История написания романа «Бесы» вмещает в себя интересные факты об авторе и его замысле. В Госдуме объяснили, почему россиянам стоит перечитать «Бесов» Достоевского. Орест Фёдорович Миллер назвал произведение «Бесы» автобиографичным романом[2][3]. купить билеты в Санкт-Петербурге | 18 мая 2024, начало в 18:00 Театр им. Ленсовета. В книжном интернет-магазине «Читай-город» вы можете заказать книгу Бесы от автора Федор Достоевский (ISBN: 978-5-04-117282-4) по низкой цене.
«Бесы» Богомолова: Сурков, православные нацболы и хруст французской булки
»Бесы» написаны о грядущем, скорее о нашем времени, чем о том времени», — писал Н. Бердяев,[653] точно передавая особый характер восприятия романа Достоевского в современной культуре. Перед смертью случайная попутчица, которой он рассказывает всю свою жизнь, читает ему Евангелие, и он сравнивает одержимого, из которого Христос изгнал бесов, вошедших в свиней, с Россией. Вернувшись в Москву, написал романы «Игрок» и «Преступление и наказание». Смысл названия в том, что главным бесом автор считает духовный упадок всего российского народа. Последние страницы «Бесов» были написаны в ноябре 1872. «Бесы» писались на злободневную тему — катализатором к написанию послужило убийство в парке Петровской (ныне Тимирязевской) академии студента Иванова членами подпольной организации «Народная расправа» по главе с Сергеем Нечаевым.
Сериальные «Бесы»: В зоне подмен
| Театр «Мастерская» переосмыслил «Бесов» Достоевского | В 1959 году театральную инсценировку «Бесов» написал Альбер Камю, он же писал о романе, и тоже о Кириллове, в своём знаменитом эссе «Миф о Сизифе». |
| Ф. Достоевский, "Бесы": анализ и краткое содержание | Булгаков предлагает нам задуматься, мог ли Ставрогин (или Петруша, или другие бесы этого романа) написать о самом себе так, как написал о нем Достоевский? |
| Роман-предупреждение. «Бесы» Ф. Достоевского | "Бесы" Ф.М. Достоевский от пользователя Ольга Байорене. Слушать бесплатно онлайн на Музыка |
| Достоевский Федор Михайлович: Бесы | В 1959 году театральную инсценировку «Бесов» написал Альбер Камю, он же писал о романе, и тоже о Кириллове, в своём знаменитом эссе «Миф о Сизифе». |
| Бесы (роман) | это... Что такое Бесы (роман)? | Его дневник "Окаянные дни" стал проверкой на практике того, что автор "Бесов" предвидел, а он, Бунин, увидел и пережил. |
ПУСТЬ НЕ ГОВОРЯТ, ПУСТЬ ЧИТАЮТ Подкаст.Лаб
А бедолага Павел Дмитриевич Горемыкин Хотиненко назвал его «скафандром для зрителя»[5] , непрестанно кашляющий и чихающий, сидит в тиши кабинета, пьет греческое вино «от легких» и обдумывает версии. Ибо в городе десять трупов, а «ранее все было по-другому». Исследование русской трагедии превращено в сочинение полицейских протоколов; сцены прямого действия, где герои совершают опасные «пробы», лишь только иллюстрируют эти протоколы. Хотиненко в своих многочисленных интервью не раз говорил, что «Бесы», поставить нельзя, что этот роман можно только рассказать, а для этого нужна особая форма Горемыкин и стал этой особой формой. Но «Бесы», по версии Достоевского, это хроника, рассказанная Хроникером; а у него, кроме имени, есть еще характер и отвага, он участвует в событиях, а главное, совершает поступки. Ты на это и утро убил. Ты Ставрогину помогал, ты приехал в карете, ты посадил… ты, ты, ты! Юлия Михайловна, это враг ваш, он погубит и вас! Хроникер, хорошо зная повадки Петра Верховенского и дерзнув в публичном месте громко назвать его негодяем, рисковал жизнью; Горемыкин только опрашивает и выносит вердикты. Полицейскому чину, а не честному молодому «неформалу», дано право рассказать о трагедиях в губернском городе и о трагедиях человеческого духа.
Между тем логика полиции — «причин для беспорядка нет», «всё было тихо, пока те двое не приехали». Философия полиции, как ее выражает коллега Горемыкина из местных, — «кулак и розга»; «сечь надо регулярно, по субботам». Это, что ли, и есть рецепт борьбы с бесами революции? Замечу, что у Достоевского была иная логика и иная оптика. Итак, детектив детективу рознь — как ни неприятно, ни стыдно слышать это режиссеру; впрочем, он этого и не услышит, ибо заявляет, что отзывы от «общества» принципиально не читает. А вот Достоевский — и читал, и спорил насчет своих «детективов». И был к тому же выдающимся криминалистом, испытывая жгучий интерес к анатомии преступного сознания, к развитию преступного действия, к путям преступной воли, к наказанию как к искуплению. А у Хотиненко — снова подмена, та же, что и в биографической картине «Достоевский» 2011 , с грубейшими искажениями, нелепыми нарушениями правды, передержками, своеволием. Быть может, у Хотиненко и была задача изобразить «гениальность в тисках порока», но гениальности оказалось до смешного мало, в основном же — «тиски» и «тиски»: всё дурное, темное и преступное в героях Достоевского было приписано автору.
Владимир Хотиненко И еще о «придумках» в сериале. Визуальный фон картины составили разноцветные бабочки. Они везде — и в морских глубинах, и в стеклянных склянках; их крылья увеличиваются до гигантских размеров и в иные моменты прирастают к Ставрогину, ловцу и коллекционеру. По воле режиссера он, в детстве ловивший бабочек руками, попадает в список, где и У. Ротшильд, и В. Набоков, и А. Цветаев, и В. Калинин, и Т. Откуда ветер?
Какие основания присвоить молодому барину изысканное занятие, которое требует хотя бы некоторых познаний? Ведь в кабинете Ставрогина можно увидеть только кипсек альбом с картинками «Женщины Бальзака» 10; 180. Ларчик открывается просто: в черновиках романа есть сцена, где Ставрогин говорит Шатову: «Мы, очевидно, существа переходные, и существование наше на земле есть, очевидно, беспрерывное существование куколки, переходящей в бабочку» 11; 184. За что же уцепилась фантазия режиссера? За то ли, что Ставрогин уже осилил процесс перехода, то есть переродился и стал суперменом? За то ли, что «бабочки» слетаются на него, как на огонь? С таким же успехом можно было бы зацепиться за другое рассуждение Ставрогина: «Всякое существо должно себя считать выше всего, клоп, наверное, считает себя выше вас» 11; 183. Тогда бы, наверное, в визуальном ряде фильма появились бы не бабочки, а клопы… Опять — форма без содержания, пустой номер… Вообще Ставрогин в этом сериале разочаровывает. Герой, ради которого Достоевский отказался от замысла романа-памфлета и забраковал пятнадцать печатных листов готового текста, потому что в его воображении появился мрачный, страстный, демонический характер «безмерной высоты», с высшим вопросом «прожить или истребить себя», — здесь порядком потускнел.
В последующих изданиях глава «У Тихона» также периодически печатается отдельно от основного текста романа. В советское время «антинигилистический роман» официально считался идеологически враждебным явлением, клеветническим по отношению к революционному движению, но первое время его было возможно переиздавать и изучать. В 1935 году роман был запрещён, после начала Хрущёвской оттепели переиздавался только в составе собраний сочинений Достоевского.
Одним из наиболее ярких и запоминающихся фрагментов романа является обращение Петра Верховенского, главного «беса» романа, к Николаю Ставрогину. Верховенский склонял Ставрогина к тому, чтобы он стал официальным лидером, а точнее «знаменем» нигилистов и революционеров: «Ставрогин, вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу!.. Вы мой идол!
Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею, и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк…» И далее Верховенский раскрывает Ставрогину тайные цели и планы революционеров: «Ставрогин, мы сделаем смуту — всё поедет с основ.
