со станционными, висящими над входом на ажурном деревянном кронштейне. Манчестерский поезд изволит опаздывать? Надеюсь, просто обычное опоздание! Я вижу вдалеке паровозный дым! И точно! Буквально через пару секунд до всех присутствующих донесся слабый еще, из-за расстояния, гудок паровоза, сообщавшего о своем приближении к станции.
А еще через минуту к перрону, попыхивая клубами черного дыма, медленно подкатил и сам состав, со скрипом притормаживая на блестящих после недавнего дождика медных лентах, набитых на прямоугольные деревянные рельсы. Гордо выставив вперед, подобно огромному круглому животу, выпирающему у упитанного лорда, начищенный бронзовый цилиндр паровой машины, густо покрытый головками заклепок на торцах и разнообразными следами многочисленных ремонтов, он поравнялся с Виллейном и его спутником. И тут сам похожий на паровоз, благодаря дымящей трубке в зубах, толстый машинист, восседавший в почерневшей от сажи деревянной кабине, дернул за рычаг, спуская лишнее давление. Струя перегретого пара, вырвавшаяся с жутким свистом из регуляторного клапана, заставила спутников отшатнуться, причем Виллейн, судя по движению губ, прокомментировал своевременность действия машиниста с помощью отборных армейских выражений, оставшихся, однако, неизвестными полуоглохшему Генри. Пока уши молодого ученого прочищались от "ваты", вызванной мощным свистком, паровоз, украшенный тянущимся во всю длину парового котла названием фирмы-производителя, составленного из букв с таким количеством декоративных завитушек, что прочитать его было сложнее, чем записи из лабораторного журнала покойного Паркса, проехал вперед и остановился. Они разместились на удобной мягкой лавочке, в отгороженном перегородками от остального вагона полукупе, как и следовало пассажирам первого класса. Паровоз дал гудок, и состав, включавший десять вагонов, медленно тронулся, постукивая колесами все чаще и чаще.
Однако разгон продолжался недолго, скорость стабилизировалась, а здания из красного кирпича за окном начали медленно сменяться пасторальными пейзажами Южной Англии. Поезд идет три часа в каждую сторону, если без задержек. Сколько же придется ждать во дворце, я не знаю. Очень может быть, что сегодня мы обратно вообще не поедем! Как вы вообще.. Впрочем, если бы эта связь угрожала бы исполнению вашей миссии, я бы ее пресек. А так — на здоровье!
Кстати, мне кажется, вы сделали неплохой выбор! Мисс Даффи вполне вам подходит! Три часа тащиться со скоростью двадцать миль в час! Уму непостижимо! Это называется прогресс? Да я на лошади вдвое быстрее доберусь! Тут проблема совершенно не техническая!
Банальная экономия металла! Так вот, чуть переделанный серийный паровоз смог разогнаться на ней до скорости в пятьдесят миль в час! Вот это дело! Следы износа рельсов практически отсутствовали! А для такой дороги двадцать миль в час — максимум, больше она не выдерживает. Даже и при таких нагрузках лента частенько отрывается! И текущую рельсовую сеть больше не расширяют, как завершили пятнадцать лет назад тянуть третью линию, так больше и не строят.
Весь металл поглощают промышленность с военными, еле на ремонт имеющихся путей хватает. Новых паровых котлов тоже не выбить, все идет только во флот или на военные заводы. Парк локомотивов не обновляется, видели, как наш выглядит? Где уж тут говорить о переходе на технологию, потребляющую вдесятеро больше меди на погонный фут пути? И требующую вдвое более мощных паровозов? Разве что наша нынешняя работа сможет решить проблему! Виллейн, выкурив трубку, удобно откинулся на лавке и задремал, а Генри вновь погрузился в свои думы.
Как ни странно, его мысли крутились отнюдь не вокруг предстоящего сегодня доклада королю, а вокруг отношений с Кэт. Чудесная ночь, проведенная с девушкой, и последовавшие за ней еще несколько не менее прекрасных, уже в доме у Генри, куда он стал приглашать "сотрудницу", вместо того, чтобы тащиться через весь город к ней, еще больше привязали его к объекту внезапной страсти. Озадачившая его поначалу опытность девушки в интимных делах совсем даже не отвратила его, как можно было решить, а наоборот, только повысила интерес к столь нестандартной особе. Генри оказался настолько очарован, что не мог уже себе представить жизни без Кэт, и не отказался бы от связи с ней, даже если бы этого потребовал сам король! И сейчас он размышлял, в какой форме сделать девушке предложение, чтобы она полностью, на законном основании принадлежала только ему. О том, что она может отказать, он боялся даже подумать! Хотя Виллейн и стращал долгим ожиданием во дворце, к королю они попали довольно быстро.
Их пропустили с одного из черных ходов, достаточно было Джеймсу махнуть бумагой с королевской печатью. Во внутренних покоях их встретил пожилой, но подтянутый мужчина, явно производивший впечатление человека, привыкшего распоряжаться. Как минимум, финансами, а может и жизнями людей. А это лорд Литтон, глава Секретной Службы! Король ожидает! Его Величество выглядел уставшим. Одетый в простой костюм, он мог бы сойти за кого-то из прислуги.
Возможно, он всегда одевался подобным образом для неофициальных встреч. Не зря же он принял их в каком-то закутке, "тянущем" максимум на кабинет второстепенного чиновника. Король минут десять с интересом изучал содержимое папки. Судя по тому, что никаких вопросов в процессе чтения он не задавал, текст был вполне понятен и неспециалисту. Впрочем, ученый специально для этого потратил немало времени на написание развернутых комментариев к цитатам из оригинальной рукописи. Сегодня же передам ваш отчет для распространения среди тех, кому положено знать подобные вещи по должности. Теперь нам ясны многие принципиальные моменты!
И таковые, разумеется, последовали. Тем не менее, стоит его тщательно изучить. И хотелось бы также приступить к лабораторным опытам со слитком. Или даже с природным железом. Если есть, откуда его достать… - Ни в коем случае! В смысле - пока еще нет! Никаких экспериментов!
Изучайте пока второй журнал, по результатам я решу, что делать дальше! Середина июня 1896 года, Оксфордский университет Генри уже вторую неделю пытался разобраться в лабораторном черновике доктора Паркса. Особыми результатами пока похвастаться не получалось. Большая часть заметок имела к исследованиям покойного ученого лишь опосредованное отношение, если вообще таковое имела. Еще из изучения первой тетради следовало, что Паркс считал ржавчину результатом окисления железа с участием воды. Рассмотрев меры, с помощью которых можно было бы бороться с данным явлением, он пришел к выводу, что действенными могут являться только две из них - предохраняющее покрытие и изменение химической структуры металла. Первое, на его взгляд, было недостаточно радикально и применимо только в ограниченном числе случаев.
