– В Смольный, пожалуйста, – услышал Гороховик знакомый голос Ленина. 22 апреля – годовщина со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Ленин в Смольном в 1917 году 1930 Бердянский художественный музей имени И. Бродского, Третьяковская галерея Сначала Ленин решил, что он не похож на себя на рисунках, но окружающие убедили его в обратном.
Как охраняли В. И. Ленина и почему эти меры были недостаточными
Сейчас машина выставлена в Артиллерийском музее Петербурга. Броневик из-за обилия экспонатов может затеряться на фоне другой техники. Помимо этого, активисты настаивают на облегчении доступа граждан в Музей-квартиру Ленина в Смольном.
Однако даже в столь узком кругу заговорщиков, где все знали друг друга как облупленные, бдительный конспиратор не снял маску!
Сидел всю ночь до рассвета в гриме и парике. Так и вернулся под утро на Широкую, откуда вскоре ночью ушел в Смольный брать власть. Перед тем последним марш-броском Ленин переоделся в хламиду, обвязав лицо грязной тряпкой.
И походил не столько на финна, сколько на бродягу. Незадолго до этого в кабине машиниста паровоза пересек границу в одежде кочегара. Во всех подобных переодеваниях Ильич видел признак высокого профессионализма, необходимого истинному революционеру.
Надежда Константиновна не отставала от мужа. В платье торговки с курицей в руках ходила по Петрограду, стучала в таком виде в двери явочной квартиры... Глубокой ночью, по пути в Актовый зал, где томились делегаты Съезда Советов, один из соратников решил, что пора кончать маскарад.
Почем знать? Об одном таком загадочном эпизоде рассказал в 1927 году на страницах сборника воспоминаний служащих Николаевской железной дороги бывший председатель исполкома П. Часа в четыре дня один из членов Исполнительного комитета, вбегая в мою рабочую комнату, сообщил, что меня просит товарищ Ленин.
Он был одет в крестьянскую поддевку, шапку и валенки. Охрана вокзала, не знавшая его в лицо, не пропускала его, несмотря на то, что в это время со Знаменской площади напирала громадная толпа. Я, сконфузившись и чувствуя себя неловко, дал охране распоряжение пропустить.
Ленин тут же успокоил меня и, пожимая руку, благодарил за хорошо организованную охрану. Поднявшись в комитет, он заявил, что ему сегодня нужно отправиться в Москву, предупредил, что поедет обыкновенным поездом вместе с прочими пассажирами, хотя бы в теплушке, и никакого отдельного поезда или вагона для него отнюдь не нужно. Институту марксизма-ленинизма этот эпизод показался фантастикой, порочащей светлый образ вождя.
На мой взгляд, эпизод — реальный. Недавнему нелегалу приходилось носить и не такие экзотические наряды: приказчика, кочегара, бродяги... У Ленина, под ногами которого горела тогда в Петрограде земля, вполне мог быть припасен на всякий пожарный случай костюм хлебопашца.
Спустя два года после тайного посещения Москвы Ленин прибыл в Петроград на Конгресс Коминтерна как триумфатор, победитель в гражданской войне. Никем не узнанный, вождь из Таврического дворца решает ехать в Смольный.
Ленин в Казанском университете. Художник О.
Вишняков В. Ленин на экзамене в Петербургском университете. Орешников В. Ленин на студенческой сходке в Казанском университете.
Алякринский П. Якупов Х. Ленин на студенческой сходке в Казанском университете в 1887 году. Ленин», 1970 Марк Клионский «В.
Редкий рисунок неканонического вождя художника М. Шафрана, 1920 год. Николай Величко. Ленин на Красной площади 1970 Скуридин В.
Крупская на митинге в честь открытия электростанции в деревне Кашино Волоколамского уезда Московской губернии Смольников. Владимир Ильич Ульянов, изображение составлено из текста ленинской конституции, 1922 Портрет Ленина. Художник Юрий Анненков, 1921 год. Космин Ленин и Сталин в штабе обороны в Петрограде.
М В Смольном.
В первый же сильный осенний дождь шалаш пропустил воду — и обитателям пришлось спешно укреплять его ветками, листьями и сеном1. Для Ленина в сторонке был устроен «кабинет»: в центре громадного густого ивового куста вырублена небольшая площадка, где он мог спокойно читать и писать, незаметный для постороннего глаза2. У Парвиайнена Ленин выбрал себе пристройку, где в момент его приезда помещались куры.
Их срочно выселили, вымыли помещение и поставили стол, стул, кровать и лампу. Здесь Ленин продолжал усиленно работать. По его уходе стоявшая в коморке печка оказалась набитой исписанной бумагой, которую он велел сжечь3. Квартира Ровио состояла из комнаты площадью метров в 15 — 18, кухни рядом с ней и прихожей.
Комната, довольно высокая и очень светлая, делилась на две части печью, поставленной по середине глухой продольной стены. Задняя часть представляла собой спальню, а передняя — кабинет и гостиную. Обои — простого рисунка, светлые; на окне и двери на балкон — тюлевые занавески, белые, до полу. На преддиванном стожке и комоде — дорожки из сурового полотна.
В целом — типично финская обстановка. В находившейся за стеной кухне была газовая плита, на которой Ленин готовил себе пищу4. Поселившись у Фофановой, Владимир Ильич попал в весьма скромную, но уютную семейную обстановку. Всюду чувствовалась заботливая женская рука.
Тишина, спокойствие, полное отсутствие в квартире посторонних создавали чрезвычайно удобные условия для работы1. Квартира Фофановой помещалась в большом каменном доме, на углу Сердобольской ул. Сампсониевского проспекта, населенном преимущественно рабочими. Длинный кирпичный неоштукатуренный, весьма неказистый на вид, дом одним концом подходил к насыпи Финляндской железной дороги, а другим — к косогору Б.
Сампсониевского проспекта. Впереди его находились два деревянных двухэтажных дома и довольно большой двор. Войдя в одну из средних лестниц, надо было подняться до последнего, 4-го этажа. Здесь, на площадке, была дверь квартиры Фофановой, выходящей окнами на противоположный фасад, обращенный на соседний участок рассадника Общества животноводства.
При входе в квартиру попадали в длинный узкий коридор, в конце которого была дверь в комнату Владимира Ильича, а ближе — двери в столовую и в комнату, где жила в это время сама Фофанова. Комната Ленина, площадью в 18 метров, была самой большой в квартире и наиболее изолированной: с двух сторон были капитальные стены, граничившие с соседними квартирами, с третьей — столовая. В дальнем от окон углу, напротив двери, находилась круглая железная печь. По боковой глухой стене, недалеко от печки, стояла кровать.
В углу, у правого окна, — простой, канцелярский стол, обтянутый коричневой клеенкой, за которым работал Ленин. На нем — керосиновая лампа с зеленым абажуром, чернильница, бумага, газеты. В простенке между окнами помещалась этажерка. При Ленине она была завалена газетами.
По второй продольной стене стояла отоманка, на которой спала Надежда Константиновна, когда приходила сюда ночевать. В таком же духе была обставлена столовая. Здесь были вечнозеленые растения, пальма «латания» и срезанные цветы в вазах. Такую простую, удобную обстановку Владимир Ильич любил больше всего: в ней он чувствовал себя хорошо и мог спокойно и плодотворно работать.
Вопрос о питании Владимира Ильича в этот период являлся целой проблемой. Характерной чертой Ленина являлась нетребовательность в пище. Но даже то немногое, что нужно было Ильичу, в этот период надвигавшегося голода добывалось с большим трудом. В предыдущие годы забота о питании Ленина лежала на Надежде Константиновне.
Теперь, будучи оторвана от него, она не могла уже его обслуживать. В Разливе о Ленине заботилась жена Емельянова — Надежда Кондратьевна, о которой у Владимира Ильича сохранились самые лучшие воспоминания1. Приезжавшие в Разлив Шотман и Токарева привозили из города провизию. Хотя жили и около леса, где водилась дичь, но охотиться не решались, боясь попасть в руки лесника, а через него и в руки Временного правительства одна такая попытка чуть не закончилась большой неприятностью.
У Ровио, жившего на холостом положении, Владимир Ильич сам себя обслуживал. Но часто, заработавшись, он забывал об еде. Переехав от Ровио к одному рабочему, Ленин попал в очень хорошие бытовые условия: «Его жена приготовляла кушанье и вообще всячески заботилась обо всех удобствах Ленина. Ленин был весьма доволен своей квартирой и квартирохозяевами»3.
После переезда к Фофановой последняя взяла на себя заботу о нем и все свое внимание обратила на то, чтобы создать для Владимира Ильича наилучшие условия. Был установлен твердый порядок часов еды. Надежда Константиновна иногда передавала вместе с корреспонденцией что-нибудь сладкое для Владимира Ильича. Вернувшись, я застала неосвещенную квартиру, на столе в столовой незаконченный ужин и третий чистый прибор, на котором я уже потом разглядела узенькую длинную записку, на которой было написано: «Ушел туда, куда вы не хотели, чтобы я уходил.
До свиданья. Пребывание в подполье требовало от Ленина и окружавших его людей соблюдения самой строгой конспирации. Хотя вместе с царским режимом развалился и полицейско-жандармский аппарат, а правительство Керенского еще не сумело создать своего аппарата сыска, все же попасть в его лапы было легко благодаря добровольным сыщикам юнкерам, мелкой буржуазии и несознательным элементам из среды городского и сельского населения. Только большой конспиративный навык Ленина, и его осторожность помогали избегать опасности.
У Владимира Ильича была привычка входить во все мелочи, прежде чем дать согласие, на какое-нибудь предложение. Так, например он всегда предварительно знакомился с планом пути, по которому должен был пройти или проехать. Он требовал, чтобы спутники его заранее обследовали весь этот путь, узнали опасные места и возможности их преодоления. Объясняется это не недоверием, а предусмотрительностью Ленина.
