Среди первых сотрудников Власова — бывший секретарь Ростокинского райкома Москвы Г. Н. Жиленков и журналист Мелетий Зыков (в прошлом один из сотрудников Бухарина, Цезарь Самойлович Вольпе). читать в Литвек. Её первым мужем был литературовед и историк литературы Цезарь Самойлович Вольпе (1904—1941), вторым — физик и популяризатор науки Матвей Петрович Бронштейн (1906—1938). Автор: Цезарь Самойлович Вольпе.
Книга: Судьба Блока
Помощь [ показать ] Поиск по определенным полям Чтобы сузить результаты поисковой выдачи, можно уточнить запрос, указав поля, по которым производить поиск. Список полей представлен выше. Например: author:иванов Можно искать по нескольким полям одновременно: author:иванов title:исследование По умолчанию используется оператор AND. Оператор AND означает, что документ должен соответствовать всем элементам в группе: исследование разработка оператор OR означает, что документ должен соответствовать одному из значений в группе: исследование OR разработка оператор NOT исключает документы, содержащие данный элемент: исследование NOT разработка author:иванов NOT title:разработка Тип поиска При написании запроса можно указывать способ, по которому фраза будет искаться. Поддерживается четыре метода: поиск с учетом морфологии, без морфологии, поиск префикса, поиск фразы.
Список полей представлен выше. Например: author:иванов Можно искать по нескольким полям одновременно: author:иванов title:исследование По умолчанию используется оператор AND. Оператор AND означает, что документ должен соответствовать всем элементам в группе: исследование разработка оператор OR означает, что документ должен соответствовать одному из значений в группе: исследование OR разработка оператор NOT исключает документы, содержащие данный элемент: исследование NOT разработка author:иванов NOT title:разработка Тип поиска При написании запроса можно указывать способ, по которому фраза будет искаться. Поддерживается четыре метода: поиск с учетом морфологии, без морфологии, поиск префикса, поиск фразы. По-умолчанию, поиск производится с учетом морфологии.
Вольпе в 1942 г. Зыков стал одним из крупнейших идеологов и пропагандистов РОА ген. Власова, редактором немецкой оккупационной газеты «Заря». Первым эту версию выдвинул эмигрант А.
Поделиться Литературоведы литературовед и критик Цезарь Самойлович Вольпе 1904—1941 — литературовед и критик. Биография Цезарь Вольпе окончил Бакинский университет, посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов. Был большим знатоком и классической русской поэзии первая половина XIX века , и современной ему литературы.
Вольпе Цезарь Самойлович - 9 книг. Главная страница.
Цезарь Самойлович Вольпе. Так случилось, что в начале 21 века литературоведа Цезаря Вольпе помнят лишь немногие специалисты, широкому же кругу он известен в основном как первый муж Лидии Чуковской и отец ее дочери Елены Чуковской. Муж мой, литературовед Цезарь Самойлович Вольпе, хоть приблизительно понимал, о чем речь, я же и не пыталась. Автор: Вольпе Цезарь Самойлович. Серия: Школьная серия современных писателей. Её первым мужем был литературовед и историк литературы Цезарь Самойлович Вольпе (1904—1941), вторым — физик и популяризатор науки Матвей Петрович Бронштейн (1906—1938).
Вольпе Цезарь Самойлович - ЦГАЛИ СПб. Фонд Р-371. Опись 2. Дело 44 - Архивы Санкт-Петербурга
Отдел печати готовил в Линсдорфе газеты "Путь сибиряка", "Северная правда", "Голос русского народа", "Уральское слово", "Закаспийский клич", "Заря", два журнала - "Голос русского народа", "Русская женщина". Журнала "Голос русского народа" вышло уже три номера. Номера газет выходили не по порядку. Это делалось для того, чтобы ввести в заблуждение тех, кто попытается отыскать остальные номера… ВОПРОС: Вы рассказывали, что после возникновения ПЦБ начала организовываться "Российская народная партия социалистов-реалистов".
Расскажите, кто был ее организатором, программа партии и судьба этой партии. Эта партия по-моему существовала только в нашем лагере. В лагере полковник Любимов Голубинцев , военюрист 2-го ранга Цыкунов Руднев , полковник Глебов псевдоним , ветврач Дроздов псевдоним , мл.
Предусматривалось, что после свержения советской власти, эта партия станет государственной руководящей партией. Программу ее по конкретным вопросам я не знаю. Был ли выработан устав, я не знаю.
Об этом подробно может рассказать бежавший к партизанам бат. Прием в партию пока не проводился. После того как Бессонов и его помощники были увезены, ПЦБ распался, а равно перестала существовать и партия».
Сделаем небольшой комментарий к этим показаниям. Из рассказа мл. Любимов обещал И.
Шмелеву организовать «торжественную встречу» на родине и «почтить его заслуги». Это бессоновская ЦКБ вовсю строила «воздушные замки» и рисовала «наполеоновские планы» своей будущей «руководящей роли» в «освобожденной России»! К чести советских генералов, оказавшихся в плену надо подчеркнуть, что многие из них не стали гитлеровскими холуями и вели там себя мужественно и достойно: «ВОПРОС: Кого вы знаете из генералов, находившихся в плену у немцев и их поведение.
Я знаю, что там находится генерал-майор Артеменко, генерал-майор Ткаченко. Немцы предлагали Артеменко организовать из украинцев такую же группу как и Бессонов. Артеменко отказался от этого предложения.
О Ткаченко знаю по разговорам, что его за просоветские разговоры отправили в концлагерь. В апреле м-це 1943г. Никакой антисоветской работы не вел и когда мы уезжали из Бреславля, Карбышев заявил нам: "Вы быстрее меня будете на родине.
Передайте, что я остаюсь верным сыном Советского Союза". В лагере он также не ведет никакой антисоветской работы. О других генералах я ничего не знаю».
Бончковский также привел пример героического побега группы советских военнопленных офицеров: «Во Владимире-Волынском группа подполковников-полковников-капитанов и только один лейтенант Власов в количестве 30 человек работали у танковых казарм под охраной немцев, напали на немцев и лопатами убили несколько охранников об этом группа договорилась еще раньше. Трое из этой группы работавших собрали трупы и передали их немцам, за что были освобождены из лагеря фамилии этих предателей я не знаю. Остальные 27 чел.
Этих людей преследовали и при обнаружении всячески издевались, а затем расстреливали. Власова поймали позже других, привезли в г. Владимир-Волынск в лагерь, где и расстреляли.
