Достоевский хорошо знал жизнь петербургского дна. Большинство столичных жриц любви в 40-е годы XIX века составляли либо немки, либо уроженки остзейских губерний.
Федор Михайлович Достоевский
По молодости лет я готова была отвергать его чрезмерные похвалы и сердиться, что он не признает меня за женщину, какою я себя считала. Скажу к слову, что Федор Михайлович действительно не любил тогдашних нигилисток. Их отрицание всякой женственности, неряшливость, грубый напускной тон возбуждали в нем отвращение, и он именно ценил во мне противоположные качества», — писала Достоевская. РИА Новости Впрочем, с возрастом Федор Михайлович все-таки стал терпимее относится женщинам и даже частично пересмотрел свои взгляды. Тогда мой муж высказал в «Дневнике писателя», что «многого ждет от русской женщины», — утверждала Анна Достоевская.
Эта ситуация отдалила супругов друг от друга.
Семилетний брак не принес им счастья. Вскоре Мария переехала в Тверь, а потом вернулась в Петербург, где медленно умирала от чахотки. Писатель в это время вояжировал за границей. Вернувшись, он поразился изменениям, произошедшим с женой. Желая облегчить ее страдания, он перевозит супругу в Москву.
Она мучительно умирала на протяжении года. Характер Марии, ее судьба и смерть воплотились в литературной версии — в образе Катеньки Мармеладовой. Апполинария Суслова. Эмансипированная барышня, мемуаристка и писательница была дочерью бывшего крепостного. Отец купил себе свободу и переехал в Петербург, где смог дать двум дочерям высшее образование.
Апполинария прослушала курс философии, литературы и естественных наук, а Надежда стала медиком. Знакомство с Сусловой у Достоевского состоялось после одного из его выступлений на студенческом вечере. Апполинария была красавицей: стройная, с голубыми глазами, умным и волевым лицом, рыжими волосами. Она первая призналась писателю в любви. Достоевский нуждался в искреннем отношении.
Начался роман. Апполинария сопровождала Достоевского за границей, а он помогал начинающей писательнице в творческом развитии — печатает ее рассказы во «Времени». Суслова представляла нигилистически настроенную молодежь, она презирала условности и предубеждения старого мира. Поэтому всячески бунтовала против застаревших устоев и морали. Анна Сниткина.
Вторая жена Достоевского была на 24 года моложе его. Происходила из семьи чиновника, обладала литературным талантом и боготворила Достоевского. С писателем она познакомилась случайно: после смерти отца окончила стенографические курсы и поступила в качестве помощницы на службу к Федору Михайловичу. Их знакомство произошло через два года после смерти первой жены писателя. Девушка помогла Достоевскому выполнить подписанный с издателем контракт: за 26 дней они совместно написали и оформили рукопись «Игрока».
Работая над «Преступлением и наказанием», Достоевский рассказал девушке о сюжете нового романа, в котором пожилой художник влюбляется в девушку. Это было своеобразным признанием в любви. Неточка Сниткина согласилась стать женой писателя. После венчания ей довелось пережить ужас, который познала Мария Исаева: у Достоевского за вечер произошло два эпилептических припадка. Этот факт женщина приняла как искупление за безмерное счастье, которое ей дарил писатель.
После свадьбы молодожены отправились в Европу. Все путешествие и жизнь за границей Сниткина описала в дневнике.
Лето Достоевские проводили в небольшом поместье деревни Даровое под Тулой.
Впоследствии писатель говорил, что это было самое лучшее время его жизни, оставившее незабываемые впечатления. Федор Достоевский в детстве Жили Достоевские довольно скромно, но на образовании детей не экономили. Латынь они изучали с отцом, читать начали под руководством матери.
Потом наняли приходящих учителей, с которыми дети прошли азы математики, научились говорить по-французски и писать на русском. Первым серьезным ударом судьбы для Федора стала смерть матери в 1837 году от чахотки. Ему тогда только исполнилось 16, и он тяжело переносил потерю близкого человека.