Раскачка пойдёт такая, какой ещё мир не видал. Все рабы в рабстве равны… Первым делом, понижается уровень образования, наук и талантов. Не нужно высших способностей — их изгонят или казнят… Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание; мы пустим пьянство, сплетни, доносы; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство… Все эти реформы нынешнего царства произвели то, что им нужно было произвести — волнения, а главное — беспорядок. Беспорядок — чем хуже, тем лучше. Кажется, это вы сказали, что если в России бунт начинать, то непременно чтоб с атеизма… Русский бог уже спасовал перед «дешёвкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты… Как только в наши руки попадёт — мы, пожалуй, вылечим — и, если потребуется, мы на 40 лет в пустыню выгоним. Но одно или два поколения разврата теперь необходимо, разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую трусливую, жестокую, себялюбивую мразь — вот чего надо!
А тут ещё свеженькой кровушки подпустить, чтобы попривык…». Самое удивительное, что главный «бес» Верховенский на самом деле никаких «высших целей» перед собой не ставит. В порыве откровения он признается, что ему даже и на социализм наплевать, он просто мошенник: «Я мошенник, а не социалист. Мошенник, мошенник. Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Недаром же я у вас руку поцеловал. Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим…». Оказывается, у главного «беса» высшей идеей оказывается не социализм или какая-то иная форма организации «рая не земле», а разрушения и убийства: «Мы провозгласим разрушение… почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна!
Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Тут каждая шелудивая «кучка» имеется в виду подпольная ячейка типа той, которая называлась в романе «наши» — В. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам…». Российская интеллигенция в штыки встретила роман «Бесы». Достоевского обличали в искажении правды, преувеличениях и даже клевете. При жизни писателя роман не получил должного признания в среде образованной части населения, которая увлекалась новомодными теориями, особенно марксизмом. О пророческих точнее провидческих словах писателя из романа «Бесы» вспомнили лишь в бурные годы первых двух десятилетий ХХ века, когда Россию накрыли массовые беснования в виде трех «русских» революций и гражданской войны.
И тогда некоторые интеллигенты пришли в себя и бросились перечитывать роман Достоевского. Так, в разгар революций известный русский философ Николай Бердяев, не избежавший в начале своей творческой карьеры некоторых искушений либерализмом, издал сборник своих статей о революции под названием «Из глубины» 1918 год.
О пророческих точнее провидческих словах писателя из романа «Бесы» вспомнили лишь в бурные годы первых двух десятилетий ХХ века, когда Россию накрыли массовые беснования в виде трех «русских» революций и гражданской войны. И тогда некоторые интеллигенты пришли в себя и бросились перечитывать роман Достоевского. Так, в разгар революций известный русский философ Николай Бердяев, не избежавший в начале своей творческой карьеры некоторых искушений либерализмом, издал сборник своих статей о революции под названием «Из глубины» 1918 год.
Одна из наиболее интересных статей сборника имеет название «Духи русской революции». Она представляет собой размышления философа по поводу романа «Бесы»: «Достоевский открыл одержимость, бесноватость в русских революционерах. Он почуял, что в революционной стихии активен не сам человек, что им владеют не человеческие духи. Когда в дни осуществляющейся революции перечитываешь «Бесы», то охватывает жуткое чувство. Почти невероятно, как можно было все так предвидеть и предсказать».
В конце прошлого, начале нынешнего века Россию накрыла новая волна массовых беснований, которая началась с «реформ» Горбачева, а затем продолжилась и усилилась при Ельцине. Я рассчитываю, что читателю не надо разжевывать, что слова писателя о «раскачке», о «беспорядке», о «понижении уровня образования, наук и талантов», о «равенстве в рабстве», о «разврате неслыханном и подленьком», о «реформах нынешнего царства», о «пьянстве, сплетнях и доносах» и т. Если проводить параллели, то мы и сегодня видим Верховенских, причем они уже не тайные руководители каких-то подпольных «кучек», они сегодня во власти. Они ненавидят русский народ, они не скрывают и своей ненависти к Достоевскому, который вскрыл планы революционеров, показал их бесовскую природу. Наверное, почти ни у кого не возникает сомнений по поводу того, что господин Чубайс — из разряда тех «бесов», о которых писал Достоевский.
А вот отношение самого Чубайса к Достоевскому: «Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски». Но есть бесноватые, в которых бес вселяется по попущению Бога и которые потом могут от этого беса избавиться исцелиться. В христианской литературе описаны тысячи и тысячи случаев подобного рода.
Но вот есть другая категория людей. Святитель Николай Сербский не раз говорил, что всех людей можно разделить на три категории: богоподобные, звероподобные и бесоподобные. Последних не стоит путать с обычными бесноватыми. Последние — бесы в человеческом обличье. Святой праведный Иоанн Кронштадский по своем объяснял этот феномен бесоподобия.
Он говорил, что с последние десятилетия XIX века в России появляется все больше бесноватых среди интеллигенции. Это новый вид бесноватых. Если у «классических» бесноватых бес вселяется в тело, то у российской безбожной и богоборческой интеллигенции бес вселяется в ум. А это намного страшнее. И верховенские, и чубайсы — именно такой новый тип бесноватых, это уже бесоподобные.
Достоевский дает понять читателю, что нигилисты и революционеры типа Верховенского — «бесы» не в переносном смысле, а в буквальном. Ибо высшими «идеями» настоящих бесов являются ложь, убийства и разрушения. Об этом прямо написано в Евангелии от Иоанна слова Иисуса Христа : «Ваш отец — диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» Ин.
Верховенский и Ко. Бес главной целью имеет довести человека до убийства и самоубийства — чтобы он повесился, утопился, застрелился, отравился. Но перед этом как можно больше других отправить на тот свет. Говорят, что философия суицида появилась во Франции в ХХ веке, и авторами соответствующей теории, подталкивающей человека к суициду, являются Жан-Поль Сартр и Альберт Камю. На самом деле вся эта дьявольская «философия» еще за несколько десятков лет до французов была озвучена героем романа Достоевского Алексеем Кирилловым.
Федор Михайлович совершенно не случайно ставит в качестве эпиграфа к своему роману выдержку из Евангелия, посвященную истории исцеления гадаринского бесноватого: «Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители смотреть случившееся, и пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме и ужаснулись.
Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся» Лк.
О чем книга Бесы — Достоевского
Какая прелесть Надежда Николаевна даже до сих пор! Вам кланяется. Молодой ее муж и все три племянника в Берлине. По вечерам с молодежью беседуем до рассвета, и у нас чуть не афинские вечера, но единственно по тонкости и изяществу; всё благородное: много музыки, испанские мотивы, мечты всечеловеческого обновления, идея вечной красоты, Сикстинская Мадонна, свет с прорезами тьмы, но и в солнце пятна! О друг мой, благородный, верный друг! Я сердцем с вами и ваш, с одной всегда, en tout pays [6] и хотя бы даже dans le pays de Makar et de ses veaux, [7] о котором, помните, так часто мы, трепеща, говорили в Петербурге пред отъездом. Вспоминаю с улыбкой. Переехав границу, ощутил себя безопасным, ощущение странное, новое, впервые после столь долгих лет…» и т. Спьяну, что ль, написал?
Эта Дундасова как смеет мне посылать поклоны? Впрочем, пусть его погуляет…» Фраза «dans le pays de Makar et de ses veaux» означала: «куда Макар телят не гонял». Степан Трофимович нарочно глупейшим образом переводил иногда русские пословицы и коренные поговорки на французский язык, без сомнения умея и понять и перевести лучше; но это он делывал из особого рода шику и находил его остроумным. Но погулял он немного, четырех месяцев не выдержал и примчался в Скворешники. Последние письма его состояли из одних лишь излияний самой чувствительной любви к своему отсутствующему другу и буквально были смочены слезами разлуки. Есть натуры, чрезвычайно приживающиеся к дому, точно комнатные собачки. Свидание друзей было восторженное. Через два дня всё пошло по-старому и даже скучнее старого.
