Герой этой книги, Лев Зиновьевич Копелев (1912—1997), — фигура выдающаяся во всех отношениях. Организации, в которых Копелев Лев Александрович выступает директором или учредителем по данным Единого государственного реестра юридических лиц (ЕГРЮЛ). Лев Копелев — все последние новости на сегодня, фото и видео на Рамблер/новости. Копелев Лев Зиновьевич. Скачать rusmarc-запись.
Премия имени Льва Копелева
- Лев Зиновьевич (Залманович) Копелев. Сердце всегда слева (2017)
- Мемория. Лев Копелев
- Сердце всегда слева Статьи и заметки о соврем. зарубежной литературе
- "За мир и права человека": Украинский народ получил немецкую премию имени Льва Копелева
- Академгородок, 1966. Пост 8. Дело Даниэля и Синявского. Они выступали в защиту. Лев Копелев
- Владимир Копелев - новый Почетный гражданин Москвы
Перипетии судьбы Льва Копелева
Лев Зиновьевич Копелев — чем известен, биография, библиография и творческое наследие — РУВИКИ: Интернет-энциклопедия. Фото Новой Газеты Фронтовик Лев Зиновьевич Копелев в 1945 году был арестован за резко критические отзывы о насилии над германским гражданским населением. 9. Статья Копелева Л. «С чужого коня и среди грязи долой» в газете «Московские новости», №35 за 1994г., с публикацией его письма в «Литературную газету». (GERMANY OUT) Lev Kopelev*09.04.1912-18.06.1997+Author and dissident, Soviet Union / RussiaPortrait (Photo by Würth GmbH/Swiridoff/ullstein bild via Getty Images). Они назвали присуждение премии имени Льва Копелева большой честью для всей их команды, тысяч волонтеров и десятков тысяч сторонников и спонсоров. Германский "Форум имени Льва Копелева" (Lew Kopelew Forum) Минюст включил в перечень нежелательных организаций.
Сердце всегда слева Статьи и заметки о соврем. зарубежной литературе
Думаю, он не пал бы духом даже в пустыне Сахаре или на Марсе. Фантастическая восторженность и удивительное жизнелюбие отлично уживались в нем с потрясающей практичностью. Германист, он устроился медбратом, — причем и тут не сплоховал, а наловчился так, что, когда я десятилетия спустя заболевал, он предлагал делать уколы или ставить банки. И в лагере, и в тюрьме, и на «шарашке» он вел себя как свободный человек. Широкая еврейская душа — он в неволе ухитрился не съежиться, а развернуться. Даже в тюрьме он умудрялся крутить романы. Давид Самойлов, прочитав копелевские тюремные воспоминания, сказал, что их следовало бы озаглавить не «Хранить вечно», а «Ни дня без бабы... Одна из сотрудниц библиотеки вспоминала: — Позвонив Копелеву домой, я услышала, что его можно найти по телефону такой-то дамы. Через некоторое время мне снова нужен был Лев Зиновьевич, но по новому телефону мне ответили, что его нужно искать уже по номеру другой дамы.
Примерно за полгода телефоны несколько раз переменились. И, наконец, мне дали номер Раи Орловой, и тут я поняла, что других телефонов уже не будет. С Раисой Давыдовной Орловой Копелев прожил больше тридцати лет. Они, дополняя друг друга, оказались на редкость дружной парой. Их объединяли и родственность профессии: оба занимались зарубежной литературой, Лев — немецкой, Рая — американской; и невероятное жизнелюбие; и никогда не утоляемый интерес к людям; и комсомольские идеалы их юности, и одновременно нелегкое с ними расставание... Казалось, Копелев был рожден для оттепели. Он тотчас ей поверил, восстановился в партии, стал членом бюро московского отделения союза писателей и закоперщиком всех антисталинских акций; работал старшим научным сотрудником в Институте истории искусств, писал книги и статьи о Гете, Томасе Манне, Брехте, Леонгарде Франке, Вайнерте, Штритматтере. Купил квартиру в кооперативном писательском доме, и двадцать с лишним лет мы с ним соседствовали и приятельствовали.