В пути он мог неожиданно остаться один, и только знакомство со всеми подробностями и трудностями предстоящего пути могло обеспечить безопасность. На улицах применялся прием попарного движения, причем пары делали вид, что не знают одна другую, но в то же время следили друг за другом, чтобы вовремя помочь или скрыться при опасности. Так, идя на Приморский вокзал, чтобы уехать в Разлив, Ленин шел в первой паре, а во второй — Сталин и Аллилуев. Устраиваясь на новом месте, Ленин знакомился с устройством помещения, где должен был жить, с окружающей обстановкой, людьми и возможностями скрыться в случае налета.
Например, у Фофановой он осведомился, далеко ли от его окна находится водосточная труба, по которой можно будет спуститься вниз. Поселившись в квартире, он устанавливал систему сигналов и правила открывания дверей. Так, у Фофановой он имел свой ключ, а Рахья и Надежда Константиновна должны были давать два коротких звонка и два коротких удара. Владимир Ильич требовал, чтобы его местопребывание было известно самому ограниченному кругу лиц.
Знали квартиру очень немногие, и без предварительного сговора никто не приходил. К самой Фофановой, в то время как там жил Ильич, тоже никто не приходил, за исключением двух — трех случаев, да и то она старалась пришедших поскорее куда-нибудь сбыть. Ограниченное число лиц, поддерживавших связь, приходило не каждый день. В некоторых местах роль связистов играли хозяева квартир: Ровно, носивший почту на вокзал, Фофанова, отвозившая письма Ленина в Выборгский комитет для пересылки дальше, в ЦК, и т.
Переписка шла очень оживленная. Если бы удалось собрать ее целиком, получился бы солидный том, вскрывающий механику организационной работы перед Октябрем. Характерно при этом, что и здесь, принимая внешние предосторожности небольшой, удобный для запрятывания формат листков, посылка писем с заведомо известными людьми: Крупской, Шотманом, Рахьей, Ровио, Ялавой, Токаревой и др. Иванов» и не ставя числа.
В отдельных случаях он применял прием химического письма, при котором на листке пишется обыкновенными чернилами ничего не значащее письмо, а затем между строк молоком пишется секретный текст. При подогревании на огне этот текст проявляется. Так было, например, когда Ленин вызвал к себе Надежду Константиновну и прислал в письме не только свой адрес, но и план, как его найти в Гельсингфорсе. В особо важных случаях, зная, что запись может подвести, выдать, он требовал от связистов, чтобы они не записывали, а запоминали его поручения.
Время было очень тревожное, но не столь опасное в смысле систематической слежки, как при царском режиме. Поэтому Ленин и позволял себе иногда нарушать строгие правила конспирации. Так, в октябре у Фофановой, увлекшись чем-нибудь или раздраженный неприятными известиями, он позабывал правила осторожности и начинал шагать по квартире в отсутствие Фофановой или громко говорил и смеялся. В последние дни конспирация вообще соблюдалась плохо: слишком напряжены были нервы, да и события разворачивались так быстро, массы так явно переходили на сторону большевиков, что в центре рабочего района особенно опасаться не приходилось.
Но, когда положение бывало опасным, Ленин никогда не забывал о правилах конспирации. Так, придя из шалаша на станцию Дибуны, Ленин не пошел на платформу, а спрятался в кустах, под откосом, что спасло его жизнь для дела революции: станция была полна вооруженных добровольцев Временного правительства. Таких случаев, говорящих о мудрой предусмотрительности Ленина, можно было бы привести немало. Благодаря умелой конспирации и хорошо налаженной связи Ленин сумел, не отрываясь, руководить подготовкой восстания и в решительный момент оказался в центре его — Военно-революционном комитете.
Никто не забыт, ничто не забыто. Ленин в Смольном (компле...
В основе скульптуры «В.И. Ульянов (Ленин) за работой» лежит картина известного советского живописца И.И. Бродского «Ленин в Смольном», написанная в 1930 году. Охрана в Смольном. После того как штаб революции вместе с Лениным были размещены в Смольном, обязанности по охране вождя возложили на Владимира Бонч-Бруевича. В нем обширная коллекция и суперкреативный персонал. Так, на днях отметили день рождения учреждения, «оживив» несколько картин, среди которых легендарная «Ленин в Смольном». Ленин в Смольном (комплект из 2 книг). Виктор Ганшин, Елена Кулагина. В “кургузом паричке” оставался Ленин в Смольном сутки, пока исход восстания не определился. Сегодня исполнилось 154 года со дня рождения Владимира Ульянова-Ленина. В Петербурге в память о вожде мировой революции возложили цветы к монументу Ильичу у Смольного.
ПОСЛЕДНЕЕ ПОДПОЛЬЕ В. И. ЛЕНИНА (1917 г.)
1919 «В.И. Ленин на фоне Смольного». Картина Исаака Бродского. 1925 год В. И. Ленин в Смольном». Художник И. И. Бродский Янис Андрис Осис «В.И. Ленин в Риге». Немудрено, что Ленин – видимо, изнервничавшийся, понятия не имеющий, как его примут и чем кончится авантюра с восстанием, «затекший», давно физически не упражнявшийся, – оказывается поздно вечером 24-го в Смольном не в лучшем состоянии. "В настоящее время мы уже помыли памятники Ленину у Смольного и Финляндского вокзала. Фрагмент кабинета В.И. Ленина в Смольном институте в Ленинграде (Санкт-Петербург). Во всяком случае, известно, что когда Ленин перебрался с конспиративной квартиры в Смольный, тот уже кишел матросами и красногвардейцами. Создатели фильмов "Ленин в Октябре" и "Человек с ружьем" довольно точно воспроизвели обстановку Смольного тех дней. В настоящее время музей «Смольный» включает в себя мемориальную экспозицию в Смольном, два филиала — музей-квартиру Аллилуевых и Музей-квартиру Елизаровых, фондохранилище и научную библиотеку.
О перемещениях Ильича по Петрограду.
Милютин, Н. Подвойский, Л. Троцкий, Г. Ломов Оппоков , А. Рыков, Л. Карахан и другие. Почти все они позднее погибли в годы сталинских репрессий.
Помимо этого, активисты настаивают на облегчении доступа граждан в Музей-квартиру Ленина в Смольном. Читайте также: Финляндский вокзал не признали памятником архитектуры. Подписывайтесь на наш канал в «Яндекс.
Подписывайтесь на наш канал в «Яндекс. Дзене», где собираются самые крутые видео и интересные статьи «Мегаполиса»!
В реставрации портрет не нуждается. Советская власть бережно относилась к вождю. Этот Ленин впервые покидает Смольный. Портрет был рожден здесь, в соседней с залом комнате. Там находилась мастерская портретиста. Холст был в три разы выше самого Бродского. Ленин не позировал художнику. Рисовальщик ловил его на торжественных мероприятиях и писал по памяти. Фотографии, как художник работал над портретом, не сохранилось, а, может, ее и не было. Парадный соцреализм был не только стилем живописи, но и стилем жизни.
В 154-ю годовщину со дня рождения Ленина в Петербурге возложили цветы
Я дала поручению Главному управлению внутренних дел провести тщательное расследование и всё-таки найти тех, кто занимается такого рода действиями в Санкт-Петербурге. Это недопустимо. Я уверенна, кто бы и как бы не относился к личности Владимира Ильича Ленина, этой исторической личности.
Ленина на II съезде Советов". С картины художника В. Серова ; Смольный. Актовый зал ; "Крестьяне-ходоки у Ленина". Серова ; "В. Ленин в Смольном". С картины художника И. Бродского ; Смольный.
Рабочий стол в комнате В. Ленина ; "В. Ленин у Смольного".
Их суть, как известно, состоит в том, что рабоче-крестьянское правительство предложило воюющим народам и их правительствам приступить без промедления к переговорам о мире без аннексий и контрибуций; помещичья собственность на землю отменялась и — без какого-либо выкупа — передавалась в распоряжение земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов. Ночью с 26 на 27 октября съезд образовал Совет Народных Комиссаров во главе с В. Однако вскоре выяснилось, что в комнате, разделенной на две части, первая предназначалась для управделами В. Бонч-Бруевича и секретаря Совнаркома Н. Горбунова, вторая же, более просторная, с одним окном на Неву и двумя на Смольный проспект, — для ленинского кабинета, работать было затруднительно.
Тогда-то кабинет Владимира Ильича перевели в другую комнату — на втором этаже северного крыла, также угловую, с двумя окнами, которые выходили на площадь, потом названную площадью Пролетарской диктатуры, и с одним окном на главный смольнинский подъезд; личная комната Ленина и Крупской находилась рядом. Перед входом в кабинет будет установлена мемориальная доска: «В этой комнате с 10 ноября 1917 г. В Смольном В. Ленин принимал аккредитованных в Петрограде представителей различных государств, будь то страны Антанты или страны нейтральные, беседовал с руководителем американской миссии Красного Креста в России полковником Раймондом Робинсом и, конечно, с простыми людьми — делегациями таких крупнейших заводов, как Путиловский, Металлический, Обуховский, с делегатами донбасского Енакиевского завода, уральского Богословского горного округа, с крестьянами-ходоками из Вологодской, Костромской, Курской, Тамбовской, Тверской, Олонецкой, Саратовской и других губерний. К Владимиру Ильичу приезжали многие видные коммунисты из-за рубежа — секретарь Социал-демократической партии Швейцарии Ф. Платтен, венгерский коммунист Б. Кун, болгарский социал-демократ Р. Аврамов, представители Финляндской социал-демократической рабочей партии Ю.
Сирола, Г. Ровно, К. Вийк, американские социалисты Д. Рид и А. Вильямс, другие товарищи.