Истерические взрывы и рыдания на моем плече, продолжавшиеся регулярно, нисколько не мешали нашему благоденствию. Удивляюсь, как Степан Трофимович не растолстел за это время. Покраснел лишь немного его нос и прибавилось благодушия. Мало-помалу около него утвердился кружок приятелей, впрочем постоянно небольшой. Варвара Петровна хоть и мало касалась кружка, но все мы признавали ее нашею патронессой. После петербургского урока она поселилась в нашем городе окончательно; зимой жила в городском своем доме, а летом в подгородном своем имении. Никогда она не имела столько значения и влияния, как в последние семь лет, в нашем губернском обществе, то есть вплоть до назначения к нам нашего теперешнего губернатора. Прежний губернатор наш, незабвенный и мягкий Иван Осипович, приходился ей близким родственником и был когда-то ею облагодетельствован.
Супруга его трепетала при одной мысли не угодить Варваре Петровне, а поклонение губернского общества дошло до того, что напоминало даже нечто греховное. Было, стало быть, хорошо и Степану Трофимовичу. Он был членом клуба, осанисто проигрывал и заслужил почет, хотя многие смотрели на него только как на «ученого». Впоследствии, когда Варвара Петровна позволила ему жить в другом доме, нам стало еще свободнее. Мы собирались у него раза по два в неделю; бывало весело, особенно когда он не жалел шампанского. Вино забиралось в лавке того же Андреева. Расплачивалась по счету Варвара Петровна каждые полгода, и день расплаты почти всегда бывал днем холерины. Стариннейшим членом кружка был Липутин, губернский чиновник, человек уже немолодой, большой либерал и в городе слывший атеистом.
Женат он был во второй раз на молоденькой и хорошенькой, взял за ней приданое и, кроме того, имел трех подросших дочерей. Всю семью держал в страхе божием и взаперти, был чрезмерно скуп и службой скопил себе домик и капитал. Человек был беспокойный, притом в маленьком чине; в городе его мало уважали, а в высшем круге не принимали. К тому же он был явный и не раз уже наказанный сплетник, и наказанный больно, раз одним офицером, а в другой раз почтенным отцом семейства, помещиком. Но мы любили его острый ум, любознательность, его особенную злую веселость. Варвара Петровна не любила его, но он всегда как-то умел к ней подделаться. Не любила она и Шатова, всего только в последний год ставшего членом кружка. Шатов был прежде студентом и был исключен после одной студентской истории из университета; в детстве же был учеником Степана Трофимовича, а родился крепостным Варвары Петровны, от покойного камердинера ее Павла Федорова, и был ею облагодетельствован.
Не любила она его за гордость и неблагодарность и никак не могла простить ему, что он по изгнании из университета не приехал к ней тотчас же; напротив, даже на тогдашнее нарочное письмо ее к нему ничего не ответил и предпочел закабалиться к какому-то цивилизованному купцу учить детей. Вместе с семьей этого купца он выехал за границу, скорее в качестве дядьки, чем гувернера; но уж очень хотелось ему тогда за границу. При детях находилась еще и гувернантка, бойкая русская барышня, поступившая в дом тоже пред самым выездом и принятая более за дешевизну. Месяца через два купец ее выгнал «за вольные мысли». Поплелся за нею и Шатов и вскорости обвенчался с нею в Женеве. Прожили они вдвоем недели с три, а потом расстались, как вольные и ничем не связанные люди; конечно, тоже и по бедности. Долго потом скитался он один по Европе, жил бог знает чем; говорят, чистил на улицах сапоги и в каком-то порте был носильщиком. Наконец, с год тому назад вернулся к нам в родное гнездо и поселился со старухой теткой, которую и схоронил через месяц.
С сестрой своею Дашей, тоже воспитанницей Варвары Петровны, жившею у ней фавориткой на самой благородной ноге, он имел самые редкие и отдаленные сношения. Между нами был постоянно угрюм и неразговорчив; но изредка, когда затрогивали его убеждения, раздражался болезненно и был очень невоздержан на язык. За границей Шатов радикально изменил некоторые из прежних социалистических своих убеждений и перескочил в противоположную крайность. Это было одно из тех идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем. Наружностью Шатов вполне соответствовал своим убеждениям: он был неуклюж, белокур, космат, низкого роста, с широкими плечами, толстыми губами, с очень густыми, нависшими белобрысыми бровями, с нахмуренным лбом, с неприветливым, упорно потупленным и как бы чего-то стыдящимся взглядом. На волосах его вечно оставался один такой вихор, который ни за что не хотел пригладиться и стоял торчком. Лет ему было двадцать семь или двадцать восемь.
Старался он одеваться чистенько, несмотря на чрезвычайную свою бедность. К Варваре Петровне опять не обратился за помощию, а пробивался чем Бог пошлет; занимался и у купцов. Раз сидел в лавке, потом совсем было уехал на пароходе с товаром, приказчичьим помощником, но заболел пред самою отправкой. Трудно представить себе, какую нищету способен он был переносить, даже и не думая о ней вовсе. Варвара Петровна после его болезни переслала ему секретно и анонимно сто рублей. Он разузнал, однако же, секрет, подумал, деньги принял и пришел к Варваре Петровне поблагодарить. Та с жаром приняла его, но он и тут постыдно обманул ее ожидания: просидел всего пять минут, молча, тупо уставившись в землю и глупо улыбаясь, и вдруг, не дослушав ее и на самом интересном месте разговора, встал, поклонился как-то боком, косолапо, застыдился в прах, кстати уж задел и грохнул об пол ее дорогой наборный рабочий столик, разбил его и вышел, едва живой от позора. Липутин очень укорял его потом за то, что он не отвергнул тогда с презрением эти сто рублей, как от бывшей его деспотки помещицы, и не только принял, а еще благодарить потащился.
Жил он уединенно, на краю города, и не любил, если кто-нибудь даже из нас заходил к нему. На вечера к Степану Трофимовичу являлся постоянно и брал у него читать газеты и книги. Являлся на вечера и еще один молодой человек, некто Виргинский, здешний чиновник, имевший некоторое сходство с Шатовым, хотя, по-видимому, и совершенно противоположный ему во всех отношениях; но это тоже был «семьянин». Жалкий и чрезвычайно тихий молодой человек, впрочем лет уже тридцати, с значительным образованием, но больше самоучка. Он был беден, женат, служил и содержал тетку и сестру своей жены. Супруга его да и все дамы были самых последних убеждений, но всё это выходило у них несколько грубовато, именно — тут была «идея, попавшая на улицу», как выразился когда-то Степан Трофимович по другому поводу. Они всё брали из книжек и, по первому даже слуху из столичных прогрессивных уголков наших, готовы были выбросить за окно всё что угодно, лишь бы только советовали выбрасывать. Madame Виргинская занималась у нас в городе повивальною профессией; в девицах она долго жила в Петербурге.
Сам Виргинский был человек редкой чистоты сердца, и редко я встречал более честный душевный огонь. О «светлых надеждах» он говорил всегда тихо, с сладостию, полушепотом, как бы секретно. Он был довольно высокого роста, но чрезвычайно тонок и узок в плечах, с необыкновенно жиденькими, рыжеватого оттенка волосиками. Все высокомерные насмешки Степана Трофимовича над некоторыми из его мнений он принимал кротко, возражал же ему иногда очень серьезно и во многом ставил его в тупик. Степан Трофимович обращался с ним ласково, да и вообще ко всем нам относился отечески. Шатову очень хотелось бы высидеться, но и он недосиженный. Липутин обижался. Рассказывали про Виргинского, и, к сожалению, весьма достоверно, что супруга его, не пробыв с ним и году в законном браке, вдруг объявила ему, что он отставлен и что она предпочитает Лебядкина.
