Новости кто автор алые паруса написал

Романтическая феерия Александра Грина «Алые паруса» хорошо известна взрослым, но вот юные читатели с произведением русского писателя знакомы мало.

А. С. Грин. «Алые паруса» (1922). 6 класс

Наука началась от азов: бывалые матросы посоветовали глотать якорную грязь — спасает при морской болезни. Юнга с готовностью повиновался всем, но... Так и не научился вязать узлы, свивать лини, сигналить флажками. Даже «отбивать склянки» не получалось — из-за отсутствия резкого двойного удара в обе стороны колокола-рынды. За все плавание Сашик ни разу не спустился в машинное отделение — что уж говорить о названиях парусов, снастей, такелажа, рангоута.

Парня держал плен собственных представлений о морской жизни... Плавание на «Платоне» сменилось прежним никчемным существованием, осложненным надвигающимися холодами. Однообразные серые недели складывались в месяцы. Предложение сходить в Херсон «матросом за все» показалось волшебной музыкой в гробовой тиши.

Судно — парусная шлюпка «Святой Николай»; команда — судовладелец, он же шкипер, и его сын; груз — черепица. Плата — шесть рублей. Выбирать не приходилось. Рейс был тяжелым.

Грин кашеварил, рубил дрова, стоял вахты и спал на голых досках под мокрым тряпьем. А вокруг насвистывал ветер при четырехградусном холоде. Но море было так близко, дали так чисты, а дельфины, резвясь, так мило поглядывали!.. В Херсоне Александр потребовал расчет.

Оказалось, он еще должен за раздавленную в беготне черепицу. В итоге стороны расстались, каждая при своем. В Одессу Грин вернулся безбилетником на какой-то посудине. Ранней весной ему повезло: взяли матросом на корабль «Цесаревич», принадлежащий Русскому обществу пароходства и торговли.

Рейс в Александрию оказался единственным заграничным в его жизни. Ни Сахары, ни львов Александр в Египте не увидел. Выйдя на окраину города, оступился в арык с мутной водой, посидел на пыльной обочине, помечтал... А потом вернулся в порт: время поджимало.

Так завершилась его африканская эпопея. Жизненная палитра Грина изобиловала мрачными красками. После Одессы он вернулся на родину, в Вятку — опять к случайным заработкам. Но жизнь упорно скупилась на место и занятие для горемыки...

Через год Александр оказался в Баку, где первым делом подхватил малярию. Эта хворь надолго привязалась к писателю. Краткосрочная работа на нефтепромыслах сменилась долгим нищенским бездействием; рыбацкая карьера и вовсе длилась неделю: подкосила лихорадка. Недолго проплавав матросом, Грин опять вернулся к отцу...

А весной подался на Урал — за золотыми самородками. Но там, как и везде, мечты оборачивались суровой действительностью. Горы, поросшие синим лесом, берегли свои золотые жилы. Зато пришлось вдоволь намучиться в рудниках, шахтах и депо.

Черная работа у домен, на лесосеках и сплаве. Отдых на казарменных нарах, где рядом, вместо тропического солнца, краснела железная печка... Гриневский решил добровольно вступить в царскую армию — это был акт отчаяния... Весной 1902 года юноша очутился в Пензе, в царской казарме.

Сохранилось одно казенное описание его наружности той поры. Такие данные, между прочим, приводятся в описании: Рост — 177,4. Глаза — светло-карие. Волосы — светло-русые.

Особые приметы: на груди татуировка, изображающая шхуну с бушпритом и фок-мачтой, несущей два паруса...

Утром он пошел побродить, как вдруг в зарослях увидел спящую Ассоль. Он долго разглядывал поразившую его девушку, а уходя, снял с пальца старинное кольцо и надел на её мизинец. Затем они с Летикой дошли до трактира Меннерса, где теперь хозяйничал молодой Хин Меннерс. Он рассказал, что Ассоль — полоумная, мечтающая о принце и корабле с алыми парусами, что её отец — виновник гибели старшего Меннерса и ужасный человек. Сомнения в правдивости этих сведений усилились, когда пьяный угольщик заверил, что трактирщик врет.

Грэй и без посторонней помощи успел кое-что понять в этой необыкновенной девушке. Она знала жизнь в пределах своего опыта, но сверх того видела в явлениях смысл иного порядка, делая множество тонких открытий, непонятных и ненужных жителям Каперны. Капитан во многом был и сам таким же, немного не от мира сего. Он отправился в Лисс и отыскал в одной из лавок алый шелк. В городе он встретил старого знакомого — бродячего музыканта Циммера — и попросил к вечеру прибыть на «Секрет» со своим оркестром. Алые паруса привели в недоумение команду, как и приказ продвинуться к Каперне.

Тем не менее утром «Секрет» вышел под алыми парусами и к полудню уже был в виду Каперны. Ассоль была потрясена зрелищем белого корабля с алыми парусами, с палубы которого лилась музыка. Она бросилась к морю, где уже собрались жители Каперны. Когда появилась Ассоль, все смолкли и расступились. От корабля отделилась лодка, в которой стоял Грэй, и направилась к берегу. Через некоторое время Ассоль уже была в каюте.

Все совершилось так, как предсказывал старик.

Летом 1919 года его призвали в Красную Армию связистом, черновики повести Грин всюду носил с собой в походной сумке. Заболев сыпным тифом, он попадает в голодный Петроград. В 1920 году писатель впервые читает публично главы из нового произведения, а в 1923 году повесть-феерия выходит в свет. ПБГ, 23 ноября 1922 г. Повесть включалась во все собрания сочинений писателя.

Это человек, обладающий фантастической способностью — умением летать. Самого текста рассказа Мас-Туэля в черновиках Грина не сохранилось, а может быть, его и вовсе не было. Однако из черновых записей следует, что Мас-Туэль рассказал герою историю о девочке, с которой пошутил сказочник, подарив ей мечту. Бот с красным парусом в витрине магазина актуализирует прежние впечатления, напоминает об Ассоль.

Как развивались дальнейшие события романа, к сожалению, узнать не удаётся, черновые записи этого периода заканчиваются попыткой героя разыскать Мас-Туэля, который мог бы сообщить о судьбе Ассоль. На основе черновых записей, проанализированных выше, можно сделать следующие выводы, важные для реконструкции замысла писателя: в конце 1917 года Грин увлечён идеей написания романа о творчестве, но в ходе работы над ним разрабатывает две сюжетные линии, которые в дальнейшем обретут самостоятельность. Это история Ассоль и Грэя и сюжет, связанный с летающим человеком. Основным мотивом «Красных парусов» становится мотив солнца. Будучи четырнадцатилетним мальчиком Мас-Туэль решил встретить восход солнца в море. Ослепительное действо настолько завораживает Мас-Туэля, что им всецело овладевает желание подняться к солнцу. Силой желания он обретает дар лёгкости и поднимается в небо. Творчество и полёт в понимании Грина намеренно сближаются 16. В черновых вариантах после 1920 года мотив солнца и стремления к нему будет подчёркнут и эпиграфом из Овидия: Самый лик бога красен, из земли, но чисто солнце в вершине неба: чище там воздух; далёк он от вредных испарений земли. На рубеже 1917—1918 годов, увлечённый сюжетом об Ассоль и Грэе, темой полёта и мыслью написать «Феерию» 17 , Грин пытается соединить все замыслы воедино.

Новости от хранителей: 100 лет выхода повести-феерии «Алые паруса»

Первые заметки, относящиеся к «Алым парусам», начал делать в 1916 году. Александр Грин «Алые паруса» написал как повесть-феерию с элементами неоромантизма и символизма. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. «Известия» предложили зрителям «Алых парусов» поделиться своими романтическими историями. В одной из черновых тетрадей писателя, заметки которой можно отнести к концу 1917-го года, Грин приводит список тех произведений, которые хотел бы написать, среди них и «Алые паруса».

Александр Грин. Участие в межавторских проектах

• Материалы рубрики
• КАКОЙ ПУТЬ ПРОШЛИ «АЛЫЕ ПАРУСА»
• А. С. Грин. «Алые паруса» (1922). 6 класс - Год Литературы
• Специально для "Ревизора.ru".

"Алые паруса": русская феерия с вековой историей

Иногда попадаются нужные рассказы, от которых можно уснуть, а когда смешные, то можно поржать "как конь". Просто я думаю, что каждому человеку надо найти своего любимого автора или жанр книги. Есть же много приложений, в которых можно найти очень интересные истории. Если не нравится читать бумажные книги, то электронные можно. Читать можно почти везде.