При расстреле Власов воскликнул: "Да здравствует Советская Родина и вождь пролетариата тов. Светлая память этому безвестному герою, лейтенанту Власову! Жаль, что мы в последние десятилетия не воспитываем нашу молодежь на подвигах ТАКИХ офицеров, а вместо этого наши СМИ многократно «обсасывают» личность его однофамильца, генерала-предателя Власова… Ну и, в заключение главы, о том, что же рассказал мл.
Вернувшись через 15 дней, Любимов рассказывал нам, что в Париже встретил своего дядю - белоэмигранта писателя Шмелева. Из числа ждущих победы Советского Союза над Германией хотели бы чтобы после войны было установлено управление государством, то есть весь государственный строй был бы таким, как в Англии и Америке. Более дополнить ничего не могу, протокол с моих слов написан верно и вслух мне прочитан.
В чем и расписываюсь [подпись]». Подчеркнем, что сам-то И. Судьба Н.
Любимова оказалась незавидной. После того, как немцы решили интернировать «генерального руководителя ПКБ» Бессонова, заодно с ним они отправили в лагерь Заксенхаузен и его «соратников». В лагере Любимов заболел тифом что было обычным делом даже для привилегированных заключенных и умер.
На фото: присяга одной из антисоветских "партий" созданных немцами. При написании этой серии статей была использованы: Литература: Агапов А. Дневники Йозефа Геббельса.
Прелюдия «Барбароссы». Абраменко Л. Крым, 1920—1921 годы».
Зарубин, В. Из переписки Иванова- Разумника 1942—1946 годов». Грибков И.
Марксист на стороне Гитлера. Губернаторов Н. Жуковский — М.
Апология русской эмиграции». Жданов Д. Русские национал-социалисты в Германии 1933—1939 гг.
Захаров В. Русская эмиграция в антисоветском, антисталинском движении Вып. Иван Шмелев, "Солнце мертвых", изд-во "Согласие", Москва, 2000.
Иван Шмелев. Иван Ильин. Переписка двух Иванoв: Т.
Ильин И. Собрание сочинений. Статьи, лекции, выступления, рецензии 1906—1954.
Ишин А. Ковалев Б. Назаров М.
Миссия русской эмиграции. Ставрополь: Кавказский край, 1992. Николай Февр.
Издание газеты «Новое Слово», 1950. Мамонтов С. Нелидов Н.
Окороков А. Фашизм и русская эмиграция… С. Сборник документов.
Великий перелом. Осипова Л. Письма И.
Шмелева А. Письмо генерала П. Краснова генералу Е.
Пятов К. Раковский Г. Вырождение, агония и ликвидация.
Русские без Отечества: Очерки антибольшевистской эмиграции 20 — 40-х годов. Сафронов Игорь. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны.
Сборник "Русская эмиграция и фашизм". Исторические очерки и архивные документы.
Блок», в том же году В. Княжнин издал свою книгу «А.
Блок», в 1924 году. Атттукин составил «Блок в воспоминаниях современников и его письмах». Многие из этих книг сделались почти недоступными раритетами. С тех пор прошли десятилетия.
За это время во множестве издавались сборники писем Блока к отдельным лицам, его записные книжки, литературные о нем воспоминания, множество исследований блоковского творчества, его поэтики, даже описания личной библиотеки Александра Александровича… В 1980—1986 годах издательство «Наука» выпустило 92-й том «Литературного наследства в четырех книгах: «Александр Блок.
Успешное разрешение ее свидетельствует о значительном математическом искусстве автора. Только искусное использование специальных математических приемов сделало поставленную себе автором задачу вообще практически разрешимой.
Таким образом, М. Бронштейн в своей диссертации впервые и притом исчерпывающим образом разрешил сложную и важную физическую проблему». Докторская степень была Матвею Петровичу присуждена.
Помнится, вернулся он в тот день с заседания Ученого Совета домой более утомленный и более веселый, чем обычно. Других торжеств не последовало. Никаких банкетов, ни ресторанных, ни домашних, мы не устраивали.
В те времена подобных официальных празднеств в нашем кругу в заводе не было. Митя принялся готовить изложение своей «докторской» для журнальных публикаций. Отрывки напечатаны в 1936 году в двух номерах двух научных журналов: в статье «Квантование слабого гравитационного поля» Physikalische Zeiteschrift.
Band 9. Heft 2—3 и в статье под заглавием «Квантование гравитационных волн» «Экспериментальная и теоретическая физика», т. Труд в науке был для Мити жизнью, отдыха он не хотел и не знал.
Мысль трудилась и на прогулке, и в разговоре с друзьями, и в лодке, и на велосипеде, и в трамвае. Не столько он владел математикой, сколько математика — им. Через несколько лет, познакомившись с Анной Ахматовой и часто встречаясь с нею, заметила я одно ее свойство: она способна была и в гостях, и при гостях продолжать свой таинственный труд.
Если внутри нее писалось — пелось, диктовалось, звучало, — она продолжала вслушиваться в «один, все победивший звук», ловить «продиктованные строчки» — сквозь разноголосицу общего разговора и даже принимая в нем участие. Ту же способность нежданно погружаться в себя, вглядываться, вслушиваться, наблюдала я, еще задолго до своей встречи с Ахматовой, у Мити. Письменный стол для любого труда, научного или литературного, неизбежен — многочасовый труд в ночной или дневной тиши.
Однако я видела иногда каюсь, и не без досады , как Митя, в разговоре с общими друзьями или даже наедине со мною, прислушивается не к нашим голосам, не к спору, в котором только что принимал живое участие, а к внезапно, быть может, помимо воли зазвучавшему в нем голосу. Куда ты подевался? Голова заболела?
И он украдкой если при гостях выхватывал записную книжку, а если мы наедине — откровенно бросался к столу. Это был уже сложившийся мастер. Ни мне, ни Маршаку уже почти не приходилось ему помогать.
Он писал сам. Собирался, по собственному почину, написать для детей книгу о Галилее. Уговаривал при мне Гешу Егудина писать для подростков.
Придумывал темы. Предложил на выбор: грек Эратосфен либо шотландец Непер. Митя пытался доказывать соответственно логике.
Герш Исаакович ходил по комнате, курил и отмахивался от Митиных рассуждений, как от папиросного дыма. Лень-матушка, вот кто! Этот разговор, с небольшими вариантами, происходил между ними не раз.
И дома, и по телефону. Мне он доставлял большую радость. Значит, Митя не жалеет о времени, истраченном на детские книги!
Значит, испытывает от этой работы удовольствие и даже считает ее необходимой для подрастающего поколения, если столь упорно старается вовлечь в подобную работу друга. Лень Митя так и прозвал: «она». И если я чего-нибудь не успевала или делала небрежно, произносил с насмешкой: «А все она, она!