После ареста Синявского и Даниэля для московской, в основном литературной, интеллигенции наступила эпоха подписантства. Копелев вновь не остался в стороне. Он не только подписывал коллективные письма протеста против преследования инакомыслящих, он и в одиночку выступал в немецкой печати со статьями, предупреждая западную общественность о возрождении сталинизма. Расставаться с прошлым всегда трудно, но Копелев расставался с ним достойно: он преодолел не только партийные догмы, но еще и боязнь иностранца. Это был первый шаг к открытому обществу, и сделал его именно Копелев. Его широкая, неуемная натура реализовалась в самых разных областях жизни, но есть область, в которой ему принадлежит безусловное первенство и в которой никто не сделал столько, сколько он и Константин Богатырев. За это Копелева исключили из партии, а Константина Богатырева убили — проломили в подъезде голову, и через полтора месяца он умер. Советский интеллигент 60—70-х годов, любя западную литературу, увлекаясь западным кино, восхищаясь западной демократией, живого иностранца, тем не менее, побаивался, поскольку понимал, что даже за знакомство с ним, просто за его визит к вам домой, вас ждут нешуточные неприятности, вплоть до вызова на Лубянку.
И советский интеллигент, немало от властей претерпевший, нередко думал, а стоит ли того беседа с западным человеком? Лев Копелев так же, как Богатырев, пробивал эту стену страха и отчуждения, которая была, на мой взгляд, не менее прочной, чем Берлинская. Он знакомил западных общественных деятелей и писателей, журналистов и телевизионщиков с русскими диссидентами и писателями, и, благодаря этим связям, на Запад уходили рукописи, правозащитные письма, а с Запада приходила помощь арестованным диссидентам. Копелев дружил с половиной Москвы, и в его доме Восток и Запад, может быть, впервые в России учились понимать друг друга в живом общении. Ведь российская интеллигенция, стиснутая догматами коммунизма, идеализировала консервативные круги Запада и не любила левую западную интеллигенцию, которой в свое время была стольким обязана. У Копелева же не было узкого, предвзятого отношения к различным политическим направлениям. В его доме встречались люди самых разных взглядов. Их знакомство почти тотчас переросло в крепкую, ничем не омраченную дружбу, которая длилась до самой смерти Бёлля в 1985 году.
Для России Генрих Бёлль — фигура, как сейчас говорят, знаковая не меньше, чем для Германии.
Он преподает историю зарубежной печати в Московском полиграфическом институте, работает научным сотрудником во ВНИИ искусствознания. Копелев женится второй раз, на соратнице, Раисе Давыдовне Орловой. За плечами каждого супруга тяжелые годы сложной борьбы за свободу. Внешне такие разные они вдруг становятся единым целым, маленьким семейным оазисом.
Лев Зиновьевич окружает свою Раечку теплом и заботой. Она называет его Левушкой, дает ему советы в литературной деятельности, с радостью встречает дома всех его знакомых. Копылевы в Коктебеле. Здесь звучат стихи и отрывки прозы, которых никогда не пропустят в печать, разыгрываются фрагменты спектаклей, отсюда товарищи собирают посылку ссыльному И. Семья Копелевых воспитывает дочерей Светлану и Марию.
От института Копелев совершает ряд дружественных поездок, в рамках обмена опытом и знаниями в ГДР. Он открыт в общении, честен и прямолинеен. В совершенстве владея несколькими языками, в том числе и немецким, Лев Зиновьевич быстро подружился с восточногерманскими писателями Бертольд Брехтом, Анной Зегерс, Кристой Вольф, Генрихом Бёлль. Всегда есть темы для диалога: Лев Копелев и Генрих Бёлль. Он настойчиво предлагает свои варианты, основанные на пропаганде лучших произведений русских писателей.
В 1968 году подписывает протестное письмо, против преследования диссидентов. Выступая на лекциях, Копелев критикует советское вторжение в Чехословакию. Представители власти делают ему предупреждение, налаживают запрет на любые публикации и издания. Выручает самиздат. Несколько работ друзья перевозят и публикуют за границей.
В 1977 ему запрещают преподавать, исключают из Союза писателей. Дома начинается тихий террор КГБ. Семья Копелевых перед отъездом. Несколько лет они жили только на деньги, заработанные супругой. Выше постоянного страха ареста был только страх, что их разлучат.
