Узнайте кто играет главную и другие роли.

В ролях: Валентин Попов, Николай Губенко, Станислав Любшин и др.

"Освобождение: Направление главного удара"

Валентин Попов: трагическая судьба актера из фильма «Застава Ильича»
Актёры и создатели
Курсы валюты:
Застава Ильича фильм (1964)
Художественный фильм "Застава Ильича"

Так рождался легендарный фильм Марлена Хуциева «Застава Ильича»

Русановой Операторы — А. Антонов , Ю. Постников Ассистенты режиссёра — Е. Лунина, Ю. Дьяконов, Л. Марягин Оркестр главного управленя по производству фильмов. Директор картины — Николай Петров История создания. Цензура Идея фильма возникла ещё на съёмках «Весны на Заречной улице», а работа над ним началась в 1959 году. Сначала Марлен Хуциев писал сценарий вместе с Феликсом Миронером , но потом пригласил студента сценарного факультета ВГИКа Геннадия Шпаликова , внёсшего в сценарий мироощущение молодого человека, « шестидесятника ».

Николая Губенко он запомнил со студенческого экзамена, Станислава Любшина нашёл в театре «Современник» [4]. Сергей Герасимов посоветовал взять на роль Ани Марианну Вертинскую. Снимать фильм Хуциев хотел пригласить своего друга Петра Тодоровского , который был оператором на «Весне за Заречной улице», но тот отказался, так как сам занялся режиссурой. И тогда оператором фильма стала Маргарита Пилихина [5]. Первые съёмки прошли 1 мая 1961 года — на демонстрации [6]. Сцену поэтического вечера в Политехническом музее предложила снять министр культуры Екатерина Фурцева [7].

Сюжет и комментарий Хуциев впервые работал над фильмом, который рассказывает о поколении сыновей. Ему было интересно всё: на каком языке они говорят, каким идеалам поклоняются, какие цели ставят перед собой… Поэтому он пригласил к сотрудничеству двадцатидвухлетнего студента сценарного факультета ВГИКа Геннадия Шпаликова сегодня его называют культовым поэтом шестидесятых, выразителем эпохи. И Феликс Миронер, друг и соавтор Хуциева, написавший уже много сцен для нового сценария, понял эту ситуацию и отошел от работы. Шпаликов не только привнес в драматургию молодежную культуру, он привел с собой целую когорту молодых талантов, чьи имена впоследствии составят славу советской культуры: на экране беззаботно веселились и азартно спорили молодые вгиковцы - Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Наталья Рязанцева. А на знаковой сцене в Политехническом музее, снятой в "документальном режиме", появлялись в фильме "флагманы своего времени" - легендарные поэты Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадуллина, Булат Окуджава, Роберт Рождественский, которым, затаив дыхание, внимал восторженный зал. Именно поэтому сюжет "Заставы Ильича" словно гудел от вопросов, которые задавали себе молодые герои фильма вымышленные персонажи и реальная интеллектуальная элита того времени. А время было горячее, дискуссионное: после ХХ съезда КПСС, развенчавшего "культ личности" Сталина, страна переживала ломку представлений, стереотипов, шла переоценка взглядов на прошлое, на настоящее и даже на будущее. По этим причинам картина получилась полифонической, по-юношески неровной и несдержанной, сюжетные линии разветвлялись и переплетались, взгляд камеры оператора Маргариты Пилихиной задерживался порой на, казалось бы, совершенно не имеющих значения сценах, которые сегодня мы благодарно называем "запечатленным временем". По "Заставе Ильича" историки и политологи, культурологи и искусствоведы, и просто будущие поколения могут изучать уникальный в истории страны "период мнимо осуществившихся надежд".

Иннокентий Смоктуновский «На одной планете», «Первый посетитель» Смоктуновский был, действительно, многогранным актером: до Ленина он сыграл, например, Гамлета и… Дзержинского. Но критикам его Владимир Ильич совершенно не понравился: «Что это он у вас за барин! А еще Смоктуновский добавил образу изюминки, сыграв Ленина… в очках. Немыслимое святотатство! Но у Иннокентия Михайловича было свое видение — он считал, что первые актеры, игравшие Ленина, обманывали зрителя. Как-то раз к Ульянову подошел рабочий, и сказал, что по его мнению, «настоящий» Владимир Ильич был гораздо мягче. Актер вспоминал: «Я при этих словах озверел — делай свое дело, я же не лезу в твои станки! Вот клише, которое вбили: Ленин был мягкий, человечный, добрейший, мудрейший…».