Этот Лебядкин, какой-то заезжий, оказался потом лицом весьма подозрительным и вовсе даже не был отставным штабс-капитаном, как сам титуловал себя. Он только умел крутить усы, пить и болтать самый неловкий вздор, какой только можно вообразить себе. Этот человек пренеделикатно тотчас же к ним переехал, обрадовавшись чужому хлебу, ел и спал у них и стал, наконец, третировать хозяина свысока. Уверяли, что Виргинский, при объявлении ему женой отставки, сказал ей: «Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь уважаю», но вряд ли в самом деле произнесено было такое древнеримское изречение; напротив, говорят, навзрыд плакал. Однажды, недели две после отставки, все они, всем «семейством», отправились за город, в рощу, кушать чай вместе с знакомыми. Виргинский был как-то лихорадочно-весело настроен и участвовал в танцах; но вдруг и без всякой предварительной ссоры схватил гиганта Лебядкина, канканировавшего соло, обеими руками за волосы, нагнул и начал таскать его с визгами, криками и слезами. Гигант до того струсил, что даже не защищался и всё время, как его таскали, почти не прерывал молчания; но после таски обиделся со всем пылом благородного человека. Виргинский всю ночь на коленях умолял жену о прощении; но прощения не вымолил, потому что все-таки не согласился пойти извиниться пред Лебядкиным; кроме того, был обличен в скудости убеждений и в глупости; последнее потому, что, объясняясь с женщиной, стоял на коленях.
Штабс-капитан вскоре скрылся и явился опять в нашем городе только в самое последнее время, с своею сестрой и с новыми целями; но о нем впереди. Не мудрено, что бедный «семьянин» отводил у нас душу и нуждался в нашем обществе. О домашних делах своих он никогда, впрочем, у нас не высказывался. Однажды только, возвращаясь со мною от Степана Трофимовича, заговорил было отдаленно о своем положении, но тут же, схватив меня за руку, пламенно воскликнул: — Это ничего; это только частный случай; это нисколько, нисколько не помешает «общему делу»! Являлись к нам в кружок и случайные гости; ходил жидок Лямшин, ходил капитан Картузов. Бывал некоторое время один любознательный старичок, но помер. Привел было Липутин ссыльного ксендза Слоньцевского, и некоторое время его принимали по принципу, но потом и принимать не стали. IX Одно время в городе передавали о нас, что кружок наш рассадник вольнодумства, разврата и безбожия; да и всегда крепился этот слух.
А между тем у нас была одна самая невинная, милая, вполне русская веселенькая либеральная болтовня. Степану Трофимовичу, как и всякому остроумному человеку, необходим был слушатель, и, кроме того, необходимо было сознание о том, что он исполняет высший долг пропаганды идей. А наконец, надобно же было с кем-нибудь выпить шампанского и обменяться за вином известного сорта веселенькими мыслями о России и «русском духе», о Боге вообще и о «русском Боге» в особенности; повторить в сотый раз всем известные и всеми натверженные русские скандалезные анекдотцы. Не прочь мы были и от городских сплетен, причем доходили иногда до строгих высоконравственных приговоров. Впадали и в общечеловеческое, строго рассуждали о будущей судьбе Европы и человечества; докторально предсказывали, что Франция после цезаризма разом ниспадет на степень второстепенного государства, и совершенно были уверены, что это ужасно скоро и легко может сделаться. Папе давным-давно предсказали мы роль простого митрополита в объединенной Италии и были совершенно убеждены, что весь этот тысячелетний вопрос, в наш век гуманности, промышленности и железных дорог, одно только плевое дело. Но ведь «высший русский либерализм» иначе и не относится к делу. Степан Трофимович говаривал иногда об искусстве, и весьма хорошо, но несколько отвлеченно.
Вспоминал иногда о друзьях своей молодости, — всё о лицах, намеченных в истории нашего развития, — вспоминал с умилением и благоговением, но несколько как бы с завистью. Если уж очень становилось скучно, то жидок Лямшин маленький почтамтский чиновник , мастер на фортепиано, садился играть, а в антрактах представлял свинью, грозу, роды с первым криком ребенка и пр. Если уж очень подпивали, — а это случалось, хотя и не часто, — то приходили в восторг, и даже раз хором, под аккомпанемент Лямшина, пропели «Марсельезу», только не знаю, хорошо ли вышло. Великий день девятнадцатого февраля мы встретили восторженно и задолго еще начали осушать в честь его тосты. Это было еще давно-давно, тогда еще не было ни Шатова, ни Виргинского, и Степан Трофимович еще жил в одном доме с Варварой Петровной. За несколько времени до великого дня Степан Трофимович повадился было бормотать про себя известные, хотя несколько неестественные стихи, должно быть сочиненные каким-нибудь прежним либеральным помещиком: Идут мужики и несут топоры, Что-то страшное будет. Кажется, что-то в этом роде, буквально не помню. Варвара Петровна раз подслушала и крикнула ему: «Вздор, вздор!
Липутин, при этом случившийся, язвительно заметил Степану Трофимовичу: — А жаль, если господам помещикам бывшие их крепостные и в самом деле нанесут на радостях некоторую неприятность. И он черкнул указательным пальцем вокруг своей шеи. Мы и без голов ничего не сумеем устроить, несмотря на то что наши головы всего более и мешают нам понимать. Замечу, что у нас многие полагали, что в день манифеста будет нечто необычайное, в том роде, как предсказывал Липутин, и всё ведь так называемые знатоки народа и государства. Кажется, и Степан Трофимович разделял эти мысли, и до того даже, что почти накануне великого дня стал вдруг проситься у Варвары Петровны за границу; одним словом, стал беспокоиться. Но прошел великий день, прошло и еще некоторое время, и высокомерная улыбка появилась опять на устах Степана Трофимовича. Он высказал пред нами несколько замечательных мыслей о характере русского человека вообще и русского мужичка в особенности.
А вот «живописательства» в «Бесах» очень мало, описаны, конечно, особняки Ставрогиных, Лембке, сам городок, но все они очень быстро теряются за нагромождениями образов и событий.
Впрочем, это сомнительный недостаток. И сам роман есть сочетание некоторых вышеупомянутых неправдоподобностей с потрясающе сложными, смутными образами героев. Конечно, позже, необходимо будет перечитать, переосмыслить, да и сейчас я не претендую на истину в последней инстанции, но из-за однобокости и чернушности роман все-таки несколько страдает. Так уж мне кажется. Даже само прочтение было странным — тяжелым, но доставляющим удовольствие. Крайне неоднозначная вещь. У меня завелась привычка при чтении книг делать заметки, если, конечно, в книге есть над чем подумать. По поводу «Бесов» накатал страницы четыре печатного текста.
Но не буду утомлять вероятных читателей моего отзыва. Книга — однозначный шедевр всех времен и народов, но сказать о нем сегодня следует прежде всего вот что. В левой блогосфере стало принято ругмя ругать Ф. Если это и «грязный пасквиль», то на всю Россию. Достоевский четыре года просидел за границей, среди чужих людей и без гроша в кармане. И это при его-то любви к России, к тяге ко всему в ней вечному и сиюминутному. А любимая Родина будто нарочно отталкивает его, в то время как в ней такие эпохальные дела делаются! Реакция и контрреформы закручивают общественные гайки, молодежь бунтует, крестьяне стонут под игом выкупных платежей, у большинства думающих русских уже мозги кипят после десяти лет эпохи Великих реформ.
А Достоевский, с его взрывным темпераментом, не может поучаствовать во всей этой катавасии. И поговорить-то не с кем, кроме как с жеманным сюсюкой Тургеневым, сиречь Степаном Егоровичем Кармазиновым. Вот наш гений и озлобился. В «Бесах» злостной сатире преданы все слои и типажи российского общества, всех Ф. Старики, молодежь, почтенные матроны, девицы и девочки. Достоевский издевается и над великосветской прециозностью Кармазинов, Верховенский-старший и генерал в клубе , и над христианским милосердием и самопожертвованием Дарья Шатова и Софья Матвеевна , Мария Шатова вообще пародия на Богородицу! Он даже лютого душегуба Федьку ухитрился в сатирических тонах изобразить. Любая идея, выдвинутая персонажем книги, немедленно возгоняется до абсурдного абсолюта, а потом втаптывается в неиссякаемую тверскую грязь.