Мы продержали три корректуры книги о Попове и Маркони предварительно она была опубликована в «Костре» и со дня на день ожидали сигнальный экземпляр или, как говорят в редакциях, «сигнал». Но летом тридцать седьмого участь «ленинградской редакции» была решена и дан был иной сигнал — к уничтожению не только книг, но и людей, создававших книги. А я хочу еще немного подышать воздухом кануна… пусть даже и не одними радостями, а и бедами его.
Нашим ежедневным житьем-бытьем. Я еще хожу в редакцию или к Самуилу Яковлевичу на дом. Рукописи, корректура, литераторы, иллюстраторы, подготовка к очередному заседанию Московского Детгиза или к пленуму ЦК комсомола.
Защищать предстоит Пантелеева, Чарушина, Житкова, ато и Михаила Зощенко: они, видите ли, засоряют язык! И до чего же доходят ленинградские писатели по недосмотру ленинградских редакторов! Наркомпрос получил письмо от одной возмущенной читательницы: в рассказе Чарушина напечатано: «Волчишка орал благим матом…».
Сорока сыновей ни у кого не бывает; башмаки не висят на деревьях, их делают на фабриках — детям надо внушать сызмальства: на фабриках, на фабриках, на фабриках! Какие найти доказательства, что, кроме реальных познаний, детям необходимы шутки, выдумки, фантазия, сказка, словесная игра?.. Рукописи изо всей страны стекались к нам непрерывным потоком: не ручейком, а потоком лился на нас «самотек».
Вот мы и читали с утра до вечера: не упустить бы молодой талант. Не успеешь голову поднять — за окном ночь, а мы-то думали: день. И смех и грех: наш заботливый директор, Лев Борисович Желдин, выхлопотал нам обеденные талоны в какую-то привилегированную столовую, и сегодня мы собирались уж непременно, уж во что бы то ни стало, пойти пообедать: Александра Иосифовна, Зоя Моисеевна, Тамара Григорьевна и я.
И вот опять ночь началась раньше, чем мы успели поднять головы… Шура от примечаний к юбилейному трехтомнику Пушкина, я — от книги о железнодорожной диспетчерской службе, Тамара — от сказок северных народов, Зоя Моисеевна — от нового перевода «Гекльберри». И течет, течет самотек. Еще смешнее дело с обедом обстоит у Самуила Яковлевича: он работает дома, у него жена, дети, экономка, домработница, налаженный и благоустроенный быт, но он не обедает, случается, по 3—4 дня: не выносит, когда его отрывают от слушания, чтения, беседы с писателем и в ответ на скромную просьбу жены: «Семочка, иди обедать!
К вечеру ему приносят поесть в кабинет и он мстительно, не жуя, глотает холодные котлеты. Митя перезнакомился и передружился со всеми моими друзьями, в особенности с товарищами по редакции. Наши замыслы и эксперименты, наши стычки с критиками и начальниками тревожили и занимали его.
Он полюбил проверять детские книги на Люше и на других ребятишках. Заходил иногда в школу или в детский сад — послушать, как Пантелеев читает «Пакет» или Корней Иванович «Муху-Цокотуху». Смеются и хмурятся, хлопают или молчат разные дети одного и того же возраста в самых разных аудиториях — смеются, хмурятся, хлопают на одних и тех же местах!
Это давало ему пищу для обобщающих раздумий о педагогике — о труднейшем умении превращать сложное не в упрощенное, а в простое. С Корнеем Ивановичем у него сложились особые, взаимно-заинтересованные и взаимно-уважительные отношения. К формально родственным оба они были мало склонны.
Корней Иванович впервые близко познакомился с ученым, с представителем точных наук. Знавал он в своей жизни актеров, художников, писателей, а вот физик — это было впервые. Конечно, и Митино литературное дарование привлекало его.
Но главным было другое. Митя был человек, как бы выделанный природой и культурой специально по его, Чуковского, заказу. Вюности Корней Иванович прошел путь самоучки, а потом совершил нелегкий шаг: из мещанства в интеллигенцию.
Он невысоко ценил официальные университетские дипломы, но способность человека до всего доходить собственным умом, но волю к неустанному умственному труду, но уменье, вопреки любой обязательной нагрузке, распределять время так, чтобы успевать делать свое, — ценил превыше всего на свете. Бронштейн вызывал в моем отце уважительное изумление. Помню, как было с испанским.
Однажды Митя мельком сказал, что намерен в ближайшие месяцы непременно изучить испанский. Он показал Корнею Ивановичу набор инструментов: крошечный, карманный, испано-русский словарь, лупу и толстый том испанского «Дон Кихота». Через три месяца он читал уже свободно и без словаря.
От нашего дома до Института пятьдесят минут, да пятьдесят минут обратно… Итак, час сорок. Для изучения языка час сорок в день — вполне довольно». Широта, разносторонность познаний всегда и во всех пленяла Корнея Ивановича.
Корней Иванович, старший по возрасту, жизненному опыту и «положению в обществе», никогда, даже в разговоре со мною, не называл Митю — Митей, а, как и многие мои молодые друзья, как и Маршак, только Матвеем Петровичем. Корней Иванович не раз прочитывал Мите свои, только что написанные, страницы. Он любил его.
А Митя, покончив с испанским, принялся за японский. Но далеко продвинуться ему уже не довелось. Начав изучать чужой язык, мог ли он предчувствовать, что скоро и на родном языке будет месяцами слышать одну лишь гнусную брань?
Из коренных, давних друзей Матвея Петровича часто бывали у нас трое. Чаще всех Герш Исаакович или попросту Геша Егудин. С ним Митя постоянно обходил букинистов, оба они были превеликие книжники, читатели и собиратели книг.
Затем Лева Ландау. С ним Митя уединялся обычно у себя в комнате, и они обменивались длиннейшими монологами, из которых я, если случалось мне присутствовать, не понимала ни единого слова, разве что u или а. Лева непоседливо расхаживал по комнате, а Митя взбирался на верхнюю ступеньку деревянной лесенки и произносил свои тирады из-под потолка.
Разговаривали они весьма глубокомысленно и при этом соблюдали очередность, будто на заседании, не позволяя себе перебивать один другого. Иногда Ландау продолжал расхаживать, а Митя садился за письменный стол. Разговор продолжался, но уже не только устный: Митя писал.