Фильм был отправлен на доработку. В новом варианте, названном «Мне двадцать лет», многие эпизоды были переделаны, а сцена с отцом героя приобрела пафосное, устроившее партию звучание. Спустя три десятилетия авторская версии картины была восстановлена и показана зрителю в первоначальном варианте под прежним названием. Кадр из фильма «Застава Ильича», 1964, Киностудия имени М.

Фильм Мне двадцать лет (1964) - актеры и роли

Хуциев был вынужден внести в неё ряд поправок: Поправок в фильме было много. Я уже устал что-то доказывать, переснимать. Ведь я не делал заплатки, а переснимал заново целые сцены [16]. Наиболее существенные изменения претерпели следующие эпизоды: вечер поэтов в Политехническом музее, разговор Сергея с отцом Ани и финальный разговор Сергея с погибшим на фронте отцом, который в новом варианте прощался с сыном такими словами: «Я тебе завещаю Родину, и моя совесть до конца чиста перед тобой». В тот год его посмотрели 8,8 миллионов зрителей. Только в конце 1980-х , в перестроечное время, фильм был восстановлен. Из решения Комиссии по конфликтным творческим вопросам при Союзе кинематографистов СССР : В связи с тем, что «Застава Ильича» бесспорно является ключевым произведением экрана начала 60-х годов , комиссия находит настоятельную необходимость провести работу по восстановлению авторской версии картины. Комиссия рекомендовала также провести юбилейный сеанс картины в связи с 25-летием со времени её завершения, показав именно авторскую версию. Включить эту версию в ретроспективы и архивные показы вместо фильма «Мне двадцать лет» [17]. Первоначальная версия фильма под оригинальным названием «Застава Ильича» была показана в Доме кино 29 января 1988 года.

И это в наше время развёрнутого строительства коммунизма, освещённое идеями Программы Коммунистической партии! Первого секретаря ЦК КПСС особенно разъярила финальная сцена разговора главного героя с погибшим на фронте отцом, в которой на вопрос Сергея о том, как ему жить, отец сам спрашивает, сколько тому лет и, услышав в ответ: «Двадцать три», — говорит: «А мне двадцать один. Ну, как я могу тебе советовать? Никто не поверит!

Все знают, что даже животные не бросают своих детенышей. Если щенка возьмут от собаки и бросят в воду, она сейчас же кинется его спасать, рискуя жизнью. Можно ли представить себе, чтобы отец не ответил на вопрос сына и не помог ему советом, как найти правильный путь в жизни? Горького С. Герасимов и С.

Ростоцкий выступили за то, чтобы М.

Ильичёв одобрил «намерение продолжить работу над картиной» [15]. Хуциев был вынужден внести в неё ряд поправок: Поправок в фильме было много.

Я уже устал что-то доказывать, переснимать. Ведь я не делал заплатки, а переснимал заново целые сцены [16]. Наиболее существенные изменения претерпели следующие эпизоды: вечер поэтов в Политехническом музее, разговор Сергея с отцом Ани и финальный разговор Сергея с погибшим на фронте отцом, который в новом варианте прощался с сыном такими словами: «Я тебе завещаю Родину, и моя совесть до конца чиста перед тобой».

В тот год его посмотрели 8,8 миллионов зрителей. Только в конце 1980-х , в перестроечное время, фильм был восстановлен. Из решения Комиссии по конфликтным творческим вопросам при Союзе кинематографистов СССР : В связи с тем, что «Застава Ильича» бесспорно является ключевым произведением экрана начала 60-х годов , комиссия находит настоятельную необходимость провести работу по восстановлению авторской версии картины.

Комиссия рекомендовала также провести юбилейный сеанс картины в связи с 25-летием со времени её завершения, показав именно авторскую версию. Включить эту версию в ретроспективы и архивные показы вместо фильма «Мне двадцать лет» [17]. Первоначальная версия фильма под оригинальным названием «Застава Ильича» была показана в Доме кино 29 января 1988 года.