Социалистический реализм — это стремление отражать реальную действительность в свете определенной идеологии. Сейчас я думаю: не существенно, какая именно идеология владеет автором. Между социалистическим, антисоциалистическим или национал-социалистическим реализмами разницы нет. Вот уже и сейчас, два-три десятилетия спустя, явственно, что книги Кочетова и генерала Краснова стоят на одной полке. Непомерное усиление идеологической сосредоточенности автора может стать и разрушительным, когда художник превращается в пропагандиста, в иллюстратора. По этому пути двинулся ты от «Ивана Денисовича» и «Кречетовки» к многотомным сплавам из думских протоколов, царских дневников, штабных сводок и политической риторики. В твоих «Узлах» история пишется точно по Покровскому, как «политика, опрокинутая в прошлое», и в ней теряются, тонут страницы все еще художественной прозы.
Этих талантливых писателей обрек на печальные неудачи их идеологический peaлизм, определявшийся искренней преданностью внехудожественным идеологическим сверхзадачам. И совсем напротив, в творчестве Ахматовой и Пастернака поэтическое, художественное начало в конечном счете всегда преодолевало любую идеологию. Платонов, страстно веривший в правду советской революции, и Булгаков, никогда ни на миг ее не признававший, остаются замечательными художниками потому, что каждый творил независимо от своих же политических взглядов. Но если в вопросе о соцреализме в «Иване Денисовиче» ты просто по-иному оцениваешь мое тогдашнее отношение к этому понятию, то о конкретных фактах ты пишешь, сознательно искажая правду. Последнее письмо к тебе я писал с единственной целью объяснить, почему мне мало сказанного тобой по роману, почему я хотел бы более веских доводов в пользу переделки, а вовсе не затем, чтобы тебя обидеть, я цели такой не мог иметь, я чувства в себе такого не содержу, борода ты моя злополучная». И, как это бывало не раз и до и после этого, я не стал настаивать на точном, недвусмысленном выяснении вопроса. И во все последующие годы в Москве, каждый раз, когда я замечал, что ты хитришь, что говоришь неправду, что лицемеришь или, напротив, хамишь, я не мог порвать с тобой и потому что слишком прочно укоренены были во мне давние дружеские связи, но прежде всего потому, что ты всегда был под угрозой.
Важнее всех выяснений было для нас помогать тебе. Так было после обыска у Теуша ведь главной причиной того, что я ввязался в дело Синявского-Даниэля, была именно тревога за тебя. Так было, когда стали появляться «лжесолженицыны», и когда лекторы ЦК доверительно рассказывали то о «власовце», то о «Солженицере», и в страшный день 15 октября 1970 года, и во все последующие трудные для тебя месяцы и годы опасностей, угроз, болезней. Тогда не было ни времени, ни охоты заниматься отдельными и тем более только личными противоречиями и разногласиями. Весной 1975 года мы прочитали «Бодался теленок с дубом». И там уже обстоятельно, словно бы строго исторично, ты писал заведомую неправду.. То, что и как ты там написал, включая стыдливую оговорку, будто тебе «это не в тот год было рассказано», не соответствовало действительности.
И тогда я понял, что А. Это сочинил именно ты. В 1975 году некоторые друзья, знавшие правду, уговаривали меня не возражать: «ведь он это делает, чтобы поддержать А. Добрые люди хотели видеть в этом только добрую сказку. А я не собирался опровергать тебя публично, потому что нам обоим казалось ненужным и недостойным заниматься «разбираловкой» по личному вопросу. Рая тогда сказала: «Наше дело помогать, а не спорить, кто первый, кто второй». Но эта твоя «малая неправда» была лишь одной из многих.
Не доверяя своим современным и будущим биографам, ты решил сам сотворить свой миф, по-своему написать свое житие. И тебе мешали свидетели. Именно поэтому ты по-ленински отталкивал всех бывших друзей. Именно поэтому так опасался мемуаров Натальи Алексеевны. Вот и я мешаю тебе. Но больше всего мешаешь себе ты сам. Из-за своей беспредельной самоуверенности, ты часто совершенно неправильно оцениваешь людей.