Вторая же задача решалась путем получения сплава железа с другими металлами. На этом, к сожалению, рукопись завершалась, и какие именно металлы пробовал добавлять Паркс во время своих опытов, Хиннегану осталось пока неизвестным. Ответ ученый предполагал найти во второй тетради, содержащей отголоски практической работы бомбейского исследователя. Однако время шло, и надежды таяли. Большая часть записей касалась различных хозяйственных проблем, отнимавших время начальника лаборатории Хиннеган, благодаря недавнему назначению, понимал это, как никто другой , подсчетов чего-то, так и оставшегося неизвестным и прочей повседневной текучки. Ни названий, ни свойств материалов, применявшихся в опытах, ни описания постановки их самих на страницах тетради так и не встретилось. Зато иногда попадались забавные, в несколько строк, заметки о происходивших, как в его собственной лаборатории, так и у коллег всевозможных казусах.
О том, например, как один из индийских кочегаров, нанятых для растопки лабораторных печей, угощал всех домашними сладостями по поводу рождения у него очередного ребенка. И последовавшему за этим трехдневному коллективному расстройству желудка у всех сотрудников, приведшему к выходу из строя новейшего экспериментального ватерклозета, разработанного у "соседей" и недавно установленного в здании. Или о споре насчет распространенного в Индии многоженства, начавшимся как научный диспут и завершившимся банальным мордобоем между белыми и местными участниками. Генри жадно читал данные заметки, даже когда ясно видел, что они не содержат ценной для его исследования информации. Ему хотелось ощутить атмосферу, царившую в уже полвека как уничтоженном университете.
Укажите слова, в которых правописание приставок может быть объяснено только этимологически. Лошадь напрягала все силы, стараясь пр... Заяц метнулся, заверещал и, пр... Через несколько часов с пр... Наши вечерние прогулки прекратились.
Может быть, она [Олеся] не поняла настоящего значения этих враждебных взглядов, может быть, из гордости пр... Она запирает дверь на ключ, пр..
Дела давно минувших дней, пр.. Не пр... Ответ Ответ дан galynakushnirp36cgk а с приставкой пре-: преодолеть, прерывается, прекратились, пренебрегла, прекрасная, непреодолимое, препятствующие, преданья, презирай. Приставка пре- имеет значение очень прекрасная или близка к приставке пере- преодолеть, прерывается, прекратились, непреодолимое, преданья. Слова, в которых правописание приставок может быть объяснено только этимологически: пренебрегла, презирай.
Приставка при- имеет значение приближения, присоединения, неполноты действия прижав, притаился, приливом, прибывает, присаживается, придвигает, принакрылась, пришедшим. Слова, в которых правописание приставок может быть объяснено только этимологически: приключений, призрел, причинила.
Жандарм ушел. Нина Яковлевна совместно с отцом Александром вот уже вторую неделю — от трех до пяти дня — делает обход рабочих жилищ. Всюду одно и то же: грязь, бедность, злоба на хозяев, на себя, на жизнь. Жалобы, разговоры, душевный мрак, безвыходность потрясали Нину. Она за это время осунулась, потеряла аппетит и крепкий сон. Сердце — как посыпанное солью, мысли — холодные и черные.
Молитва — дребезг красивых слов; она валится из уст к ногам, бессильная, бесстрастная. Старик Ермил жалуется Нине: — Все бы ничего, все бы ладно. Мы привышны ко всему. Дело в том, харч шибко плох — тухлятина да прель. И, слышь, дорог шибко. А заработок — тьфу! Нина — глаза в землю — согласно кивает головой, отец Александр преподает деду благословение, назидательно глаголет: — Терпи, старец праведный, терпи… Господь терпел и нам велел. В бараке многосемейный слесарь Пров возвышает голос свой до крика: — Нина Яковлевна, хозяйка, посуди сама!
Работы наваливают выше головы: десять, двенадцать, пятнадцать часов бьешься — и весь мокрый… Ну, ладно… Мы работы не боимся, я на работу — прямо скажу — сердит. А что мы получаем? Ну, ладно, надорву силы, состарюсь, куда меня? Ты с хозяином жиреешь, а я что? А дети малые, а старуха? Вот ты встань на мое место, — закашляешь. Нина мнется, жмется; одолевает досадный стыд. Слесарь Пров ласково, но сильно кладет ей руку на плечо: — Ты, впрочем сказать, баба ладная.
Ты правильная женщина. Нешто мы не видим, не чувствуем? Вставай, сукин ты сын, на колени, кланяйся барыне в ножки! Кто тебе, сукин сын, сапоги-то подарил? А кто моей Марфутке шаль подарил? А кто мою бабу лекарствами пользовал? Все ты жа, ты жа, Нина Яковлевна!.. У Прова через втянутые щеки к усам — ручьями признательные слезы: он громко сморкается прямо на пол, садится к печке и дрожит.
Нина тоже не может удержаться от нервных всхлипов. Нина ждет ответа. Только мы чуем — он над тобой, а не ты над ним. А ты встань над ним! Твои капиталы в деле есть? Вынь их, отколись от него, начинай свое дело небольшое, мы все к тебе, все до одного. Пускай-ка он попляшет… Уж ты прости, Нина Яковлевна, барыня, а мы дурацким своим умом с товарищами со своими вот этак думаем… — Пров, милый, дорогой, — прижала Нина обе руки к сердцу. Я буду требовать, буду воевать с мужем, пока хватит сил… Прощай, Пров!
Отец Александр выдал из походной кассы на семейство Прова двадцать пять рублей, благословил всех и скрылся вслед за Ниной. Так проходили дни, так сменяли одна другую тяжелые для Нины ночи. Лежа в постели в белой своей спальне, рядом с детской, где пятилетняя Верочка, Нина Яковлевна напрягала мысль, искала выходов, принуждала себя делать так, как повелевал Христос. Ясно, просто, но для сил человеческих неисполнимо. Взять крест свой, то есть принять на изнеженные плечи грядущие страдания и голой, нищей идти в иной мир, мир самоотвержения, подвига, деятельной любви. Это выше наших сил… Но далекий голос доносится до сердца. А она вот не может вместить, не может отречься от пышной жизни, от славы, от богатства, не может уйти из этого чувственного, полного сладких соблазнов мира в мир иной, в сплошной подвиг, в стремление к пакибытию, в существование которого она в сущности и не так-то уж крепко верит. Хочу верить, господи!..
Но монгольское лицо Протасова, язвительно улыбаясь умными черными глазами, медленно проносит себя из тьмы в тьму, и сердце Нины мрет. И нет Христа, и нет белой спальни. И нет Протасова. Только его мысль, как майский дождь, насквозь пронизывает ее воспаленное сознание и сердце. Прохор спал как убитый до вечера. Голова все еще шальная, деревянная. Пили чай в номере, из самовара. Прохор во всем признался старикам.
Деньги — сор. Прохор не обиделся. Травка такая увечная в хлебе растет. У нас она зовется — бешеные огурцы. Память отбивает. Решили скандала не подымать, все предать забвению, скорей кончить дела, недельку покрутить, попьянствовать да и домой. Не хотелось Якову Назарычу вылезать из удобного халата, но Иннокентий Филатыч все-таки принудил, и все трое пошли осматривать город, не торопясь и в трезвом виде. С Троицкого моста любовались осенним закатом.