Отец теперь сам решал судьбы детей, и не придумал ничего лучшего, как отправить Федора и Михаила на учебу в Петербург. Они стали студентами Инженерного училища, хотя, как вспоминал позже Достоевский, мечтали о поэтах и поэзии. Он писал, что по вечерам у них нет ни минуты свободной, у них не было возможности даже закрепить пройденный в классе материал.
Молодые люди занимались фехтованием, танцами и пением, и отказаться от этих занятий они не имели права. Кроме этого, каждый из них стоял в карауле, так и проходили все вечера в училище. В 1843-м году Достоевскому вручили диплом об окончании училища.
В том же году он получил распределение на должность полевого инженера-подпоручика в Петербургской инженерной команде. Однако спустя год подал рапорт об отставке. С тех пор его биография была неразрывно связана с литературой, которой он посвящал каждую минуту своей жизни.
Помимо этого его привлекало творчество соотечественников, среди которых самыми почитаемыми были Лермонтов и Державин, Гоголь и Карамзин. Но настоящий благоговейный трепет Достоевский испытывал по отношению к Александру Пушкину , он читал его стихи с ранних лет, многие знал наизусть. Именно смерть Пушкина стала вторым ударом после мамы для молодого Федора.
Он даже говорил, что если бы не носил траура по любимой маме, он бы попросил отца разрешить ему носить траур по Александру Пушкину.
Гордо и безропотно несла она свою участь. Достоевский характеризует ее как «умную, образованную, грациозную, с великодушным сердцем».
Она представляется ему натурой мятущейся, порывистой, самобытной, окрыленной, возвышенной и смелой. В то время Марии Дмитриевне было двадцать шесть лет. Вот как описывает ее А.
Врангель, друг Достоевского: «Уже тогда зловещий румянец играл на ее бледном лице, и несколько лет спустя чахотка унесла ее в могилу. Она была начитана, довольно образованна, любознательна, добра и необычайно жива и впечатлительна! Тяжело переживает Достоевский разлуку с Марией Дмитриевной, которая уезжала с мужем в сибирский городишко Кузнецк.
По словам Врангеля, Достоевский ходил как помешанный, рыдая навзрыд, как ребенок. Завязывается переписка. Мария Дмитриевна жалуется на лишения, болезнь, тягостное чувство одиночества.
Вскоре умирает ее муж. Достоевский отдается устройству Марии Дмитриевны. Он достает для нее деньги у Врангеля, хлопочет об определении восьмилетнего Паши в корпус.
И вдруг — письмо от Исаевой, в котором она сообщает, что полюбила молодого учителя Вергунова и, очевидно, выйдет за него замуж. Достоевский пишет своему другу письма, полные отчаяния: «Трудно передать, сколько я выстрадал... Я трепещу, чтобы она не вышла замуж...
О, не дай. Господи, никому этого страшного грозного чувства! Велика радость любви, но страдания так ужасны, что лучше бы никогда не любить!
И он пишет письмо к Врангелю, в котором просит его похлопотать о повышении жалованья Вергунову. Это письмо — показатель высоты, какой могла достичь в жизни горячая и неудержимая в своем полете душа писателя. Вскоре Достоевского производят в прапорщики.
И он мечтает увидеть Марию Дмитриевну. Только бы видеть ее, только бы слышать! Любовь в таком виде есть болезнь.
Я это чувствую! Это ангел божий, который встретился мне на пути, и связало нас страдание». Писатель едет в Кузнецк, говорит Марии Дмитриевне о своем постоянном неугасающем чувстве, возлагает надежды на возврат в литературу.
И наталкивается на раздвоение женского сердца. Мария Дмитриевна металась и томилась в поисках спасения из водоворота влечений: писатель Достоевский — или полунищий, но молодой и красивый, учитель. Глубокий психолог Достоевский верит в то, что умная женщина сделает выбор в его пользу.