Ты как художник создаешь иногда прекрасные, пластические образы, живописуешь отдельные, характерные черты. Но даже о самых близких тебе людях ты знаешь только то, что хочешь знать, то, что тебе полезно. Так и во мне ты продолжал видеть сочиненного тобою Рубина. Ты справедливо ощущал душевную теплоту моей привязанности к тебе. Но ты не знал и не хотел знать, чем, как я живу, о чем думаю, что пишу, как менялись мои взгляды за двадцать лет после освобождения. И ты не представлял себе, насколько основательно я узнавал тебя. Поэтому, видимо, и сейчас не понимаешь, что мой плюрализм означает терпимость к любым взглядам, мнениям, суждениям, противоречащим моим, но вовсе не позволяет мне соглашаться с ложью.
Прочитав «Теленка», я записал в дневнике: «читал сперва с невольным умилением — от воспоминаний, от тогдашних его рассказов, азарта свар, игры с Твардовским, прочих игр в конспирацию и всяческий Томсойеризм. А потом все больше и больше раздражался. Только глава о 12—13 февраля опять захватила, взяла за сердце и даже восхитила точностью взгляда и воспроизведения. Его сила — художественный репортаж. Чем отстраненнее автор, тем сильнее правда. Но еще мучительнее было читать в «Архипелаге» заведомо неправдивые страницы в главах о блатных, о коммунистах в лагерях, о лагерной медицине, о Горьком, о Френкеле очередной образ сатанинского иудея, главного виновника всех бед, который в иных воплощениях повторяется в Израиле Парвусе и в Багрове. Острую боль причиняли такие вскользь оброненные замечания, как «расстреливали главным образом грузины», «в лагерях ни одного грузина не встретил», или «комически погиб».
Само это словосочетание так же, как упоенное описание «рубиловки», поразительны для писателя, который называет себя христианином. Разумеется, обо всем этом я не только думал, но и говорил, и не слишком парламентарно. Однако, говорил только с наиболее близкими людьми. А на вопросы любопытствующих соотечественников и иностранцев журналистов, дипломатов и др. Видимо, эти факты и были источником сообщений твоих московских корреспондентов об «излитии ненависти». Нет, ненависти к тебе у меня не было, нет и не будет. А вот остатки уважения и доверия действительно начали иссякать еще в семидесятые годы.
Ты пишешь, что мы не ссорились. Не знаю, как назвать разговор на Козицком в августе 1973 года по поводу твоей статьи «Мир и насилие». Я тщетно пытался доказывать, что твои утверждения противоречат действительному соотношению сил в мире, что весь дух статьи, пренебрежение к страданиям других народов, арифметические расчеты жертв противоречат самим основам христианства. Тогда я ушел от тебя с уверенностью, что отношения порваны. Однако вскоре началась широковещательная газетная травля тебя и Сахарова. А потом чекисты нашли «Архипелаг», и покончила самоубийством Воронянская.
Через него было реализовано порядка 30 различных гуманитарных программ для ветеранов войны и российской молодежи. Стражи порядка сообщили, что застрелили нарушителя. В частности, речь идет о выходцах из Таджикистана, Туркменистана и Киргизии. Первый мэр Флориан Шнайдер также приветствовал около 150 гостей в празднично украшенном общественном зале: «Желаю вам счас 26. Представитель семьи Дорис Граф во второй раз пригласила людей поприветствовать новорожденных Бургхаузена. Около 25 родителей с 15 детьми приняли приглашение и встретились в семейном доме утром 12 апреля 2024 года.
Газета «Суть времени»
- «Масловка изнутри». Экскурсии в городок художников
- Все новости, где упоминается Лев Копелев
- О книге "У Гааза нет отказа..."
- Минюст РФ внес «Форум имени Льва Копелева» в реестр нежелательных организаций
Добро пожаловать на сайт Федерального министерства иностранных дел
Сам Солженицын, который поддерживал в Марфино дружеские отношения с Копелевым, признавался, что Лев Зиновьевич стал в его романе прототипом Рубина. Сам Солженицын, который поддерживал в Марфино дружеские отношения с Копелевым, признавался, что Лев Зиновьевич стал в его романе прототипом Рубина. Немецкий писатель Зигфрид Ленц удостоен международной премии имени Льва Копелева "За мир и права человека". Лев Зино́вьевич (За́лманович) Ко́пелев — русский писатель, литературовед-германист, критик, диссидент и правозащитник. Лауреат международной премии «Балтийская звезда». Министерство юстиции России включило немецкий Форум имени Льва Копелева в реестр иностранных и международных неправительственных организаций, деятельность которых. Как пишет ТАСС, ранее Генпрокуратура России признала деятельность «Форума имени Льва Копелева» нежелательной на территории РФ.