Ленин и его семья, на высокую дисциплину вождя партии большевиков и его товарищей. Коммунисты посетили и бункер А. Жданова, одного из ближайших соратников лучшего ученика В. Ленина Верховного Главнокомандующего советского народа в войне против фашизма И.
Книги о Ленине
Контакты. В и ленин в смольном картина. Фото 7. В и ленин в смольном картина. 26 октября (7 - 8 ноября) 1917 г. заседал исторический съ. 25 октября Ленин провозгласил с трибуны в Смольном: «Товарищи!
Откройте свой Мир!
Не вводились сегодня меры повышенного контроля нигде вообще. Более того, никто не отменял экскурсий даже по Мариинскому дворцу, где сегодня проходит заседание Законодательного собрания. По всей видимости, злыдни-террористы нацелились исключительно на Смольный. Правда, существует еще одно объяснение происходящего — на экскурсию хотели пойти не просто горожане — жители скандально известного дома 15 по улице Ильюшина , а при оформлении заявки на проведение экскурсии требуется указать паспортные данные посетителей. И, как предполагают не приобщившиеся к культуре, отказ в разрешении посетить музей последовал именно в ответ на их долгую и непримиримую хотя и безуспешную борьбу с городской администрацией. Но такие выводы противоречат основополагающим принципам демократии, поэтому, видимо, надо остановиться все-таки на версии об избирательно действующих террористах.
Яркий эпизод, когда Ленину требовалось: а отобрать у генерала его армию; б объяснить Верховному главнокомандующему, что никакой он больше не командующий, а вместо него приедет прапорщик Крыленко, которому следует немедленно передать всю власть; можно предположить, что опубликованная стенограмма диалога: «Именем правительства Российской республики, по поручению Совета Народных Комиссаров, мы увольняем вас от занимаемой вами должности за неповиновение предписаниям правительства и за поведение, несущее неслыханные бедствия трудящимся массам всех стран и в особенности армиям» — дает лишь общее представление о характере беседы. Если первые месяцы осени здание Кваренги извергало из себя агитаторов, пытавшихся «разложить» гарнизон, то после 25 октября оно превратилось в штаб де-анархизации: большевистские наркомы должны были возвращаться сюда и докладывать о своих успехах по захвату министерств, ведомств, банков, узлов связи и коммунальных структур. Сам Смольный тоже был местом, где надо было каждый день доказывать, что власть здесь — ты, а не какой-нибудь красногвардеец с винтовкой, который в состоянии пристрелить любого, кто ему не нравится; а те, кто, имея на то весьма достаточные основания, считает тебя самозванцам, должны помалкивать — и не мешать. Первые пару дней в новом своем статусе Ленин, как и все, целый день пробавлялся исключительно бутербродами, получая нечто калорийное и горячее только поздно вечером, на Херсонской у Бонч-Бруевича. Затем какой-то приварок стала носить Мария Ильинична, едва ли не по несколько раз в день, но в какой-то момент это сделалось неудобно — и, по решению коменданта, в соседней с кабинетом комнатке поселилась мать не то Шаумяна версия Крупской , не то Шотмана версия Малькова , которая взяла супругов Ульяновых «под свою опеку»; иногда Ленин обедал в смольненской столовой. Организованная еще до переворота, славившаяся своими двухрублевыми обедами по талонам и впоследствии, в период правления Зиновьева, поставленная на еще более широкую ногу, эта институция по-прежнему на плаву, и на 200 рублей здесь можно неплохо отобедать набором из трех-четырех блюд с кофе; и если тыквенные оладьи и при Ленине были так же хороши, как при Полтавченко, то расставание со Смольным должно было причинить Ленину серьезные страдания. Даже внутри большевистской крепости требовалось соблюдать меры безопасности: квартиру — раньше там жила классная дама Е. Гут — выбрали с учетом того, что у нее было два выхода. Даму выселили — и, судя по тому, что Ленин подписал распоряжение не только удалить ее из своей квартиры, но и закрыть ей доступ вообще в какие-либо смольненские помещения, она бродила там, как привидение из викторианских романов, и предъявляла претензии; вытесненная призраком коммунизма на городские окраины, эта Гут дожила до 1942 года, работая преподавательницей музыки и немецкого языка. Тут уже было сугубо ленинское пространство, первая в его жизни настоящая казенная квартира; ему выдали ключ, и посторонние сюда не допускались. Справа от входа сейчас выставлены подлинные костюм ВИ и пальто НК: еще одно подтверждение, что Ленин не был великаном экскурсовод, растягивая рулетку, указывает на цифру 157; Крупская якобы — 162 сантиметра; и если это так, то ВИ, доживи он до нашего времени, испытывал бы при заказах одежды в интернет-магазинах определенные трудности. За перегородкой — две кровати. В 1919-м Ленин напечатал в «Правде» ответ на письмо одного профессора, который пожаловался ему на вторжение в интимную жизнь: в его учебном заведении расквартировали отряд, и командир, намереваясь реквизировать «лишнюю» кровать, потребовал, чтобы профессор спал с женой в одной. Аналитический комментарий Ленина безупречно диалектичен: «Желание интеллигентных людей иметь по две кровати, на мужа и на жену отдельно, есть желание законное а оно, несомненно, законное , постольку для осуществления его необходим более высокий заработок, чем средний. Это не унизительное, а справедливое требование». Если уж зашла речь о кроватях и солдатах, то нельзя не вспомнить курьезный эпизод, когда сразу после переезда в Кремль солдаты пожаловались на некомфортный сон: оказалось, они спят не просто на полу, покрытом палатками, но и еще на трех мешках реквизированного из банков золота, которое вручил им для охраны перед отъездом в Москву Бонч-Бруевич — да тут же и забыл о нем. Ленин, которого развеселила эта история, устроил жалобщикам шутейную распеканцию: «Что у вас делается в отряде? Избаловались стрелки, на золоте им спать жестко! Пока не найдете, со мной будет ездить другой». Гиль нашел пропажу в чьем-то сарае на окраине Петрограда, сохранив за собой должность ленинского Автомедонта до конца жизни. При квартире Ульяновых обретался солдат — к счастью, не предъявлявший претензий на ульяновские кровати. Его звали Желтышев, он был пулеметчик, молодой, из Волынского полка, подвергшегося репрессиям — сначала Временного правительства после Июльских событий, затем большевистского, за «разговорчики». Приставленный к Ленину комендантом Малькова, этот Желтышев стал чем-то средним между охранником и денщиком: убирал комнату, носил своему патрону паек, суп и кашу в котелке, топил печку: сами комнаты скромны по площади, это скорее гарсоньерка, чем семейное гнездо, но вот потолки там — шесть с лишним метров, поэтому топка требовалась порядочная. Иногда они с Лениным перекидывались словечком, и солдат так полюбил своего собеседника, что явился однажды в свой полк достать «для Ильича» белого хлеба — и затем несколько раз сподабливался ленинских выговоров за попытки накормить его фруктами и прочими деликатесами. Гораздо больше вопросов, однако, эта фигура вызывала у Крупской, которая дивилась желтышевской «первобытности»: солдат даже не знал, как работает спиртовка, и едва не сжег Смольный, поливая ее при горении спиртом. У Ленина, кстати, также была своя шкатулка — «небольшая изящная деревянная» и тоже запертая: потеряв, видимо, ключ, он обратился к Малькову с просьбой аккуратно, ничего не испортив, вскрыть ее: «Я очень дорожу ею, тут письма от моей мамы». Это расковыривание невесть откуда взявшейся шкатулки рифмуется с совершающейся примерно в те же дни «ревизией стальных ящиков» — возможно, именно там, в каком-то из банков, теперь потерявших защиту, и хранил Ленин свой мемориальный бокс летом 1917 года. Рецепты, как добраться до «царских денег» и зажить, наконец, на широкую ногу, публиковались в «Правде» и до приезда Ленина — но, разумеется, никто до Ленина палец о палец не ударил, чтобы перевести эти соображения в практическую плоскость. Внимательно изучив подлинную роль банков при капитализме — на протяжении многих лет он долдонил, что главной ошибкой Парижской коммуны был отказ национализировать банки, — Ленин осознавал, что нельзя просто закрыть их и обчистить, «уплотнить» богатых, по той же схеме, что с недвижимостью: это означало бы крах банковской системы: кто б стал хранить свои деньги в банке, если они заведомо обречены на разграбление. Даже диктатуре пролетариата нужна функционирующая банковская система: да, у опоры большевиков не было счетов в банках, за судьбу которых они могли тревожиться, — но получка рабочих очень беспокоила. Технически можно было захватить хранилища и конторы и основательно «тряхнуть буржуев» уже 25—26 октября — но что дальше? Кто будет обеспечивать еженедельные поступления зарплат в заводские конторы, финансировать строительные проекты, управлять деньгами? Земля — крестьянам, мир — народам, а банки? Кем заменить аппарат банковских служащих? Дыбенко и Антонова-Овсеенко, что ли, следовало учить нормальной, не кавалеристской административной деятельности: составлять бюджеты — а не просто требовать такую-то, с потолка, сумму, угрожая, что иначе промышленность остановится, пролетариат умрет с голода, а армия бросит позиции? Сначала ВСНХ предоставляет проект, его одобряют Наркомфин и Госконтроль — и уж затем банк выделяет деньги; сейчас это кажется естественным — но не поздней осенью 1917-го в Смольном. Именно в силу острого кадрового голода большевиков по этой части в первые недели Ленин вместо «национализации» банков предпочитал термин «принудительное синдицирование». Финансовый центр большевиков в Смольном расположился по соседству с Лениным, но Менжинский, украсивший стену надписью «Народный комиссар финансов» и притащивший диван, чтобы тотчас же улечься спать на