Он объясняется с учителем. Последний уступает. Достоевский вновь умоляет Врангеля устроить судьбу незадачливого Вергунова.
Побратавшиеся соперники — это одна из главных тем будущего «Идиота». Неутолимую энергию проявил Достоевский в обустройстве своего дома. Письма к родственникам в Петербург, Москву, местные займы помогли ему одеть бедную невесту, заплатить за венчание и свадьбу.
Кузнецкая свадьба 1857 г. Это произведение — следствие душевных потрясений писателя во время его пребывания в Семипалатинске. К сожалению, желанного счастья в своем браке Достоевский не нашел.
Мария Дмитриевна часто болела, капризничала и ревновала.
Фёдор Достоевский
Достоевский любил духовно богатых и кротких девушек, но при этом ненавидел нигилисток, феминисток и вообще всех представительниц прекрасного пола, открыто борющихся за женские права. 20-летняя Анна Сниткина. Двести лет минуло с рождения легендарного российского писателя Федора Михайловича Достоевского.
Влюбленный Достоевский. Каких женщин любил писатель?
До Достоевского никто не касался темы изображения жизни каторжных[180]. Когда старший брат Достоевского скоропостижно скончался, писатель взял на себе его огромные долги, которые выплачивал практически всю жизнь. В один момент блестяще складывающая жизнь Достоевского перевернулась.
Божий дар и великое счастье. Каким семьянином был писатель Достоевский?
С Анной Григорьевной он был самим собой без утайки и усилия, без всяких тормозов, и в этом было для него облегчающее ощущение свободы и естественности. Он мог позволить себе поступать так, как чувствовал, — а значит и быть ревнивым, и проявлять ревность с тем неистовством, каким отличались все его эмоциональные взрывы. Но возможно также, что опыт прошлого усилил его подозрительность. Комплекс неполноценности и оскорбленного самолюбия вечно раздирал его, особенно в эротической области, и заставлял сомневаться в любви женщин, с которыми он был связан. Эта неуверенность обращалась в ревность и разражалась дикими вспышками: в них гнездилась подлинная боязнь измены и страданий, мучившая его после опыта Кузнецка, Твери и Парижа. Он постоянно спрашивал, любят ли его, постоянно добивался и требовал доказательств любви.
Даже по отношению к Анне Григорьевне, всецело ему преданной, он испытывал те же чувства: он боялся потерять её и судорожно вцеплялся в нее, вечно опасаясь, что у него отнимут самое ему дорогое и необходимое. Все эти сложные эмоции переплетались у Достоевского с резким чувством собственника: оно было сильно развито у него в сексуальной сфере и в ряде его бытовых привычек. Анна Григорьевна должна была принадлежать ему безраздельно, душой и телом, как те вещи, которые стояли у него на письменном столе и которые никто не смел трогать и передвигать. И, наконец, он сделался гораздо более ревнив с возрастом: мысль о двадцати пяти годах разницы между ним и Анной Григорьевной всегда вызывала в нем тревогу. И, несмотря на все её уверения, он до смерти остался подвержен ничем не оправданным, безумным припадкам ревности.
Сцены и трудности не скрыли, однако, от супругов одного факта: в Москве их отношения значительно улучшились, потому что они оставались вместе гораздо больше, чем в Петербурге. Сознание это укрепило в Анне Григорьевне желание поехать заграницу и провести хотя бы два-три месяца в уединении: то был единственный верный способ успокоиться, отдохнуть от пережитых волнений и привыкнуть к мужу и физически и нравственно. Но когда они вернулись в Петербург и объявили о своем намерении, в семье поднялся шум и возмущение. В два дня выяснилось, что родственникам и наиболее крикливым кредиторам придется оставить до отъезда тысячу сто рублей, а весь аванс, полученный из «Русского Вестника», не превышал тысячи. Паша и Эмилия Федоровна начали отговаривать Достоевского от «безумного плана» и убеждать его, что он не имеет права тратить последние деньги на блажь молодой жены.