Украинскому народу вручена немецкая премия Льва Копелева за мир и права человека
Организация была основана в Кельне после его смерти в 1997 году. С 2001 года Форум присуждает премию имени Льва Копелева за свободу и права человека людям, проектам или организациям, которые «проявляют активное участие в деятельности, верной духу» правозащитника.
В их лице награда за 2023 год присуждена украинскому народу, говорится в опубликованном в пятницу пресс-релизе фонда, передаёт «Немецкая волна». Юлия Паевская помогала раненым и спасала жизни во время осады Мариуполя, снимала события с помощью нагрудной камеры и передала отснятый видеоматериал международным журналистам.
Но после выхода на свободу поверил хрущевской оттепели, восстановился в партии и стал известным переводчиком и литератором. Тем не менее, за подписание писем в защиту диссидентов, он был уволен и в конечном счете — лишен гражданства СССР во время своей зарубежной поездки. Лев Копелев родился в 1912-м году в Киеве в еврейской семье. Его домашние разговаривали на идиш, поэтому в биографиях этого человека в дальнейшем было записано «знает немецкий». И тем не менее, он его действительно знал: в детские годы за ним присматривала немецкая няня, сам он в связи с работой агронома-папы бывал в селе немецких земледельческих колонистов, и даже первой детской любовью в Лёвы была девочка-немка. По своему мировоззрению наш герой был коммунист-идеалист и во времена своей юности стал сторонником Троцкого.
Родственник дал ему на хранение письма и литературу троцкистской оппозиции, и по этому делу семнадцатилетний парень даже на десять дней угодил в тюрьму. Но после горячей беседы с «товарищем майором» был отпущен из-за раннего возраста и небольшой вины. Он хотел получить образование, но из-за темных пятен в биографии опасался за свою дальнейшую жизнь.
Подумать «старуха» было бы дико. Рядом с ней — медлительной, медленно взглядывавшей, медленно говорившей, — сидела Фаина Раневская. Она острила, зычно рассказывала что-то веселое, называла Анну Андреевну «рэбе», и показалась шумной, громоздкой старухой. Анна Андреевна и Раневская — на тахте. Мы с Надеждой Яковлевной — на стульях, почти вплотную напротив.
Никто больше уже не мог бы войти. От смущения и страха я онемел. Что говорить? Куда девать руки и ноги?.. Очень хотел все запомнить. Смотрел, но заставлял себя отводить взгляд, не таращиться. При этом, кажется, глупо ухмылялся. Бормотал какую-то чушь.
Раневская вскоре ушла. И Ахматова внезапно спросила, как бы между прочим: — Хотите, я почитаю стихи? Но только прошу ничего не записывать. И стала читать из » Реквиема». Я глядел на нее, уже не стесняясь, неотрывно. Должно быть, очень явственным было изумленное восхищение. Она, конечно, все понимала — привыкла. Но любой новый слушатель был ей нужен.
Она читала удивительно спокойным, ровным — трагически спокойным голосом. Ушла и Надежда Яковлевна. Она продолжала читать. И если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне… Глаза у меня были мокрые. Она, вероятно, и это заметила. Сдавленным голосом я попросил: — Пожалуйста, можно это еще раз? В те минуты я думал только: «Запомнить побольше». Она прочла еще раз Эпилог.
Музыка стихов рождалась где-то в груди и в глубине гортани. Я уже не слышал шепелявости, не видел ни морщин, ни болезненной грузности. Я видел и слышал царицу, первосвященницу поэзии. Законная государыня — потому так безыскусственно проста, ей не нужно заботиться о самоутверждении. Ее власть неоспорима. Естественным было бы опуститься на колени. Но у меня достало отваги лишь на несколько беспомощных слов, когда она, помолчав, спросила: — Вам нравится? Она даже не улыбнулась.