Главной звездой концертной части стал Дима Билан, завершивший выступление песней Never Let You Go — буквально за месяц до «Алых парусов» она принесла ему второе место «Евровидения». Впервые Пятый канал организовал всероссийскую трансляцию праздника, впервые водно-пиротехническое шоу на Неве прошло в сопровождении живого оркестра и хора. Ну, а сцена на Дворцовой площади, на которую вышли группы «Мумий Тролль», «Блестящие», певец Дмитрий Колдун и многие другие звезды, и вовсе попала в Книгу рекордов Гиннесса как самая длинная в мире: 32 метра 80 см. Но еще более впечатляющее достижение — количество зрителей: более 1 млн человек. Кроме того, на Троицком мосту состоялся пиротехнический водопад длиной 500 метров. А финальная часть шоу поразила зрителей 200-метровым водным фонтаном и 400-метровым понтоном, на котором расположились фейерверк, огневые машины и свет. На сцену в форме круга вышли Дима Билан, группа «Челси», Infiniti, а закрывала концертную программу группа «23:45» с хитом года — «Я буду». В пиротехнической части представления появился водный перформанс: шесть 20-метровых прогулочных катеров были превращены в автономные самодвижущиеся платформы и оснащены специальными конструкциями с пиротехникой, огнём, водомётами и светооборудованием. Во время мероприятия был организован стал телемост между Дворцовой и Красной площадями, в ходе которого выпускники обеих столиц смогли пообщаться друг с другом.

За музыкальную составляющую отвечали Джиган, Марсель и еще целый ряд актуальных звезд.

Ты понял? Запомни также, что ни в одном из тех случаев, какие могут тебе представиться, нельзя ни говорить обо мне, ни упоминать даже мое имя. Грэй вышел. С этого времени его не покидало уже чувство поразительных открытий, подобно искре в пороховой ступке Бертольда, — одного из тех душевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь. Дух немедленного действия овладел им. Он опомнился и собрался с мыслями, только когда сел в лодку.

Смеясь, он подставил руку ладонью вверх — знойному солнцу, — как сделал это однажды мальчиком в винном погребе; затем отплыл и стал быстро грести по направлению к гавани. НАКАНУНЕ Накануне того дня и через семь лет после того, как Эгль, собиратель песен, рассказал девочке на берегу моря сказку о корабле с Алыми Парусами, Ассоль в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки вернулась домой расстроенная, с печальным лицом. Свои товары она принесла обратно. Она была так огорчена, что сразу не могла говорить и только лишь после того, как по встревоженному лицу Лонгрена увидела, что он ожидает чего-то значительно худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем по стеклу окна, у которого стала, рассеянно наблюдая море. Хозяин игрушечной лавки начал в этот раз с того, что открыл счетную книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное трехзначное число. И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков.

Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он стал говорить: — «Мне, милая, это больше не выгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мной, так как посоветовал сходить в «Детский Базар» и «Аладинову Лампу».

Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев на старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала с деланным оживлением: — Ничего, это все ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу в большой страшеннейший магазин; там куча народа. Меня затолкали; однако я выбралась и подошла к черному человеку в очках.

Что я ему сказала, я ничего не помню; под конец он усмехнулся, порылся в моей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было, в платок и отдал обратно. Лонгрен сердито слушал. Он как бы видел свою оторопевшую дочку в богатой толпе у прилавка, зава ленного ценным товаром. Аккуратный человек в очках снисходительно объяснил ей, что он должен разориться, ежели начнет торговать нехитрыми изделиями Лонгрена. Небрежно и ловко ставил он перед ней на прилавок складные модели зданий и железнодорожных мостов; миниатюрные отчетливые автомобили, электрические наборы, аэропланы и двигатели. Все это пахло краской и школой. По всем его словам выходило, что дети в играх только подражают теперь тому, что делают взрослые.

Ассоль была еще в «Аладиновой Лампе» и в двух других лавках, но ничего не добилась. Оканчивая рассказ, она собрала ужинать; поев и выпив стакан крепкого кофе, Лонгрен сказал: — Раз нам не везет, надо искать. Я, может быть, снова поступлю служить — на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, — задумчиво продолжал он, думая об игрушках. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить. Все это так, а жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время одного рейса?

Немыслимо оставить тебя одну. Впрочем, есть время подумать. Он хмуро умолк. Ассоль примостилась рядом с ним на углу табурета; он видел сбоку, не поворачивая головы, что она хлопочет утешить его, и чуть было не улыбнулся. Но улыбнуться — значило спугнуть и смутить девушку. Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: — «Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя люблю». Пока она охорашивала его, Лонгрен сидел, крепко сморщившись, как человек, боящийся дохнуть дымом, но, услышав ее слова, густо захохотал.

Ассоль некоторое время стояла в раздумье посреди комнаты, колеблясь между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв посуду, пересмотрела в шкалу остатки провизии. Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели, что в жестянке с сахаром виднеется дно, обертки с чаем и кофе почти пусты, нет масла, и единственное, на чем, с некоторой досадой на исключение, отдыхал глаз, — был мешок картофеля. Затем она вымыла пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке, но тут же вспомнив, что обрезки материи лежат за зеркалом, подошла к нему и взяла сверток; потом взглянула на свое отражение. За ореховой рамой в светлой пустоте отраженной комнаты стояла тоненькая невысокая девушка, одетая в дешевый белый муслин с розовыми цветочками. На ее плечах лежала серая шелковая косынка. Полудетское, в светлом загаре, лицо было подвижно и выразительно; прекрасные, несколько серьезные для ее возраста глаза посматривали с робкой сосредоточенностью глубоких душ. Ее неправильное личико могло растрогать тонкой чистотой очертаний; каждый изгиб, каждая выпуклость этого лица, конечно, нашли бы место в множестве женских обликов, но их совокупность, стиль — был совершенно оригинален, — оригинально мил; на этом мы остановимся.

Остальное неподвластно словам, кроме слова «очарование». Отраженная девушка улыбнулась так же безотчетно, как и Ассоль. Улыбка вышла грустной; заметив это, она встревожилась, как если бы смотрела на постороннюю. Она прижалась щекой к стеклу, закрыла глаза и тихо погладила зеркало рукой там, где приходилось ее отражение. Рой смутных, ласковых мыслей мелькнул в ней; она выпрямилась, засмеялась и села, начав шить. Пока она шьет, посмотрим на нее ближе — вовнутрь. В ней две девушки, две Ассоль, перемешанных в замечательной прекрасной неправильности.

Одна была дочь матроса, ремесленника, мастерившая игрушки, другая — живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов, с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое. Она знала жизнь в пределах, поставленных ее опыту, но сверх общих явлений видела отраженный смысл иного порядка. Так, всматриваясь в предметы, мы замечаем в них нечто не линейно, но впечатлением — определенно человеческое, и — так же, как человеческое — различное. Нечто подобное тому, что если удалось сказали мы этим примером, видела она еще сверх видимого. Без этих тихих завоеваний все просто понятное было чуждо ее душе. Она умела и любила читать, но и в книге читала преимущественно между строк, как жила. Бессознательно, путем своеобразного вдохновения она делала на каждом шагу множество эфирнотонких открытий, невыразимых, но важных, как чистота и тепло.

Иногда — и это продолжалось ряд дней — она даже перерождалась; физическое противостояние жизни проваливалось, как тишина в ударе смычка, и все, что она видела, чем жила, что было вокруг, становилось кружевом тайн в образе повседневности. Не раз, волнуясь и робея, она уходила ночью на морской берег, где, выждав рассвет, совершенно серьезно высматривала корабль с Алыми Парусами. Эти минуты были для нее счастьем; нам трудно так уйти в сказку, ей было бы не менее трудно выйти из ее власти и обаяния. В другое время, размышляя обо всем этом, она искренне дивилась себе, не веря, что верила, улыбкой прощая море и грустно переходя к действительности; теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь. Там было много скуки и простоты. Одиночество вдвоем, случалось, безмерно тяготило ее, но в ней образовалась уже та складка внутренней робости, та страдальческая морщинка, с которой не внести и не получить оживления. Над ней посмеивались, говоря: — «Она тронутая, не в себе»; она привыкла и к этой боли; девушке случалось даже переносить оскорбления, после чего ее грудь ныла, как от удара.