нем, вызывал у Ленина скорее скепсис, чем доверие: «это очень хорошо, — расхохотался он у тела спящего коллеги, — что комиссары начинают с того, что подкрепляются силами и что, действительно несомненно, дело наше должно двигаться вперед быстро». Особенно комично выглядела комната соседей Ленина в разгар «красногвардейской атаки на капитал», когда в ней ночевал арестованный за отказ выдавать большевикам деньги директор Госбанка: «кровавые палачи» поселили саботажника в собственном жилье, причем обитавший вместе с Менжинским секретарь Ленина Горбунов еще и уступил капиталисту свою койку, а сам спал на стульях. Дело в том, что уже 26 октября банкиры сговорились в течение трех месяцев платить чиновникам Госбанка, казначейства и прочих финансовых организаций за то, чтобы те саботировали распоряжения большевиков предоставить те или иные суммы; та же история разворачивалась и в частных банках. Совнарком голодал без бумаги и чернил. В начале ноября Ленин вынужден был за шкирку оттаскивать Менжинского, который собрался было сделать частный заем в пять миллионов рублей для нужд Совнаркома у некоего польского банкира. Банкиры, потирая руки, наблюдали за тем, как рабочие, которым не выдали зарплаты, приходили либо в Смольный, либо к Коллонтай, в Комиссариат общественного призрения, и грозили погромами. Конфискации частных капиталов — и уж тем более денежные контрибуции с «буржуев», которые распространятся в провинции, а в 1919-м будут «узаконены» в виде «чрезвычайного революционного налога», в первые недели не производились; иногда Ленину казалось важным соблюдать законы, хотя бы и установленные при старом режиме. Счета не трогали, наоборот, решено было поощрять население держать личные деньги — излишки, которые не уходят на немедленное потребление, — в банках; не трогали до поры до времени и самих банковских служащих, злостных саботажников. Представления Ленина о функциях главного банка страны также носили не вполне конкретный характер: «единый аппарат счетоводства и регулирования социалистической хозяйственной жизни»; однако он сразу стал настаивать на том, чтобы открывать побольше отделений — во всех деревнях. Но достаточно ли было оставить один Госбанк — или нужно было выделить из него несколько подструктур: банк для внешней торговли, банк, кредитующий сельское хозяйство, и т. Наконец, национализировать банки — раз и навсегда или сделать это в мягкой форме? При всем желании «разбить аппарат», гораздо более приемлемым вариантом для Ленина — который и стал закоперщиком реорганизации банковского сектора — было «принудительное синдицирование»: когда основная часть управления остается за уже работающими сотрудниками, но, помимо преследования собственной, банковской выгоды, они еще и выполняют указания большевистской власти — выгода которой состоит вовсе не в развале банковской системы. Чуть проще была ситуация с иностранными банками: национализация — готовый повод для интервенции; позволять им выкачивать деньги из Госбанка под разными предлогами невозможно, поэтому решено было просто запретить их деятельность в Советской России, не предъявляя претензии на их капиталы. Меж тем неспособность «расковырять» захлопнувшийся, как раковина, Госбанк крайне удручала большевиков. Тотальное отсутствие денег могло вызвать голодные бунты и новый переворот. Сам Ленин прекрасно понимал не только катастрофичность, но и комизм этой ситуации; выступая перед близкими к истерике товарищами, он заявил, что положение не просто «плохо», как утверждает оппозиция, но — «отвратительно». Оболенского в Госбанк с декретом за своей подписью — выдать «вне всяких правил и формальностей» 10 миллионов — и с наказом: «Если денег не достанете, не возвращайтесь». Угрожая Красной гвардией, которая якобы окружила здание, Пятаков, Горбунов и Оболенский выбили нужную сумму — но ее никак нельзя было распихать по карманам; пришлось одолжить у курьеров мешки, которые они и набили доверху купюрами, насилу дотащили до автомобиля — а затем сложили в кабинете у Ленина, который «принял их с таким видом, как будто иначе и быть не могло, но на самом деле остался очень доволен. В одной из соседних комнат отвели платяной шкаф под хранение первой советской казны, окружив этот шкаф полукругом из стульев и поставив часового. Так было положено начало нашему первому советскому бюджету». Эти первые миллионы, доставшиеся после трех недель, были потрачены на канцтовары; собственно, то был первый финансовый декрет, подписанный Лениным. Происшествие вызвало вой в газетах: большевики опять — как в 1907-м в Тифлисе — грабят государство. Джон Рид одобрительно писал, что «Ленин распорядился взорвать подвалы Государственного банка динамитом». Госбанк, выступавший в России финансовым регулятором, поменял вывеску; в этом «Народном» теперь банке воцарился давний ленинский партнер Якуб Ганецкий, на которого и была возложена функция поглощения частных банков — вместе с их балансами и кредитами. За это время банки выкачали из Госбанка несколько десятков миллионов рублей — теоретически для вкладчиков, а возможно, для своих махинаций; официально было запрещено выводить капиталы за границу. План Ленина, реализованный 14 декабря, действительно напоминал идеальное ограбление; возможно, это и было самое масштабное ограбление банков в мировой истории. Еще с начала ноября Бонч коллекционировал адреса директоров банков. Утром 14-го бойцы Латышского стрелкового полка — которым до последнего не говорили, какую миссию им предстоит выполнять, — арестовали всех одновременно в их квартирах, отобрали ключи и свезли в специально подготовленное помещение в Смольный. На полдня были выключены телефоны банков — чтобы те не могли предупредить друг друга. Слухи о национализации банков поползли сразу после выстрела «Авроры», да и красная пресса в начале декабря вовсю печатала извещения с просьбой к большевикам и сочувствующим, служащим в частных кредитных учреждениях, объявиться для интересного для них разговора, а также полемику о том, что лучше: национализировать разом банки и промышленность — или можно ограничиться только банками? Ленин, разумеется, был за второй вариант — однако с национализацией банков предлагал не церемониться: утром занимать банки, с матросами, а вечером обнародовать декрет о национализации — никак не наоборот. Офисы были опечатаны всего на два дня: уже 16-го все было открыто, таблички «Business as usual» выставлены в окошечках, только вот со счетов теперь выдавали по 250 рублей в неделю — по разрешению прикомандированного к банку комиссара. В декрете упоминалось еще и «о ревизии стальных ящиков» — просто «проконтролировать». Представители народа высверливали замки ячеек там, где банкиры отказались предоставить ключи — и изымали все «лишнее»: золото, серебро и платину в слитках, иностранную валюту. Разумеется, все эти пертурбации открывали широкий простор для коррупции давайте вы мне — 50 процентов, а я заберу ваши ценности из сейфа и мошенничества нашествие фальшивых уполномоченных от разных комитетов, которые, предъявляя некие авизо «от Совнаркома», получали в банке миллионные суммы якобы для работников своего предприятия. Банковское дело, формально теперь монополизированное государством, не было полностью передано «на аутсорс» Менжинскому, Ганецкому и Гуковскому: Ленина страшно занимал этот опыт — доселе никем не проделываемый, он сам раздумывал над тем, как поступить с банками наилучшим образом — и давал указания своим подчиненным. К началу декабря, «заглотив» Госбанк, большевики получили привилегию контролировать золотой запас страны — продавать, если кто-то был готов его у них купить, золото и осуществлять денежную эмиссию. Пользовались они ею сначала с той же интенсивностью, что Временное правительство, а в 1920 году еще чаще; сам Ленин якобы не был в восторге от искусственного разгона инфляции, но полагал эту меру временно приемлемой. Представления Ленина о судьбе денег в Советской России на поверку оказываются достаточно туманными. Сначала он предполагал вовсе от них избавиться, затем мечтал, чтобы советский рубль высоко котировался на иностранных биржах; но какое бы время ни показывали часы «диктатуры пролетариата», деньги оказывались необходимы — хотя бы как условный эквивалент ценности, даже мало чем обеспеченные, — чтобы платить зарплату рабочим, содержать Советы, финансировать закупки сырья и запчастей на национализированных предприятиях и не сводить всю торговлю в стране к неэффективному бартеру; отсюда и эмиссия ассигнатов, против которой сам Ленин, по крайней мере публично, не возражал и которая оправдывалась тем, что коммунизм очень близко, и раз всё равно «скоро денег вообще не будет», можно игнорировать показатели инфляции как несущественные. Эта химера долгое время — полтора года — позволяла большевикам обходиться без собственных дензнаков. Изначально, в 1918-м, вспоминает большевистский Кольбер Е. Преображенский, по настоянию Ленина готовилась денежная реформа: старые дензнаки заменяются на новые, с социалистической атрибутикой, но обменять граждане имеют право лишь определенную сумму; все прочие — «нетрудовые» — накопления превращаются в резаную бумагу. По ходу, однако, решено было притормозить и потихоньку разбавлять старые деньги новыми, допечатывая царские рубли и керенки, — чтобы таким образом лишить буржуазию источника ее мощи, посеять в обществе недоверие к силе денег в целом. Пусть шнурки или фунт луку стоят 10 миллионов — для государства ничего страшного, а психологически такой урок даже полезен для обывателя. Печатный станок, по меткой метафоре того же Преображенского, стал «пулеметом Наркомфина, который обстреливал буржуазный строй по тылам его денежной системы, обратив законы денежного обращения буржуазного режима в средство уничтожения этого