Митя спускался со своей высоты, и оба, прекратив обмен монологами, приходили ко мне. Не знаю, как на семинарах или в дружеском общении с собратьями по науке, но с простыми смертными Ландау никакой формы собеседования, кроме спора, не признавал. Однако меня в спор втягивать ему не удавалось: со мной он считал нужным говорить о литературе, а о литературе — наверное, для эпатажа!
Увидя на столе томик Ахматовой: «Неужели вы в состоянии читать эту скучищу? То ли дело — Вера Инбер», — говорил Ландау. В ответ я повторяла одно, им же пущенное в ход словечко: «Ерундовина».
Тогда он хватал с полки какую-нибудь историко-литературную книгу — ну, скажем, Жирмунского, Щеголева, Модзалевского или Тынянова. Все гуманитарии были, на его взгляд, «профессора кислых щей», то есть «кислощецкие». И в любимые Левой разговоры об «эротехнике» тоже не удавалось ему меня втянуть.
Разве вы не знаете, что я — Дау? А я кисло-щецкий редактор, всего лишь. Не хочу притворяться, будто я тоже принадлежу к славной плеяде ваших учеников или сподвижников.
Митя, придерживаясь строгого нейтралитета, вслушивался в нашу пикировку. Его занимало: удастся ли в конце концов Ландау втянуть меня в спор или нет. Третьим Митиным другом, часто посещавшим наш дом, был Дмитрий Дмитриевич Иваненко, по прозванию Димус.
Ландау — «Дау»; Митя — «М. Признаюсь: Димуса я невзлюбила сразу. Прежде всего вечный хохот — не смех, а победно-издевательский хохот, округляющий и без того круглое лицо, обнажающий белые, безупречно ровные, один к одному, блестящие зубы.
Насколько Ландау долговяз, длинноног, длиннорук, угловат, нелеп и при всей своей нелепости — привлекателен вероятно, по той причине, что открыт, прям и резок , настолько Димус и не длинен, и не короток, а, что называется, «в самый раз». Нарочитых, дразнящих глупостей не произносил он ни всерьез, ни наподобье Дау «для эпатажа»; был многосторонне образован и безусловно умен. Нелепого, задиристого, как в Леве, или житейски-наивного, как в Мите, в нем ни грамма, зато обдуманный цинизм — через край.
Однажды он зашел к нам в редакцию: «Беда… заболел приятель… надо известить тетушку, а до автомата километр… разрешите позвонить…». Димус долго искал тетушкин номер, перелистывая нашу новую, только что нам выданную толстенную общегородскую адресно-телефонную книгу. Потом долго говорил.
Потом ушел. К концу рабочего дня наша секретарша хватилась этой необходимейшей изо всех книг. Я позвонила Димусу — не унес ли он с собой по рассеянности?
Я нарочно за ней и приходил. Мне она нужна, а нигде не продается. Вот и придумал тетушку».
Снова хохот. Я спрашивала Митю, почему он переносит этакого враля и циника? Марьянка — дочь его, Люшина сверстница.
Напрасно мы уверяли нежного отца, что у Люши всего только насморк, что насморк через третье лицо не передается, что, наконец, он имеет полную возможность поужинать с нами, не сделав ни шага через Люшину комнату… Он ушел… Я уверена, испугался он вовсе не за Марьянку, а за собственную свою персону. Случай с телефонной книгой доставил много огорчений — Мите. Он ходил к Димусу трижды, пытаясь выцарапать нашу редакционную собственность.
Димус — ни за что. Тут они чуть не рассорились — «навсегда». Однако мне не хотелось вносить в Митину жизнь раздор из-за вздора, и я сама настояла, чтобы они помирились.
Ну, раз интересно, я дружбе старых друзей не помеха. Митя и с ним — как с Левой! Димус рассказывал анекдоты, острил и хохотал без устали.
В отличие от наших редакционных шутников — Олейникова, Шварца, Андроникова, которые, заставляя нас смеяться до упаду, сами оставались серьезными, Димус первый смеялся своим шуткам. Одно лето жили мы неподалеку друг от друга в Сестрорецке на даче. Люша подружилась с Марьянкой, жена Дмитрия Дмитриевича, Оксана Федоровна, была приветлива и гостеприимна.
Помню, как однажды мы с Митей пришли в гости к Оксане и Димусу; пили чай в саду за ветхим, обросшим мхом, деревянным столиком, и Димус с хохотом предложил Мите издавать газету: название «Наш бюст», подзаголовок «Вестник сестрорецкого пляжа». Дальше названия и подзаголовка дело не шло, но по дороге домой мы с Митей не уставали смеяться. Он человек остроумный… И, главное, в физике он понимает…» «В Димусовом смехе — ты не заметил разве?
Но не всё в нашей тогдашней жизни труд или смех. Было и горе. Мы едва не потеряли Люшу.
Температура 39. Я сразу заподозрила аппендицит, потому что в юности сама перенесла его. На беду, доктора Михаила Михайловича Цимбала, лечившего Люшу с младенческих дней, в городе не оказалось.
Я пригласила крупнейшего специалиста по аппендициту, профессора Буша. Он успокоил меня, сказав, что это случайное отравление, что температура завтра пойдет на убыль.
После возвращения был арестован и помещён под полицейский надзор. В 1877 году стал одним из организаторов революционного общества «Земля и воля». Через год был арестован и приговорён к смертной казни через повешение. В длинных рассуждениях Зощенко проповедует христианское непротивление злу, по-обывательски призывает к мирной жизни, к прекращению борьбы с инакомыслящими». Не устраивало цензуру и формальное отношение Зощенко к Ленину: «В мелкой хронике, наряду с пышными восхвалениями террористов, Зощенко ограничивается лишь следующими беспредметными строчками о Ленине: «17 апреля 1917 г.
Закономерный финал: «Сейчас листы с материалом Зощенко изымаются из журнала. Советская цензура в эпоху тотального террора. Но я буквально остолбеваю, когда гляжу на свои нижние конечности, описанию которых не место в художественной литературе Михаил Зощенко Именно на этом этапе возникает фигура тогдашнего главного редактора «Красной нови», бывшего рапповца Российская ассоциация пролетарских писателей. Возникла в 1925 году. В организации состояло около 4 тысяч человек, её генеральным секретарём был Леопольд Авербах. Секретарь РАПП 1928—1932. Редактор журнала «Молодая гвардия» 1926—1929 , главред журнала «Красная новь» 1932—1938 , «Литературной газеты» 1946—1950.