Как женщина, она была непопулярна в Каперне, однако многие подозревали, хотя дико и смутно, что ей дано больше прочих — лишь на другом языке. Капернцы обожали плотных, тяжелых женщин с масляной кожей толстых икр и могучих рук; здесь ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре. Тип этого чувства напоминал бесхитростную простоту рева. Ассоль так же подходила к этой решительной среде, как подошло бы людям изысканной нервной жизни общество привидения, обладай оно всем обаянием Ассунты или Аспазии: то, что от любви, — здесь немыслимо. Так, в ровном гудении солдатской трубы прелестная печаль скрипки бессильна вывести суровый полк из действий его прямых линий. К тому, что сказано в этих строках, девушка стояла спиной. Меж тем, как ее голова мурлыкала песенку жизни, маленькие руки работали прилежно и ловко; откусывая нитку, она смотрела далеко перед собой, но это не мешало ей ровно подвертывать рубец и класть петельный шов с отчетливостью швейной машины.

Хотя Лонгрен не возвращался, она не беспокоилась об отце. Последнее время он довольно часто уплывал ночью ловить рыбу или просто проветриться. Ее не теребил страх; она знала, что ничего худого с ним не случится. В этом отношении Ассоль была все еще той маленькой девочкой, которая молилась по-своему, дружелюбно лепеча утром: — «Здравствуй, бог! По ее мнению, такого короткого знакомства с богом было совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и в его положение: бог был вечно занят делами миллионов людей, поэтому к обыденным теням жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением гостя, который, застав дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам. Кончив шить, Ассоль сложила работу на угловой столик, разделась и улеглась.

Огонь был потушен. Она скоро заметила, что нет сонливости; сознание было ясно, как в разгаре дня, даже тьма казалась искусственной, тело, как и сознание, чувствовалось легким, дневным. Сердце отстукивало с быстротой карманных часов; оно билось как бы между подушкой и ухом. Ассоль сердилась, ворочаясь, то сбрасывая одеяло, то завертываясь в него с головой. Наконец, ей удалось вызвать привычное представление, помогающее уснуть: она мысленно бросала камни в светлую воду, смотря на расхождение легчайших кругов. Сон, действительно, как бы лишь ждал этой подачки; он пришел, пошептался с Мери, стоящей у изголовья, и, повинуясь ее улыбке, сказал вокруг: «Шшшш». Ассоль тотчас уснула.

Ей снился любимый сон: цветущие деревья, тоска, очарование, песни и таинственные явления, из которых, проснувшись, она припоминала лишь сверканье синей воды, подступающей от ног к сердцу с холодом и восторгом. Увидев все это, она побыла еще несколько времени в невозможной стране, затем проснулась и села. Сна не было, как если бы она не засыпала совсем. Чувство новизны, радости и желания что-то сделать согревало ее. Она осмотрелась тем взглядом, каким оглядывают новое помещение. Проник рассвет — не всей ясностью озарения, но тем смутным усилием, в котором можно понимать окружающее. Низ окна был черен; верх просветлел.

Извне дома, почти на краю рамы, блестела утренняя звезда. Зная, что теперь не уснет, Ассоль оделась, подошла к окну и, сняв крюк, отвела раму, За окном стояла внимательная чуткая тишина; она как бы наступила только сейчас. В синих сумерках мерцали кусты, подальше спали деревья; веяло духотой и землей. Держась за верх рамы, девушка смотрела и улыбалась. Вдруг нечто, подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство сознания не оставляло ее. Так, понимая, слушаем мы речи людей, но, если повторить сказанное, поймем еще раз, с иным, новым значением.

То же было и с ней. Взяв старенькую, но на ее голове всегда юную шелковую косынку, она прихватила ее рукою под подбородком, заперла дверь и выпорхнула босиком на дорогу. Хотя было пусто и глухо, но ей казалось, что она звучит как оркестр, что ее могут услышать. Все было мило ей, все радовало ее. Теплая пыль щекотала босые ноги; дышалось ясно и весело. На сумеречном просвете неба темнели крыши и облака; дремали изгороди, шиповник, огороды, сады и нежно видимая дорога. Во всем замечался иной порядок, чем днем, — тот же, но в ускользнувшем ранее соответствии.

Все спало с открытыми глазами, тайно рассматривая проходящую девушку. Она шла, чем далее, тем быстрей, торопясь покинуть селение. За Каперной простирались луга; за лугами по склонам береговых холмов росли орешник, тополя и каштаны. Там, где дорога кончилась, переходя в глухую тропу, у ног Ассоль мягко завертелась пушистая черная собака с белой грудью и говорящим напряжением глаз. Собака, узнав Ассоль, повизгивая и жеманно виляя туловищем, пошла рядом, молча соглашаясь с девушкой в чем-то понятном, как «я» и «ты». Ассоль, посматривая в ее сообщительные глаза, была твердо уверена, что собака могла бы заговорить, не будь у нее тайных причин молчать. Заметив улыбку спутницы, собака весело сморщилась, вильнула хвостом и ровно побежала вперед, но вдруг безучастно села, деловито выскребла лапой ухо, укушенное своим вечным врагом, и побежала обратно.

Ассоль проникла в высокую, брызгающую росой луговую траву; держа руку ладонью вниз над ее метелками, она шла, улыбаясь струящемуся прикосновению. Засматривая в особенные лица цветов, в путаницу стеблей, она различала там почти человеческие намеки — позы, усилия, движения, черты и взгляды; ее не удивила бы теперь процессия полевых мышей, бал сусликов или грубое веселье ежа, пугающего спящего гнома своим фуканьем. И точно, еж, серея, выкатился перед ней на тропинку. Ассоль говорила с теми, кого понимала и видела. Большой жук цеплялся за колокольчик, сгибая растение и сваливаясь, но упрямо толкаясь лапками. Жук, точно, не удержался и с треском полетел в сторону. Так, волнуясь, трепеща и блестя, она подошла к склону холма, скрывшись в его зарослях от лугового пространства, но окруженная теперь истинными своими друзьями, которые — она знала это — говорят басом.

То были крупные старые деревья среди жимолости и орешника. Их свисшие ветви касались верхних листьев кустов. В спокойно тяготеющей крупной листве каштанов стояли белые шишки цветов, их аромат мешался с запахом росы и смолы. Тропинка, усеянная выступами скользких корней, то падала, то взбиралась на склон. Ассоль чувствовала себя, как дома; здоровалась с деревьями, как с людьми, то есть пожимая их широкие листья. Она шла, шепча то мысленно, то словами: «Вот ты, вот другой ты; много же вас, братцы мои! Я иду, братцы, спешу, пустите меня.

Я вас узнаю всех, всех помню и почитаю». Она выбралась, перепачкав ноги землей, к обрыву над морем и встала на краю обрыва, задыхаясь от поспешной ходьбы. Глубокая непобедимая вера, ликуя, пенилась и шумела в ней. Она разбрасывала ее взглядом за горизонт, откуда легким шумом береговой волны возвращалась она обратно, гордая чистотой полета. Тем временем море, обведенное по горизонту золотой нитью, еще спало; лишь под обрывом, в лужах береговых ям, вздымалась и опадала вода. Стальной у берега цвет спящего океана переходил в синий и черный. За золотой нитью небо, вспыхивая, сияло огромным веером света; белые облака тронулись слабым румянцем.

Тонкие, божественные цвета светились в них. На черной дали легла уже трепетная снежная белизна; пена блестела, и багровый разрыв, вспыхнув средь золотой нити, бросил по океану, к ногам Ассоль, алую рябь. Она села, подобрав ноги, с руками вокруг колен. Внимательно наклоняясь к морю, смотрела она на горизонт большими глазами, в которых не осталось уже ничего взрослого, — глазами ребенка. Все, чего она ждала так долго и горячо, делалось там — на краю света. Она видела в стране далеких пучин подводный холм; от поверхности его струились вверх вьющиеся растения; среди их круглых листьев, пронизанных у края стеблем, сияли причудливые цветы. Верхние листья блестели на поверхности океана; тот, кто ничего не знал, как знала Ассоль, видел лишь трепет и блеск.

Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле. Девушка вздохнула и осмотрелась. Музыка смолкла, но Ассоль была еще во власти ее звонкого хора. Это впечатление постепенно ослабевало, затем стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью.