режима и в источник финансирования революции». Словом, в области финансов деятельность Ленина в самом деле напоминает осознанный лабораторный эксперимент: что будет, если продолжать использовать деньги, но относиться к ним пренебрежительно, как к временной мере, не стесняясь девальвировать свою валюту сверх всяких разумных пределов, так, будто деньги — атавизм, хотя на самом деле все понимают, что экономика устроена «на безденежно-плановых началах»: всё равно ведь страна сошла с орбиты, по которой движутся все «обычные» мировые экономики, городская торговля практически замерла. Мало кто вспоминает, что в январе 1918-го ленинская Россия объявила суверенный дефолт на 60 миллиардов рублей, аннулировав займы царской России и Временного правительства и госгарантии по займам; с этого момента Госбанк уже не мог легально торговать золотом на «официальном» рынке — конфисковали бы; собственно, вопрос царских долгов останется номером один до конца 1920-х — да и тогда не будет разрешен. В 1920-м, когда стоимость рублей приблизилась к стоимости бумаги, большевистские экономисты всерьез обсуждали введение некой условной единицы, которая могла бы стать эквивалентом участия в экономической деятельности: «трудовая единица», «тред»; ею и расплачиваться с работниками. Попытки Ленина высмеять это начинание не зафиксированы. Однако к 1921-му Ленин понял, что с экспериментом пора завязывать, — осознав возможности, которые открывает правительству сильная национальная валюта в ситуации, когда ваше государство признано другими и вы можете рассчитывать на внешнюю торговлю и кредиты. Мирон-«Лева» Владимиров рассказывал в 1925 году Н. В качестве одного из руководителей нашими финансами, нашей денежной системой, будьте, товарищ Лева, скопидомом, Плюшкиным. У нас во время военного коммунизма люди развратились, привыкли без счета, без отдачи залезать за деньгами в казну. При напоре таких людей инфляция неизбежна и заменить совзнак твердым рублем мы не будем в состоянии. Не будьте мягкотелым поэтом, не слушайте болтовни людей, которые вам будут расписывать чудесное время военного коммунизма, презиравшего деньги». Что касается отношений самого Ленина с деньгами после возвращения из эмиграции, то они были, что называется, глубоко платоническими. К лету 1917-го, если верить беллетризованной «декларации» Крупской, на счету супругов Ульяновых лежало 2000 рублей в Азовско-Донском банке — некое наследство Крупской то ли от матери, то ли еще от каких-то родственников. В августе Ленин испытывал сложности из-за того, что не мог в Финляндии приобретать русские газеты в необходимых количествах: курс рубля падал по отношению к марке. Зарплата же председателя Совнаркома составляла 500 рублей — на 200 рублей меньше, чем, например, у секретаря того же учреждения. Эта сумма также могла скорректироваться вниз: за получасовое опоздание на заседание Совета народных комиссаров взималось 5 рублей, более получаса — 10. Перед переездом в Москву, в марте 1918 года, Бонч, получавший как управделами 800, повысил Ленину оклад — и Ленин тотчас же объявил своему приятелю строгий выговор за нарушение декретов Совнаркома «Вас надо четыре раза расстрелять», как он выражался в таких случаях. Когда на Рождество 1917-го Ленин выехал в Финляндию, то по дороге понял, что у него нет финских денег; ему пришлось просить сопровождавшую его секретаршу достать где-то хотя бы 100 марок для носильщика и на прочие мелочи; та не смогла наскрести всю сумму, но что-то все же нашла — и по возвращении Ленин скрупулезно вернул ей деньги с запиской: «Финских марок Вам пока не посылаю, но я приблизительно подсчитал, что составляет это в русских деньгах, то есть 83 рубля, их и прилагаю». Любопытную деталь приводит в своих воспоминаниях цюрихская знакомая Ленина Р. Харитонова, которая играла в тамошней большевистской ячейке роль казначея. Уже после октября 1917-го, положив в сумочку оставленную ей сберкнижку на имя Ульянова, она отправилась в известный ей цюрихский банк со странной миссией — объяснить клеркам, чьи деньги у них хранятся. Выполнив свое намерение, она столкнулась с вопросом: что именно ей хотелось бы сделать? Получить вклад и закрыть счет? Нет: «Я везу сберегательную книжку в Россию, а вклад пусть остается у вас. Не велик вклад, зато велик вкладчик. Именно это мне хотелось довести до вашего сведения». Клерки остались в изумлении; сумма вклада составляла 5 франков; немного, однако за сто лет на нее, несомненно, набежали проценты; и если бы Ленин, как герой «Футурамы», воскрес — не прямо сейчас, так еще через какое-то время — и предпринял усилия добраться до своих денег, то, верно, смог бы позволить себе путешествовать в свое удовольствие, не прибегая к внешним заимствованиям. Чтобы осмотреть второй рабочий кабинет Ленина, нужно придумать предлог, как попасть на прием к губернатору: помещение не музеефицировано. Виден только коридор с охраной: при Ленине у окон секретариата стояли два пулемета, при них дежурили солдаты. Ленин осознавал уникальность, головокружительность этого периода — и в своих выступлениях скромно обозначал его словосочетанием «триумфальное шествие» с 25 октября 17-го по 11 марта 18-го. Для тех, кто главными «смольненскими» событиями полагает Брестский мир и разгон Учредительного, такая аттестация кажется идиотической или лицемерной; однако Ленин не фокусировался на них так, как позднейшие историки; и то и другое было элементами суперкризиса, в котором он чувствовал себя как рыба в воде — гораздо лучше, чем в Шушенском в 1897-м, где главным событием была удачная рыбалка. Сегодня вы, в соответствии с большевистским принципом признания права наций на самоопределение, подписываете декрет о независимости Финляндии — но надеетесь на то, что завтра финский пролетариат поднимет восстание против своей буржуазии, затеет гражданскую войну, свергнет выцыганивший у Ленина «вольную» Сенат — и попросит включить Финляндию в Союз советских социалистических республик. Или не попросит — если белофиннам помогут немцы, которым Финляндия нужна как плацдарм контрреволюции. История с «самоопределением» повторялась в самых разных изводах; хуже всего было не разнообразие форм, а регулярность: только за «Смольный» период, кроме Финляндии, из России вышли Украина 22 января , Бессарабия 24 января , Литва 16 февраля и Эстония 23 февраля. Коньком Ленина всегда был анализ ситуации с учетом противоречий в динамике; динамика меж тем состояла в том, что в это время большевизм — не как «течение», а как власть — распространялся из Петрограда во все концы бывшей Российской империи, а не съеживался, как в следующие несколько лет. Поэтому — «триумфальное»; каждый день у власти воспринимается как маленькая победа — и спортивное достижение: Ленин соревновался с Парижской коммуной — та продержалась в 1871-м 72 дня; Ленин в Смольном — 124, и дни эти не были растрачены зря.
В основном был «прикомандирован» к наркому по военным делам Н. Подвойскому, с которым оказался и на этом митинге. Как и все, он жадно слушал Ленина. Подошедший к нему Подвойский негромко сказал: «После митинга повезёте товарища Ленина. Куда — он скажет». Час был не поздний, но о жизни на холодных, пустынных улицах свидетельствовал лишь тусклый свет, еле пробивавшийся из окон. Ни неба, ни мостовой — всё покрыла белёсая, плотная мгла. Владимир Ильич устало откинулся на спинку сиденья. Рядом с ним сел незнакомый Гороховику высокий человек, а впереди, ближе к шофёру, Мария Ильинична. Свет фар ложился на сугробы, и нигде, казалось, не найти было проезжей колеи. Но Гороховик хорошо знал дорогу и скорее угадывал, нежели видел, где лучше проехать. Тронулся в путь не спеша. Опасался гололёда, а больше всего тумана. Давно такого не наблюдалось в Петрограде. Густой и тягучий, он заполнил собою улицы, окутал дома, набережные, проспекты. Но шофёр уверенно ориентировался. Подъезжая к мосту через Фонтанку, чуть-чуть сбавил скорость, просигналил: вдруг кто-нибудь из пешеходов замешкался, не успев отойти в сторону? Владимир Ильич в машине шутил, был весел. Отметил, что на улице заметно похолодало. Мороз пробрался в кабину. Щипал за нос и открытые уши. Но о чём шёл разговор, Тарас не слышал — мешала стеклянная, почти сплошная перегородка, отделявшая водителя от пассажиров. Да если бы и слышал, всё равно не понял бы — незнакомец говорил не по-русски. Это был Платтен, о котором Ильич сказал однажды: «Друг рабочих и враг капиталистов всех стран». Фриц Платтен, тот самый мужественный швейцарец, который от Цюриха до самой русской границы сопровождал Ленина в апреле 1917 года. Милюков не пустил тогда в Россию швейцарского коммуниста. А сегодня, после долгих злоключений, он приехал, наконец. Мария Ильинична прямо с вокзала привезла его в Михайловский манеж. Оживлённый голос незнакомца вдруг умолк, и после паузы, которая длилась миг, Платтен тревожно вскрикнул. Один за другим раздались короткие и сухие хлопки. Гороховик вздрогнул от неожиданности. Остро брызнуло в лицо разбитое пулей переднее стекло, ударило морозным воздухом. Гороховик не почувствовал боли, только показалось, что тёплые капельки пота сползают за воротник солдатской гимнастёрки. От напряжения слезились глаза — только бы не въехать в сугроб. Он не терял ни секунды и гнал, гнал вперёд, непостижимо объезжая снежные завалы. Но в ответ — только яростный рёв мотора. Гороховик мчал уже по Пантелеймоновской, ничего, кажется, не видя перед собой, но если бы ему нужно было промчаться ещё столько же по таким же сугробам, он всё равно увёл бы свой «Делане-Бельвиль» даже с закрытыми глазами. Резко свернув и не сбавляя скорости, он въехал в переулок. Сюда уже не доносились выстрелы. Что же происходило в это время в машине? Мария Ильинична досказала то, чего не знал Тарас Гороховик, сидя за рулём.