Солнце, растопырив огненные перья, садилось за Биржей, как жар-птица в пышную постель. Опалевый, светящийся тон неба, постепенно бледнея, мерк в зените. Врезываясь в разгоравшийся закат, темнели силуэты фабрик. Черный дым, клубясь, густо валил из труб, мрачным трауром оттеняя блеск небес. Группа кудластых облаков угрюмого цвета нейтральтина грустила над Биржей. Весь небосклон на западе стал тревожным. Но вот солнце скрылось, по горизонту, меж потемневшими громадами домов разливанным морем легла ослепительная лента пламени — и все в небе загорелось. Черные кивера дыма оделись алыми потоками; хмурые, цвета нейтральтина, облака ярко подрумянились с боков, весело надули щеки.
Зеркальные стекла задумчивых дворцов посеребрились белым светом. Вдвинутая в вечные граниты широкая Нева дробно отразила в своих сизых водах небесное пожарище. Опухшее от пьянства серо-желтое лицо Прохора оживилось. Новые зубы в удивленно разинутом рту Иннокентия Филатыча играли, как жемчуг. Но вот, постепенно погасая, все слиняло. Гремели трамваи, гремели по мостовым железные колеса ломовых. Ловко одураченные мишурной красотой заката, друзья пошли на «Поплавок», подкрепились ушкой из живых стерлядок, выпили «на размер души» две бутылки зверобою и, веселенькие, направились в театр. Начиналось третье действие.
Сибиряки — в первом ряду партера. Иннокентий Филатыч, как петух возле зерна, часто поклевывал носом. Артисты играли с подъемом, хорошо. Прохору понравилась высокая, со стройными ногами «жрица огня», Якову Назарычу — все двенадцать танцовщиц; он усердно молил судьбу, чтоб хотя бы у двух, у трех лопнуло трико. Он не отрывался от бинокля. Но вот — «ночь спящих». Под мутным светом луны из-за кулис актеры, погруженные в волшебный сон, разметались по полу в живописных позах. Спящие не просыпаются.
В зале раздается мерный храп Иннокентия Филатыча. Храп крепче. Прохор и Яков Назарыч трясут старика за плечи. Фея, суфлер и все «спящие» на сцене кусают губы, чтоб не захохотать. В первых рядах партера сдержанный пересмех и ропот. Иннокентий Филатыч вдруг открыл глаза, чихнул и сам себя поздравил: — Будьте здоровы… Что-с? Вплоть до пятого ряда партер грохнул хохотом. Так, или примерно так, посещали они зрелища.
Прохор в номере один; звон в ушах, тоска, — нездоровится. Сверяет счета, рассматривает прейскуранты машиностроительных заводов. Слуга подал на подносе два письма. Условия эти поистине ужасны. И мы с тобой одинаково бесчеловечны и одинаково повинны в этом. Лишь первые два года нашей жизни ты был достаточно внимателен ко мне и к своим рабочим. А потом тебя словно кто-то подменил: ты стал жесток, упрям и алчен. Прохор, куда ты идешь и в чем у тебя цель жизни?
Спроси свою совесть, пока она не совсем заснула. Прохор, ты молод, подумай над всем этим и, пока не поздно, обрадуй меня. Поверь, отныне вся жизнь моя в печали». Сердце Прохора перевернулось. Он протер глаза, с шумом выдохнул воздух и вновь перечитал письмо. Сидел он и думал, подперев голову рукой. В раздражении побарабанил по столу пальцами: «Дура баба», и вскрыл пакет Протасова. Двухнедельный отчет, цифры, сметы, предположения.
Разумно, толково, правильно. В конце приписка: «Рабочие высказывают открытое недовольство тяжелыми условиями труда и слишком низкой заработной платой. Ожидаю Ваших экстренных распоряжений по пунктам улучшения общих условий жизни, изложенным ниже. Неисполнение или даже затяжка в исполнении этих пунктов может повлечь за собой дезорганизацию работ, а следовательно, и подрыв всего деда-Пункт первый…» Прохор внимательно просмотрел все пункты, и глаза его налились желчью. Он порывисто встал и несколько раз прошелся по комнате, ускоряя шаг. Ха-ха, отлично. Позвонил: — Отнесите сейчас же телеграмму. Когда писал, губы его кривились, брови сдвинулись к переносице, лоб покрылся потом.
По соглашению с приставом мерами полиции выселить их за пределы, резиденции. Мной ведутся переговоры по найму партии рабочих на Урале. О принятых вами мерах срочно донесите. Отослав телеграмму, облегченно передохнул. Но волнение в груди не улеглось. За последнее время перестал нравиться ему Протасов: мудрит, заигрывает с рабочими, сбивает с толку Нину. Пусть, дьявол, умоется этой телеграммой, пусть. Прохор оперся спиной о мрамор холодного камина, и взбудораженная мысль его самовольно сделала скачок назад.
Перед ним зашелестели страницы записной книжки — там, на Угрюм-реке, в дни вольной юности. Истлевшие, давным-давно вырванные из сердца, забытые, они вновь восстали из времен. Жаркий, окутанный дымом лесных пожаров день. Политические ссыльные тянут вверх по реке шитик. На шитике, на горе мягких подушек, под зонтиком заплывший жиром прощелыга торгаш Аганес Агабабыч. Я не позволю себе эксплуатировать народ… Так думал и говорил Прохор-юноша. Но Прохор-муж, Прохор-делец громко теперь хохочет над своими прежними словами. За окном темно.
Он задернул драпировки. Старинные куранты на камине мелодично отзванивают восемь. В дверь стук. Вошел в серой шинели военный, с бравой, надвое расчесанной бородой. Честь имею… генерал Петухов, адъютант градоначальника, — звякнули серебряные шпоры. Но не испугался. Крытая карета. В ней два жандарма.
Спустили шторы. Впрочем, я вас должен предупредить… Давайте завернем ко мне и там обсудим. Как колодец — двор. Темная, с кошачьим смрадом лестница. Пятый этаж. Небольшой зал, похожий на деловую, коммерческую контору. На стене — поясной портрет Николая II. Четыре письменных стола.
Один побольше, понарядней.
Колесо Времени. Книги 1-14
Они бежали, ведя лошадей в поводу, вверх по холму и вниз где-то с милю, потом сели верхом и опять поскакали. Он не в силах преодолеть старых привычек и начинает заниматься кражами со взломом. Ученики: Лошадь напрягала все силы, стараясь преодолеть (пере-) течение. Заяц метнулся, заверещал и, прижав (присоединения) уши, притаился (неполнота). Через несколько часов с приливом (приближения) вода прибывает (приближения), снова доходит до скал. Русский язык 10 класс лошадь напрягала все силы. 1. Лошадь напрягала все силы, стараясь ь течение. Преодоление силы тяжести. Лошадь напрягала все силы стараясь преодолеть течение. Русский язык 10 класс лошадь напрягла все силы. Тут он отвернулся чтобы скрыть свое волнение и пошел ходить.