Она легла на траву, зевнула и, блаженно закрыв глаза, уснула — по-настоящему, крепким, как молодой орех, сном, без заботы и сновидений. Ее разбудила муха, бродившая по голой ступне. Беспокойно повертев ножкой, Ассоль проснулась; сидя, закалывала она растрепанные волосы, поэтому кольцо Грэя напомнило о себе, но считая его не более, как стебельком, застрявшим меж пальцев, она распрямила их; так как помеха не исчезла, она нетерпеливо поднесла руку к глазам и выпрямилась, мгновенно вскочив с силой брызнувшего фонтана. На ее пальце блестело лучистое кольцо Грэя, как на чужом, — своим не могла признать она в этот момент, не чувствовала палец свой. Чья шутка? Может быть, нашла и забыла? Схватив левой рукой правую, на которой было кольцо, с изумлением осматривалась она, пытая взглядом море и зеленые заросли; но никто не шевелился, никто не притаился в кустах, и в синем, далеко озаренном море не было никакого знака, и румянец покрыл Ассоль, а голоса сердца сказали вещее «да».

Не было объяснений случившемуся, но без слов и мыслей находила она их в странном чувстве своем, и уже близким ей стало кольцо. Вся дрожа, сдернула она его с пальца; держа в пригоршне, как воду, рассмотрела его она — всею душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой. Так, — случайно, как говорят люди, умеющие читать и писать, — Грэй и Ассоль нашли друг друга утром летнего дня, полного неизбежности. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалась в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана. Что видели? Впрочем, это, конечно, ваше дело.

Маклер предлагает выгодный фрахт; с премией. Да что с вами такое?.. Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим в устье Лилианы, миль десять отсюда. Ее течение перебито сплошными мелями. Проникнуть в устье можно лишь с моря. Придите за картой.

Лоцмана не брать. Пока все… Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я отправляюсь в город, где пробуду до вечера. Я хочу, чтобы вы приняли к сведению мое желание избегать всяких расспросов. Когда наступит момент, я сообщу вам, в чем дело. Матросам скажите, что предстоит ремонт; что местный док занят.

Хотя распоряжения капитана были вполне толковы, помощник вытаращил глаза и беспокойно помчался с тарелкой к себе в каюту, бормоча: «Пантен, тебя озадачили. Не хочет ли он попробовать контрабанды? Не выступаем ли мы под черным флагом пирата? Пока он нервически уничтожал рыбу, Грэй спустился в каюту, взял деньги и, переехав бухту, появился в торговых кварталах Лисса. Теперь он действовал уже решительно и покойно, до мелочи зная все, что предстоит на чудном пути. Каждое движение — мысль, действие — грели его тонким наслаждением художественной работы. Его план сложился мгновенно и выпукло.

Его понятия о жизни подверглись тому последнему набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем прекрасном сиянии. Грэй побывал в трех лавках, придавая особенное значение точности выбора, так как мысленно видел уже нужный цвет и оттенок. В двух первых лавках ему показали шелка базарных цветов, предназначенные удовлетворить незатейливое тщеславие; в третьей он нашел образцы сложных эффектов. Хозяин лавки радостно суетился, выкладывая залежавшиеся материи, но Грэй был серьезен, как анатом. Он терпеливо разбирал свертки, откладывал, сдвигал, развертывал и смотрел на свет такое множество алых полос, что прилавок, заваленный ими, казалось, вспыхнет. На носок сапога Грэя легла пурпурная волна; на его руках и лице блестел розовый отсвет. Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный, густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений, различные — в своем мнимом родстве, подобно словам: «очаровательно» — «прекрасно» — «великолепно» — «совершенно»; в складках таились намеки, недоступные языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего капитана; что приносил лавочник, было хорошо, но не вызывало ясного и твердого «да».

Наконец, один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя; он сел в кресло к окну, вытянул из шумного шелка длинный конец, бросил его на колени и, развалясь, с трубкой в зубах, стал созерцательно неподвижен. Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем гордым цветом, какой разыскивал Грэй. В нем не было смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намеков; не было также ни синевы, ни тени — ничего, что вызывает сомнение. Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения. Грэй так задумался, что позабыл о хозяине, ожидавшем за его спиной с напряжением охотничьей собаки, сделавшей стойку. Устав ждать, торговец напомнил о себе треском оторванного куска материи. Но Грэй молча смотрел ему в лоб, отчего хозяин лавки сделался немного развязнее.

Грэй кивнул, приглашая повременить, и высчитал карандашом на бумаге требуемое количество. Прошу вас сесть, капитан. Не желаете ли взглянуть, капитан, образцы новых материй? Как вам будет угодно. Вот спички, вот прекрасный табак; прошу вас. Две тысячи… две тысячи по. Когда он наконец весь изошел восторгом, Грэй договорился с ним о доставке, взяв на свой счет издержки, уплатил по счету и ушел, провожаемый хозяином с почестями китайского короля.

Тем временем через улицу от того места, где была лавка, бродячий музыкант, настроив виолончель, заставил ее тихим смычком говорить грустно и хорошо; его товарищ, флейтист, осыпал пение струи лепетом горлового свиста; простая песенка, которою они огласили дремлющий в жаре двор, достигла ушей Грэя, и тотчас он понял, что следует ему делать дальше. Вообще все эти дни он был на той счастливой высоте духовного зрения, с которой отчетливо замечались им все намеки и подсказы действительности; услыша заглушаемые ездой экипажей звуки, он вошел в центр важнейших впечатлений и мыслей, вызванных, сообразно его характеру, этой музыкой, уже чувствуя, почему и как выйдет хорошо то, что придумал. Миновав переулок, Грэй прошел в ворота дома, где состоялось музыкальное выступление. К тому времени музыканты собрались уходить; высокий флейтист с видом забитого достоинства благодарно махал шляпой тем окнам, откуда вылетали монеты. Виолончель уже вернулась под мышку своего хозяина; тот, вытирая вспотевший лоб, дожидался флейтиста. В молодости я был музыкальным клоуном. Теперь меня тянет к искусству, и я с горем вижу, что погубил незаурядное дарование.

Поэтому-то я из поздней жадности люблю сразу двух: виолу и скрипку. На виолончели играю днем, а на скрипке по вечерам, то есть как бы плачу, рыдаю о погибшем таланте. Не угостите ли винцом, а? Виолончель — это моя Кармен, а скрипка. Циммер не расслышал. Впрочем, что мне?! Пусть кривляются паяцы искусства — я знаю, что в скрипке и виолончели всегда отдыхают феи.

Иногда — птица, иногда — спиртные пары. Капитан, это мой компаньон Дусс; я говорил ему, как вы сорите золотом, когда пьете, и он заочно влюблен в вас. Но я хитер, не верьте моей гнусной лести. Я предлагаю вам хорошо заработать. Соберите оркестр, но не из щеголей с парадными лицами мертвецов, которые в музыкальном буквоедстве или — что еще хуже — в звуковой гастрономии забыли о душе музыки и тихо мертвят эстрады своими замысловатыми шумами, — нет. Соберите своих, заставляющих плакать простые сердца кухарок и лакеев; соберите своих бродяг. Море и любовь не терпят педантов.

Я с удовольствием посидел бы с вами, и даже не с одной бутылкой, но нужно идти. У меня много дела. Возьмите это и пропейте за букву А. Если вам нравится мое предложение, приезжайте повечеру на «Секрет», он стоит неподалеку от головной дамбы. Капитан Грэй хочет жениться! Вы же… — За букву А! Пожалуйте что-нибудь и на фиту… Грэй дал еще денег.

Музыканты ушли. Тогда он зашел в комиссионную контору и дал тайное поручение за крупную сумму — выполнить срочно, в течение шести дней.

Ассоль было уже пять лет, и отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.

Была весна, ранняя и суровая, как зима, но в другом роде. Недели на три припал к холодной земле резкий береговой норд. Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых холмов в пустоту горизонта, делал «открытый воздух» суровой пыткой.

Все трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам. Но эти дни норда выманивали Лонгрена из его маленького теплого дома чаще, чем солнце, забрасывающее в ясную погоду море и Каперну покрывалами воздушного золота. Лонгрен выходил на мостик, настланный по длинным рядам свай, где, на самом конце этого дощатого мола, подолгу курил раздуваемую ветром трубку, смотря, как обнаженное у берегов дно дымилось седой пеной, еле поспевающей за валами, грохочущий бег которых к черному, штормовому горизонту наполнял пространство стадами фантастических гривастых существ, несущихся в разнузданном свирепом отчаянии к далекому утешению. Стоны и шумы, завывающая пальба огромных взлетов воды и, казалось, видимая струя ветра, полосующего окрестность, — так силен был его ровный пробег, — давали измученной душе Лонгрена ту притупленность, оглушенность, которая, низводя горе к смутной печали, равна действием глубокому сну. В один из таких дней двенадцатилетний сын Меннерса, Хин, заметив, что отцовская лодка бьется под мостками о сваи, ломая борта, пошел и сказал об этом отцу.