А когда пошли разговоры о моральном долге перед семьей покойного брата, он пал духом, заколебался и уже собирался отказаться от заграничной поездки. Проект общей дачи вновь был поставлен на обсуждение на семейных советах. И вот тогда Анна Григорьевна неожиданно показала скрытую силу своего характера и решилась на крайнюю меру. Она инстинктивно знала, что дело идет о спасении их союза, и готова была всем для этого пожертвовать. Мать её поняла и поддержала, и Анна Григорьевна сделала то, чего ей никогда не могли простить друзья: она заложила все, на что ушли деньги её приданого мебель, серебро, вещи, платья, все, что она выбирала и покупала с такой радостью и надеждой.
Заклад был устроен в два дня, и 14 апреля, к изумлению и негодованию родни, Достоевские выехали заграницу. Они собирались провести в Европе три месяца, а вернулись оттуда через четыре с лишком года. Но за эти четыре года они успели позабыть о неудачном начале их совместной жизни: она превратилась теперь в тесное, счастливое и прочное содружество. Достоевские пробыли некоторое время в Берлине, затем, проехав через Германию, обосновались в Дрездене. Здесь-то и началось взаимное сближение, очень скоро рассеявшее все его тревоги и сомнения.
Они были совершенно различные люди — по возрасту, темпераменту, интересам, уму, но у них было и много общего, и счастливая комбинация сходства и различия обеспечила успех их брачной жизни. Анна Григорьевна была заграницей в первый раз, и ей все было интересно. Она путешествовала с восторгом, восхищаясь новыми странами. В этом она никак не походила на своего мужа. За четыре года европейской жизни они посетили Германию, Швейцарию, Австрию и Италию, и Анна Григорьевна была ими очарована, а Достоевский, не переставая, ругал все и вся.
Анна Григорьевна на Западе вела себя усердной туристкой, ходила по музеям, осматривала достопримечательности, делала заметки, и Достоевского забавляло и радовало это школьное прилежание: ей все было интересно, значит не будет скучать, покамест он работает или пишет длиннейшие письма друзьям в Россию о новых литературных планах. Вообще, его умиляло, что она такая простая и непретенциозная. У Анны Григорьевны были привычки мелкобуржуазной, почти мещанской среды, хотя по паспорту она и принадлежала к дворянству, — и это создавало между ними общность социального уровня. Она была скромной и тихой девушкой, и в детстве и юности не знала шумных развлечений. Событий в её семье почти не происходило, и она была невзыскательна, мало видела, мало где бывала.
Когда, по окончании «Игрока», Федор Михайлович хотел отпраздновать это событие обедом в ресторане вместе с Майковым, Милюковым, Страховым и пригласил свою стенографистку, она не решилась пойти: никогда в жизни не была в ресторане и стеснялась показаться в таком месте, да ещё с незнакомыми людьми. Ее образ жизни и образ мыслей, манеры и навыки, одежда и вкусы — все выдавало в ней девушку из небогатой чиновничьей семьи с петербургской окраины. В ней было немало провинциализма, и Достоевскому это очень нравилось. Достоевский страдал от своего дурного вкуса, от своей неловкости в обществе, от своей обидчивости и мелкого самолюбия. Он завидовал «хозяевам жизни», как Тургенев или Григорович, и не любил их именно за барство, за светскость, за хорошо повязанный галстук, за отшлифованную речь, за свободу, с какой они могли расходовать тысячи и писать, о чем и как вздумается.
Его многочисленные ссоры с современниками частично объясняются его плебейскими замашками, его ущемленным самолюбием просителя и бедняка. Все доставалось ему с трудом: даже гонорар, следуемый из журналов, приходилось не только спрашивать, но и выпрашивать, почти вымаливать. В конце своей жизни Достоевский виделся и с великими князьями, и с вельможами, но и во дворце, и в аристократических салонах чувствовал себя неуютно и держался, как медведь. Он искренне ненавидел приемы, банкеты, выходы в свет: больше всего он любил сидеть в жарко натопленной комнате, пить чай с вареньем и читать жене вслух какой-нибудь исторический роман. Марья Димитриевна мечтала о гостях, роли в обществе и званых обедах, и даже с ней Достоевский не чувствовал себя в безопасности и оставался на положении мужа, не давшего жене того, что она заслуживала.