А я понял, что ей — поэту и женщине — никакие похвалы, ни поклонение не могут быть избыточны. Десятилетиями ее жестоко обделяли признанием, постыдно хулили и травили. Я старался запомнить и, едва выйдя за двери, повторял: Для них соткала я широкий покров Из бедных, у них же подслушанных слов, … Затверженные отрывки «Реквиема» я в тот же день прочитал Рае. И она тоже запомнила. Потом, нарушив обещание, все, что вспомнилось, записали — каждый своей «тайнописью». Мы с Лидией Корнеевной Чуковской сидели в садике нашего двора на улице Горького. Я стала вспоминать «Реквием». Лидия Корнеевна оглянулась по сторонам и сурово прервала: — Мы — нас, кажется, десять — молчим об этом уже больше двадцати лет.
Мне почудился в ее голосе даже некий гнев «посвященного» на вторжение чужака в сокровенное святилище. Но через несколько минут она смягчилась и вполголоса прочитала целиком Эпилог. Потом я несколько раз слышала чтение самой Ахматовой. Однако «Реквием» и сегодня звучит во мне голосом Лидии Корнеевны. Она же 20 мая 62-го года привела меня к Ахматовой по делу. Анна Андреевна дружила с Эммой Герштейн и высоко ценила ее работы. Она пригласила меня как секретаря секции критики — Союз писателей должен вступиться за грубо, незаслуженно оскорбленную исследовательницу. Я внимательно выслушала все, что сказала Ахматова, записала, обещала сделать все, что в моих силах.
Глаза поднять боялась. Надо протестовать. Но плохо, что Бонди в чем-то несогласен с Эммой. И не промолчит. Всегда-то мы меж собой не согласны. Лидия Корнеевна рассказала, что мой муж недавно побывал у Ахматовой, влюбился, а я пришла посмотреть на соперницу. Она, без тени улыбки, величаво: — Понимаю, мы, женщины, всегда так поступаем. Немного погодя: — В тысяча девятьсот тринадцатом вернулся Николай Степанович из Африки, — это она о Гумилеве, — приехал в Царское, а меня нет, я ночевала у знакомых.
Я рассказала об этом отцу: «Папа, ведь я за все шесть месяцев только один раз ночевала не дома». А он мне: «Так вы, женщины, всегда попадаетесь». Это из романа Бондарева «Тишина». И вспоминает: — Я ходила туда десять лет. Переступаешь через порог, а чин тебе: «Ваш паспорт». Это чтобы к ним поменьше ходили. Советские граждане знают, что нельзя расставаться с паспортами… B Ленинграде я бывала и трехсотою. А когда сына арестовали в сорок девятом году, я в Лефортове несколько раз оказывалась совсем одна.
Было очень страшно. Пожалуй, страшнее, чем в очередях… Как вы думаете, Лидия Корнеевна, не откажется ли Твардовский печатать отрывок из «Поэмы без героя» из-за того, что вокруг будут бродить и другие отрывки, крамольные? И он ждет предисловия Корнея Ивановича… В ответ на гневные возгласы Лидии Корнеевны — неужели нельзя печатать «Поэму» без предисловия? Показывает машинописные листы, предназначенные для журнала. Лидия Корнеевна находит опечатку. Обе громко возмущаются. Они гневаются так, как едва ли способны литераторы других поколений: святыня осквернена, не та буква. Анна Андреевна говорит, что ей до зарезу нужен человек, который бы совсем не знал «Поэмы», чтобы он прочитал свежими глазами.
Но она такого не нашла ни в Москве, ни в Ленинграде. Стихи в этот день она не читала. Сказала: — Меня вычеркнули из программы. Я не сразу поняла. Сын Нины Антоновны1, хозяйки этого дома, недавно напился, поцеловал мне руку и говорит: «Какое счастье, что вас больше не будут прорабатывать в школах». В тот же вечер я все это записала в дневник. Несколько месяцев спустя я слышала от Ахматовой, чем отличается поэзия от музыки и живописи: немногим дано сочинять или воспроизводить музыку, немногие способны творить красками на холсте; к обыденной жизни эти занятия не имеют отношения. А поэзия создается из слов, которыми все люди пользуются ежедневно, из слов, доступных всем, — «пойдем пить чай».