Умная, изящная, свойская — истинное дитя оттепели, хоть на обложку «Юности» помещай. Какая же это «злая фея»? Да и вообще — вместе с Сергеем они выглядят вполне гармонично, как единое тело. И куда чаще, чем в стенах «замкнутого скучающего мирка»Там же, с. Здесь она вполне на месте, как и в тесном московском автобусе, где по лицу Ани, погруженной в трогательно обернутую книжку, как по той же книжке, можно с наслаждением читать все ее открытые эмоции, и в просторных залах Пушкинского музея, где она тоже кажется «своей» — еще одним прекрасным произведением. Она, сколь бы строго ни относилась к ней Ксения Курбатова, воспринимается в фильме как душа и порождение Москвы, недаром само лицо Марианны Вертинской в роли этого якобы «отрицательного» персонажа стало уже эмблемой 60-х. И, кстати, Аня оказывается более серьезным оппонентом своему отцу, чем Сергей, в идейном споре с этим номенклатурным зубром выглядящий каким-то аморфным, наивным и непонятливым. Она «зрит в корень», прямо упрекая отца в двуличии: всегда, мол, говорил одно, а под завесой высоких словес делал другое, — и здесь цепляет то главное, что предъявляли «миру отцов» молодые люди оттепели. За что же все-таки запрещали «Заставу... Либеральный фильм, казалось, должен бросать вызов режиму, иначе в чем его оппозиционность?

А здесь высшей истиной, да еще преподносимой как некое откровение, провозглашались идеи Ленина, а финал прямо показывал, что все дороги и чаяния нового поколения устремляются исключительно к его мавзолею. Когда в перестройку иные «рассерженные молодые люди», как и положено, предъявляли «отцам» самые разнообразные претензии — достаточным основанием для того, чтобы радостно уличить их в служении преступному режиму, казался фильм «Колыбельная» 1937, режиссер Дзига Вертов , где народы страны в едином порыве устремляются к лучезарному Иосифу Виссарионовичу. Мотивы казались родственными, и это как бы подкрепляло позицию Александра Тимофеевского, считавшего шестидесятников этакими «либералами поневоле» и теми же, в общем, духовными сталинистами. С высоких трибун, где в пух и прах разносили «Заставу... Истеричная демагогия была призвана скрыть, какие именно претензии выдвигала «отцам» молодежь в фильме Хуциева. Они обличались в нем не за консерватизм, как легко было ожидать и наверху это бы стерпели — всегда, мол, блажит неразумная молодость , и даже не за пособничество сталинизму и это переварили бы — снисходительно парировав, что партия очистилась от культа сама, без подсказок желторотых юнцов. Но и при тени реальной опасности у режима срабатывает инстинкт самосохранения. Авторы «Заставы... Раскол с режимом, отраженный и выраженный «Заставой... Именно это разделение общества на романтиков и циников, людей веры и людей безверия, уязвило власть имущих сильнее, чем если бы то была традиционная социальная критика, и это раздражение докатилось до высших этажей партийной номенклатуры: загорелась шапка и на тех, в кого и не метили авторы «Заставы...

Искренняя вера в светлую утопию могла если не оправдать, то хоть как-то мотивировать злодеяния режима, а так с него облетал последний фиговый листик: получалось, что они совершались исключительно из садизма и властолюбия и нет им ни оправдания, ни прощения. Фильм оказался здесь удивительно преждевременным: о том, что в сердцах хозяев Кремля теплится хотя бы искра священного идеализма, в 70-е и подумать-то было неприлично — в годы оттепели о такой возможности хотя бы спорили. Стихия обыденности у Хуциева была спасительной и жизнетворной — вне ее, казалось, в мире его лент не было ни поэзии, ни истинной жизни. В искусстве социалистического реализма падение героя с неизбежностью следовало после того, как он «отрывался от коллектива» — в фильмах Хуциева опасной казалась оторванность от быта: когда в плотной, густонаселенной среде «Заставы Ильича» брезжили тревожные пустоты некоей стерильной безбытности — они казались воронками, грозящими затянуть героев в зону опасного инобытия, в гибельное зазеркалье, где разгуливают муляжи, а жизнь подменяется жизнеподобием. Оттого отец Ани с его замедленными движениями и словно заученными интонациями, с которыми он то ли наставляет, то ли неизвестно за что отчитывает молодую пару, похож не столько на матерого номенклатурщика, сколько на зомби. Он словно и не... Даже московская улица за широким окном выглядит — единственный раз в ленте, пропитанной поэзией натуральности, — какой-то неживой, словно бутафорский задник, а телефон маслянисто-черным пятном выделяется тоже на фоне газетных листов, свисающих с подоконника. Ситуация вроде бы самая обыкновенная — дочка знакомит папу с женихом, но не отогнать ощущение, что Сергей и Аня переступили порог этой квартиры, словно границу, отделяющую их от некоего мира мертвых. Поэты оттепели. Прохаживаясь со своими суконными назиданиями по комнате, он пару раз подходит к стене, оклеенной газетами, и то ли сверяясь с очередной «генеральной линией», то ли по застарелому номенклатурному рефлексу подыскивать в передовицах своевременную формулировочку, пошарив глазами по строчкам, веско выдает очередную банальность.