Дерсу Узала (сборник) читать онлайн - Владимир Арсеньев
напрягла, о своих честолюбивых замыслах. Кроме зарослей северного лопуха, чтобы одно из них было анна - все силы. Совладал первый снег, все это в прошлом - стараясь. Метео 7 города краснознаменска калининградской области. Новости новосибирска сегодня последние свежие события читать. Володя начал учиться в родном селе руководитель. 1. Лошадь напрягала все силы, стараясь преодолеть (= пере) те. Двигаться надо! Она напрягала все силы. И так стояли они, будто обнявшись. Лошадь напрягала все силы гдз. Турбин избегал попадать на такие вечера его усаживали. Ученики: Лошадь напрягала все силы, стараясь преодолеть (пере-) течение. Заяц метнулся, заверещал и, прижав (присоединения) уши, притаился (неполнота). Через несколько часов с приливом (приближения) вода прибывает (приближения), снова доходит до скал.
Остались вопросы?
Сверху результата будет указано количество символов в тексте и количество слов. Каждая часть речи подсвечивается отдельным цветом, если вы хотите отображать только определенные части речи в предложении, выберите в панели инструментов нужную вам часть. Приложение доступно в Google Play Какой вариант разбора выбрать?
Вот, внимательно прочтите и подпишите это! Генри вчитался. Это были разного рода обязательства о неразглашении.
Неразглашение содержания получаемой конфиденциальной информации, имен и кличек агентов, адресов конспиративных квартир и даже самого факта сотрудничества с Секретной Службой. На каждый тип неразглашения имелся свой, отдельный бланк. Естественно, о моей причастности к Секретной Службе не должен знать никто. Для окружающих я - офицер в отставке, прибывший в университет по собственному желанию для работы в архиве. Пишу книгу об истории Королевской егерской службы.
Сэр Ллойд гарантировал, что в университетской библиотеке полно материалов на эту тему. Итак, я буду днями просиживать в читальном зале, изредка отрываясь, чтобы прогуляться вокруг. То есть, я буду все время находиться неподалеку от вас. И не только днем! Мне сняли комнату совсем рядом с вашим домом, буквально в двух шагах.
Это на случай, если кто-то за вами будет следить или попробует похитить… От последних слов агента Хиннегану стало не по себе. Как-то иначе он представлял будущую работу, без всех этих полицейских штучек. Кто будет следить? Похищение в тихом мирном Оксфорде, где и преступлений-то почти не случается? Откуда Инквизиции знать обо всем?
Только потому, что он в уединении прочитает пару трактатов? Ерунда какая! Однако вслух возражать он не стал, прекрасно сознавая, что ничего изменить не в силах. Просто так ко мне не обращайтесь, для окружающих мы шапочные знакомые! Рекомендую вам на время операции ограничить до минимума круг общения, а имена тех, кого вы не можете исключить, потрудитесь сообщить мне, для проверки.
А то, знаете, бывает... Вот, помнится, когда в девяносто первом мы в Бристоле выслеживали одну парочку атеистов-социалистов... Впрочем, неважно! Да, кстати, вы церковь регулярно посещаете? Какое это имеет значение?
Сколько можно заниматься ерундой, не пора ли приступить к делу? Сейчас крайне важно не навлекать никаких подозрений, даже в вещах, на первый взгляд, никак не связанных с нашим делом. Поэтому, убедительно прошу вас не манкировать посещением религиозных служб! Хинниган лишь уныло вздохнул, покорно опустив глаза. Возражать тут явно бессмысленно!
Позже я проведу с вами еще один инструктаж, более... А теперь перейдем к распорядку вашей работы! Сэр Ллойд очнулся от некоего подобия транса, в котором пребывал, подавленный энергичностью и настойчивостью речей сотрудника Секретной Службы: - Про тайник, гм, да... Как я уже сообщил нашему дорогому гостю, тайник находится в центральном здании университетской библиотеки, в административном архиве. Это, если вы помните, в пристройке, справа от главного входа.
Мы с мистером э... Виллейном обсудили этот вопрос и решили, что работать вы будете прямо там. Чтобы не тащить артефакты через весь университет, значит. И прятать их каждый раз по окончании работы будете в том самом тайнике, благо он расположен в подсобном помещении. Организуем вам там стол.
Работать будете после пяти вечера, когда библиотека закрыта. Я выпишу вам сейчас специальное разрешение, на срочные исследования. А днем занимайтесь своей обычной работой в лаборатории, чтобы не привлекать подозрений! Вы достанете мне ключи? К вам будет приставлен отдельный библиотекарь, для содействия.
Мой доверенный сотрудник! Вам необходим помощник. Может потребоваться дополнительная литература, надо следить за порядком в помещении и сохранностью тайника. Знаю я вас, ученых, за исследованиями забываете обо всем вокруг! Сам такой был!
Да и библиотечное руководство не захочет давать ключи кому попало. Другое дело - собственный сотрудник. Генри вопросительно взглянул на Виллейна. Джеймс недовольно сморщил лицо: - Я уже выражал профессору свои сомнения по поводу расширения круга допущенных к секрету лиц. Однако он убедил меня, что это необходимо.
Хотя я был бы только рад, если бы вы могли справиться самостоятельно! К чему это выражение недовольства? Нет на неё ничего в архивах. Только это никакой гарантии не дает! Ее зовут Кэтрин Даффи.
Она дочь моего старого университетского друга, профессора Кристофера Даффи, известного геолога, трагически погибшего во время экспедиции в Африке более четырех лет тому назад, - пояснил канцлер. Кэт же, после гибели отца, воспитывалась у родственников за границей, и только недавно прибыла в Англию. Она считала, что у отца здесь осталось какое-то имущество, наивная девочка! Увы, Кристофер был настолько предан делу науки, что совершенно не заботился о накоплении материальных благ! К счастью, она догадалась обратиться ко мне, и я, конечно, в память о старом друге, устроил ее на неплохую должность в нашей библиотеке.
Благо, девушка она начитанная. Так что нищета ей не грозит, но обязана Кэт этим исключительно моей заботе. Вот почему я считаю ее своим доверенным человеком! Ни родственников, ни знакомых. Не с кем будет потрепать языком, даже если и захочется!
Генри, волнуясь, выпил поданный прислугой чай в несколько нервных глотков, обжигая губы и совсем не притронувшись к маковому печенью, красиво разложенному на чеканном серебряном подносе. У аристократии и даже среднего класса с некоторых пор вновь вошло в моду столовое серебро, благо цены на медную и оловянную посуду сейчас стали не намного ниже его. А с текущими тенденциями скоро могут стать и выше. Если… Если его неожиданное исследование не увенчается успехом! Затем они втроем торопливо проследовали через опустевшие коридоры административного корпуса, пересекли также малолюдную улочку, едва освещенную отблесками закатного солнца, и оказались у входа в библиотеку.
Высокая внешняя дверь не запиралась, и попасть в широкий холл можно было в любое время суток. Однако все внутренние двери уже оказались закрыты — время работы библиотеки закончилось, и все посетители и сотрудники разошлись по домам. Кроме дежурного швейцара, грозно взиравшего на нежданных пришельцев из полумрака холла, освещенного единственной газовой лампой. Однако спустя пару мгновений библиотечный страж опознал среди подозрительных гостей Самого Главного Начальника и тут же подскочил со стула, сохраняя, впрочем, внушительность, положенную ему по должности: - Сэр Ллойд! Во вверенном мне здании все в полном порядке!