И первый, и последующие наши разговоры были обыденны: что опубликовано, что запрещено, кому нужна помощь, кто как себя вел, нравится или не нравится чей-то роман, стихи. Но за этим проступало иное. И чем больше времени проходило, тем сильнее ощущалось то иное измерение, мне недоступное, не поддающееся ни записи, ни рассказу. Не только ее поэзия, но и она сама. Мы стали встречаться. Она дарила нам свои книги. Подарила и рукописный экземпляр «Поэмы без героя». Иногда звонила.
Летом 1962 года к нам на дачу в Жуковку приехал Александр Солженицын. Как обычно, прежде всего сказал, сколько часов и минут может пробыть, начал задавать заранее приготовленные вопросы — и спросил об Ахматовой. Узнав, что у нас есть рукопись «Поэмы без героя», сразу же стал читать. Мы все ушли на реку купаться, он остался, переписал всю «Поэму» микроскопическим почерком, уместив по две колонки на странице блокнотика. Анна Андреевна прочитала рукопись. Всем друзьям и знакомым она повторяла: «Это должны прочесть двести миллионов человек». Встретился он с Ахматовой осенью того же года. Анна Андреевна рассказывала: — Вошел викинг.
И что вовсе неожиданно, и молод, и хорош собой. Поразительные глаза. Я ему говорю: «Я хочу, чтобы вашу повесть прочитали двести миллионов человек». Кажется, он с этим согласился. Я ему сказала: «Вы выдержали такие испытания, но на вас обрушится слава. Это тоже очень трудно. Готовы ли вы к этому? Дай Бог, чтобы так… Вскоре после встречи с Ахматовой он пришел к нам, спросил: — Кого ты считаешь самым крупным из современных русских поэтов?
Я ответил, что особенно мне дороги Ахматова, Цветаева, Пастернак, из других поколений — Твардовский, Самойлов… Одного-единственного выделить не могу. Она одна — великая. У Пастернака есть хорошие стихи; из последних, евангельских… А вообще он — искусственный. Что ты думаешь о Мандельштаме? Его некоторые очень хвалят. Не потому ли, что он погиб в лагере? Он — великий поэт. Я убежден, что она самая великая… Солженицын передал Ахматовой пачку своих стихов: автобиографическую поэму, описание путешествия вдвоем с другом на лодке вниз по Волге, как они встретили баржу с заключенными, а на ночном привале были разбужены отрядом лагерной охраны, преследовавшей беглецов.
Много стихов — любовь, разлука, тоска по свободе. Грамотные, гладкие, по стилю и лексике ближе всего Надсону или Апухтину. Когда-то на шарашке они мне нравились. Ахматова рассказала: — Возможно, я субъективна. Но для меня это не поэзия. Не хотелось его огорчать, и я только сказала: «По-моему, ваша сила в прозе. Вы пишете замечательную прозу.
Минюст внес «Форум имени Льва Копелева» в реестр нежелательных организаций.
Льва Копелева можно привести как трагический пример того, как социалистическая система руками недалёких дуболомов верного партийца превратила в антисоветчика и диссидента. Немецкий писатель Зигфрид Ленц удостоен международной премии имени Льва Копелева "За мир и права человека". Минюст РФ внес «Форум имени Льва Копелева*» (Lew Kopelew Forum) (*внесен Минюстом РФ в список иностранных агентов и список нежелательных организаций). Последние новости 2023 о Лев Копелев в Швейцарии. Из биографии ва в " Википедии": «В 1941 записался добровольцем в Красную армию. От редакции: Письмо Л. Копелева А. Солженицыну передал нам Е. Г. Эткинд в 1990 году с просьбой не печатать до его разрешения.
«За мир и права человека»: Тихановской, Колесниковой и Цепкало присудили премию имени Льва Копелева
Новости истории События Из Союза писателей СССР исключён Лев Копелев. 6 ноября 2018 Лев Копелев. О посещении Москвы в 1975 году Генрихом Бёллем (немецким писателем, лауреатом Нобелевской премии по литературе). Предлагаем вашему вниманию фрагмент воспоминаний известных литераторов Раисы Орловой и Льва Копелева, охватывающий период их жизни в СССР. От редакции: Письмо Л. Копелева А. Солженицыну передал нам Е. Г. Эткинд в 1990 году с просьбой не печатать до его разрешения. Следующим «разоблачителем» стал бывший политработник майор Лев Копелев, задержанный Смершем также в Восточной Пруссии зимой 1945 года.