Аполлинария тоже хотела блистать и бывать. Не то получилось с Анной Григорьевной. У неё не замечалось никаких стремлений вести светскую жизнь, она отнюдь не желала «вращаться» в обществе, у неё от этого вращения голова кружилась и делалось тошно, как и Достоевскому. В этом они удивительно подходили друг к другу. С нею ему нечего было тревожиться: она искала, как и он, семейного счастья, и туфли и халат мужа принимала не как умаление его достоинства, а нечто вполне естественное — другого и быть не могло.
И она вполне разделяла его маленькие радости: воскресная прогулка и пирог к обеду, вечером самовар у круглого стола, неугасимая лампада перед киотом в спальной. Анна Григорьевна была застенчива и только наедине с мужем делалась бойкой и проявляла то, что он называл её «скоропалительностью». Он это понимал и ценил: сам был робок, смущался с чужими людьми и тоже не испытывал никакого стеснения только наедине с женой. Ее молодость, неопытность и мещанская складка действовали на него успокоительно, обнадеживали и рассеивали его комплексы неполноценности и самоунижения. Он был подвержен настоящим припадкам меланхолии, и после вспышек честолюбия и гордости, когда он кричал, что только будущие поколения оценят его романы, у него наступали мучительные периоды депрессии и неверия.
Тогда он буквально ненавидел себя. Он со злобой смотрел на свои руки с выступавшими на них венами и желтыми пятнышками, на грудь, поросшую волосами, на тело, доставлявшее столько неприятностей болями, недугами, желаниями, всей своей особой, самостоятельной жизнью, так мешавшей уму и духовности. И оно было обречено на разложение в могильной тьме, на то, чтобы стать пищей червей, а вечность представлялась, как душная тесная баня с пауками. Он задыхался от ужаса, от сознания собственного ничтожества, от страха смерти. Мало кто знал, как нуждался он в эти минуты в ласковом слове, в тепле женской руки; присутствие молодого любящего существа рассеивало все кошмары.
А похвала или намек на одобрение помогали ему воспрянуть духом и побороть угрюмость и пессимизм. Судьба чересчур часто и больно била его, в своей мнительности он всегда ожидал неудачи и неприятностей. А Анна Григорьевна в него искренне верила, и это с первого дня их знакомства было написано на её лице и выражалось во всех её речах и поступках: она смотрела на него снизу вверх и даже если и не соглашалась со всеми его суждениями, безусловно признавала их важность и ценность. Ей и в голову не могло придти сомнение в его превосходстве. Они ссорились и по пустякам и, поругавшись, решали друг с другом не разговаривать, но долго не выдерживали и мирились.
Он кипел и выкипал быстро, бури его проходили без следа, и он забывал о них. Она тоже обижалась и прощала с легкостью. Супружеские трения она принимала, как неизбежное зло. Она вообще все в нем принимала безропотно, и этот её несколько наивный и простой подход обезоруживал и умилял Достоевского: к концу их пребывания заграницей они уже ссорились гораздо реже, и ему с Анной Григорьевной стало легко и свободно. Она ему «покорялась», признавая его безграничный авторитет решительно во всем, включая выбор нарядов и шляпок, что ему особенно нравилось, но это не было слепое подчинение.