Сам Ленин прекрасно понимал не только катастрофичность, но и комизм этой ситуации; выступая перед близкими к истерике товарищами, он заявил, что положение не просто «плохо», как утверждает оппозиция, но — «отвратительно». Оболенского в Госбанк с декретом за своей подписью — выдать «вне всяких правил и формальностей» 10 миллионов — и с наказом: «Если денег не достанете, не возвращайтесь». Угрожая Красной гвардией, которая якобы окружила здание, Пятаков, Горбунов и Оболенский выбили нужную сумму — но ее никак нельзя было распихать по карманам; пришлось одолжить у курьеров мешки, которые они и набили доверху купюрами, насилу дотащили до автомобиля — а затем сложили в кабинете у Ленина, который «принял их с таким видом, как будто иначе и быть не могло, но на самом деле остался очень доволен. В одной из соседних комнат отвели платяной шкаф под хранение первой советской казны, окружив этот шкаф полукругом из стульев и поставив часового. Так было положено начало нашему первому советскому бюджету». Эти первые миллионы, доставшиеся после трех недель, были потрачены на канцтовары; собственно, то был первый финансовый декрет, подписанный Лениным. Происшествие вызвало вой в газетах: большевики опять — как в 1907-м в Тифлисе — грабят государство. Джон Рид одобрительно писал, что «Ленин распорядился взорвать подвалы Государственного банка динамитом». Госбанк, выступавший в России финансовым регулятором, поменял вывеску; в этом «Народном» теперь банке воцарился давний ленинский партнер Якуб Ганецкий, на которого и была возложена функция поглощения частных банков — вместе с их балансами и кредитами. За это время банки выкачали из Госбанка несколько десятков миллионов рублей — теоретически для вкладчиков, а возможно, для своих махинаций; официально было запрещено выводить капиталы за границу. План Ленина, реализованный 14 декабря, действительно напоминал идеальное ограбление; возможно, это и было самое масштабное ограбление банков в мировой истории. Еще с начала ноября Бонч коллекционировал адреса директоров банков. Утром 14-го бойцы Латышского стрелкового полка — которым до последнего не говорили, какую миссию им предстоит выполнять, — арестовали всех одновременно в их квартирах, отобрали ключи и свезли в специально подготовленное помещение в Смольный. На полдня были выключены телефоны банков — чтобы те не могли предупредить друг друга. Слухи о национализации банков поползли сразу после выстрела «Авроры», да и красная пресса в начале декабря вовсю печатала извещения с просьбой к большевикам и сочувствующим, служащим в частных кредитных учреждениях, объявиться для интересного для них разговора, а также полемику о том, что лучше: национализировать разом банки и промышленность — или можно ограничиться только банками? Ленин, разумеется, был за второй вариант — однако с национализацией банков предлагал не церемониться: утром занимать банки, с матросами, а вечером обнародовать декрет о национализации — никак не наоборот. Офисы были опечатаны всего на два дня: уже 16-го все было открыто, таблички «Business as usual» выставлены в окошечках, только вот со счетов теперь выдавали по 250 рублей в неделю — по разрешению прикомандированного к банку комиссара. В декрете упоминалось еще и «о ревизии стальных ящиков» — просто «проконтролировать». Представители народа высверливали замки ячеек там, где банкиры отказались предоставить ключи — и изымали все «лишнее»: золото, серебро и платину в слитках, иностранную валюту. Разумеется, все эти пертурбации открывали широкий простор для коррупции давайте вы мне — 50 процентов, а я заберу ваши ценности из сейфа и мошенничества нашествие фальшивых уполномоченных от разных комитетов, которые, предъявляя некие авизо «от Совнаркома», получали в банке миллионные суммы якобы для работников своего предприятия. Банковское дело, формально теперь монополизированное государством, не было полностью передано «на аутсорс» Менжинскому, Ганецкому и Гуковскому: Ленина страшно занимал этот опыт — доселе никем не проделываемый, он сам раздумывал над тем, как поступить с банками наилучшим образом — и давал указания своим подчиненным. К началу декабря, «заглотив» Госбанк, большевики получили привилегию контролировать золотой запас страны — продавать, если кто-то был готов его у них купить, золото и осуществлять денежную эмиссию. Пользовались они ею сначала с той же интенсивностью, что Временное правительство, а в 1920 году еще чаще; сам Ленин якобы не был в восторге от искусственного разгона инфляции, но полагал эту меру временно приемлемой. Представления Ленина о судьбе денег в Советской России на поверку оказываются достаточно туманными. Сначала он предполагал вовсе от них избавиться, затем мечтал, чтобы советский рубль высоко котировался на иностранных биржах; но какое бы время ни показывали часы «диктатуры пролетариата», деньги оказывались необходимы — хотя бы как условный эквивалент ценности, даже мало чем обеспеченные, — чтобы платить зарплату рабочим, содержать Советы, финансировать закупки сырья и запчастей на национализированных предприятиях и не сводить всю торговлю в стране к неэффективному бартеру; отсюда и эмиссия ассигнатов, против которой сам Ленин, по крайней мере публично, не возражал и которая оправдывалась тем, что коммунизм очень близко, и раз всё равно «скоро денег вообще не будет», можно игнорировать показатели инфляции как несущественные. Эта химера долгое время — полтора года — позволяла большевикам обходиться без собственных дензнаков. Изначально, в 1918-м, вспоминает большевистский Кольбер Е. Преображенский, по настоянию Ленина готовилась денежная реформа: старые дензнаки заменяются на новые, с социалистической атрибутикой, но обменять граждане имеют право лишь определенную сумму; все прочие — «нетрудовые» — накопления превращаются в резаную бумагу. По ходу, однако, решено было притормозить и потихоньку разбавлять старые деньги новыми, допечатывая царские рубли и керенки, — чтобы таким образом лишить буржуазию источника ее мощи, посеять в обществе недоверие к силе денег в целом. Пусть шнурки или фунт луку стоят 10 миллионов — для государства ничего страшного, а психологически такой урок даже полезен для обывателя. Печатный станок, по меткой метафоре того же Преображенского, стал «пулеметом Наркомфина, который обстреливал буржуазный строй по тылам его денежной системы, обратив законы денежного обращения буржуазного режима в средство уничтожения этого режима и в источник финансирования революции». Словом, в области финансов деятельность Ленина в самом деле напоминает осознанный лабораторный эксперимент: что будет, если продолжать использовать деньги, но относиться к ним пренебрежительно, как к временной мере, не стесняясь девальвировать свою валюту сверх всяких разумных пределов, так, будто деньги — атавизм, хотя на самом деле все понимают, что экономика устроена «на безденежно-плановых началах»: всё равно ведь страна сошла с орбиты, по которой движутся все «обычные» мировые экономики, городская торговля практически замерла. Мало кто вспоминает, что в январе 1918-го ленинская Россия объявила суверенный дефолт на 60 миллиардов рублей, аннулировав займы царской России и Временного правительства и госгарантии по займам; с этого момента Госбанк уже не мог легально торговать золотом на «официальном» рынке — конфисковали бы; собственно, вопрос царских долгов останется номером один до конца 1920-х — да и тогда не будет разрешен. В 1920-м, когда стоимость рублей приблизилась к стоимости бумаги, большевистские экономисты всерьез обсуждали введение некой условной единицы, которая могла бы стать эквивалентом участия в экономической деятельности: «трудовая единица», «тред»; ею и расплачиваться с работниками. Попытки Ленина высмеять это начинание не зафиксированы. Однако к 1921-му Ленин понял, что с экспериментом пора завязывать, — осознав возможности, которые открывает правительству сильная национальная валюта в ситуации, когда ваше государство признано другими и вы можете рассчитывать на внешнюю торговлю и кредиты. Мирон-«Лева» Владимиров рассказывал в 1925 году Н. В качестве одного из руководителей нашими финансами, нашей денежной системой, будьте, товарищ Лева, скопидомом, Плюшкиным. У нас во время военного коммунизма люди развратились, привыкли без счета, без отдачи залезать за деньгами в казну. При напоре таких людей инфляция неизбежна и заменить совзнак твердым рублем мы не будем в состоянии. Не будьте мягкотелым поэтом, не слушайте болтовни людей, которые вам будут расписывать чудесное время военного коммунизма, презиравшего деньги». Что касается отношений самого Ленина с деньгами после возвращения из эмиграции, то они были, что называется, глубоко платоническими. К лету 1917-го, если верить беллетризованной «декларации» Крупской, на счету супругов Ульяновых лежало 2000 рублей в Азовско-Донском банке — некое наследство Крупской то ли от матери, то ли еще от каких-то родственников. В августе Ленин испытывал сложности из-за того, что не мог в Финляндии приобретать русские газеты в необходимых количествах: курс рубля падал по отношению к марке. Зарплата же председателя Совнаркома составляла 500 рублей — на 200 рублей меньше, чем, например, у секретаря того же учреждения. Эта сумма также могла скорректироваться вниз: за получасовое опоздание на заседание Совета народных комиссаров взималось 5 рублей, более получаса — 10. Перед переездом в Москву, в марте 1918 года, Бонч, получавший как управделами 800, повысил Ленину оклад — и Ленин тотчас же объявил своему приятелю строгий выговор за нарушение декретов Совнаркома «Вас надо четыре раза расстрелять», как он выражался в таких случаях. Когда на Рождество 1917-го Ленин выехал в Финляндию, то по дороге понял, что у него нет финских денег; ему пришлось просить сопровождавшую его секретаршу достать где-то хотя бы 100 марок для носильщика и на прочие мелочи; та не смогла наскрести всю сумму, но что-то все же нашла — и по возвращении Ленин скрупулезно вернул ей деньги с запиской: «Финских марок Вам пока не посылаю, но я приблизительно подсчитал, что составляет это в русских деньгах, то есть 83 рубля, их и прилагаю». Любопытную