Минюст внес «Форум имени Льва Копелева» в реестр нежелательных организаций
Человека, чья жизнь — отражение парадоксов истории последних ста лет. Известный германист, литературный критик, участник Великой отечественной, один из организаторов работы по привлечению военнопленных немцев к разведывательной и пропагандистской работе в тылу врага, друг Нобелевского лауреата писателя Генриха Белля, создатель крупнейшего историко-культурного проекта второй половины ХХ века, правозащитник, работник Марфинской «шарашки» и прототип Рубина в романе Солженицына «В круге первом», человек, вернувший Германии память о докторе Гаазе — все это Лев Копелев. Еще с середины 1930-х годов жизнь связала его с Библиотекой иностранной литературы, Маргаритой Ивановной Рудомино и ее наследием. В своих воспоминаниях Копелев прямо называл существование Библиотеки «чудом».
С 1982 года и до конца жизни Лев Копелев возглавлял в Вуппертальском университете Германии проект по изучению русско-немецких культурных связей. Никто, пожалуй, не сделал так много для того, чтобы пробудить у немцев понимание и почтительное уважение к русской культуре. Он оставил нам книги о Бертольде Брехте, Генрихе Гейне, докторе Гаазе, научные исследования о русско-немецких культурных связях, автобиографическую трилогию «И сотворил себе кумира», «Хранить вечно» и «Утоли моя печали», книги «Мы жили в Москве. Лев Зиновьевич Копелев умер 18 июня 1997 года в Кёльне. Похоронен на Донском кладбище в Москве.
В 1998 году в Кёльне был создан фонд имени Льва Копелева, который продолжает главное дело его жизни. А в январе 2009 года на карте города появился новый топоним — тропа Льва Копелева. Она проходит в Бетховенском парке рядом с домом, в котором прошли последние годы жизни писателя, германиста, правозащитника. Уважаемые читатели! С произведениями Льва Копелева вы можете познакомиться в читальном зале нашей библиотеки или взять их на дом в Центре книги и чтения. Светлана Коробова, главный библиотекарь универсального читального зала Литература о жизни и творчестве писателя Гофман Е. Драбкин Я. Копелев Л.
Мы встретились с ним на конгрессе, не стали там задерживаться, сразу поехали с друзьями на Пресню, к Белому дому. Потрясающее впечатление этого дня описывать не буду. В толпе, строившей баррикады, мы с Копелевым скоро потерялись... А в последний день августа он с друзьями приехал ко мне на день рождения.
Со всеми доступными ему видными немцами бежал немедленно знакомиться, брататься, братание переводил в дружбу. Сначала, когда он был коммунистом, его друзьями были восточногерманские писатели: Бертольт Брехт, Анна Зегерс, Криста Вольф. Их сочинения он противопоставлял западной литературе. Он появился в Германии как один из самых главных борцов за права человека кем он на самом деле не был и как самый крупный русский писатель и властитель дум кем он не был тем более. Он отрастил бороду под Толстого, ходил с большой суковатой палкой и, по мнению многих, производил впечатление библейского пророка. Его сравнивали с еврейским философом Мартином Бубером.
С апломбом произносил он речи, состоявшие из одних общих мест, повторения несобственных мыслей и тем самым производил впечатление на романтически восторженных немцев. Будучи неумным человеком, он не мог реалистично оценивать факты советской истории и, утверждая, что культура в СССР всегда высоко уважалась, приводил в пример 1937 год, когда, по его словам, несмотря на сталинские репрессии, страна широко отмечала столетие со дня смерти Пушкина. Просидев много лет в сталинских лагерях, мог бы дойти хотя бы до понимания примитивных приемов советской власти и сталинской пропаганды. Они отмечали разные годовщины или достижения с целью отвлечь внимание мировой общественности от того, что творилось в Советском Союзе.
Тропа Копелева
Майор Копелев Лев Залманович, обладая литературным талантом, выдумкой и исключительной инициативой, является автором большей части оперативных листовок. Однажды Льва Копелева вызвали к начальству и дали прослушать разговор, записанный на магнитофоне. Израильский пловец Йонатан Копелев сообщил о завершении карьеры.