Маяковский упомянул Ермилова в своей предсмертной записке: «Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться». По воспоминаниям современников, Ермилов был доносчиком и клеветником. Этот критик и редактор известен ныне как один из одиознейших погромщиков и доносчиков советской литературы. Впрочем, в тот период он обращался с Зощенко довольно нежно, учитывая то ли неоднозначность политики партии в области культуры, то ли достаточную известность своего подопечного. Видимо, поэтому Зощенко, которого расстраивали редакторские правки и отношение к себе «как к ученику, начинающему писателю» 5 Жолнина Е. Зощенко: Текст и контекст. Писателю предлагалось исправить «политические ошибки» «народовольцы были одиночками, не связанными с народным движением, сам путь террора партия считает вредным, особенно сейчас, после убийства С.
Кирова» 6 Жолнина Е. Некоторые замечания кажутся совсем незначительными, но и за ними скрывается некая политическая логика к которой Ермилов был особенно чувствителен : «Фраза о том, что нет никого, о ком бы мы так жалели, как о Рылееве, вызвала сомнение у Ермилова, и в журнале она приобрела следующий вид: «И, пожалуй, мало о ком мы так же горько пожалели» 7 Жолнина Е. Точечным цензурным переработкам подверглось и отдельное книжное издание. Например, Елена Жолнина предполагает, что изъятие упоминаний об Аттиле связано с так и не поставленной пьесой Евгения Замятина «Аттила», в которой недвусмысленно проводилась аналогия между варварами и большевиками. При этом не следует связывать все изменения в тексте с цензурой или автоцензурой ; ощущая себя именно советским писателем, Зощенко всерьёз размышлял в политэкономической логике, которая была характерна для его эпохи. Об этом свидетельствуют разнообразные сохранившиеся рабочие материалы к книге. Издательство «Советский писатель».
Москва, 1935 год Как её приняли? Реакция на «Голубую книгу» была неоднозначной. Центральный партийный орган, «Правда», опубликовал крайне резкий, погромный текст критика Арона Гурштейна, в котором Зощенко прямо сопоставлялся со своими персонажами традиция, восходящая ещё к многочисленным критическим публикациям 1920-х. Но Зощенко виновен был и в идеологической ошибке 8 Гурштейн А. По аллеям истории. Зощенко: pro et contra. Всё богатство исторической жизни он свёл к анекдоту.
На всё богатство исторических явлений он реагирует тягуче-однообразным, монотонным «сказом». Ни чувства истории, ни гнева, ни страсти. Мысль бедная, убогая. Более спокойную, но также негативную оценку «Голубой книге» как и вышедшей за год до этого другой книге Зощенко, «Возвращённая молодость» дал в одном из центральных тогдашних журналов, «Литературном критике», Игорь Сац 9 Сац И. Герой Михаила Зощенко. Неприятно, когда тем же языком, основанным на странных, угловатых, чрезмерно прямолинейных и всё же неясных ассоциациях, говорится о великих и трагических событиях в истории человечества. Впрочем, эта реакция была не всеобщей.
И если Цезарь Вольпе не успел при жизни опубликовать «Книгу о Зощенко», где заинтересованно и глубоко писал о «Голубой книге», то некоторые другие критики и писатели выступали поощрительно. Участник и теоретик литературной группы «Перевал». Публиковался в «Правде», «Красной нови», «Новом мире». Писал о Пастернаке, Горьком, Тютчеве, Вс. Первым из литературоведов предположил, что авторство «Тихого Дона» не принадлежит Шолохову. Автор книги «Вопросы литературы и критики» 1926. В 1937 году был арестован за участие в «контрреволюционной организации» и расстрелян.
Мысли об искусстве. Она находится где-то посередине между публицистикой и беллетристикой, между трактатом и рассказом, между фельетоном и статьёй. И эта её промежуточность, этот уход в сторону от привычных и тесных форм прозы к более свободным, дающим простор мысли, делает её интересной и важной для всего нашего литературного развития. В числе поддержавших книгу был и её адресат Максим Горький, и это было очень важно. Столп соцреализма оценил работу Зощенко высоко, но предрёк её непонимание.
Вольпе Цезарь Самойлович. Из Книги учета бесхозных библиотек. 7 августа 1943 г.
В литературу Чуковского ввёл его близкий гимназический друг, журналист В. Жаботинский также был поручителем жениха на свадьбе Чуковского и Марии Борисовны Гольдфельд. Затем в 1903 году Чуковский, как единственный корреспондент газеты, знающий английский язык, и соблазнившись высоким по тем временам окладом — издатель обещал 100 рублей ежемесячно — отправился корреспондентом «Одесских новостей» в Лондон, куда выехал с молодой женой. Кроме «Одесских новостей» английские статьи Чуковского публиковались в «Южном обозрении» и в некоторых киевских газетах. Но гонорары из России поступали нерегулярно, а затем и вовсе прекратились. Беременную жену пришлось отправить обратно в Одессу. Чуковский подрабатывал перепиской каталогов в Британском музее. Зато в Лондоне Чуковский основательно ознакомился с английской литературой — прочитал в оригинале Диккенса, Теккерея.
Вернувшись в Одессу в конце 1904 года, Чуковский окунулся в события революции 1905 года.
Иностранного оружия в своей армии он вообще не видел». И краха советской экономики Власов не видел: «В Кузнецкой индустриальной области, на юго-восточном Урале возникла значительная оборонная промышленность, которая теперь усилена эвакуированной индустрией из оккупированных областей.
Все главные виды сырья здесь налицо: уголь, руда, металл, однако нефти нет. В Сибири имеются до сих пор мало использованные месторождения нефти… Этой индустрии в Кузнецкой области будет достаточно для обеспечения до некоторой степени нужд Красной Армии в тяжёлом вооружении, даже при потере Донецкой области. Полностью нельзя будет обойтись без украинского зерна, однако в Сибири имеются значительные вновь освоенные площади».
По мнению автора статьи, Зыков-Вольпе немцам «навешал лапши на уши», со страху сначала назвался большим авторитетом, а потом по ходу придумывал-импровизировал, сам реально ничего не зная… Зыкова затем использовали в департаменте «Вермахт Пропаганда», отчасти под начальством полковника Мартина, а отчасти — главы русского Отдела капитана фон Гроте. Считается, что еврей Зыков участвовал в составлении некоторых ключевых документов «Русского Освободительного движения». Власов очень ценил его.
Зыков редактировал коллаборационистскую газету «Заря», иногда даже диктуя фальшивые письма читателей. Став редактором «Зари», Зыков решительно «спустил на тормозах» попытки гитлеровцев навязать газете антисемитские статьи. В Германии женился на русской эмигрантке.