Шторм начался недавно; Меннерс забыл вывести лодку на песок. Он немедленно отправился к воде, где увидел на конце мола, спиной к нему стоявшего, куря, Лонгрена. На берегу, кроме их двух, никого более не было. Меннерс прошел по мосткам до середины, спустился в бешено-плещущую воду и отвязал шкот; стоя в лодке, он стал пробираться к берегу, хватаясь руками за сваи. Весла он не взял, и в тот момент, когда, пошатнувшись, упустил схватиться за очередную сваю, сильный удар ветра швырнул нос лодки от мостков в сторону океана.

Теперь даже всей длиной тела Меннерс не мог бы достичь самой ближайшей сваи. Ветер и волны, раскачивая, несли лодку в гибельный простор. Сознав положение, Меннерс хотел броситься в воду, чтобы плыть к берегу, но решение его запоздало, так как лодка вертелась уже недалеко от конца мола, где значительная глубина воды и ярость валов обещали верную смерть. Меж Лонгреном и Меннерсом, увлекаемым в штормовую даль, было не больше десяти сажен еще спасительного расстояния, так как на мостках под рукой у Лонгрена висел сверток каната с вплетенным в один его конец грузом. Канат этот висел на случай причала в бурную погоду и бросался с мостков.

Видишь, меня уносит; брось причал! Лонгрен молчал, спокойно смотря на метавшегося в лодке Меннерса, только его трубка задымила сильнее, и он, помедлив, вынул ее из рта, чтобы лучше видеть происходящее. Но Лонгрен не сказал ему ни одного слова; казалось, он не слышал отчаянного вопля. Пока не отнесло лодку так далеко, что еле долетали слова-крики Меннерса, он не переступил даже с ноги на ногу. Меннерс рыдал от ужаса, заклинал матроса бежать к рыбакам, позвать помощь, обещал деньги, угрожал и сыпал проклятиями, но Лонгрен только подошел ближе к самому краю мола, чтобы не сразу потерять из вида метания и скачки лодки.

Думай об этом, пока еще жив, Меннерс, и не забудь! Тогда крики умолкли, и Лонгрен пошел домой. Ассоль, проснувшись, увидела, что отец сидит пред угасающей лампой в глубокой задумчивости. Услышав голос девочки, звавшей его, он подошел к ней, крепко поцеловал и прикрыл сбившимся одеялом. На другой день только и разговоров было у жителей Каперны, что о пропавшем Меннерсе, а на шестой день привезли его самого, умирающего и злобного.

Его рассказ быстро облетел окрестные деревушки. До вечера носило Меннерса; разбитый сотрясениями о борта и дно лодки, за время страшной борьбы с свирепостью волн, грозивших, не уставая, выбросить в море обезумевшего лавочника, он был подобран пароходом «Лукреция», шедшим в Кассет. Простуда и потрясение ужаса прикончили дни Меннерса. Он прожил немного менее сорока восьми часов, призывая на Лонгрена все бедствия, возможные на земле и в воображении. Рассказ Меннерса, как матрос следил за его гибелью, отказав в помощи, красноречивый тем более, что умирающий дышал с трудом и стонал, поразил жителей Каперны.

Не говоря уже о том, что редкий из них способен был помнить оскорбление и более тяжкое, чем перенесенное Лонгреном, и горевать так сильно, как горевал он до конца жизни о Мери, — им было отвратительно, непонятно, поражало их, что Лонгрен молчал. Молча, до своих последних слов, посланных вдогонку Меннерсу, Лонгрен стоял; стоял неподвижно, строго и тихо, как судья, выказав глубокое презрение к Меннерсу — большее, чем ненависть, было в его молчании, и это все чувствовали. Если бы он кричал, выражая жестами или суетливостью злорадства, или еще чем иным свое торжество при виде отчаяния Меннерса, рыбаки поняли бы его, но он поступил иначе, чем поступали они — поступил внушительно, непонятно и этим поставил себя выше других, словом, сделал то, чего не прощают. Никто более не кланялся ему, не протягивал руки, не бросал узнающего, здоровающегося взгляда. Совершенно навсегда остался он в стороне от деревенских дел; мальчишки, завидев его, кричали вдогонку: «Лонгрен утопил Меннерса!

Он не обращал на это внимания. Так же, казалось, он не замечал и того, что в трактире или на берегу, среди лодок, рыбаки умолкали в его присутствии, отходя в сторону, как от зачумленного. Случай с Меннерсом закрепил ранее неполное отчуждение. Став полным, оно вызвало прочную взаимную ненависть, тень которой пала и на Ассоль. Девочка росла без подруг.

Два-три десятка детей ее возраста, живших в Каперне, пропитанной, как губка водой, грубым семейным началом, основой которого служил непоколебимый авторитет матери и отца, переимчивые, как все дети в мире, вычеркнули раз — навсегда маленькую Ассоль из сферы своего покровительства и внимания. Совершилось это, разумеется, постепенно, путем внушения и окриков взрослых приобрело характер страшного запрета, а затем, усиленное пересудами и кривотолками, разрослось в детских умах страхом к дому матроса. К тому же замкнутый образ жизни Лонгрена освободил теперь истерический язык сплетни; про матроса говаривали, что он где-то кого-то убил, оттого, мол, его больше не берут служить на суда, а сам он мрачен и нелюдим, потому что «терзается угрызениями преступной совести». Играя, дети гнали Ассоль, если она приближалась к ним, швыряли грязью и дразнили тем, что будто отец ее ел человеческое мясо, а теперь делает фальшивые деньги. Одна за другой, наивные ее попытки к сближению оканчивались горьким плачем, синяками, царапинами и другими проявлениями общественного мнения; она перестала, наконец, оскорбляться, но все еще иногда спрашивала отца: — «Скажи, почему нас не любят?

Надо уметь любить, а этого-то они не могут». Любимым развлечением Ассоль было по вечерам или в праздник, когда отец, отставив банки с клейстером, инструменты и неоконченную работу, садился, сняв передник, отдохнуть, с трубкой в зубах, — забраться к нему на колени и, вертясь в бережном кольце отцовской руки, трогать различные части игрушек, расспрашивая об их назначении. Так начиналась своеобразная фантастическая лекция о жизни и людях — лекция, в которой, благодаря прежнему образу жизни Лонгрена, случайностям, случаю вообще, — диковинным, поразительным и необыкновенным событиям отводилось главное место. Лонгрен, называя девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался, переходя от объяснений к различным эпизодам, в которых играли роль то брашпиль, то рулевое колесо, то мачта или какой-нибудь тип лодки и т. Тут появлялась и тигровая кошка, вестница кораблекрушения, и говорящая летучая рыба, не послушаться приказаний которой значило сбиться с курса, и Летучий Голландец с неистовым своим экипажем; приметы, привидения, русалки, пираты — словом, все басни, коротающие досуг моряка в штиле или излюбленном кабаке.

Рассказывал Лонгрен также о потерпевших крушение, об одичавших и разучившихся говорить людях, о таинственных кладах, бунтах каторжников и многом другом, что выслушивалось девочкой внимательнее, чем может быть слушался в первый раз рассказ Колумба о новом материке. Также служило ей большим, всегда материально существенным удовольствием появление приказчика городской игрушечной лавки, охотно покупавшей работу Лонгрена. Чтобы задобрить отца и выторговать лишнее, приказчик захватывал с собой для девочки пару яблок, сладкий пирожок, горсть орехов. Лонгрен обыкновенно просил настоящую стоимость из нелюбви к торгу, а приказчик сбавлял. Бот этот пятнадцать человек выдержит в любую погоду».

Кончалось тем, что тихая возня девочки, мурлыкавшей над своим яблоком, лишала Лонгрена стойкости и охоты спорить; он уступал, а приказчик, набив корзину превосходными, прочными игрушками, уходил, посмеиваясь в усы. Всю домовую работу Лонгрен исполнял сам: колол дрова, носил воду, топил печь, стряпал, стирал, гладил белье и, кроме всего этого, успевал работать для денег. Когда Ассоль исполнилось восемь лет, отец выучил ее читать и писать. Он стал изредка брать ее с собой в город, а затем посылать даже одну, если была надобность перехватить денег в магазине или снести товар. Это случалось не часто, хотя Лисе лежал всего в четырех верстах от Каперны, но дорога к нему шла лесом, а в лесу многое может напугать детей, помимо физической опасности, которую, правда, трудно встретить на таком близком расстоянии от города, но все-таки не мешает иметь в виду.