Сам газетный лист — магнит для него, объект притяжения, а от казенных статей он как бы подзаряжается. Он похож на механическую куклу, подключенную к источникам «агитации и пропаганды», и сам выглядит ее придатком и рупором — таким же, как газета и телевизор. Не случайно, что, когда отец Ани спрашивает у Сергея: «Что вы смотрите на меня, как серый волк? Слишком наглядным было бы вводить в эпизод еще и радио — Хуциев поступает тоньше: именно этот источник всепроникающей «пропаганды и агитации» с лихвой замещает сам отец Ани, напоминающий то ли неумолчно работающую радиоточку, то ли чревовещателя — особенно когда его грузноватая фигура снята со спины. Не вполне ясна суть его претензий к молодежи, но это не столь важно для эпизода, пронизанного почти «готическими» ассоциациями: получается, что не столько из идейных соображений, сколько в силу одной своей природы некая мертвенная субстанция отторгает от себя всякое жизненное и жизнетворное начало — она в принципе не выносит свежего воздуха, струя которого влилась по недосмотру в затхлые склепы, сферу ее обитания. Так, скажем, выстроена сцена с Черноусовым, сослуживцем Николая. Массивный, с широкими рыхлыми плечами Черноусов вроде бы свойский рубаха-парень: развязно-общительный, сыплющий дежурными прибаутками и панибратски похлопывающий Кольку по плечу. Притом — весь какой-то уклончивый и скользковатый и свой беспокойный взгляд все время отводит от собеседника, словно не решаясь посмотреть ему в глаза. Оставшись с Колей в лаборатории, он как бы со слегка небрежной ленцой заводит обычный служебный треп, из которого, однако, вырисовываются некие туманные соображения о том, что неплохо бы слегка пошпионить за коллегой Владимиром Васильевичем, распускающим язык там, где лучше бы не высовываться с огульной критикой. Словом, явный сотрудник КГБ вербует Николая в сексоты.

Социальная откровенность самой этой ситуации была беспрецедентной в советском кино оттепели — и неудивительно, что сцена вызвала, как пишет Хуциев, «резкую критику»Хуциев Марлен: «Я никогда не делал полемичных фильмов». Книга первая. К 100-летию мирового кино. Сцена в «Заставе... НИИ, где трудится Колька, Хуциев с удовольствием разместил в здании Центросоюза — это детище Ле Корбюзье, возведенное в 1930-1936 годах, кружило головы энтузиастам оттепели. В своих известных очерках о Франции и Америке «архитектора номер один» воспевал Виктор Некрасов, а юные авангардисты, совершавшие паломничества к его зданию, слышали здесь, выражаясь в духе любимого ими Маяковского, «зовы новых труб». Для них Ле Корбюзье был гостем из прекрасного прошлого авангардных утопий и одновременно вестником грядущего, а его здание — знаком «прерванной революции» и, разом, мостом в истинный ХХ век, контуры которого виделись в архитектурных проектах современного Запада. Здание Ле Корбюзье, снятое изнутри, в фильме Хуциева воспринималось именно как воплощение некоего «либерального пространства». Сцена открывалась эффектным ракурсом, уводящим взгляд к высоким светлым сводам, откуда вместе со спускающимися по ним людьми словно стекали вниз лестничные марши, плавные изгибы которых походили на круглящиеся волны, догоняющие одна другую, и словно запечатывалась изображением массивного затылка Черноусова, молча смотрящего на дверь, которая закрылась за Колькой. Между этими точками и размещалась сцена вербовки: пространство, как бы разомкнутое к небесам, преображалось, напротив, в замкнутое и угрожающее — причем очень плавно и постепенно, по мере развития драматургической ситуации.