Что социализм, что либерализм, что охранительство — все Федору Михайловичу смешно и отвратительно. И сделано-то как хитро. Расправа производится руками самих персонажей книги, вечно между собой спорящих по любому поводу. А всю историю собрал в кучку и рассказал от своего имени омерзительный трусливый паскудник, носящий и фамилию характерную: Г-в, то есть Г рязно в, а то и Г известная субстанция в! Жуткая обезьяна Достоевского, имеющая все недостатки своего создателя, но ни грана его достоинства. И при этом — вот он бумеранг кармы — практически во всех персонажах романа есть очень четкий отпечаток личности автора, они части его души. Шатов — с его «почти физической любовью к русскому мужику» фраза моей училки по литературе. Верховенский-старший — с его абстрактным либерализмом и любовью к Мадонне Рафаэля.
Кириллов — маньяк своеволия и псевдоэпилептик. Кармазинов — с его авторским самомнением и ревностью к чужому таланту. Достоевский ревновал Тургенева за гонорары и якобы незаслуженный успех у публики, вот и накатал лживый пасквиль. Ставрогин — несомненно. С его гордыней столбового дворянина и завышенным ЧСВ. Федька Каторжный, сирота, прошедший через горнило религиозных сомнений, — тут и говорить нечего, само имя разоблачает прототипа персонажа. Даже Петруша Верховенский. Конечно, Ф.
Роман «Бесы» — это одна сплошная провокация, буквально сотрясшая и продолжающая сотрясать основы коллективного интеллекта человечества. Потому что это произведение искусства самого высшего эшелона доступной человеческому разуму эстетики! Тут тебе не только азбучно явленный полифонизм Достоевского речевые характеристики персонажей вообще-то присущи всем великим нашим классикам , но и невероятная композиция и структура повествования, уникально широкий диапазон в эмоциональном регистре — от злостной сатиры до трагедии эсхиловского и шекспировского масштаба при чтении сцен родов Марьи Шатовой и самоубийства Кириллова физически трясти начинает, какие бы у тебя крепкие нервы ни были! А язык! Впечатление такое, что 800-страничный роман написан то ли японскими танка, то ли скальдическими висами. Каждое слово в книге насыщено смыслами и имеет тьму интертекстуальных связей. Это чистая поэзия, в своем, конечно, роде. У романа в этом году юбилей — он печатался ровно 150 лет назад, я его знаю почти четверть века.
В девятнадцать лет — Достоевский был как бог, создавший свой личный космос. В который я нырнул вверх тормашками, что твой попаданец. В середине нулевых, когда я был религиозным мракобесом, я видел его как кладезь, вырытый в самое сердце Духовного Абсолюта, Апокалипсис наших дней и предсказание бесовского разгула кровавой русской смуты. Да, тогда моя головушка была полна подобной дребедени и дряни. Долго потом пришлось выдавливать из себя по капле раба Божьего и буржуйского лакея. В 2012 году я читал «Бесов» в качестве жестокой сатиры на русский либерализм начала 21 века и на «белоленточное» движение, в частности. Сейчас для меня «Бесы» — это прежде всего памфлет против абстрактных измышлений и бессмысленных петель ума, засоряющих сознание и никогда не проходящих проверку практикой. А также это великое сокровище эстетики и целый университетский курс по технике создания романа.
Достоевский выехал с женой за границу, где оставался до июля 1871 г. Здесь в 1867—1868 гг. Основная работа над романом «Бесы» падает на вторую половину периода — 1870—1871 гг. Роман писался в сложных условиях.
Долинин пишет о романе: ««Бесы» - еще одно смелое восхождение. В нем две неравномерные как по количеству, так и по качеству части. В одной - злая критика, доходящая до карикатуры, на общественное движение 70 годов и на его старых вдохновителей, успокоенных, самодовольных жрецов гуманизма. Важна и ценна другая часть романа, где изображена группа лиц с «теоретически раздраженными сердцами», бьющихся над решением мировых вопросов, изнемогающих в борьбе всевозможных желаний, страстей и идей.
Прежние проблемы, прежние антитезы, переходят здесь в свою последнюю стадию, в противопоставление: «Богочеловек и человек бог». В эти же годы особый интерес к полемичному роману «Бесы» проявляют писатели и философы русского зарубежья. Например, в Берлине в 1924 году вышла книга Б. Вышеславцева «Русская стихия у Достоевского», где автор анализирует роман как пророчество. Из хаотичности русской жизни, изображенной Достоевским, возникает какая-то таинственная гармония, предсказание грядущего Космоса, считает критик. Он же своеобразно трактует личность Ставрогина - герой способен как к разрушению, так и к созиданию - и переходит к раскрытию русского характера у Достоевского в перспективе его развития. Стихия русского образа жизни и характера, изображенная Достоевским, есть потенциально бунтарская, революционная стихия. В этом Вышеславцев и усматривает пророчество Достоевского-психолога.
В советский период развития литературы роман предпочли «забыть», считая его неудачным звеном в творчестве Достоевского. В серии «Литературное наследство» в 1971 году вышла книга «Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради 1860-1881». В ней на странице 288 заканчивается «Записная книжка 1864-65 года, а на 289 странице начинается «Записная тетрадь» 1872-75 года. В «Предисловии» одной строкой объясняется, что рукописи отсутствующего периода были сожжены Достоевским при переезде через границу. На самом деле эта часть рукописей была сохранена женой писателя Анной Григорьевной Достоевской и издана еще в первой половине ХХ века. С точки зрения советской идеологии интерпретировали творчество Достоевского А. Луначарский, М.
Горький, В. Шкловский, В. Кирпотин в период с 20 по 60-е годы XX века. Тарасов писал об этом периоде критики творчества Достоевского: «В отечественном достоевсковедении послеоктябрьского времени стали существенно сказываться обще идеологические установки, смена которых влияла на изменение точек зрения и ракурсов в исследовательских работах. Это изменение целесообразно проследить на примере оценок романа «Бесы», идейный замысел и художественное воплощение которого искажались до неузнаваемости в неадекватных подходах». В этот период христианский взгляд на человека и творимую им действительность, лежащий в основе пророческого романа «Бесы», долго не просто игнорировался, но подвергался превратной критике, что искажало истинный эстетический смысл произведения. Ведь в результате победы социалистического строя к власти пришли люди, подобные Петру Верховенскому; хозяевами страны были объявлены личности, подобные капитану Лебядкину. Разве могли подобные деятели литературной критики а они проникли и в структуры науки объективно оценить искания Ставрогина, значение образа Хромоножки, истинную святость старца Тихона?
Ведь у власти находился строй, созданный «бесами» - социалистами, приверженцами морали диктатуры. В эти годы писателя часто упрекали в «ошибках», «предвзятостях», «противоречиях», «реакционности», «религиозности». Обличение простирается здесь от грубых фальсификаций классового подхода до непроизвольных подмен либеральной идеологии. Так В. Ленин называл «Бесы» «реакционной гадостью» и бесполезной «дрянью». Нарком Луначарский объяснял, что в наше время любить Достоевского как своего писателя может только та часть мещан и интеллигенции, которая не приемлет революции и так же судорожно мечется перед наступающим социализмом, как когда-то металась перед капитализмом. А в речи, произнесенной на праздновании столетия со дня рождения Достоевского, Луначарский утверждал, что «Достоевский - социалист, Достоевский - революционер! Ему в величайшей мере присуща мысль, что люди должны построить себе новое царство на земле».
Горький привлекал Достоевского к нравственному суду как «социально вредного» писателя на Первом съезде советских писателей. На самом деле, творческие отношения Горького и Достоевского складывались неоднозначно. Современный исследователь Ю. Сохряков так пишет о них: «С одной стороны, Горький высоко оценивал творчество своего предшественника и, восхищаясь его непревзойденной способностью запечатлевать на страницах своих книг «память о муках людских», ставил Достоевского в ряд величайших деятелей мировой культуры. С другой стороны, на протяжении многих лет Горький вел с ним длительную, порой ожесточенную полемику, которая долгое время представлялась загадочной и непостижимой». Шкловский говорил тогда же на съезде Союза писателей : «Если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника, как люди, которые отвечают сегодня за будущее мира». И еще в 70-х годах в учебных пособиях для учителей можно было прочитать о Достоевском как о лживом апологете самодержавия и фарисейском проповеднике религиозной морали, «глашатае человеконенавистничества». Благой, исследуя творчество Достоевского уже в 60-70-е годы, очень верно тогда говорил о необходимости разобраться в тонкостях гуманизма писателя и отделить Достоевского от «достоевщины».