Поэтому только в хорошие дни, утром, когда окружающая дорогу чаща полна солнечным ливнем, цветами и тишиной, так что впечатлительности Ассоль не грозили фантомы воображения, Лонгрен отпускал ее в город. Однажды, в середине такого путешествия к городу, девочка присела у дороги съесть кусок пирога, положенного в корзинку на завтрак. Закусывая, она перебирала игрушки; из них две-три оказались новинкой для нее: Лонгрен сделал их ночью. Одна такая новинка была миниатюрной гоночной яхтой; белое суденышко подняло алые паруса, сделанные из обрезков шелка, употреблявшегося Лонгреном для оклейки пароходных кают — игрушек богатого покупателя. Здесь, видимо, сделав яхту, он не нашел подходящего материала для паруса, употребив что было — лоскутки алого шелка.

Ассоль пришла в восхищение. Пламенный веселый цвет так ярко горел в ее руке, как будто она держала огонь. Дорогу пересекал ручей, с переброшенным через него жердяным мостиком; ручей справа и слева уходил в лес. Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила на воду у самого берега пленившее ее судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной воде: свет, пронизывая материю, лег дрожащим розовым излучением на белых камнях дна. Ну, тогда я тебя посажу обратно в корзину».

Только что капитан приготовился смиренно ответить, что он пошутил и что готов показать слона, как вдруг тихий отбег береговой струи повернул яхту носом к середине ручья, и, как настоящая, полным ходом покинув берег, она ровно поплыла вниз. Мгновенно изменился масштаб видимого: ручей казался девочке огромной рекой, а яхта — далеким, большим судном, к которому, едва не падая в воду, испуганная и оторопевшая, протягивала она руки. Поспешно таща не тяжелую, но мешающую корзинку, Ассоль твердила: — «Ах, господи! Ведь случись же…» — Она старалась не терять из вида красивый, плавно убегающий треугольник парусов, спотыкалась, падала и снова бежала. Ассоль никогда не бывала так глубоко в лесу, как теперь.

Ей, поглощенной нетерпеливым желанием поймать игрушку, не смотрелось по сторонам; возле берега, где она суетилась, было довольно препятствий, занимавших внимание. Мшистые стволы упавших деревьев, ямы, высокий папоротник, шиповник, жасмин и орешник мешали ей на каждом шагу; одолевая их, она постепенно теряла силы, останавливаясь все чаще и чаще, чтобы передохнуть или смахнуть с лица липкую паутину. Когда потянулись, в более широких местах, осоковые и тростниковые заросли, Ассоль совсем было потеряла из вида алое сверкание парусов, но, обежав излучину течения, снова увидела их, степенно и неуклонно бегущих прочь. Раз она оглянулась, и лесная громада с ее пестротой, переходящей от дымных столбов света в листве к темным расселинам дремучего сумрака, глубоко поразила девочку. На мгновение оробев, она вспомнила вновь об игрушке и, несколько раз выпустив глубокое «ф-ф-у-уу», побежала изо всех сил.

В такой безуспешной и тревожной погоне прошло около часу, когда с удивлением, но и с облегчением Ассоль увидела, что деревья впереди свободно раздвинулись, пропустив синий разлив моря, облака и край желтого песчаного обрыва, на который она выбежала, почти падая от усталости. Здесь было устье ручья; разлившись нешироко и мелко, так что виднелась струящаяся голубизна камней, он пропадал в встречной морской волне. С невысокого, изрытого корнями обрыва Ассоль увидела, что у ручья, на плоском большом камне, спиной к ней, сидит человек, держа в руках сбежавшую яхту, и всесторонне рассматривает ее с любопытством слона, поймавшего бабочку. Отчасти успокоенная тем, что игрушка цела, Ассоль сползла по обрыву и, близко подойдя к незнакомцу, воззрилась на него изучающим взглядом, ожидая, когда он подымет голову. Но неизвестный так погрузился в созерцание лесного сюрприза, что девочка успела рассмотреть его с головы до ног, установив, что людей, подобных этому незнакомцу, ей видеть еще ни разу не приходилось.

Но перед ней был не кто иной, как путешествующий пешком Эгль, известный собиратель песен, легенд, преданий и сказок. Седые кудри складками выпадали из-под его соломенной шляпы; серая блуза, заправленная в синие брюки, и высокие сапоги придавали ему вид охотника; белый воротничок, галстук, пояс, унизанный серебром блях, трость и сумка с новеньким никелевым замочком — выказывали горожанина. Его лицо, если можно назвать лицом нос, губы и глаза, выглядывавшие из бурно разросшейся лучистой бороды и пышных, свирепо взрогаченных вверх усов, казалось бы вялопрозрачным, если бы не глаза, серые, как песок, и блестящие, как чистая сталь, с взглядом смелым и сильным. Ты как поймал ее? Эгль поднял голову, уронив яхту, — так неожиданно прозвучал взволнованный голосок Ассоль.

Старик с минуту разглядывал ее, улыбаясь и медленно пропуская бороду в большой, жилистой горсти. Стиранное много раз ситцевое платье едва прикрывало до колен худенькие, загорелые ноги девочки. Ее темные густые волосы, забранные в кружевную косынку, сбились, касаясь плеч. Каждая черта Ассоль была выразительно легка и чиста, как полет ласточки. Темные, с оттенком грустного вопроса глаза казались несколько старше лица; его неправильный мягкий овал был овеян того рода прелестным загаром, какой присущ здоровой белизне кожи.

Полураскрытый маленький рот блестел кроткой улыбкой. Слушай-ка ты, растение! Это твоя штука? Она была тут? Кораблекрушение причиной того, что я, в качестве берегового пирата, могу вручить тебе этот приз.

Яхта, покинутая экипажем, была выброшена на песок трехвершковым валом — между моей левой пяткой и оконечностью палки. Хорошо, что оно так странно, так однотонно, музыкально, как свист стрелы или шум морской раковины: что бы я стал делать, называйся ты одним из тех благозвучных, но нестерпимо привычных имен, которые чужды Прекрасной Неизвестности? Тем более я не желаю знать, кто ты, кто твои родители и как ты живешь. К чему нарушать очарование? Я занимался, сидя на этом камне, сравнительным изучением финских и японских сюжетов… как вдруг ручей выплеснул эту яхту, а затем появилась ты… Такая, как есть.

Я, милая, поэт в душе — хоть никогда не сочинял сам. Что у тебя в корзинке? Там солдаты живут. Тебя послали продать. По дороге ты занялась игрой.

Ты пустила яхту поплавать, а она сбежала — ведь так? Или ты угадал? Ассоль смутилась: ее напряжение при этих словах Эгля переступило границу испуга. Пустынный морской берег, тишина, томительное приключение с яхтой, непонятная речь старика с сверкающими глазами, величественность его бороды и волос стали казаться девочке смешением сверхъестественного с действительностью. Сострой теперь Эгль гримасу или закричи что-нибудь — девочка помчалась бы прочь, заплакав и изнемогая от страха.

Но Эгль, заметив, как широко раскрылись ее глаза, сделал крутой вольт. Какой славный сюжет». Я был в той деревне — откуда ты, должно быть, идешь, словом, в Каперне. Я люблю сказки и песни, и просидел я в деревне той целый день, стараясь услышать что-нибудь никем не слышанное. Но у вас не рассказывают сказок.

У вас не поют песен. А если рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом… Стой, я сбился. Я заговорю снова. Подумав, он продолжал так: — Не знаю, сколько пройдет лет, — только в Каперне расцветет одна сказка, памятная надолго. Ты будешь большой, Ассоль.

Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая: и ты будешь стоять там Корабль подойдет величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки; нарядная, в коврах, в золоте и цветах, поплывет от него быстрая лодка. Кого вы ищете? Тогда ты увидишь храброго красивого принца; он будет стоять и протягивать к тебе руки.

Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слез и печали». Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом. Ее серьезные глаза, повеселев, просияли доверием. Опасный волшебник, разумеется, не стал бы говорить так; она подошла ближе.

Потом… Что говорить? Что бы ты тогда сделала? Иди, девочка, и не забудь того, что сказал тебе я меж двумя глотками ароматической водки и размышлением о песнях каторжников. Да будет мир пушистой твоей голове! Лонгрен работал в своем маленьком огороде, окапывая картофельные кусты.