Она вовсе не была тряпкой или ничтожеством. У неё имелась совершенно определенная, с годами развившаяся индивидуальность, у неё был твердый и самостоятельный характер и решительность несмотря на мягкость, податливость и некоторую наивность. Много лет спустя, после его смерти, объясняя самой себе секрет успеха их брачной жизни, она правильно заметила, что дружба часто основана на противоречиях, а не на сходстве, и привела себя в пример: она и Достоевский были людьми разной конструкции и душевного строя, но она не впутывалась в его психологию, не вмешивалась в его внутреннюю жизнь, она не желала «влиять и исправлять», — обычная ошибка женщин с их мужьями и любовниками, — и это «невмешательство» внушало ему доверие к ней, усиливало его чувство свободы. И в то же время он знал, что она — его друг, на неё можно было всегда во всем положиться, она не выдаст, не обманет, не продаст, не уколет, не насмеется исподтишка. На этом двойном фундаменте невмешательства и свободного доверия и укрепилось их семейное счастье.
После истерик Марьи Димитриевны и повелительных поз Аполлинарии Достоевский с восторгом приветствовал «нейтралитет» Анны Григорьевны: она, по крайней мере, не стремилась ни указывать, ни верховодить, ни играть. Когда они поженились, она была молоденькой, не слишком развитой, средней девушкой, ничем не замечательной, но обладавшей живым умом и безошибочным чутьем по отношению к Достоевскому. В течение четырнадцати лет совместной жизни, и ум и развитие её, и чутье, и знание мужа, конечно, необычайно усилились. Она преклонялась перед Достоевским, как перед писателем, но в первый год брака ещё не знала размеров его гения, а брала то, что всякому было ясно: известный романист, больной, может быть, великий — и только впоследствии правильно его угадала — тогда, когда современники ещё колебались ведь полное признание он получил и в России, и на Западе после смерти.
В юности девочка приняла бескомпромиссное решение идти в монастырь.
Отдыхая в Пскове, она поняла, что лучшего момента для воплощения решения в жизнь не будет. Аня отправилась в путь. Ей было всего 13 лет. Надо ли говорить, что испытали родители, услышав о таком стремлении любимой дочери. Им пришлось приложить много усилий, чтобы поворотить неразумное чадо.
Лишь весть о тяжелой болезни отца мягко говоря, преувеличенная , заставила ее подчиниться и вернуться в Петербург. От мамы, шведки финского происхождения, Аня унаследовала не только аккуратность, собранность, стремление к порядку и целеустремленность, но и глубокую веру в Бога. Анна Николаевна Сниткина урожденная Мильтопеус была лютеранкой, в числе ее предков есть даже лютеранский епископ. В девятнадцатилетнем возрасте она обручилась с офицером, который вскоре погиб во время Венгерской кампании. Горе девушки было чрезвычайное.
Она решила никогда не выходить замуж. Мать моя им чрезвычайно понравилась, но когда ее спросили, понравились ли ей представленные молодые люди, то она ответила: «Нет, мне больше понравился тот старичок, который все время рассказывал и смеялся». Григорию Ивановичу было 42 года. Анне Николаевне — 29. Их представили друг другу.
Когда же ему передали слова моей мамы, то его очень заинтересовало внимание красивой барышни, и он стал усиленно посещать тот дом, где мог с нею встретиться. Но брак с любимым человеком был для Анны Николаевны возможен лишь при условии принятия православия. Для девушки выбор был непростым. Она долго молилась в надежде услышать ответ на терзания своего сердца. И вот однажды она увидела во сне, как входит в православный храм, становится на колени перед плащаницей и молится… Ответ был услышан.
И когда для совершения обряда миропомазания молодая пара прибыла в Симеоновскую церковь на Моховой — о чудо! Анна Николаевна с радостью вошла в жизнь Православной церкви, исповедовалась, причащалась и воспитывала дочь в вере. Профессия — стенографистка Аня — Неточка, как ее звали в семье, — с неизменной теплотой говорила о жизни под крылом родителей. Если не считать внезапного «побега» в монастырь, Аня не заставляла родителей переживать о себе. Была в числе первых учениц в училище Святой Анны, с серебряной медалью закончила Мариинскую женскую гимназию и поступила на Педагогические курсы.