Сегодня многим ученым ясно, что понятие «достоевщина» - клевета на творческую и мировоззренческую позицию писателя. В эти же годы выходит труд А. Белкина «Читая Достоевского и Чехова» М. Бурсова «Личность Достоевского» Л. В эти годы также выходит книга Ю. Кудрявцева «Бунт или религия О мировоззрении Ф. Достоевского », где о формировании нравственной личности писателя сказано более объективно и уважительно, чем в ранее написанных исследованиях. В тот период, когда роман «Бесы» исследовался как социально- политический памфлет, немногие ученые-литературоведы обращались к сущности Ставрогина, к причинам интереса Достоевского к подобным людям, к людям с глубоким «подпольем» души.
Пожалуй, Н. Касаткин - один из немногих исследователей середины ХХ века, кто занимался тайной человека в творчестве Достоевского. Касаткин и В. Касаткина писали о внимании Достоевского к подобным образам: «Взор Достоевского обращен к людям ставрогинского типа. Писатель хорошо видел их незаурядность, потенциальную возможность начать новое крупное дело... По мнению Достоевского, во внутреннем мире этих героев отражается психология людей будущего». Творчество Достоевского в эти годы активно обсуждается за рубежом. О тех или иных мировоззренческих, философских, идеологических, тематических, эстетических аспектах «главных вопросов» заходит речь в трудах представителей Русского Зарубежья И.
Ильина, В. Зеньковского, Г. Флоровского, Н. Арсеньева, З. Штейнберга, К. Мочульского, Р. Плетнева, А. Бема, А.
Зандера, Г. Мейера, Ф. Степуна, С. Левицкого, митрополита Антония Храповицкого, В. Вейдле , а также ряда иностранных авторов Р. Гуардини, Р. Лаута, Дж. Паччини, Л.
Там, по словам Б. Тарасова, «Достоевский нередко провозглашался предшественником модернизма, глашатаем своеволия и бунта, апологетом индивидуализма и сильной личности. Экзистенциалисты считали его, наряду с Кьеркегором и Ницше, своим родоначальником, а фрейдисты и структуралисты подвергали его творчество произвольным и усеченным интерпретациям, обусловленным своеобразием их методологии». Односторонних оценок не избежали и такие крупные писатели, как Т. Манн, Г. Гессе, А. Камю, С. Вопросом влияния творчества Достоевского на зарубежную литературу в конце XX века занимался Ю.
В середине 1880-х годов роман начинает переводиться на иностранные языки и становится хорошо известным на французском, датском, голландском, немецком языках. К 1970 году роман был переведен почти на все ведущие языки Европы. Французские критики К. Курьер в 1875 году и Э. Вогюэ 1886 год объявили роман противником всех революций, в том числе и Великой французской; в Германии А. Рейнгольдт и Н.
«Бесы» Богомолова: Сурков, православные нацболы и хруст французской булки
На сцене «Мастерской» много импровизации, а революционные бесы времен Достоевского уступают место человеческим. Эффект русского дель арте непроизвольно воздействует и на зрителя, так что ему самому предстоит решить: «Петруша, сын ли ты мой или нет? Настолько, что его играют сразу три актера — двое мужчин и одна женщина. Смена личины происходит прямо на сцене. А вот идол и солнце Верховенского — Николай Ставрогин — режиссера не заинтересовал.
В ответ на эту безусловную подначку и разразился своей тирадой главный приватизатор России. Но ни тогда, ни теперь, по прошествии 17 лет, признание господина Чубайса меня не удивило и не удивляет: оно совершенно типично для русского либерала-западника, каким его видел и описал Достоевский: "Они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся". Подобных высказываний у Достоевского десятки.
Приведу еще только одно: "Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить". Но меня поразил избранный вид смертной казни. Даже Ленин, который тоже не был расположен к "архискверному Достоевскому", был много мягче и деликатнее. Ильича всего-навсего стошнило, когда он прочитал сцену в монастыре из "Братьев Карамазовых". Ну, запретил бы издавать книги, изучать в школе... Но чтобы разорвать... Наверное, все же господин Чубайс имел в виду не палаческую экзекуцию над физическим телом писателя. Скорее всего, речь шла о стране, которую либералы-западники видят третьестепенной, распавшейся разорванной! Кажется, он сильно недооценил и тот факт, что люди больше не позволят никаким "железным дровосекам" экспериментировать с их страной и ни за что не отдадут на растерзание своего главного писателя.
Да, Чубайс погорячился... Хотя если говорить о бедных и не бедных, то Федора Михайловича, конечно, нельзя заподозрить в роскошной жизни. Труженик был невероятный, а получал от Каткова гонорары меньше, чем Тургенев и Толстой, при этом выплачивал долги умершего брата, которые взял на себя. Зато Тургенев и Толстой были помещиками и явно не бедствовали. Горький снимал виллы на Капри и в Сорренто, а его особняк в Москве и сегодня поражает своей архитектурной роскошью. Да и у Чехова было имение в Мелихово и две дачи в Крыму. Но это отдельная тема. У меня вот какой вопрос. Достоевский назвал пушкинскую Татьяну Ларину "апофеозом русской женщины".
Она выходит замуж за пожилого генерала, продолжает любить Онегина, но она "другому отдана" и будет "век ему верна". В контексте современной гендерной революции это звучит архиархаично. Что значит "отдана"?! Она - вещь, раба? Думаю, феминистки сегодня подали бы на него в суд "за оскорбление чести и достоинства". Людмила Сараскина: Между "Она отдана" и "Я отдана" лежит пропасть. Достоевский, обладая абсолютным слухом, оценил двойное "Я" как непреложный факт, что Татьяна выражает свою свободную волю, свой выбор. Вчуже его можно принимать или отвергать, уважать или презирать. Можно желать ей соединиться с Онегиным, бежать в Италию и стать Анной Карениной со всеми последствиями, включая поезд.
Но героиня Пушкина выбрала иной путь - и, к счастью, гендерная революция пока не вмешивается в право замужней дамы на жизнь без адюльтера. Феминистки как личности, уважающие чужую свободу, должны принять это обстоятельство во внимание и сосредоточиться на себе. Какие мифы о Достоевском самые вредные и опасные? Людмила Сараскина: Самые опасные и зловредные мифы - это те, что основываются на заведомой лжи, на клеветническом вымысле, сочиненном ради громкого скандала, "идейного" или "клубничного". Едва Достоевский ступил на первую ступеньку литературного поприща, как узнал, что уязвим и беззащитен против собратьев по перу - народа немилосердного и бессердечного. Недавние друзья и единомышленники, лучшие люди из тех, кого он знал и любил, объединились и составили злые, наспех сделанные вирши, больно язвившие товарища. Клеветы преследовали его всю жизнь и не утихли после кончины - напротив, уход писателя развязал руки "доброжелателям". Что можно было сделать хуже для памяти только что ушедшего гения, чем письмо Николая Страхова, адресованное Льву Толстому, в котором автор "решается наконец открыть глаза" и "сказать всю правду" про великана покойного великану живущему!