Характерно, что Зыков не относился к революции большевиков в 1917 году как к отрицательному факту. Еврей считал это началом народной революции, конец которой положил антинародный сталинский режим.
Так, в Сети часто встречается совет взять с собой «Амоксиклав» мобилизованным. Также сыграл роль сезонный спрос на антибиотики, повышающийся к осени. Позже, 7 декабря, Минздрав России опроверг сообщения о дефиците вакцин от ветряной оспы, сообщив, что в 2023 году в гражданский оборот было введено 203 280 упаковок вакцины «Варилрикс». Как рассказали «Известиям» 7 декабря в пресс-службе ведомства, это примерно соответствует годовому объему поставок всех типов вакцин от ветрянки в прошлом году.
В прошлом году к нему в вольер пробралась особо наглая и бесстрашная кошка — решила полакомиться мясом. Цезарь радушно встретил нежданную гостью и с удовольствием разделил с ней свой обед. В прошлом году Цезарь отметил свой 15-й юбилей.
День рождения царь зверей праздновал вместе с юными посетителями — они даже сделали открытки для именинника. А в качестве подарка виновник торжества получил мясо. Цезарь был очень общительным, знал всех сотрудников в лицо, любил общаться с посетителями, а иногда даже особо отмечал экскурсионные группы… Ребята, да и взрослые, всегда им восхищались, — с горечью сообщили в Самарском зоопарке. По словам сотрудников, на здоровье самарского царя зверей сказался возраст.
Русские символисты [Цезарь Самойлович Вольпе] (fb2)
читать в Литвек. Все книги автора Вольпе Цезарь Самойлович в библиотеке Readli. 83.3(2Рос=Рус)6 В 71 Вольпе, Цезарь Самойлович. Искусство непохожести: литературная критика / Ц. С. Вольпе ; сост. В “Краткой литературной энциклопедии” сообщается, что Цезарь Самойлович Вольпе умер в 1941 году. К этому призывал, например, литературовед и критик Цезарь Самойлович Вольпе, печатавший в до войны журнале «Звезда» упаднические произведения Мандельштама. Среди первых сотрудников Власова — бывший секретарь Ростокинского райкома Москвы Г. Н. Жиленков и журналист Мелетий Зыков (в прошлом один из сотрудников Бухарина, Цезарь Самойлович Вольпе).
Вольпе, Цезарь Самойлович
Вольпе, Цезарь Самойлович — статья из свободной большой энциклопедии. Вольпе, Цезарь Самойлович. Цезарь Вольпе окончил Бакинский университет, посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов[1]. Был большим знатоком и классической русской поэзии (первая половина XIX века), и современной ему литературы. Матч-центр Новости Топ-матчи Билеты Видео ы.
MARC-запись (RUSMARC)
- Поиск по сайту
- Описание документа
- Русские символисты [Цезарь Самойлович Вольпе] (fb2)
- Описание документа
Русские символисты [Цезарь Самойлович Вольпе] (fb2)
Среди первых сотрудников Власова — бывший секретарь Ростокинского райкома Москвы Г. Н. Жиленков и журналист Мелетий Зыков (в прошлом один из сотрудников Бухарина, Цезарь Самойлович Вольпе). 19 апреля 2023 года сотрудники Самарского зоопарка сообщили трагическую новость – Цезарь скончался в 16-летнем возрасте. Вольпе Цезарь Самойлович. Вольпе, Цезарь Самойлович. В самарском зоопарке 18 апреля 2023 года не стало льва Цезаря. Об этом сообщили сотрудники учреждения.
Лидия Чуковская. Прочерк
Факты, фото, видео, интересные истории. Поделиться Литературоведы литературовед и критик Цезарь Самойлович Вольпе 1904—1941 — литературовед и критик. Биография Цезарь Вольпе окончил Бакинский университет, посещал семинар, где преподавал поэт-символист Вячеслав Иванов.
Брака нашего мы ни от кого не скрывали, но некоторое время вынуждены были жить врозь, на разных квартирах — он у себя на Петроградской, на улице Скороходова, 22, а я, вместе с Идой и Люшей, на Литейном, 9.
Совместный литературный труд был для нас чем-то вроде свадебного путешествия. Все серьезнее и глубже узнавали мы друг друга. Редактировал книгу Маршак.
Я ассистентка. Все трое влюблены: Митя и я друг в друга, Маршак в Бронштейна. Редактировать что-либо, не влюбившись в рукопись и в автора, не поверив в его великое будущее, Маршак вообще не умел.
В одних случаях от общения с Маршаком рождались прекрасные книги. В работе с ним совершенствовали свой вкус и свой слог начинающие литераторы и шли далее, не нуждаясь уже в маршаковской опеке; другие союзы производили на свет всего лишь одну-единственную, совместно сработанную книжку, а самостоятельно автор не способен был сделать ни шагу; третьи оканчивались плачевно: литературной неудачей, а вослед неудаче личною злобой. О своем литературном романе с Бронштейном Маршак вспоминал с гордостью до конца своих дней: «В работе с Бронштейном мне дорого одно воспоминание.
Полная неудача в работе с Дорфманом, который был не только физик, но и профессиональный журналист, и полная удача с Бронштейном. То, что делал Бронштейн, гораздо ближе к художественной литературе, чем журналистика Дорфмана, у которого одна глава якобы беллетристическая — салон мадам Лавуазье! Знакомство с Бронштейном пришлось в самую точку.
Ко времени моего нового замужества Маршак был уже о Бронштейне наслышан. Значит — влюбился. Однако нельзя сказать, чтобы работа, начатая при столь благоприятных предзнаменованиях, с самого начала пошла успешно.
Она была работой счастливой потому, что увлекала автора, редактора и меня, но поначалу ни Митины познания, ни наша увлеченность ни к чему не вели. Вариантов, отвергнутых Маршаком, были десятки, неудачи длились месяцы. Если бы не упорство Маршака, Митя наверное бросил свои старания.
При том, что и сам он отличался завидным упорством. Зачем, собственно, было ему учиться писать для детей? Даже с той приманкой, что хорошая научная книга для подростков неизбежно превращается в общенародную?
Он занят был сложнейшими проблемами теоретической физики, да и преподавать студентам умел. Высоко ценили в природоведческих популярных журналах и Бронштейна-«популяризатора». В журнале «Человек и природа» или «Социалистическая реконструкция и наука» статьи его о последних достижениях современной физики или о ее первых шагах публиковались чуть не в каждом номере — случалось, и на самом почетном месте: номер журнала открывался статьей Бронштейна.