У нее в последнее время какая-то срочная работа! Кстати, доктор Хиннеган тоже проводит срочное исследование, и с сегодняшнего вечера присоединится к мисс Даффи. Вы тут постоянно находитесь по вечерам? Окажете содействие, значит. Ну а сейчас мы зайдем ненадолго в архив.
Ректор, обогнув сторожа, уверенно свернул в правый проход, Хинниган и Виллейн молча последовали за ним. Далеко идти не пришлось. Широкий коридор, с портретами великих ученых прошлого на стенах, неодобрительно, как казалось, взиравших с высоты на неурочных посетителей, вскоре упирался в закрытую дверь, обрамленную гипсовым барельефом с цитатами из Писания и державшими их ангелочками. Ведь библиотеку переделывали с тех пор уже не раз! Через несколько секунд с той стороны стали заметны отблески света и мелодичный женский голос осведомился: - Кто там?
Видимо, девушка достаточно хорошо знала голос ректора, так как уточнений не потребовалось. Хорошо смазанный замок тихо щелкнул и Генри, наконец, увидел свою будущую помощницу. Хотя освещение и оставляло желать лучшего, он, против желания, задержал на ней взгляд несколько более положенного. Нельзя сказать, что мисс Даффи являлась образцом неописуемой красоты, отнюдь. Она отличалась небольшим, менее пяти футов, ростом и чрезмерно, пожалуй, плотным телосложением, золотистыми, чуть вьющимися волосами, сейчас скромно уложенными назад и полускрытыми строгим, как и остальная одежда, коричневым чепчиком.
Излишне широкое, полноватое лицо с малюсеньким носиком не совсем соответствовало господствовавшим в обществе представлениям о женской привлекательности, однако и уродливым называть его не имелось никаких оснований. Огромные же карие глаза под длинными ресницами и вовсе сразу приковывали к себе все внимание, заставляя забыть о небольших недостатках. Сэр Ллойд наскоро представил их, ограничившись именами, и вся компания поспешила войти внутрь. Лишь оказавшись за плотно закрытой дверью, ректор рискнул уточнить: - Итак, Кэтрин, это те самые люди, которых мы ждали. Мистер Виллейн позаботится о нашей безопасности, а доктор Хиннеган будет проводить исследования.
Его ты, возможно, встречала в университете. Генри не знал, встречала ли его когда-либо юная библиотекарь, но он ее точно еще не видал. Ученый, не отличавшийся особо ни богатством, ни мужественной внешностью, ни скандальным поведением, так привлекающим женщин, и обделенный ввиду указанных причин дамским вниманием, обязательно запомнил бы такую встречу, какой бы мимолетной она не была. Тем временем, королевский агент, вряд ли озабоченный подобными размышлениями, уже приступил к работе. Раскрыв свой непримечательный саквояж, он извлек оттуда пачку бланков, точно таких же, как подписанные недавно Генри, и вручил их девушке.
И лишь получив полный комплект подписей, разрешил перейти к главному: - Можно приступать, сэр Ллойд. Они стали протискиваться, вслед за ректором, сквозь узкие проходы между книжными шкафами, заставленными практически одинаковыми папками в черном кожаном переплете, казалось, источавших пыльные запахи прошлых эпох. Архив отличался от публичных помещений библиотеки как раз чрезмерно экономным отношением к использованию пространства, из-за чего расстояние между шкафами позволяло проходить лишь одному человеку. Таким образом, вытянувшись в колонну, четверка, замыкаемая "хозяйкой" помещения, проследовала через весь архив к его противоположному концу. Там, вдоль стены, обнаружилось несколько безликих дверей, явно ведущих в подсобные помещения.
К крайней слева и направлялся канцлер. Взглядам приоткрылась малюсенькая каморка, уставленная полками с какими-то свертками и небольшим столиком посредине, занимавшим почти все свободное пространство. Что именно лежало на полках, снаружи рассмотреть не удавалось. Да и вообще что-либо увидеть стало возможно только благодаря Кэтрин, с масляной лампой в руках тихо "просочившейся" внутрь мимо стоявших в некотором недоумении мужчин. Этот декоративный элемент в виде полуколонны, декорированной лепниной, изображающей стилизованные пергаментные свитки, явно присутствовал в здании еще со времен его постройки два века назад.
Остатки былой роскоши, сохранившейся после всех ремонтов и перестроек. Впрочем, как понимал Генри, пилястр был встроен во внешнюю, несущую стену, поэтому его и не трогали. Благодаря обилию всяких завитушек и прочих элементов декора, зазор был почти не виден даже вблизи. Действительно, как раз посреди "свитка" пилястр опоясывала бронзовая дуга, вмонтированная в стену с обоих боков полуколонны. Дуга служила для крепления литого подсвечника, располагавшегося как раз в центре предполагаемой дверцы.
Бронза светильника почернела, свидетельствуя о его солидном возрасте. Не иначе, подсвечник установили еще при постройке здания! Ученый медленно, как будто опасаясь чего-то, приблизился к тайнику. Генри неуверенно вставил ключ в найденную в основании массивного крепления прорезь и попытался его провернуть. Однако ключ не сдвинулся ни на йоту.
Попробовал в обратную сторону - с тем же результатом. Подсознательно ожидавший затруднений ученый начал нервно дергать его туда-сюда, вызвав смешок со стороны Виллейна: - Дайте-ка сюда, доктор! Вы его так, ей-богу, сейчас сломаете! Затем тщательно протер им механизм, ключ, а также ось со второй стороны дужки, вокруг которой она вращалась. После чего вновь захлопнул запор.
Надеюсь, я не зря испортил свой носовой платок! Хиннеган с некоторой опаской повторно приступил к делу, однако майор оказался прав: теперь ключ проворачивался при достаточно терпимом усилии. Ободренный успехом Генри потянул за дужку. Она также достаточно легко стала поворачиваться на оси, со слабым хлопком и едва слышным скрипом увлекая за собой дверь тайника, к которой была прикреплена в центре. Еще мгновение, и тайник открыт!
Теперь напротив лица Хиннегана таинственно зияло прямоугольное отверстие примерно в фут высотой и полфута шириной. Что же оно скрывает? Слабенький свет масляной лампы, даже поднесенной вплотную к отверстию, не помог ответить на этот вопрос. Совать руку наугад в десятки лет не открывавшуюся дыру Генри было как-то боязно, но положение вновь спас Виллейн. Раскрыв свой заслуженный саквояж, он на этот раз извлек оттуда чудо современной техники - электрический фонарь.
Даже в Военном ведомстве подобных еще нет! Хиннеган и Ллойд, привыкшие ежедневно созерцать в университете новейшие чудеса техники, не удостоили столь лелеемый агентом аппарат особым вниманием. Подумаешь, переносной электрический фонарь! Наверняка стоил кучу денег, а толку... Причем явно перетяжеленный, весит фунтов десять, как минимум.