Зачем Ставрогин хочет рассказать всем, что женат на Марье Тимофеевне? Чтобы спасти ее от брата. Так как брак Ставрогина и Марьи Тимофеевны держался в тайне, женщина полностью зависела от Лебядкина. Тот никуда не отпускает от себя сестру, которая пытается от него сбежать, избивает ее, а также использует, чтобы шантажировать Ставрогина. Если брак станет публичным, Марья Тимофеевна освободится от своего брата. Тот старается отговорить Ставрогина, в качестве главного аргумента выдвигая безумие сестры. Дело в том, что в Российской империи было строго запрещено заключать брак с сумасшедшими. Однако доказать безумие женщины, особенно по прошествии нескольких лет, было бы сложно. Предполагалось, что если он провел венчание, то все в порядке. Для выяснения истины требовалось дополнительное разбирательство. Эх, Андрей Антонович, если бы знало правительство, какие это сплошь люди, так на них бы рука не поднялась. Всех как есть целиком на седьмую версту; я еще в Швейцарии да на конгрессах нагляделся». Что означают слова «всех как есть целиком на седьмую версту»? Так в 1860-е годы жители Санкт-Петербурга называли отправку кого-то в сумасшедший дом. Психиатрическое отделение Обуховской больницы, или Больницы Всех Скорбящих Радости, открылось в 1832 году. Одиннадцать верст — это если считать от Главпочтамта в центре города. В 1835 году было завершено строительство Обводного канала, который стал новой южной границей города, и появилось выражение «на седьмой версте», понятное только жителям столицы. Хитрый Петр Степанович специально использует его, давая понять губернатору — чиновнику, присланному из Петербурга, — что они свои люди. Тайна сенатора Сенаторы Правительствующего сената. Фотография Карла Буллы. В этот момент Петр Степанович Верховенский сообщает бедной женщине, и без того находящейся в ужасе, что ее мужу грозит отставка: «— А они теперь как раз кричат про сенатора. Кто кричит? Вам, Юлия Михайловна, ничего не известно про какого-нибудь — Сенатора? Я от многих слышал».
Нигилизм негативно сказывается на обществе. Возможно, революционное движение и способно принести счастье, но для этого придется заплатить слишком высокую цену. Согласие на нее приведет к утрате моральных ценностей, без которых невозможно существование народа. Только преодолев «беснование души» можно построить сильное общество, где приоритет отдается человеку и его правам. Это и составляет главный смысл романа «Бесы». Бесы: смысл концовки В романе Бесы смысл произведения становится окончательно ясен к концу повествования. Ставрогин отправляет записку сестре Шатова, приглашая отправиться с ним в Швейцарию. В письме юноша жалуется на здоровье и мучавшие его галлюцинации. Девушка показывает записку Варваре Петровне. И тут от слуги женщины узнают о том, что Николай находится в Скворешниках и странно себя ведет. Женщины находят повесившегося Николая и его предсмертную записку, где он просит никого не винить в его смерти. Прототипом Ставрогина стал Н. Спешней — участник кружка Петрашевского, членом которого некоторого время являлся Достоевский, за что едва не был казнен. В одном из эпизодов Степан Трофимович приводит пример из Евангельской притчи об изгнании бесов Христосом, имя которым «легион». Ставрогин, потеряв духовные ориентиры и не найдя правду, мучается собственной внутренней пустотой.
«Бесы» — роман-пророчество
Актер Антон Шагин рассказал, о чем предостерегает читателей Федор Достоевский в романе «Бесы» и каких истинных бесов описывал писатель на самом деле. Появление нового романа Ф. Достоевского «Бесы» вызвало бурю негодования среди либерально настроенных современников писателя. Шестой по счету роман Фёдора Михайловича Достоевского «Бесы» был написан в 1872 году. В этой статье представлена история создания романа "Бесы" Достоевского. «Федор Михайлович написал инструкцию, как обращаться именно с романом “Бесы”.
«Вьются бесы рой за роем...»
В советское время этот «антинигилистический роман» и вовсе считался враждебным. Отношение к «Бесам» изменилось лишь недавно - наши современники, наконец, поняли пророчество идей автора и его желание показать миру всю опасность радикальных идей. О том, как в действительности устроены «Бесы». О его религиозной части.
Он говорил одной своей почитательнице, которая хотела сделать инсценировку: хорошо, если бы взяли и развили одну какую-нибудь линию, а еще лучше, если возьмете основную идею и совершенно переделаете сюжет.
Идею мы сохранили, а сюжет придумали»[1]. Никто из присутствующих в студии ему не возразил, то ли не зная сути вопроса, то ли подчиняясь авторитету режиссера; критиков же, кто будет сомневаться в его правоте, Хотиненко обвинил в заведомой некомпетентности, добавив при этом, что подобные замечания ему «стыдно слышать»[2]. Делать нечего, придется принять вызов. Начну с «инструкции», то есть с письма Достоевского.
Оболенская, дочь тогдашнего товарища министра государственных имуществ. В своем письме хранится в РГБ, Ф. Давая разрешение, Достоевский заметил: «Почти всегда подобные попытки не удавались, по крайней мере вполне. Есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия в драматической.
Я даже верю, что для разных форм искусства существуют и соответственные им ряды поэтических мыслей, так что одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме. Другое дело, если Вы как можно более переделаете и измените роман, сохранив от него лишь какой-нибудь эпизод, для переработки в драму, или, взяв первоначальную мысль, совершенно измените сюжет…» 29, кн. Итак, речь шла вовсе не о «Бесах», да и не могла о них идти: к концу декабря 1871 года были напечатаны только две из трех частей этого романа, а третья — год спустя, в декабре 1872-го. К тому же ответное письмо Достоевского содержало, быть может, намерение деликатного «сдерживания», ибо писатель понимал, что княжна, не имеющая литературного опыта, вряд ли справится с задачей.
Ведь и В. Хотиненко вряд ли поручил бы писать сценарий для своего фильма юной дилетантке. Досадно, что режиссеру не важно, о каком письме и о каком романе в этом письме идет речь. Досадно, что ему нет дела до деталей и подробностей, как досадно и то, что вся его наступательная риторика опирается на приблизительности.
Но если ключевое письмо Достоевского — это и в самом деле «инструкция по применению», следует отнестись к ней с почтением. Можно менять сюжет, но можно ли менять жанр, превращая, скажем, драму в комедию? Или философскую трагедию в злободневный детектив? В «инструкции» ничего об этом не говорится; ибо сохранить идею — это и значит сохранить характер произведения.
Достоевский, отказавшись в свое время от идеи «романа-памфлета», который уже на треть был написан, создал роман-трагедию: в 1914 году свою статью о «Бесах» протоиерей Сергий Булгаков назвал «Русская трагедия». Почему же сто лет спустя в киноверсии русской трагедии исследовать ее приезжает дознаватель из Петербурга? Причем, это даже не Шерлок Холмс, который идет по следу убийц, порой схватываясь с ними и рискуя жизнью; и даже не Порфирий Петрович, который один на один пытается вразумить Раскольникова и вынудить его сдаться: тоже ведь немалый риск, учитывая «опыты» Родиона Романовича. Приглашается чин предпенсионного возраста, который работает постфактум: всё уже произошло, все, кто должен был быть убит, убиты, все, кто хотел сбежать, сбежали, все, кто хотел застрелиться, застрелились.
А бедолага Павел Дмитриевич Горемыкин Хотиненко назвал его «скафандром для зрителя»[5] , непрестанно кашляющий и чихающий, сидит в тиши кабинета, пьет греческое вино «от легких» и обдумывает версии. Ибо в городе десять трупов, а «ранее все было по-другому». Исследование русской трагедии превращено в сочинение полицейских протоколов; сцены прямого действия, где герои совершают опасные «пробы», лишь только иллюстрируют эти протоколы. Хотиненко в своих многочисленных интервью не раз говорил, что «Бесы», поставить нельзя, что этот роман можно только рассказать, а для этого нужна особая форма Горемыкин и стал этой особой формой.
Но «Бесы», по версии Достоевского, это хроника, рассказанная Хроникером; а у него, кроме имени, есть еще характер и отвага, он участвует в событиях, а главное, совершает поступки. Ты на это и утро убил. Ты Ставрогину помогал, ты приехал в карете, ты посадил… ты, ты, ты! Юлия Михайловна, это враг ваш, он погубит и вас!
Хроникер, хорошо зная повадки Петра Верховенского и дерзнув в публичном месте громко назвать его негодяем, рисковал жизнью; Горемыкин только опрашивает и выносит вердикты. Полицейскому чину, а не честному молодому «неформалу», дано право рассказать о трагедиях в губернском городе и о трагедиях человеческого духа. Между тем логика полиции — «причин для беспорядка нет», «всё было тихо, пока те двое не приехали». Философия полиции, как ее выражает коллега Горемыкина из местных, — «кулак и розга»; «сечь надо регулярно, по субботам».