Подняв голову, он увидел Ассоль, стремглав бежавшую к нему с радостным и нетерпеливым лицом. Горячка мыслей мешала ей плавно передать происшествие. Далее шло описание наружности волшебника и — в обратном порядке — погоня за упущенной яхтой. Лонгрен выслушал девочку, не перебивая, без улыбки, и, когда она кончила, воображение быстро нарисовало ему неизвестного старика с ароматической водкой в одной руке и игрушкой в другой. Он отвернулся, но, вспомнив, что в великих случаях детской жизни подобает быть человеку серьезным и удивленным, торжественно закивал головой, приговаривая: — Так, так; по всем приметам, некому иначе и быть, как волшебнику.

Хотел бы я на него посмотреть… Но ты, когда пойдешь снова, не сворачивай в сторону; заблудиться в лесу нетрудно. Бросив лопату, он сел к низкому хворостяному забору и посадил девочку на колени. Страшно усталая, она пыталась еще прибавить кое-какие подробности, но жара, волнение и слабость клонили ее в сон. Глаза ее слипались, голова опустилась на твердое отцовское плечо, мгновение — и она унеслась бы в страну сновидений, как вдруг, обеспокоенная внезапным сомнением, Ассоль села прямо, с закрытыми глазами и, упираясь кулачками в жилет Лонгрена, громко сказала: — Ты как думаешь, придет волшебниковый корабль за мной или нет? Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов: издали — нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых.

Проезжий человек пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще.

А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса». Ассоль спала. Лонгрен, достав свободной рукой трубку, закурил, и ветер пронес дым сквозь плетень, в куст, росший с внешней стороны огорода. У куста, спиной к забору, прожевывая пирог, сидел молодой нищий. Разговор отца с дочерью привел его в веселое настроение, а запах хорошего табаку настроил добычливо.

Мне, видишь, не хочется будить дочку. Проснется, опять уснет, а прохожий человек взял да и покурил. Зайди, если хочешь, попозже. Нищий презрительно сплюнул, вздел на палку мешок и разъяснил: — Принцесса, ясное дело. Вбил ты ей в голову эти заморские корабли!

Эх ты, чудак-чудаковский, а еще хозяин! Пошел вон! Через полчаса нищий сидел в трактире за столом с дюжиной рыбаков. Сзади их, то дергая мужей за рукав, то снимая через их плечо стакан с водкой, — для себя, разумеется, — сидели рослые женщины с гнутыми бровями и руками круглыми, как булыжник. Нищий, вскипая обидой, повествовал: — И не дал мне табаку.

Так как твоя участь выйти за принца. И тому, — говорит, — волшебнику — верь». Но я говорю: — «Буди, буди, мол, табаку-то достать». Так ведь он за мной полдороги бежал. О чем толкует?

Рыбаки, еле поворачивая головы, растолковывали с усмешкой: — Лонгрен с дочерью одичали, а может, повредились в рассудке; вот человек рассказывает. Колдун был у них, так понимать надо. Они ждут — тетки, вам бы не прозевать! Через три дня, возвращаясь из городской лавки, Ассоль услышала в первый раз: — Эй, висельница! Посмотри-ка сюда!

Красные паруса плывут! Девочка, вздрогнув, невольно взглянула из-под руки на разлив моря. Затем обернулась в сторону восклицаний; там, в двадцати шагах от нее, стояла кучка ребят; они гримасничали, высовывая языки. Вздохнув, девочка побежала домой. Он родился капитаном, хотел быть им и стал им.

Огромный дом, в котором родился Грэй, был мрачен внутри и величественен снаружи. К переднему фасаду примыкали цветник и часть парка. Лучшие сорта тюльпанов — серебристо-голубых, фиолетовых и черных с розовой тенью — извивались в газоне линиями прихотливо брошенных ожерелий. Старые деревья парка дремали в рассеянном полусвете над осокой извилистого ручья. Ограда замка, так как это был настоящий замок, состояла из витых чугунных столбов, соединенных железным узором.

Каждый столб оканчивался наверху пышной чугунной лилией; эти чаши по торжественным дням наполнялись маслом, пылая в ночном мраке обширным огненным строем. Отец и мать Грэя были надменные невольники своего положения, богатства и законов того общества, по отношению к которому могли говорить «мы». Часть их души, занятая галереей предков, мало достойна изображения, другая часть — воображаемое продолжение галереи — начиналась маленьким Грэем, обреченным по известному, заранее составленному плану прожить жизнь и умереть так, чтобы его портрет мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести. В этом плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй родился с живой душой, совершенно не склонной продолжать линию фамильного начертания. Эта живость, эта совершенная извращенность мальчика начала сказываться на восьмом году его жизни; тип рыцаря причудливых впечатлений, искателя и чудотворца, т.

В таком виде он находил картину более сносной. Увлеченный своеобразным занятием, он начал уже замазывать и ноги распятого, но был застигнут отцом. Старик снял мальчика со стула за уши и спросил: — Зачем ты испортил картину? Я этого не хочу. В ответе сына Лионель Грэй, скрыв под усами улыбку, узнал себя и не наложил наказания.

Грэй неутомимо изучал замок, делая поразительные открытия. Так, на чердаке он нашел стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные в железо и кожу, истлевшие одежды и полчища голубей. В погребе, где хранилось вино, он получил интересные сведения относительно лафита, мадеры, хереса. Здесь, в мутном свете остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли маленькие и большие бочки; самая большая, в форме плоского круга, занимала всю поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочки лоснился как отшлифованный. Среди бочонков стояли в плетеных корзинках пузатые бутыли зеленого и синего стекла.

На камнях и на земляном полу росли серые грибы с тонкими ножками: везде — плесень, мох, сырость, кислый, удушливый запах. Огромная паутина золотилась в дальнем углу, когда, под вечер, солнце высматривало ее последним лучом. В одном месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте, какое существовало во время Кромвеля, и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров. Начиная рассказ, рассказчик не забывал попробовать, действует ли кран большой бочки, и отходил от него, видимо, с облегченным сердцем, так как невольные слезы чересчур креп кой радости блестели в его повеселевших глазах. Там лежит такое вино, за которое не один пьяница дал бы согласие вырезать себе язык, если бы ему позволили хватить небольшой стаканчик.

В каждой бочке сто литров вещества, взрывающего душу и превращающего тело в неподвижное тесто. Его цвет темнее вишни, и оно не потечет из бутылки. Оно густо, как хорошие сливки. Оно заключено в бочки черного дерева, крепкого, как железо. На них двойные обручи красной меди.

На обручах латинская надпись: «Меня выпьет Грэй, когда будет в раю». Эта надпись толковалась так пространно и разноречиво, что твой прадедушка, высокородный Симеон Грэй, построил дачу, назвал ее «Рай», и думал таким образом согласить загадочное изречение с действительностью путем невинного остроумия. Но что ты думаешь? Он умер, как только начали сбивать обручи, от разрыва сердца, — так волновался лакомый старичок. С тех пор бочку эту не трогают.

Возникло убеждение, что драгоценное вино принесет несчастье. В самом деле, такой загадки не задавал египетский сфинкс. Правда, он спросил одного мудреца: — «Съем ли я тебя, как съедаю всех? Скажи правду, останешься жив», но и то, по зрелом размышлении… — Кажется, опять каплет из крана, — перебивал сам себя Польдишок, косвенными шагами устремляясь в угол, где, укрепив кран, возвращался с открытым, светлым лицом. Хорошо рассудив, а главное, не торопясь, мудрец мог бы сказать сфинксу: «Пойдем, братец, выпьем, и ты забудешь об этих глупостях».

Выпьет, когда умрет, что ли? Следовательно, он святой, следовательно, он не пьет ни вина, ни простой водки. Допустим, что «рай» означает счастье. Но раз так поставлен вопрос, всякое счастье утратит половину своих блестящих перышек, когда счастливец искренно спросит себя: рай ли оно? Вот то-то и штука.

Чтобы с легким сердцем напиться из такой бочки и смеяться, мой мальчик, хорошо смеяться, нужно одной ногой стоять на земле, другой — на небе. Есть еще третье предположение: что когда-нибудь Грэй допьется до блаженно-райского состояния и дерзко опустошит бочечку. Но это, мальчик, было бы не исполнение предсказания, а трактирный дебош. Убедившись еще раз в исправном состоянии крана большой бочки, Польдишок сосредоточенно и мрачно заканчивал: — Эти бочки привез в 1793 году твой предок, Джон Грэй, из Лиссабона, на корабле «Бигль»; за вино было уплачено две тысячи золотых пиастров. Надпись на бочках сделана оружейным мастером Вениамином Эльяном из Пондишери.

Бочки погружены в грунт на шесть футов и засыпаны золой из виноградных стеблей. Этого вина никто не пил, не пробовал и не будет пробовать. Вот рай!..