Его популярные статьи пользовались успехом среди редакторов, рецензентов, среди коллег-ученых и, как он надеялся, среди читателей. Параллельно с чисто научными и научно-популярными статьями написал он и две научно-популярные книги: «Атомы, электроны, ядра» и «Строение вещества». Предстояла в ближайшее время защита докторской диссертации.
Правда, защита в этом случае была всего лишь формальностью, но и подготовка к пустой формальности отнимает силы и время. Зачем было ему обучать себя какому-то художеству для двенадцатилетних, если занят он был разработкой теории квантования гравитационных волн, признан всеми как серьезный ученый и прекрасный лектор? Но Маршак умел заманивать людей и увлекать их.
Очередная неудача разжигала в Мите желание попробовать еще и еще раз. Он к неудачам не привык, а воля у него была сильная. Любое свое неумение в любой — даже далекой, казалось бы, области, он во что бы то ни стало старался преодолеть.
Не знаешь — узнай Митя был неразлучен со словарями и энциклопедиями на всех европейских языках , не умеешь — научись. Это касалось не только мира литературы или науки. Так, например, настал день, когда Митя осознал недостатки своего физического воспитания — ни в детстве, ни в юности не научили его ни гребле, ни лыжам, ни конькам.
Осознал и примириться не захотел. Под свое физическое развитие он подвел строго научную базу: записался в яхт-клуб, где, прежде чем усадить клиента в лодку, учили грести в каком-то особом ящике — если не ошибаюсь, на суше… Это размахивание веслами на суше меня неудержимо смешило. Записался он и в клуб велосипедистов, где тоже научно овладевал велосипедом.
Я спрашивала: «предварительно на воде? Спуску себе он не давал никогда и ни в чем. Убедившись в своем неумении художественно писать для детей, мог ли он отступить?
Долгонько, однако, пришлось ему размахивать веслами посуху. Безуспешные попытки написать детскую книгу о спектральном анализе длились и длились. Как я помню бедные Митины листки!
Вырваны из блокнота; наверху — зубчики; а буквы и строки бегут мелко и скупо, от края до края, точно опасаются, что им не хватит места… Каждый раз, переписав очередной вариант первой главы, Митя уверяет меня, что лучше, нагляднее, понятнее написать немыслимо. На этот раз Самуил Яковлевич уж непременно останется доволен. Я согласна с ним.
Веселыми ногами идем мы в Дом Книги, на Невский, минуем вращающуюся стеклянную дверь и надолго запираемся вместе с Самуилом Яковлевичем в маленькой угловой комнатушке с балконом. Балкон на углу Невского и канала Грибоедова. Клеенчатый казенный диван, канцелярский стол, весь в чернильных пятнах.
Вещам и людям в комнатушке тесно: Самуил Яковлевич, Митя и я еле протискиваемся между столом и диваном. Зато запирается комнатка изнутри на замок, тут можно надежно укрыться от редакционного шума. Уличный — трамвайный — не помеха.
Митя читает, Маршака не велено звать к телефону. Маршак слушает, опустив на руку большую, круглую, седеющую голову. Слушанье — вслушиванье — для него труд, и труд напряженный.
Существует истасканное, банальное выражение: «он весь обратился в слух». Банально; а если отнести к Маршаку — иначе не скажешь. Маршак в самом деле слушает ушами, лбом, подбородком, всеми порами, сердцем.
И глазами. Я убеждена: слушая Митин голос, он видит услышанное набранным, напечатанным и уж конечно напрягает все силы, чтобы увидеть не одни лишь графические начертания слов, но и то, о чем речь идет: пробирки, колбы, светящиеся линии. От окружающего он отключен совершенно.
Сейчас он не он, а тот двенадцатилетний школьник, который будет эту книгу читать. Он сейчас весь в напряжении: нелегко быть самим собой, весьма искушенным сорокапятилетним литератором, и в то же время нетронутым цивилизацией подростком, нелегко слышать и видеть одновременно. В такие минуты он не замечает ни меня, ни Мити, не слышит ни уличного шума, ни смутного гула разговоров в соседней комнате.
Он слышит и видит читаемое — нет Невского, нет канала Грибоедова, нет по соседству телефонных звонков… Впрочем, чаще встречались мы не в редакции, а у Самуила Яковлевича дома, на углу Литейного и улицы Пестеля Пантелеймоновской в большом, уставленном книгами кабинете окнами на Литейный. Дома Самуил Яковлевич сидит не за казенным, грязноватым, пустым, неуклюжим столом, а за собственным, красивым, письменным. Мы с Митей в мягких, радушных креслах.
Стол Самуила Яковлевича знаком мне во всех подробностях не менее чем мой: круглая плоская чернильница, квадратная металлическая пепельница с крышкой; пресс-папье; томы Даля; порыжелый, со сломанным замочком, набитый до отказа, портфель. Где что на столе и на полках, и в портфеле, и в ящиках, знаю я не хуже хозяина: он близорук и каждую минуту просит найти и подать то одно, то другое. Стол, стулья и оба подоконника и даже диван завалены рукописями: Маршак требовал от себя и от нас, чтобы не одни лишь «договорные рукописи», но и «самотек» прочитан был им или нами: ах, не упустить бы новоявленного Ломоносова, Чехова или Толстого!..
Чужие рецензенты упустят, мы же, просвещенные ученики его, заметим, выловим, покажем друг другу, обрадуемся. Слушает Самуил Яковлевич у себя дома так же внимательно и страстно, как там, в редакции. Кашель, дым.
Папироса зажигается одна о другую. Сложил свои листки. Самуил Яковлевич глядит на него бережно, ласково — я-то уж понимаю: значит, опять не то!
Тут я хватаюсь за карандаш. Мне необходимо понять, в чем же, собственно, опять неудача? А мне только что казалось, что все тут последовательно, логично, толково.
Так оно и было: последовательно, со знанием дела, логично, толково, без беллетристических потуг, с доверием к науке и к читателю. Но всего лишь толково. Всего лишь последовательно.
Всего лишь логично. Читатель, уже прежде заинтересованный в истории открытия новых газов, таким текстом был бы вполне удовлетворен. Он нашел бы ответ на давно уже занимавшие его вопросы.
Читатель же, никогда не слыхавший о каких-то там особенных газах и спектрах, не перевернул бы и одной страницы. Его надобно было увлечь, заарканить с первой строки, а Митя преподносил ему лекцию — весьма полезную для человека заинтересованного, но человека равнодушного оставляющую равнодушным. Черновики первой детской книги Бронштейна не сохранились.