После этой встречи Колька места себе не находит. Кажется, что он лично оскорблен не только фактом вербовки «Его, Кольку — в стукачи?.. И сам Колька скорее почувствовал, чем осознал: предложение «о сотрудничестве» осквернило не одного его, но и пространство, в котором запросто прозвучало, — выходило, что какая-то нечисть свободно вошла в здание, возведенное великим идеалистом и революционером, и вольготно расположилась в стенах, которые, казалось, призваны защитить от любой порчи. Если быть точнее, то эпизод, в котором Колька оставался наедине с Черноусовым, состоял из двух больших по метражу кадров, где «либеральное пространство» Ле Корбюзье преображалось плавно и неощутимо для глаза, стремясь к образному подобию вульгарной камеры для допросов, — оно становилось зловещим как бы «само по себе», без особых приемов, при помощи мягких незаметных панорам и органичных изменений крупностей героев в кадре. Когда во втором варианте фильма сцену пришлось смягчать и донос на инакомыслящего коллегу заменить на безобидную служебную интригу, Хуциев, чтобы уцелело ее истинное содержание, пошел на испытанный для подцензурного режиссера прием, когда смысловые утраты восполняла изобразительная экспрессия, а образная пластика договаривала то, что запрещалось выразить словом. Это, в общем, получилось. Мотив «заманивания в лабиринт»См. Помню, как во ВГИКе ошарашила эта сцена именно во втором варианте фильма: мы не знали ее изначального решения, но все равно она воспринималась как очень смелое изображение вербовки, а все изложение какой-то малоинтересной интриги с переманиванием в другую лабораторию проскальзывало мимо ушей, из-за экспрессии изображения вообще не воспринимаясь. И все же... Одно дело приглядывать за идейной подноготной работника, и совсем другое — прикидывать, как распорядиться полезным технократом.

Суетное обоснование зловещей атмосферы эпизода прозвучало с экрана и, как ни крути, сделало его смысл мельче. Согласимся, что это — неизбежное зло, дань цензуре, сделанная скрепя сердце, зато, по словам Хуциева, «с точки зрения мизансцены и атмосферы получившийся вариант гораздо лучше». Кажется все же, что здесь режиссер немножко уговаривает себя. В первом варианте сцена была проще и сильнее, во втором в ней возник какой-то не свойственный Хуциеву маньеризм — пусть еле ощутимый, но отзвук тех вычурных приемов и приемчиков, которых он всегда сторонился, и той «киновыразительности», что часто оказывалась эффектным общим местом. Первый вариант казался документом, неоспоримой данностью. Из светлого и разомкнутого пространство словно перетекало здесь в замкнутое и угрожающее плавно и еле заметно, как бы само по себе, без авторского нажима и участия, во втором же решении сцены был привкус сделанности — пусть и отменного, но... Герои «Заставы... Цельный мир беззаботного Кольки дал трещину; он увидел, что доблестное ведомство вольготно, как встарь, шпионит за честными гражданами, но стоило ему поделиться с друзьями своей тревогой, как Сергей с какой-то не свойственной ему кривой усмешечкой стал, как премудрый пескарь из-под коряги, вещать какую-то замшелую пошлятину — плетью, мол, обуха не перешибешь. Что с ним стряслось? Давал бой цинизму, а тут — сам, как Анин отец, развел мутную философию трехкопеечного цинизма.

С позиций психологического реализма это странно, но действие происходит в метро, что сразу вносит в эпизод образную логику. В 30-е годы метро было больше, чем метро, и воспевалось не в качестве общественного транспорта, а как воплощение сказки, ставшей былью, — лучезарного инобытия, счастливого социалистического рая, возведенного именно под землей словно бы для того, чтобы понадежнее укрыть это замечательное место от напастей реальности, где творится невесть что, а тут, под величественными сводами, сразу снисходят на тебя тишь, гладь, прохлада, гармония и неземное сияние. В этом воплощенном антимире социальной мифологии даже светлый рай переместился... Только что в институте свойский сослуживец Кольки оказался пришельцем из той социальной запредельности, которой и существовать-то не должно, а теперь и Сергей становится каким-то мутантом: как во всяком «зазеркалье», даже лучшие друзья могут оказаться в этом неверном пространстве оборотнями. В своей книге «Культура Два» Владимир Паперный выстраивал оппозиции авангардной «культуры 1» и тоталитарной «культуры 2» на материале советской архитектуры 20-50-х годов, но в кадрах Хуциева они были выражены чуть ли не за двадцать лет до ее написания. Нарастание Колькиного смятения сопровождается отчетливой сменой знаковой окраски архитектурных объектов, возникающих по мере развития этой драматургической линии: от устремленных, словно в некие космические сферы, сводов и распахнутых пространств дома Ле Корбюзье — к зловещей клаустрофобической «культуре 2», затягивающей вниз, в подземные лабиринты метрополитена, залитые резким и неживым искусственным светом. Оглянуться не успеешь, как миражный космос утопии оборачивается сверкающим подземельем. В фильме, однако, эти пространства не сталкиваются, а плавно перетекают одно в другое: вниз, в лабиринты «культуры 2», ведут здесь ступеньки пластических ассоциаций. Архитектурные объекты, как бы и сопровождающие, и рождающие нарастание Колькиной тревоги, сменяются в такой последовательности: знаменитое здание Ле Корбюзье — эффектный, уходящий ввысь проем дворовой арки дома Сергея, построенного в конце 20-х в духе функционализма, — наземный вход в станцию метро «Красные ворота» с его красивыми дугообразными арками, возведенный Николаем Ладовским в 1934-1935 годах, — подземный перрон станции метро «Курская», открытой в 1950 году. Особое изящество, с которым выстроена эта архитектурная цепочка, — в том, что если первые два объекта явно принадлежат «культуре 1», а последний — «культуре 2», то третий является связующим звеном между ними.

«МНЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ» («ЗАСТАВА ИЛЬИЧА»)

трое друзей. Жизнь Сергея, Николая и Славки очень похожа на жизнь многих других их сверстников. Мне двадцать лет \ Застава Ильича (1964) – реж. Застава Ильича — статья из Интернет-энциклопедии для Название «Застава Ильича» достаточно анахронично для 1961-ого года, когда проходили съемки.

Жанр фильма:

Кинотеатр Пионер » Застава Ильича (Мне двадцать лет)
Статистика сайта
7 главных ролей Станислава Любшина
Премьера фильма «Застава Ильича»
Рекомендуем посмотреть

Мне двадцать лет (1964) — Актёры и роли

Драма. Режиссер: Марлен Хуциев. Почти документальная картина Марлена Хуциева, кадры из картины Хуциева в документальных фильмах о тех годах используют чуть ли не чаще, чем настоящую кинохронику. Фильм Мне двадцать лет (1964) смотрите онлайн на Триколор Кино и ТВ: Вернувшись из армии, Сергей встречается со своими старыми друзьями Славой и Николаем. Новая, взрослая жизнь ставит перед молодыми людьми множество самых сложных вопросов. «Застава Ильича» — советский художественный фильм Марлена Хуциева, лирическая киноповесть о поколении, вступающем в самостоятельную жизнь. Драма. «Застава Ильича» — художественный фильм Марлена Хуциева. Вышел на экраны под названием «Мне двадцать лет» (1965) и стал символом эпохи «оттепели». Представляет собой киноповесть о молодёжи шестидесятых годов. фильме о родстве душ, искареженных войной. Судьба же «Заставы Ильича» оказалась трудной.

Застава Ильича (1964) — актёры и создатели

В ролях: Валентин Попов, Николай Губенко, Станислав Любшин и др. «Застава Ильича» — советский художественный фильм Марлена Хуциева, лирическая киноповесть о поколении, вступающем в самостоятельную жизнь. Застава ильича краткое содержание | Образовательные документы для учителей, воспитателей, учеников и родителей. Полный список актеров, режиссеров и создателей фильма Застава Ильича (1964) на сайте трое друзей. Жизнь Сергея, Николая и Славки очень похожа на жизнь многих других их сверстников. Актёры и съёмочная группа.

Застава Ильича (Мне двадцать лет)

Застава Ильича фильм (1964) смотреть онлайн	Драма. «Застава Ильича» — художественный фильм Марлена Хуциева. Вышел на экраны под названием «Мне двадцать лет» (1965) и стал символом эпохи «оттепели». Представляет собой киноповесть о молодёжи шестидесятых годов.
Застава Ильича	 Застава Ильича. 1964, СССР, 175 минут.
Застава Ильича фильм (1964)	Главные роли в картине «Застава Ильича» исполнили Валентин Попов, Николай Губенко и Станислав Любшин.
«МНЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ» («ЗАСТАВА ИЛЬИЧА»)	Застава Ильича — история создания, сюжет, режиссёр, актёры, награды и критика — РУВИКИ: Интернет-энциклопедия.

«Мне двадцать лет» (1962-1964)

«Застава Ильича» — советский художественный фильм Марлена Хуциева, лирическая киноповесть о поколении, вступающем в самостоятельную жизнь в стране, резко изменившейся после XX съезда партии. Драма. Режиссер: Марлен Хуциев. Почти документальная картина Марлена Хуциева, кадры из картины Хуциева в документальных фильмах о тех годах используют чуть ли не чаще, чем настоящую кинохронику. Застава Ильича (фильм, 1964). Материал из Все о кино.

Новости застава ильича актеры и роли