Тяжелая болезнь отца внесла свои коррективы: педагогику пришлось бросить. Но отец буквально настоял, чтобы Аня все же получила профессию и закончила хотя бы стенографические курсы. Осиротевшей семье Сниткиных пришлось нелегко. Для Ани это было первое несчастье в жизни. К тому времени лекции по стенографии прервались на летние каникулы, но учитель П.
Ольхин, зная о тяжелом душевном состоянии девушки, предложил ей заняться стенографической перепиской. Ольхин возвращал мне стенограммы, исправив замеченные им ошибки. Когда лекции возобновились, Анна уже владела мастерством стенографии настолько, что учитель мог рекомендовать ее для литературной работы. Спросить Достоевского Промозглым ноябрьским вечером 1866 года определилась вся дальнейшая жизнь хрупкой девушки — и не только ее. Ольхин предложил Анне стенографическую работу у писателя и передал ей вчетверо сложенную бумажку, на которой было написано: «Столярный переулок, угол М.
Мещанской, дом Алонкина, кв. Я сама восхищалась его произведениями и плакала над «Записками из Мертвого дома». Накануне знаменательной встречи девушке едва ли удалось сомкнуть глаза. Считая его современником моего отца, я полагала, что он уже очень пожилой человек. Он рисовался мне то толстым и лысым стариком, то высоким и худым, но непременно суровым и хмурым, каким нашел его Ольхин.
Всего более волновалась я о том, как буду с ним говорить. Достоевский казался мне таким ученым, таким умным, что я заранее трепетала за каждое сказанное мною слово. Смущала меня также мысль, что я не твердо помню имена и отчества героев его романов, а я была уверена, что он непременно будет о них говорить. Никогда не встречаясь в своем кругу с выдающимися литераторами, я представляла их какими-то особенными существами, с которыми и говорить-то следовало особенным образом. Федор Достоевский.
Но лишь только заговорил, сейчас же стал моложе, и я подумала, что ему навряд ли более тридцати пяти — семи лет. Он был среднего роста и держался очень прямо. Светло-каштановые, слегка даже рыжеватые волосы были сильно напомажены и тщательно приглажены. Но что меня поразило, так это его глаза; они были разные: один — карий, в другом зрачок расширен во весь глаз и радужины незаметно. Эта двойственность глаз придавала взгляду какое-то загадочное выражение.
Лицо Достоевского, бледное и болезненное, показалось мне чрезвычайно знакомым, вероятно, потому, что я раньше видела его портреты. Одет он был в суконный жакет синего цвета, довольно подержанный, но в белоснежном белье воротничке и манжетах … Чуть ли не с первых фраз заявил он, что у него эпилепсия и на днях был припадок, и эта откровенность меня очень удивила … Просматривая переписанное, Достоевский нашел, что я пропустила точку и неясно поставила твердый знак, и резко мне об этом заметил. Он был видимо раздражен и не мог собраться с мыслями. То спрашивал, как меня зовут, и тотчас забывал, то принимался ходить по комнате и ходил долго, как бы забыв о моем присутствии. От писателя Анна Григорьевна вышла разбитой.
В тот день Анна побывала у Достоевского дважды: в первый раз диктовать он был «решительно не в состоянии», поэтому попросил девушку «прийти к нему сегодня же, часов в восемь». Вторая встреча прошла ровнее. Он признавался мне потом, что был приятно поражен моим уменьем себя держать. Он привык встречать в обществе нигилисток и видеть их обращение, которое его возмущало. Разговор незаметно коснулся петрашевцев и смертной казни.
Федор Михайлович погрузился в воспоминания. Но эти минуты представлялись мне годами, десятками лет, так, казалось, предстояло мне долго жить!