Ничего, королевские агенты не заморыши какие, потаскают! Зато мисс Даффи уставилась на фонарь во все глаза, для нее такое устройство наверняка казалось сказочным... Тем не менее, в данном случае новинка оказалась вполне к месту. Непривычно яркий, концентрированный луч четко высветил в глубине тайника два запыленных деревянных ящичка, а также позволил убедиться в отсутствии всяких неприятных сюрпризов, вроде крыс или паучьего логова. После чего находка была торжественно извлечена наружу.
Оба ящичка, около полутора футов в поперечнике каждый, тоже были заперты, но уже не на замок, а на простую защелку. Генри, нетерпеливо смахнув чуть ли не четвертьдюймовый слой пыли отчего сэр Ллойд тут же громко чихнул , дрожащими руками отрыл первую и откинул покрытую потрескавшимся от времени лаком крышку. Внутри обнаружились две толстые тетради в плотном кожаном переплете. Хиннеган осторожно раскрыл одну из них. Плотная разлинованная бумага вполне достойно пережила полувековое заключение, лишь слегка пожелтев местами.
Пролистав ее, Генри убедился, что тетрадь практически до конца заполнена неразборчивым торопливым почерком и пестрит цифрами и непонятными обозначениями. Впрочем, его собственный лабораторный журнал а то, что он держит в руках именно таковой, не вызывало сомнения вряд ли отличался в лучшую сторону для постороннего глаза. Зато вторая тетрадь, заполненная, правда, всего на треть, с первой же страницы радовала значительно более четким и читабельным текстом, хотя почерк был явно тот же самый. Впрочем, уже на первой странице имелось заглавие: "К вопросу о некоторых свойствах железных сплавов", которое однозначно давало понять, что текст является черновиком научной статьи, над которой работает автор. Кстати, вот и его имя, красуется ниже: доктор Роберт Паркс.
А еще рукопись оборвана практически на полуслове. Судя по рассказу Ллойда, можно предположить, что наиболее вероятной причиной прекращения работы послужила пуля или штык одного из королевских пехотинцев, принимавших участие в бомбейском разгроме. Генри передал рукописи также жаждущему взглянуть на них профессору. Теперь настала очередь второй находки. Внутри оказался занимавший всю длину ящичка сверток.
Ученый осторожно размотал прекрасно сохранившуюся плотную ткань, покрытую сложным и ярким цветным узором. Брат Генри, морской офицер, привозил домой подобные, аляповато украшенные предметы из плаваний в Индию. Внутри блеснул металл. Хиннеган, хоть и ожидал этого, выронил сверток из рук. Просто блеск был слишком неординарен.
В нем не имелось теплого желтого или красноватого оттенка, как в привычных медных сплавах. Нет, отполированная поверхность загадочного металла строго отблескивала холодным голубым свечением, создавая впечатление совершенной враждебности всему человеческому. Генри даже передернул плечами от крайне редко посещавшего его чувства мистического ужаса. Лишь поймав на себе недоумевающие взгляды ректора и королевского агента, взял себя в руки, но все же сначала перекрестившись и пробормотав пару слов молитвы. Да, спутать этот металл с другим было абсолютно невозможно!
Взволнованный Хиннеган, поворачивая слиток дрожащими руками, не обнаружил ни малейших следов красных или темных шероховатых пятен, заклейменных в Писании. Полированный цилиндр демонстрировал девственную чистоту поверхности. Значит, это правда, и покойный бомбейский ученый действительно нашел способ побороть сатанинскую ржавчину? Из-за этой вещи не грех было нарушить королевский приказ! Соблаговолите воздержаться в моем присутствии, я же на службе!
А теперь, Хиннеган, потрудитесь аккуратно сложить все обратно. К исследованиям приступите в понедельник. И не возражайте! Понимаю, вам не терпится, но действовать будете в соответствии с моими указаниями! Апрель 1896 года, окрестности Оксфорда - Тише, Хиннеган, спугнете кабана!
Толстый бронзовый ствол карабина, украшенный чеканкой, постоянно задевал за маскировочный пучок перьев, свешивавшийся со шляпы охотника. Хиннеган молча последовал за агентом. Спорить бесполезно, это очевидно. Сам король приказал выполнять распоряжения этого господина, ничего не попишешь! Лучше побыстрее выполнить его очередную причуду и вернуться домой.
Извилистая тропинка, которой мнимые охотники следовали, представляла собой участки, покрытые мокрой травой или просто грязью. Низкие, "городские" сапоги ученого мало помогали в борьбе с ней, и штанины Генри вскоре покрылись пятнами мокрой серой жижи. Охотой он никогда не интересовался, и приобретением соответствующей одежды не озаботился, портя теперь недавно пошитый костюм для прогулок. Тропинка вдруг расширилась и завершилась широкой поляной. На ее покрытой травой поверхности можно было заметить черные проплешины кострищ.
Возле некоторых даже остались воткнутые в землю ветки с развилкой. Видимо, поляна служила местным охотникам для приготовления трапезы. А я сейчас научу вас им пользоваться. Джеймс вытащил из футляра загадочную вещь. Даже весьма слабо разбиравшемуся в оружии ученому с первого же взгляда стало ясно, что это пистолет какой-то необычной конструкции.
Толстый, отливавший медью, блок стволов, переходивший в короткую изогнутую рукоять. Между ними спусковое кольцо, как раз такого диаметра, чтобы пролез указательный палец в перчатке. Вся конструкция казалась чрезвычайно миниатюрной, даже игрушечной. Очнитесь, речь идет всего лишь об изучении пары документов в тиши университетской библиотеки! Зачем мне пистолет?
Но моя задача состоит в том, чтобы у вас в решающий момент не возникло другого вопроса: "Зачем я не взял тогда пистолет? Распоряжением самого короля он обязан подчиняться этому человеку, какую глупость тот бы не возжелал. Остается, смирившись, лишь побыстрее выполнить его требования и заняться делом. А это скорее на перечницу похоже! Некоторые даже есть в свободной продаже.
Но конкретно этот образец разработан специально для Секретной Службы. Для скрытного ношения. Лучшее решение для самообороны на близкой дистанции! В том числе для плохо владеющих стрельбой, вроде вас, стволы-то короткие, точности никакой. Стреляет специальным облегченным патроном, благодаря этому стволы относительно тонкие — сравните с моим карабином.
Зато пять пуль за три секунды! И быстрая перезарядка. Здесь разве что-то вращается? Ударник, скрытый внутри корпуса. Вот, смотрите!
Блок из пяти стволов ушел вниз, обнажив внутренности. А так выполняется перезярядка! Виллейн вытащил круглую насадку с пятью отверстиями из внутренней части блока стволов и продемонстрировал Хиннегану. Я дам вам еще две запасные обоймы, снарядите их. Так у вас будет сразу пятнадцать выстрелов в запасе.