Защитить издание попытался Максим Горький, но ничего не получилось. В итоге почти весь тираж «Бесов» 1935 года был уничтожен.
Как обычно, Евгений вывел свою роль на новый уровень. Его глаза какие-то космические, он... Вообще-то фамилия ариста-ШагИн, Вы поинтересуйтесь самим актером и его творчеством, очень сильно сыграл Антон. Страшно оттого, что симпатичный молодой человек играет такого беса.
«Бесы» — роман-предупреждение Фёдора Достоевского
На большие экраны «Бесы» переносились не меньше десятка раз. К примеру, в 2014 году российскому режиссеру Владимиру Хотитенко «померещилось», что его экранизация произведения великого классика станет успешной. Так появился одноименный четырехсерийный драматический детектив. Демонического Николая Ставрогина в нем сыграл Максим Матвеев. Аннотация "Бесы" 1871-1872 гг.
Изначально задуманный как острополитическая вещь, основанная на впечатлениях писателя от "нечаевского процесса": группу революционеров судили за убийство студента, решившего выйти из их кружка, — роман далеко перерос просто произведение на "злобу дня".
Общество на его появление реагировало бурно, но, при всей живости и насыщенности его образа, герой вел себя довольно скромно и не особо разговорчиво. Всё женское светское общество было в него влюблено.
Николай Всеволодович встречался с супругой Шатова — Машей, с его сестрой — Дашей, со своей знакомой из детства — Елизаветой Тушиной. Возвратившись из Европы, он принимал участие в возрождении тайного общества. В этот же период он ставил опыт по воздействию на Шатова и Кириллова.
Прямое участие в смерти Шатова Николай Всеволодович не принимал и даже относился к этому отрицательно, но мысль о сплочении участников объединения исходила именно от него. Достоевского «Бесы», по профессии инженер-строитель, он придумал теорию самоубийства, как потребность рассуждающего человека. Кириллов преодолел быстрый путь от религии к отрицанию существования кого-то свыше, был одержим маниакальными мыслями, идеями о революции и готовности к самоотречению.
Всё это в Алексее Нилыче вовремя увидел Петр Верховенский — персона хитрая и безжалостная. Петр был осведомлен о намерении Кириллова совершить самоубийство, и принудил его написать признание, что Шатов, которого убил Петр, погиб от рук Кириллова. Петр Степанович Верховенский — предводитель революционеров, скользкий и коварный персонаж.
В произведении это главный «бес» — он управляет тайным обществом, продвигающим атеистские прокламации. Вдохновленный безумными мыслями, он старается очаровать ими и Николая Всеволодовича Ставрогина — друга детства. Внешностью Верховенский неплох, но не вызывает ни у кого симпатии.
Степан Трофимович Верховенский — человек старой закалки, преданный высоким идеалам и проживающий на содержании известной губернской особы. В молодости обладал красивой внешностью, отголоски которой можно заметить и в старости. В его поведении много притворства, но он достаточно образованный и проницательный.
Был женат два раза. В какое-то время он был уважаем почти как Белинский и Герцен, но после обнаружения у него поэмы двусмысленного содержания, был вынужден уехать из Петербурга и скрыться в поместье Варвары Петровны Ставрогиной. С тех пор он заметно деградировал.
Шигалёв — участвовал в организации убийства Шатова, но отказался от этого. О Шигалёве известно немного. Сотрудник отдела хроники говорит, что он приехал в город за пару месяцев до происшествия, ходил слух, что он публиковался в известном петербургском издании.
Создавалось впечатление, словно Шигалёву известно время, место и событие, которое должно произойти. По мнению этого персонажа, все люди должны быть разделены на две неравноценные половины. Только одна десятая должна обладать властью.
Пожалуй, это самый правильный путь. Перевести объемный текст Достоевского на язык театральный — задача монументальная. Успеха куда проще добиться, если не пытаться создать что-то равновеликое произведению писателя, а просто по его мотивам показать, насколько оно актуально даже спустя полтора века. Как известно, Петр Верховенский создавал революционные ячейки, скрепляя «пятерки» единомышленников убийством товарища кто пойдет доносить, если сам виноват? Ячейки стали и декорацией, воспроизведенные художником Ларисой Ломакиной в грубой, бетонной, монолитной эстетике. Крайне невыразительная декорация, но зато эффектно работающая как символ — вот он тот фундамент, на котором стоит сегодняшняя Россия, — зияющие пустотой ячейки раздробленного общества, где разве что икону и можно встретить. Получился внушительный памятник пустым достижениям. Ячейки, в свою очередь, образуют сеть. Сеть также визуально обыгрывается художником, и вновь роман Достоевского удивляет своим провидением, без труда вызывая в голове ассоциации с «Делом "Сети"», которое прямо сейчас происходит, правда, не в театральных, а в судебных залах.
Именно каламбуром трехчасовой спектакль Богомолова и прикидывается. Самый оправданный — это исповедь Ставрогина. У Достоевского Ставрогин исповедуется в совращении и доведении до суицида 10-летней девочки Матреши святому отцу Тихону долгое время роман печатался без главы «У Тихона». Отец Тихон в романе подробно анализирует исповедь, причем не только с позиций православной этики, но и с литературных, осуждая и стиль, и ошибки — порой подробнее содержания. Ну, как исповедуется... Дает прочесть свою исповедь. Сразу видно, что Богомолов выдающуюся книгу Людмилы Сараскиной «Бесы: роман-предупреждение» Москва, 1990 читал и с проведенными параллелями между «Бесами» Достоевского и «Окаянными днями» Бунина знаком хорошо. По форме спектакль представляет почти попурри из всех освоенных Богомоловым за годы карьеры приемов: тут и обилие пост- советских песен от «Арлекино» Аллы Пугачевой до «Как упоительны в России вечера» группы «Белый орел», и жирная социальная сатира на грани с карикатурой, ближе к финалу так вовсе цитируется пролог культового спектакля «Идеальный муж». С другой стороны, вся эта вакханалия бесконечных самоповторов разбавлена серьезными и монотонными пассажами в духе «позднего, архаичного Богомолова».
И эти пассажи, конечно, посвящены идее Бога, поиску духовности и веры в русский народ как «народ-богоносец». Швы и переходы от капустника к серьезному грубы и небрежны. Словно нарочито, не до эстетики тут. Во время недавних визитов в Грецию где режиссер как раз ставил «Бесов» Достоевского , он узнал, что с греческого «ставрос» переводится как «крест», и придумал, что Ставрогин именно что Христос.
Выставочное пространство разделено на две части. В первой рассказывается об истории публикации романа, о постепенном формировании авторского замысла, по мере публикации в журнале «Русский вестник» частей романа. Для читателя не знакомого с романом или запутавшегося в сложной системе его персонажей, дана «галерея» героев и их прототипов. Отдельный раздел посвящен высказываниям о Достоевском-художнике и о романе «Бесы» русских философов и критиков начала ХХ века, а также спектаклю «Николай Ставрогин», поставленному в 1913 году в Московском Художественном театре и имевшему огромный общественный резонанс.
Выразительные цитаты из романа позволяют с определенной полнотой погрузиться в сложный мир этого произведения.
«Вьются бесы рой за роем...»
«Бесы» — читайте и скачивайте книгу (epub) онлайн бесплатно и без регистрации, автор Федор Достоевский. Его роман "Бесы" – одно из наиболее трагических и сложных в идейно-философском отношении произведений писателя. Полупомешанный энтузиаст и главный революционный бес Петруша Верховенский — в центре внимания. Статья посвящена творческой истории создания «Бесов» Ф.М. Достоевского, связанной с замыслом главы «У Тихона», не вошедшей в окончательный текст романа. «Федор Михайлович написал инструкцию, как обращаться именно с романом “Бесы”. купить билеты в Санкт-Петербурге | 18 мая 2024, начало в 18:00 Театр им. Ленсовета.