У вашего отца в трудовой книжке записи о восемнадцати различных профессиях — он считал, что, меняя род занятий, сможет лучше узнать жизнь. А как вы выбирали себе профессию? Я был обычным советским ребенком, счастливая юность которого закончилась вместе с развалом СССР. Августовский путч 1991 года я вместе с родителями наблюдал в прямом эфире по телевизору в штутгартской гостинице — отец тогда был «гастарбайтером» в Германии, и мы с мамой приехали его навестить. Помню, что было страшно, непонятно, что будет дальше, что-то внутри незримо порвалось. По своей полной неспособности «пристраиваться» в жизни и недостатку честолюбия я стал частью того, что называется «потерянным поколением». Хотя, с другой стороны, эти же качества, возможно, помогли мне стать тоньше, добрее, проще. Я поступил в Пединститут имени Герцена на иняз, но учебу бросил.
Потом получил уже заочно диплом, но по своей специальности «преподаватель английского и немецкого языка» ни дня не работал. Шесть лет был вагоновожатым в трамвайном парке, где трудился в свое время и отец. И в какой-то момент вспомнил о серьезном увлечении юности — окончил школу судоводителей. Последние пятнадцать лет я — капитан-механик монастырского флота на Валааме. На бывшем рыболовецком сейнере мы ходим по Валаамскому архипелагу, возим по скитам братию, паломников, реставраторов, доставляем продукты питания и различные грузы. Остров, конечно, держит — на него все время хочется возвращаться. В шестнадцать лет научился играть на бас-гитаре, благодаря увлечению музыкой познакомился с будущей женой — с флейтисткой Натальей мы репетировали в одном подвале, только в разных группах. И до сих пор мы с ней выступаем в нашей общей группе «Птица Си». Участвовали в серьезных опенэйрах, стояли у истоков фестиваля фолк-музыки «Волынщик», который проходит уже восемнадцать лет. Это творчество не для кого-то — прежде всего оно для себя.
И вся семья у нас музыкальная. Старшая дочь Анна, как и моя жена, играет на флейте.
Кроме того, Анна Григорьевна, вторая жена Достоевского, вытравляла при помощи чернил все те места в его переписке и заметках, которые казались ей чересчур откровенными.
Цензура ее одинаково распространялась на прошлое и настоящее: она, например, тщательно вычеркивала и добрые слова о первой жене писателя, и его пылкие уверения в любви, обращенные в старости к ней самой. Создал ли он весь этот мир страстей и сладострастия в своих романах только из наблюдений над другими или же из собственного опыта?
Как жена Достоевского боролась с его страстью к рулетке и пережила смерть детей
Достоевский был не только гениальным писателем — в жизни он был обычным мужчиной, который любил, страдал, шел под венец, встречался и расставался с женщинами. Достоевский хорошо знал жизнь петербургского дна. Большинство столичных жриц любви в 40-е годы XIX века составляли либо немки, либо уроженки остзейских губерний. Написала книгу «Достоевский в воспоминаниях своей дочери», которая, по мнению большинства биографов, изобилует множеством неточностей и спорных утверждений. Личная жизнь ее не сложилась. Федор Достоевский — увлекающаяся натура как в творчестве, так и в личной жизни. Достоевский был эпилептиком Он сумел прожить полноценную, полную разнообразных приключений жизнь, но ближе к концу его болезнь осложнилась заболеванием лёгких. Двести лет минуло с рождения легендарного российского писателя Федора Михайловича Достоевского.
Фёдор Достоевский
Это знакомство стало роковым для Достоевского, так как чуть не лишило его жизни и привело на каторгу в Омск. Кроме того, Анна Григорьевна, вторая жена Достоевского, вытравляла при помощи чернил все те места в его переписке и заметках, которые казались ей чересчур откровенными. с инженерной службой было покончено, теперь Достоевский с полным правом мог называть себя литератором. С Достоевским у них все случилось быстро: она в письме призналась ему в любви, а потом предложила развестись с «чахоточной женой» и взять в супруги ее — госпожу Суслову. Она вошла в дом известного писателя, «сердцеведа» Достоевского, которым восхищалась порой даже чрезмерно, называя его своим кумиром, но реальная жизнь грубо «сдернула» ее с этих блаженных небес на твердую землю.