По ним можно было бы проследить, как развивался и рос в ученом, в открывателе нового, в ученом, авторе популярных статей — художник. Как менялось его отношение к работе над словом. Как изменился словарь: из узенького, специфически профессионального, изобилующего «измами», звуковой какофонией, превращался он в общерусский: общерусский располагает неисчерпаемым словесным запасом.
Как проникали в книгу интонации живой, разговорной речи: то удивленной, то восхищающейся, то опечаленной. Как мысль начинала развертываться, подчиняясь не одной лишь логике, но и воображению: не лекция, а драма. Как мысль накалялась эмоциями.
Как, сохраняя хронологию событий, повествование обретало сюжет и подчинялось повелителю всякого художества — ритму. Как книга строго научная приобретала содержание этическое. Книга о спектральном анализе оборачивалась книгой о великом единении ученых.
О единении людей, отделенных друг от друга пространством и временем и, случается, даже не знающих о существовании друг друга — но связанных один с другим: каждый — звено незримой цепи. Черновики Митиной книги, повторяю, не сохранились. Но чтобы показать, откуда он шел к первой своей книжке для детей и какой проделал путь, приведу отрывок из его статьи для взрослых до встречи с Маршаком.
Из статьи научно-популярной. Вот образчик: «В своем докладе на Конференции Ф. Перрен упомянул о гипотезе, предложенной его отцом, знаменитым французским физиком Жаном Перреном.
Согласно этой гипотезе, основными элементарными частицами ядра являются [4] не протоны и электроны, а нейтроны и позитроны, и сам протон по этой гипотезе, тоже является сложной частицей, а именно комбинацией из нейтрона и позитрона. Преимуществом этой гипотезы является то, что нет никаких затруднений с механическими и магнитными моментами ядер, так как моменты нейтрона и позитрона еще не были измерены, а потому им можно приписать такие значения моментов, чтобы объяснить экспериментальные величины моментов ядер. Перрен предложил поэтому считать, что позитрон имеет механический момент нуль и подчиняется статистике Бозе».
Значение этого пассажа для неподготовленного читателя, для читателя-профана — тоже нуль. Тот, к кому обращался М. Ни ему самому, ни его близким еще неизвестно: гуманитарий он в будущем или математик?
Неискушенный подросток берет в руки книгу об открытии гелия — а что это за гелий? Мне бы интересную книжечку! Хорошо выполненная детская книга, книга не от ремесла, а от искусства, всегда интересна не только ребенку, но и взрослому.
Маршак называл детскую книгу сестрой книги общенародной. И был прав: его же строка «рассеянный с улицы Бассейной» ушла в толщу народа, сделалась народной поговоркой. Когда первая детская книжка Бронштейна вышла в свет, ее с увлечением прочли дети, а за ними взрослые.
Читают те и другие и в наши дни. Совершать открытия в науке — трудно. В литературе — тоже.
В своих научно-популярных статьях, что греха таить, Митя не чуждался оборотов, изобилующих отглагольными существительными, не чуждался протокольного, бюрократического стиля. Это производилось посредством погружения в воду специально сконструированных электрометров или же посредством опускания самого наблюдателя под воду в подводной лодке». Это язык казенного протокола.
Не сразу, далеко не сразу вынырнул Митя из-под всех безобразных несообразностей канцелярского слога на простор складной и ладной живой русской речи. Не сразу избавился он от рокового предрассудка: если сказать «люди в специальной лодке опустили приборы под воду» — это будет ненаучно, а вот если «совершили опускание прибора под воду» — о! Трудных наук нет, есть только трудные изложения, т.
Вы правы, отвечу я, но не следует к изначальной трудности прибавлять синтаксическую. Толстой утверждал, что нет такой сложной мысли, которую не мог бы объяснить образованный человек необразованному на общепринятом языке, если объясняющий действительно понимает предмет. От того и оказался в конце концов победителем.
Ему следовало только отучить себя писать для одних лишь специфически образованных, принимая канцелярский язык за научный. Обернуться к существам первозданным: к детям. К людям-неучам, у кого и самому есть чему поучиться: например, воображению, способности конкретизировать отвлеченное, мыслить образами.
Толстой сформулировал задачу на удивление точно. Ты, Лидочка, пожалуйста, не сердись и не огорчайся. Ты сделала все, что могла.
Ты отучила меня от бюрократических отглагольных существительных, от нагромождения «которых» и «является», от бесконечных деепричастий. Ну и хорошо. Но писать для двенадцатилетних — это, видимо, выше моих сил.
Пожалуйста, не огорчайся. У меня докторская на носу. Я не сердилась, но огорчалась очень.
И корила себя. Митя с такою охотой, с такой жадностью готов был одолевать любое свое неумение — и вот! До того мы довели его своим редактированием, что отбили охоту писать!
Сколько он истратил уже времени и труда на эту несчастную книжку! Втянула-то его в это безнадежное предприятие — я. Как же мне было не огорчаться?
Кроме научного, писательского и педагогического труда, Митя взвалил себе на плечи хлопоты о нашем совместном жилье. Об обмене. Он хотел, чтобы съехались мы поскорее.
Его прекрасная комната в коммунальной квартире и моя убогая, но все же отдельная двухкомнатная квартира давали нам надежду на трехкомнатную. Митя торопился, я — нет. В том, что нам будет хорошо вместе, я не сомневалась.
В 1933 году Вольпе, работавший тогда в журнале «Звезда», на свой страх и риск напечатал в журнале произведение Мандельштама «Путешествие в Армению» и за это был уволен. Погиб в 1941 году при эвакуации из осажденного Ленинграда по «Дороге жизни» через Ладожское озеро.
Существует версия, что он был арестован накануне войны, отправлен в лагерь, а из лагеря сразу на фронт и попал в плен, а затем стал ближайшим помощником генерала Власова под именем Мелетия Евлампиевича Александровича Зыкова[1][2]. Семья Чуковских всегда отрицала такую версию, ссылаясь на еврейское происхождение Вольпе.
136 лет со Дня Рождения
биография, дата рождения. физика Бронштейна. Так случилось, что в начале 21 века литературоведа Цезаря Вольпе помнят лишь немногие специалисты, широкому же кругу он известен в основном как первый муж Лидии Чуковской и отец ее дочери Елены Чуковской. Раздел Цезаря Вольпе на сайте
Рекомендации:
- Лидия Чуковская - биография, новости, личная жизнь
- Цезарь Самойлович Вольпе — все книги автора в магазине электронных и аудиокниг Direct-Media
- Российская государственная библиотека для молодежи
- Main navigation
- Вольпе, Цезарь Самойлович
- Вольпе Цезарь Самойлович, род. 19.09.190