деталь приводит в своих воспоминаниях цюрихская знакомая Ленина Р. Харитонова, которая играла в тамошней большевистской ячейке роль казначея. Уже после октября 1917-го, положив в сумочку оставленную ей сберкнижку на имя Ульянова, она отправилась в известный ей цюрихский банк со странной миссией — объяснить клеркам, чьи деньги у них хранятся. Выполнив свое намерение, она столкнулась с вопросом: что именно ей хотелось бы сделать? Получить вклад и закрыть счет? Нет: «Я везу сберегательную книжку в Россию, а вклад пусть остается у вас. Не велик вклад, зато велик вкладчик. Именно это мне хотелось довести до вашего сведения». Клерки остались в изумлении; сумма вклада составляла 5 франков; немного, однако за сто лет на нее, несомненно, набежали проценты; и если бы Ленин, как герой «Футурамы», воскрес — не прямо сейчас, так еще через какое-то время — и предпринял усилия добраться до своих денег, то, верно, смог бы позволить себе путешествовать в свое удовольствие, не прибегая к внешним заимствованиям. Чтобы осмотреть второй рабочий кабинет Ленина, нужно придумать предлог, как попасть на прием к губернатору: помещение не музеефицировано. Виден только коридор с охраной: при Ленине у окон секретариата стояли два пулемета, при них дежурили солдаты. Ленин осознавал уникальность, головокружительность этого периода — и в своих выступлениях скромно обозначал его словосочетанием «триумфальное шествие» с 25 октября 17-го по 11 марта 18-го. Для тех, кто главными «смольненскими» событиями полагает Брестский мир и разгон Учредительного, такая аттестация кажется идиотической или лицемерной; однако Ленин не фокусировался на них так, как позднейшие историки; и то и другое было элементами суперкризиса, в котором он чувствовал себя как рыба в воде — гораздо лучше, чем в Шушенском в 1897-м, где главным событием была удачная рыбалка. Сегодня вы, в соответствии с большевистским принципом признания права наций на самоопределение, подписываете декрет о независимости Финляндии — но надеетесь на то, что завтра финский пролетариат поднимет восстание против своей буржуазии, затеет гражданскую войну, свергнет выцыганивший у Ленина «вольную» Сенат — и попросит включить Финляндию в Союз советских социалистических республик. Или не попросит — если белофиннам помогут немцы, которым Финляндия нужна как плацдарм контрреволюции. История с «самоопределением» повторялась в самых разных изводах; хуже всего было не разнообразие форм, а регулярность: только за «Смольный» период, кроме Финляндии, из России вышли Украина 22 января , Бессарабия 24 января , Литва 16 февраля и Эстония 23 февраля. Коньком Ленина всегда был анализ ситуации с учетом противоречий в динамике; динамика меж тем состояла в том, что в это время большевизм — не как «течение», а как власть — распространялся из Петрограда во все концы бывшей Российской империи, а не съеживался, как в следующие несколько лет. Поэтому — «триумфальное»; каждый день у власти воспринимается как маленькая победа — и спортивное достижение: Ленин соревновался с Парижской коммуной — та продержалась в 1871-м 72 дня; Ленин в Смольном — 124, и дни эти не были растрачены зря. Ленину нравилось начинать предложения в докладах: «Первый раз в мировой истории мы…» В ноябре 1917-го самого Ленина едва не выдвинули на Нобелевскую премию мира: это предложение в Комитет по премиям внесла Норвежская социал-демократическая партия: «для торжества идеи мира больше всего сделал Ленин, который не только всеми силами пропагандирует мир, но и принимает конкретные меры к его достижению». Формально выдвижение не состоялось из-за опоздания — заявки принимались в начале года; в решении, однако, указывалось, что «если существующему русскому правительству удастся установить мир и спокойствие в стране, то Комитет не будет иметь ничего против присуждения Ленину премии мира на будущий год…». Ситуацию с ноября по февраль — март можно определять апофатически — через отрицание, как период, когда много чего не происходит. Верхушке большевиков еще не приходится отступить вглубь страны, подальше от немцев; из Советов не изгнаны социалисты; большевики не проявляют чрезмерного аппетита к физическому истреблению своих классовых и политических врагов — и отпускают их под честное слово; ЧК не прибегает к внесудебным казням; еще нет катастрофического голода; не запрещена рыночная экономика; не начались ни полномасштабная гражданская война, ни прямая интервенция Антанты. Даже у самого Ленина, пусть на самое короткое время, создалось эйфорическое впечатление, что сопротивление буржуазии в целом подавлено, что эксцессы с Антантой, немцами и тлеющими там и сям очагами гражданской войны носят временный характер, что обваливание России по национальным окраинам можно повернуть вспять за счет их быстрой советизации, что в Германии может произойти революция по «спартаковскому» варианту. Именно поэтому двадцать послеоктябрьских недель — когда Ленин еще не только титан в области государственного управления, охотно демонстрирующий всем желающим бульдожьи и бульдозерные черты приписывавшегося ему политического стиля, но и новичок, первоклассник, политический желторотик, только-только встающий на ноги, — наиболее любопытный период его государственного творчества: несмотря на отвратительные стартовые условия и перманентные катастрофы по всем направлениям, у него оставались возможности не только действовать реактивно — как позже, в эпоху военного коммунизма, когда сфокусироваться на укреплении государства стало насущной необходимостью. Надежда — или опьянение революционным эфиром — позволила Ленину экспериментировать в практике «быстрого социализма», попутно укрепляя силовые структуры, чтобы защитить революцию от буржуазии. Собственно, этот просчет — сделанный лишь перед самым Новым годом прогноз, что «восходящий тренд» уже в январе исчерпает себя и сменится противоположным, что «не только острота гражданской войны изменится, но изменение это таково, что количество изменений перейдет в качество», — и делает Ленина в высшей степени аттрактивным; в конце 17-го — самом начале 18-го он похож не только на шахматиста, но еще и на художника из кабаре «Вольтер», рисующего живьем, экспромтом, прямо на телах. Особенно завораживает то, что это была практическая деятельность в мире борхесовских классификаций — в мире со странной топологией, деформированных общественных структур, заклинившихся друг о друга плоскостей; когда приходилось оперировать одновременно целыми классами, отдельными людьми, фронтами, представителями профессий, партиями; когда политический характер приобретали сугубо бытовые вопросы. Мы видим, как Ленин пытается организовать сырой материал реальности в тот момент, когда та кипит, бурлит, ферментирует, стихийно преобразуется; когда утренние новости каждый день «хуже», чем вчера, — зато есть динамика, и в целом «массы за нас». Импровизация, импровизация и импровизация; смена стратегий — то «опора на стихию», то апология строжайшего контроля; пора самодеятельности, кустарничества, когда всё на ходу, на коленке — выданные мандаты, назначения на высшие государственные должности, расправы и примирения с противниками. Эффективность первых декретов советской власти остается под большим вопросом, однако даже в качестве деклараций о намерениях они воспринимались как перформативы: там, где все другие продолжали бы по объективным причинам дискутировать про и контра, Ленин решительно ставил конкретную цель, сформулированную на языке юриспруденции. Это, замечает Осинский, первый председатель ВСНХ, давало массам — «в моменты массового штурма на капитал» — «духовный толчок», «развязывало им руки». Набросанный Лениным на коленке Декрет о мире действительно изменил ход войны — хотя сам мир был заключен через много месяцев; это классический пример, но иногда то же происходило и с другими законами. Ленин также в своих текстах и выступлениях с одинаковой брезгливостью относится и к «революционной фразе» «умрем-но-красиво» — и к «позорному отчаянию». Жанр «один день из жизни Х» будто нарочно придуман для рассказов о Ленине; в его биографии можно найти десятки, сотни коротких временных отрезков, по которым отчетливо ясны масштаб личности, размах деятельности, груз ответственности и все такое. Однако и среди них выделяется серия сюжетов, начавшаяся утром 31 декабря 1917-го и закончившаяся в ночь с 1 на 2 января 1918-го. Это удивительная феерия кризисного менеджмента — замеченная, конечно, знатоками вопроса; полвека назад Савва Дангулов сочинил по мотивам «дела Диаманди» сценарий для замечательного — может быть, лучшего из всех о Ленине его играет там, странным образом, И. Смоктуновский — фильма «На одной планете»; но и там не хватило места для всего. Утро 31 декабря для Ленина началось с известия о том, что румыны, решившие урвать у оказавшейся в сложных условиях России кусок — Бессарабию, разоружили целую дивизию русской армии, возвращавшуюся из боев, конфисковали имущество, а главное, арестовали и расстреляли большевиков. В ответ Ленин, не мешкая, предпринимает беспрецедентный, скандальный для «цивилизованного общества» шаг — приказывает арестовать румынского посла Диаманди: и его, и весь наличный состав посольства — в Петропавловку, и ультиматум: немедленно освободить русских солдат. Посол — член своей корпорации, и уже через несколько часов целая группа дипломатов присылает председателю Совнаркома — которого до того по большей части игнорировали как несуществующую инстанцию — решительный протест, причем выглядящий скорее как угроза, чем обиженное всхлипывание. В ответ Ленин довольно щелкает пальцами: он давно пытается наладить с дипкорпусом отношения; всей «оппозиции» он предлагает явиться к нему на прием — завтра. Вечером — а это канун Нового года — верный своей привычке присутствовать на околопартийных суаре с молодежью, возможно, чтобы отвлечься от неприятных мыслей о предстоящей ему неравной битве со всем дипкорпусом, Ленин с Крупской пока еще скромной чиновницей; в Москве она станет председательницей Главполитпросвета неожиданно для всех приезжает на Выборгскую сторону, в зал бывшего Михайловского артиллерийского училища на «общерайонную встречу Нового года». Юноши и девушки, танцевавшие вальс, остолбенели от такого визита; быстро сообразив что к чему, они грянули Интернационал — в тысячу глоток. Знают ли те, кто выступает сейчас перед боем курантов по телевизору с «новогодним телеобращением», что, по-видимому, именно от этой экскурсии Ленина к молодым рабочим пошла традиция новогодних поздравлений главы государства в жанре: «это был важный год, и новый тоже станет годом испытаний»? Визит продлился недолго — Ленин находился не в том состоянии, чтобы гулять всю ночь; да и знаки внимания, которые оказывали Ульяновым, — папиросы, приглашения потанцевать — смущали его излишней назойливостью. В фильме 1965 года Ленин утром 1 января едет в МИД, где обнаруживает замещающего соответствующего наркома не названного Троцкого кронштадтского матроса Маркина — того самого, который действительно состоял при Троцком и действительно был «нечто вроде негласного министра»; именно он, между прочим, организовал публикацию тайных дипломатических договоров царской России шаг, подозрительно напоминающий реализацию каких-то, еще дореволюционных договоренностей, потому что, как замечает исследователь Фельштинский, «секретные договоры, имевшие отношение к мировой войне, были, естественно, заключены Россией с Францией и Англией, а не с Центральными державами, последние, конечно же, оставались в выигрыше». Вместе с колоритным матросом, который до прихода председателя Совнаркома развлекается стрельбой в помещении из присланного ему «максима», Ленин готовится к встрече с послами; в реальности ассистировать Ленину будет не Маркин, а кое-кто еще. К четырем часам дня в Смольный съезжаются автомобили с послами. Ленин ожидал их у себя в кабинете; при нем находились старорежимный мидовский работник в качестве переводчика с английского и французского и — Сталин. Эти двое помалкивали: первый — потому что Ленин сам прекрасно справлялся с иностранными языками, второй — потому что Ленин справлялся и с дипломатией в целом. Холодно поздоровавшись с дипломатами, Ленин выразил свое восхищение тем, что послы, которые ранее не желали и слышать о Смольном, не задумываясь, явились в обитель зла, лишь только зашла речь о нарушении иммунитета их коллеги; ради своих солдат они и пальцем не пошевелили. Послы оценили иронию, но они пришли сюда, чтобы поставить Ленина на место, а не наоборот. Дуайеном тогдашнего дипкорпуса был американский посол, он и вручил Ленину ноту; тот объяснил, что арест — мера вынужденная, единственно доступный большевикам ответ на недружественный акт по отношению к своим законным представителям. Если американский посол соблюдал по крайней мере такт и всего лишь наотрез отказался дать Ленину гарантию невступления Румынии в войну, то посол Франции принялся Ленина поучать: что можно, а что нельзя в дипломатии; затем к атаке подключился сербский посол Спалайкович — именно он в 1914-м втянул Россию в войну, именно он в июле 1917-го пытался организовать покушение сербов на Ленина, а во Вторую мировую, разумеется, сам стал коллаборационистом. Сначала он принялся поносить большевистских бандитов, предавших славян, а затем заявил Ленину ни много ни мало: «Je vous crache a la figure» «Я плюю вам в лицо». Ленин, по воспоминаниям английского дипломата Линдси, остался спокоен, опустился в кресло и ответил: «Eh bien, je prefere ce langage au langage diplomatique» «Ну что ж, я и сам предпочитаю такой язык языку дипломатическому» [24]. На этом получасовая встреча закончилась; Ленин сухо пообещал обсудить предложение освободить Диаманди на Совнаркоме; соль была не в том, чтобы наказать Румынию — разумеется, Ленину не нужна была еще и война с Румынским королевством, а в том, чтобы дать понять: Советская Россия не позволит обращаться с собой как с тряпкой — и продемонстрировать это не только Румынии, но и — через послов — великим державам. В дверях Смольного с послами сталкивается еще один иностранец — Фриц Платтен, тот самый, что провез Ленина через Германию. Ленин зовет его с собой — ему надо выступать в Михайловском манеже, на митинге перед отправкой на фронт бойцов новой армии. Привычно взобравшись на специально загнанный внутрь манежа «ораторский» броневик, Ленин произнес стандартную получасовую речь о том, что социализм не за горами, революция выдюжит и в целом дела налаживаются. По словам другого оратора — американского журналиста А. Вильямса товарища Джона Рида , эта речь Ленина, в отличие от всех прочих, была не слишком убедительной: видно было, что он не мог сказать людям, отправляющимся на фронт, ничего внятного: шло перемирие, в Бресте бодалась с немцами и австрийцами делегация во главе с Троцким, и Ленину больше нужен был мир, чем храброе поведение этих людей в окопной драке с немцами. Вильямс утверждает, что речь Ленина не поняли; Суханов, слышавший Ленина раз сто, замечает, что после октября Ленин «выгорел» как оратор. Сам Ленин, что характерно, тем же вечером в разговоре с норвежским социалистом признается: «Я больше не оратор. Не владею голосом. На полчаса — капут». И все же, похоже, эта осечка была исключением — потому что, как мы увидим, обычно речи Ленина производили на менее искушенную аудиторию глубочайшее впечатление и Джон Рид, к примеру, называет реакцию на публичные появления Ленина «человеческой бурей». Испытав желание подставить плечо уставшему русскому политику, Вильямс сам карабкается на броневик. Ленин предлагает поработать переводчиком, но Вильямс — не столько турист, сколько экспат уже семь месяцев в России, и каких! Глаза его засверкали, и все лицо озарилось смехом, мимические морщины собрались, он стал похож на гнома, а не на эльфа, из-за высокого лба и лысеющей головы».
Ленин идет в Смольный.
Также было решено развести мосты через Неву, закрыть оппозиционные газеты и арестовать членов ВРК. В ответ большевики и их союзники перешли к активным действиям. Как это технически происходило? Захватили Зимний дворец, арестовали царя и объявили новую власть? След от пули в окне Зимнего дворца. Николай II отрекся от престола 2 марта 1917 года и с этого момента находился в заключении — сначала в Царском Селе, а затем в Тобольске. В октябре от власти было отстранено Временное правительство, которое с июля 1917 года возглавлял социалист Александр Керенский. В ночь с 24 на 25 октября вооруженные отряды ВРК, состоявшие из солдат и рабочих, заняли вокзалы, телефонную станцию, телеграф и другие ключевые объекты Петрограда. Все это происходило практически без сопротивления правительственных войск. Юнкера, выступавшие на стороне правительства, предпочитали подчиниться и не поднимать оружие. Современник вспоминал, что «военные операции были похожи скорее на смены караулов» Н.
Записки о революции. Берлин, Петербург, Москва, 1923. Петроград продолжал жить своей жизнью: работали театры, магазины, ходили трамваи. Только поздним вечером 25 октября движению по центру города стали мешать пикеты вооруженных солдат и матросов. К этому моменту Временное правительство контролировало только Дворцовую площадь и Зимний дворец, где находились сами министры. Около десяти часов вечера они услышали холостой выстрел с крейсера «Аврора»: это был сигнал о том, что здание вскоре будет обстреляно. Затем последовала канонада из пушек Петропавловской крепости. После короткого штурма Зимний дворец был занят войсками ВРК, а министры арестованы. Только Александру Керенскому удалось избежать этой участи: еще заранее он покинул город и уехал в сторону фронта, где рассчитывал найти войска, сохранившие верность Временному правительству. Поздним вечером 26 октября под доносившийся с Невы грохот артиллерии в здании Смольного института открылся II Всероссийский съезд Советов.
В знак протеста против действий большевиков умеренные социалисты покинули зал заседаний. Оставшиеся делегаты приняли декреты о передаче власти Советам и об образовании нового правительства. И что, революция в такой огромной стране произошла в один день? Женский батальон смерти, добровольцы на площади перед Зимним дворцом 25 октября 1917 года Государственный Эрмитаж Конечно, нет. Даже в Петрограде переворот длился почти два дня. Еще несколько дней продолжались столкновения между ВРК и войсками, которые вел в столицу Керенский. В Орехово-Зуеве, Иваново-Вознесенске, Костроме, Твери, Рязани, Ярославле и других крупных промышленных городах Советы получили власть очень быстро — в конце двадцатых чисел октября — и без сопротивления. В некоторых губерниях этому предшествовала долгая, кровавая борьба. Например, в Москве бои между местным ВРК и его противниками длились неделю. На Дону и Кубани, а также в Оренбуржье уже в октябре 1917 года столкновения превратились в гражданскую войну.
Но это скорее исключение: в основном смена власти происходила относительно быстро и бескровно, в том числе благодаря союзу большевиков с другими леворадикальными партиями — левыми эсерами, эсерами-максималистами, анархистами и так далее. Ее сразу стали называть Октябрьской? Первое появление В. Ленина на заседании Петросовета в Смольном 25 октября 1917. Картина Константина Юона. Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась». Словосочетания «Октябрьская революция» и «Октябрьский переворот» появились буквально в следующие дни.
К 150-летию со дня рождения Ильича небольшой видеосюжет об этой символической экскурсии смонтирован и предлагается Вашему вниманию. Выражаем особую благодарность члену партии Т. Ивановой за подготовку экскурсии и стороннику партии А. Сиргия за подготовку ролика.
Ленин на фоне Кремля», «В. Ленин на фоне Смольного», «В. Ленин на фоне Волховстроя», «Выступление В. Ленина на митинге рабочих Путиловского завода» за неё художник был удостоен Гран-при на Всемирной выставке в Париже , и многие другие. Картина «Ленин в Смольном» стала завершающей работой серии «Лениниана» и была написана в 1930 г.
Основываясь на зарисовках и фотодокументах, он создал картины — «В. Ленин на фоне Кремля», «В. Ленин на фоне Смольного», «В. Ленин на фоне Волховстроя», «Выступление В. Ленина на митинге рабочих Путиловского завода» за неё художник был удостоен Гран-при на Всемирной выставке в Париже , и многие другие.