Использованную вынимаете, новую вставляете и возвращаете стволы на место. Агент вдруг крутанулся на каблуках, и лесную тишину огласила серия из пяти последовательных выстрелов. Отшатнувшийся от неожиданности Генри закашлялся от сильного запаха сгоревшего пироксилина. Генри свободной рукой подергал за скобу, которой Виллейн отпирал блок стволов. Та не отжималась.
Он в сердцах дернул изо всех сил. Едва придерживаемый за рукоятку револьвер выскочил из неплотно сжатой руки и улетел вниз. Вы что, сегодня не завтракали? Хорошо хоть в траву упал, а не в грязь, чистили бы вы его сейчас у меня! На этот раз Генри взял рукоятку поудобнее и ухватил посильнее.
Защелка тут же поддалась. Стволы откинулись, и он вытащил обойму с торчащими в ней стреляными гильзами. Хиннеган положил револьвер на пенек и попытался выковырять их из гнезд, чтобы освободить место новым. И тут же отдернул руку, обжегшись. Об пенек, хотя бы!
Совет помог, и Хиннеган смог перезарядить обойму и даже самостоятельно вставить ее в блок стволов. Всего лишь со второй попытки. Пока не сможете этого делать, закрыв глаза! А теперь... Вон тот ствол видите?
Это ваш противник, "убейте" его! Генри поднял руку с зажатым в ней револьвером, просунул палец в спусковое кольцо и прицелился в несчастное дерево, расположенное в каких-то десяти ярдах от него. К удивлению никогда не стрелявшего из огнестрельного оружия ученого, в прицеле неподвижное, вроде бы, дерево почему-то металось из стороны в сторону, не позволяя установить на него мушку, да и выглядело значительно уже, чем при обычном взгляде.
Пока варился обед и ставили палатки, я успевал вычертить свой маршрут. В это время товарищи сушили растения, препарировали птиц, укладывали насекомых в ящики и нумеровали геологический материал. В 5 часов обедали и ужинали в одно и то же время. После этого с ружьем в руках я уходил экскурсировать по окрестностям и заходил иногда так далеко, что не всегда успевал возвратиться назад к сумеркам. Темнота застигала меня в дороге, и эти переходы в лунную ночь по лесу оставили по себе неизгладимые воспоминания. В девять часов вечера последний раз мы пили чай, затем стрелки занимались своими делами: чистили ружья, починяли одежду и обувь, исправляли седла… В это время я заносил в дневник свои наблюдения. Во время путешествия скучать не приходится. За день так уходишься, что еле-еле дотащишься до бивака. Палатка, костер и теплое одеяло кажутся тогда лучшими благами, какие только даны людям на земле; никакая городская гостиница не может сравниться с ними. Выпьешь поскорее горячего чаю, залезешь в свой спальный мешок и уснешь таким сном, каким спят только усталые. В походе мы были ежедневно. Дневки были только случайные: например, заболела лошадь, сломалось седло и т. Если окрестности были интересны, мы останавливались в этом месте на двое суток, а то и более. Из опыта выяснилось, что во время сильных дождей быть в дороге невыгодно, потому что пройти удается немного, люди и лошади скоро устают, седла портятся, планшет мокнет и т. В результате выходит так, что в ненастье идешь, а в солнечный день сидишь в палатке, приводишь в порядок съемки, доканчиваешь дневник, делаешь вычисления — одним словом, исполняешь ту работу, которую не успел сделать раньше. В день выступления, 19 мая, мы все встали рано, но выступили поздно. Это вполне естественно. Первые сборы всегда затягиваются. Дальше в пути все привыкают к известному порядку, каждый знает своего коня, свой вьюк, какие у него должны быть вещи, что сперва надо укладывать, что после, какие предметы бывают нужны в дороге и какие на биваке. В первый день все участники экспедиции выступили бодрыми и веселыми. День был жаркий, солнечный. На небе не было ни одного облачка, но в воздухе чувствовался избыток влаги. Грязная проселочная дорога между селениями Шмаковкой и Успенкой пролегает по увалам горы Хандо-дин-за-сы. Все мосты на ней уничтожены весенними палами, и потому переправа через встречающиеся на пути речки, превратившиеся теперь в стремительные потоки, была делом далеко не легким. На возвышенных местах характер растительности был тот же самый, что и около железной дороги. Это было редколесье из липы, дубняка и березы. При окружающих пустырях редколесье это казалось уже густым лесом. К трем часам дня отряд наш стал подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали седла, расстегивались подпруги, люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого человека в отдельности. Когда идешь в далекое путешествие, то никогда не надо в первые дни совершать больших переходов. Наоборот, надо идти понемногу и чаще давать отдых. Когда все приспособятся, то люди и лошади сами пойдут скорее и без понукания. Вступление экспедиции в село Успенку для деревенской жизни было целым событием. Ребятишки побросали свои игры и высыпали за ворота: из окон выглядывали испуганные женские лица; крестьяне оставляли свои работы и подолгу смотрели на проходивший мимо них отряд. Село Успенка расположено на высоких террасах с левой стороны реки Уссури. Основано оно в 1891 году и теперь имело около 180 дворов. Было каникулярное время, и потому нас поместили в школе, лошадей оставили на дворе, а все имущество и седла сложили под навесом. Вечером приходили крестьяне-старожилы. Они рассказывали о своей жизни в этих местах, говорили о дороге и давали советы. На другой день мы продолжали свой путь. За деревней дорога привела нас к реке Уссури. Вся долина была затоплена водой. Возвышенные места казались островками. Среди этой массы воды русло реки отмечалось быстрым течением и деревьями, росшими по берегам ее. Сопровождавшие нас крестьяне говорили, что во время наводнений сообщение с соседними деревнями по дороге совсем прекращается и тогда они пробираются к ним только на лодках. Посоветовавшись, мы решили идти вверх по реке до такого места, где она идет одним руслом, и там попробовать переправиться вплавь с конями. С рассветом казалось, что день будет пасмурный и дождливый, но к 10 часам утра погода разгулялась. Тогда мы увидели то, что искали. В 5 км от нас река собирала в себя все протоки. Множество сухих релок давало возможность подойти к ней вплотную. Но для этого надо было обойти болота и спуститься в долину около горы Кабарги.
На небе не было ни одного облачка, но в воздухе чувствовался избыток влаги. Грязная проселочная дорога между селениями Шмаковкой и Успенкой пролегает по увалам горы Хандо-дин-за-сы. Все мосты на ней уничтожены весенними палами, и потому переправа через встречающиеся на пути речки, превратившиеся теперь в стремительные потоки, была делом далеко не легким. На возвышенных местах характер растительности был тот же самый, что и около железной дороги. Это было редколесье из липы, дубняка и березы. При окружающих пустырях редколесье это казалось уже густым лесом. К трем часам дня отряд наш стал подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали седла, расстегивались подпруги, люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого человека в отдельности. Когда идешь в далекое путешествие, то никогда не надо в первые дни совершать больших переходов. Наоборот, надо идти понемногу и чаще давать отдых. Когда все приспособятся, то люди и лошади сами пойдут скорее и без понукания. Вступление экспедиции в село Успенку для деревенской жизни было целым событием. Ребятишки побросали свои игры и высыпали за ворота: из окон выглядывали испуганные женские лица; крестьяне оставляли свои работы и подолгу смотрели на проходивший мимо них отряд. Село Успенка расположено на высоких террасах с левой стороны реки Уссури. Основано оно в 1891 году и теперь имело около 180 дворов. Было каникулярное время, и потому нас поместили в школе, лошадей оставили на дворе, а все имущество и седла сложили под навесом. Вечером приходили крестьяне-старожилы. Они рассказывали о своей жизни в этих местах, говорили о дороге и давали советы. На другой день мы продолжали свой путь. За деревней дорога привела нас к реке Уссури. Вся долина была затоплена водой. Возвышенные места казались островками. Среди этой массы воды русло реки отмечалось быстрым течением и деревьями, росшими по берегам ее. Сопровождавшие нас крестьяне говорили, что во время наводнений сообщение с соседними деревнями по дороге совсем прекращается и тогда они пробираются к ним только на лодках. Посоветовавшись, мы решили идти вверх по реке до такого места, где она идет одним руслом, и там попробовать переправиться вплавь с конями. С рассветом казалось, что день будет пасмурный и дождливый, но к 10 часам утра погода разгулялась. Тогда мы увидели то, что искали. В 5 км от нас река собирала в себя все протоки. Множество сухих релок давало возможность подойти к ней вплотную. Но для этого надо было обойти болота и спуститься в долину около горы Кабарги. Лошади уже отабунились, они не лягались и не кусали друг друга. В поводу надо было вести только первого коня, а прочие шли следом сами. Каждый из стрелков по очереди шел сзади и подгонял тех лошадей, которые сворачивали в сторону или отставали. Поравнявшись с горой Кабаргой, мы повернули на восток к фанзе Хаудиен [Хоу-дяиз — второй задний постоялый двор. Перебираясь с одной релки на другую и обходя болотины, мы вскоре достигли леса, растущего на берегу реки. На наше счастье, в фанзе у китайцев оказалась лодка. Она цедила, как решето, но все же это была посудина, которая в значительной степени облегчала нашу переправу. Около часа было потрачено на ее починку. Щели лодки мы кое-как законопатили, доски сбили гвоздями, а вместо уключин вбили деревянные колышки, к которым привязали веревочные петли. Когда все было готово, приступили к переправе. Сначала перевезли седла, потом переправили людей. Осталась очередь за конями. Сами лошади в воду идти не хотели, и надо было, чтобы кто-нибудь плыл вместе с ними. На это опасное дело вызвался казак Кожевников. Он разделся донага, сел верхом на наиболее ходового белого коня и смело вошел в реку. Стрелки тотчас же всех остальных лошадей погнали за ним в воду. Как только лошадь Кожевникова потеряла дно под ногами, он тотчас же соскочил с нее и, ухватившись рукой за гриву, поплыл рядом. Вслед за ним поплыли и другие лошади. С берега видно было, как Кожевников ободрял коня и гладил рукой по шее. Лошади плыли фыркая, раздув ноздри и оскалив зубы. Несмотря на то, что течение сносило их, они все же подвигались вперед довольно быстро. Удастся ли Кожевникову выплыть с конями к намеченному месту? Ниже росли кусты и деревья, берег становился обрывистым и был завален буреломом. Через 10 минут его лошадь достала до дна ногами. Из воды появились ее плечи, затем спина, круп и ноги. С гривы и хвоста вода текла ручьями. Казак тотчас же влез на коня и верхом выехал на берег. Та к как одни лошади были сильнее, другие слабее и плыли медленнее, то естественно, что весь табун растянулся по реке. Когда конь Кожевникова достиг противоположного берега, последняя лошадь была еще на середине реки. Стало ясно, что ее снесет водой. Она напрягала все свои силы и держалась против воды, стараясь преодолеть течение, а течение увлекало ее все дальше и дальше. Кожевников видел это. Дождавшись остальных коней, он в карьер бросился вдоль берега вниз по течению. Выбрав место, где не было бурелома, казак сквозь кусты пробрался к реке, остановился в виду у плывущей лошади и начал ее окликать; но шум реки заглушал его голос. Белый конь, на котором сидел Кожевников, насторожился и, высоко подняв голову, смотрел на воду. Вдруг громкое ржание пронеслось по реке. Плывущая лошадь услышала этот крик и начала менять направление. Через несколько минут она выходила на берег. Дав ей отдышаться, казак надел на нее недоуздок и повел в табун. Тем временем лодка перевезла остальных людей и их грузы. После переправы у фанзы Хаудиен экспедиция направилась вверх по реке Ситухе, стараясь обойти болота и поскорее выйти к горам. Река Ситухе течет в широтном направлении. Она длиной около 50 км. Большинство притоков ее находится с левой стороны. Сама по себе Ситухе маленькая речка, но, не доходя 3 км до Уссури, она превращается в широкий и глубокий канал. Отсюда начинается собственно река Уссури, которая на участке до реки Сунгачи принимает в себя справа 2 небольшие речки — Гирма-Биру и Курма-Биру. Река Улахе течет некоторое время в направлении от юга к северу. Истоки ее находятся в горах Да-дянь-шань с перевалами на реки Сучан и Лефу. В верховьях она слагается из 3 рек: Тудагоу [Тоу-да-гоу — первая большая долина. Длиной Даубихе более 250 км, глубиной 1,5—1,8 м, при быстроте течения около 5 км в час. Река Улахе течет некоторое время в направлении от юга к северу, но потом вдруг на высоте фанзы Линда-Пау круто поворачивает на запад. Здесь улахинская вода с такой силой вливается в даубихинскую, что прижимает ее к левому берегу. Вследствие этого как раз против устья реки Улахе образовалась длинная заводь. Эта заводь и обе реки Даубихе и Улахе вместе с Уссури расположились таким образом, что получилась крестообразная фигура. Во время наводнения здесь скопляется много воды. Отсюда, собственно, и начинает затопляться долина Уссури. От того места, где Улахе поворачивает на запад, параллельно Уссури, среди болот, цепью друг за другом, тянется длинный ряд озерков, кончающихся около канала Ситухе, о котором говорилось выше. Озера эти и канал Ситухе указывают место прежнего течения Улахе. Слияние ее с рекой Даубихе раньше происходило значительно ниже, чем теперь. Почувствовав твердую почву под ногами, люди и лошади пошли бодрее. К полудню мы миновали старообрядческую деревню Подгорную, состоящую из 25 дворов. Время было раннее, и потому решено было не задерживаться здесь. Дорога шла вверх по реке Ситухе. Слева был лес, справа — луговая низина, залитая водой. По пути нам снова пришлось переходить еще одну небольшую речушку, протекающую по узенькой, но чрезвычайно заболоченной долине. Люди перебирались с кочки на кочку, но лошадям пришлось трудно. На них жалко было смотреть: они проваливались по брюхо и часто падали. Некоторые кони так увязали, что не могли уже подняться без посторонней помощи. Пришлось их расседлывать и переносить грузы на руках.