Издания и произведения

Александр Степанович Грин всегда открыта к бесплатному чтению онлайн. «Алые паруса» — это история любви, почти за вековое свое существование ставшая такой же классической и известной, как истории Ромео и Джульетты или Орфея и Эвридики. Романтическая феерия Александра Грина «Алые паруса» хорошо известна взрослым, но вот юные читатели с произведением русского писателя знакомы мало.

Книга "Алые паруса": кто написал, в каком году?

В повести «Алые паруса» можно найти немало примеров прямых авторских суждений о жизни и характерах персонажей. К. Паустовский в «Золотой розе» отметил, что если бы Грин не написал больше ничего, кроме «Алых парусов», он остался бы среди лучших писателей, «тревожащих человеческое сердце призывом к совершенству». Вот как начинается написанный в одно время с «Алыми парусами» рассказ «Корабли в Лиссе», который сам Грин считал одним из самых удачных своих произведений. слушать онлайн аудиокнигу Александра Грина. Здесь вы можете слушать онлайн аудиокнигу "Алые паруса" Александра Грина с повестью-феерией о девочке Ассоль, которой в детстве кто-то предсказал, что за ней приплывет корабль с алыми парусами. «Алые паруса» стали не просто популярным произведением, а настоящим новым мифом, символом, уникальным сюжетом. Распорядившись поменять паруса на алые и наняв музыкантов, юноша приплыл в деревню к девушке, чтобы жениться на ней.

Грин Александр - Алые паруса

Алые паруса (повесть) | это... Что такое Алые паруса (повесть)?	Книга «Алые паруса» была написана в 1923 и издана в 2009 году.
Алые паруса - слушать онлайн аудиокнигу Александра Грина	На тему "Алых парусов" писали песни Владимир Ланцберг, Юрий Чернавский и Алексей Свиридов.
Зачем подросткам читать «Алые паруса» | Онлайн-журнал Эксмо	«Алые паруса» — это история любви, почти за вековое свое существование ставшая такой же классической и известной, как истории Ромео и Джульетты или Орфея и Эвридики.

Повести Александра Грина «Алые паруса» исполнилось 100 лет

Соседи вспоминали, что Грин жил отшельником, почти ни с кем не общался, но именно здесь он написал своё самое знаменитое, трогательно-поэтическое произведение — феерию «Алые паруса». Читать онлайн книгу «Алые паруса» автора Александра Грина полностью, на сайте или через приложение Литрес: Читай и Слушай. очень вредное произведение. Первым, кто услышал – из уст автора – «Алые паруса», стал писатель Михаил Слонимский.

История создания повести Алые паруса

Пламенный веселый цвет так ярко горел в ее руке, как будто она держала огонь. Дорогу пересекал ручей с переброшенным через него жердяным мостиком; ручей справа и слева уходил в лес. Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила на воду у самого берега пленившее ее судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной воде; свет, пронизывая материю, лег дрожащим розовым излучением на белых камнях дна. Ну, тогда я тебя посажу обратно в корзину».

Только что капитан приготовился смиренно ответить, что он пошутил и что готов показать слона, как вдруг тихий отбег береговой струи повернул яхту носом к середине ручья, и, как настоящая, полным ходом покинув берег, она ровно поплыла вниз. Мгновенно изменился масштаб видимого: ручей казался девочке огромной рекой, а яхта — далеким, большим судном, к которому, едва не падая в воду, испуганная и оторопевшая, протягивала она руки. Поспешно таща не тяжелую, но мешающую корзинку, Ассоль твердила: «Ах, господи!

Ведь случись же…» Она старалась не терять из вида красивый, плавно убегающий треугольник парусов, спотыкалась, падала и снова бежала. Ассоль никогда не бывала так глубоко в лесу, как теперь. Ей, поглощенной нетерпеливым желанием поймать игрушку, не смотрелось по сторонам; возле берега, где она суетилась, было довольно препятствий, занимавших внимание.

Мшистые стволы упавших деревьев, ямы, высокий папоротник, шиповник, жасмин и орешник мешали ей на каждом шагу; одолевая их, она постепенно теряла силы, останавливаясь все чаше и чаще, чтобы передохнуть или смахнуть с лица липкую паутину. Когда потянулись, в более широких местах, осоковые и тростниковые заросли, Ассоль совсем было потеряла из вида алое сверкание парусов, но, обежав излучину течения, снова увидела их, степенно и неуклонно бегущих прочь. Раз она оглянулась, и лесная громада с ее пестротой, переходящей от дымных столбов света в листве к темным расселинам дремучего сумрака, глубоко поразила девочку.

На мгновение оробев, она вспомнила вновь об игрушке и, несколько раз выпустив глубокое «ф-фу-у-у», побежала изо всех сил. В такой безуспешной и тревожной погоне прошло около часу, когда с удивлением, но и с облегчением Ассоль увидела, что деревья впереди свободно раздвинулись, пропустив синий разлив моря, облака и край желтого песчаного обрыва, на который она выбежала, почти падая от усталости. Здесь было устье ручья; разлившись нешироко и мелко, так что виднелась струящаяся голубизна камней, он пропадал во встречной морской волне.

С невысокого, изрытого корнями обрыва Ассоль увидела, что у ручья, на плоском большом камне, спиной к ней, сидит человек, держа в руках сбежавшую яхту, и всесторонне рассматривает ее с любопытством слона, поймавшего бабочку. Отчасти успокоенная тем, что игрушка цела, Ассоль сползла по обрыву и, близко подойдя к незнакомцу, воззрилась на него изучающим взглядом, ожидая, когда он подымет голову. Но неизвестный так погрузился в созерцание лесного сюрприза, что девочка успела рассмотреть его с головы до ног, установив, что людей, подобных этому незнакомцу, ей видеть еще ни разу не приходилось.

Но перед ней был не кто иной, как путешествующий пешком Эгль, известный собиратель песен, легенд, преданий и сказок. Седые кудри складками выпадали из-под его соломенной шляпы; серая блуза, заправленная в синие брюки, и высокие сапоги придавали ему вид охотника; белый воротничок, галстук, пояс, унизанный серебром блях, трость и сумка с новеньким никелевым замочком — выказывали горожанина. Его лицо, если можно назвать лицом нос, губы и глаза, выглядывавшие из бурно разросшейся лучистой бороды и пышных, свирепо взрогаченных вверх усов, казалось бы вяло-прозрачным, если бы не глаза, серые, как песок, и блестящие, как чистая сталь, с взглядом смелым и сильным.

Ты как поймал ее? Эгль поднял голову, уронив яхту, — так неожиданно прозвучал взволнованный голосок Ассоль. Старик с минуту разглядывал ее, улыбаясь и медленно пропуская бороду в большой жилистой горсти.

Стиранное много раз ситцевое платье едва прикрывало до колен худенькие, загорелые ноги девочки. Ее темные густые волосы, забранные в кружевную косынку, сбились, касаясь плеч. Каждая черта Ассоль была выразительно легка и чиста, как полет ласточки.

Темные, с оттенком грустного вопроса глаза казались несколько старше лица; его неправильный мягкий овал был овеян того рода прелестным загаром, какой присущ здоровой белизне кожи. Полураскрытый маленький рот блестел кроткой улыбкой. Слушай-ка ты, растение!

Это твоя штука? Она была тут? Кораблекрушение причиной того, что я, в качестве берегового пирата, могу вручить тебе этот приз.

Яхта, покинутая экипажем, была выброшена на песок трехвершковым валом — между моей левой пяткой и оконечностью палки. Хорошо, что оно так странно, так однотонно, музыкально, как свист стрелы или шум морской раковины; что бы я стал делать, называйся ты одним из тех благозвучных, но нестерпимо привычных имен, которые чужды Прекрасной Неизвестности? Тем более я не желаю знать, кто ты, кто твои родители и как ты живешь.

К чему нарушать очарование? Я занимался, сидя на этом камне, сравнительным изучением финских и японских сюжетов… как вдруг ручей выплеснул эту яхту, а затем появилась ты… Такая как есть. Я, милая, поэт в душе — хоть никогда не сочинял сам.

Что у тебя в корзинке? Там солдаты живут. Тебя послали продать.

По дороге ты занялась игрой. Ты пустила яхту поплавать, а она сбежала — ведь так? Или ты угадал?

Ассоль смутилась; ее напряжение при этих словах Эгля переступило границу испуга. Пустынный морской берег, тишина, томительное приключение с яхтой, непонятная речь старика с сверкающими глазами, величественность его бороды и волос стали казаться девочке смешением сверхъестественного с действительностью. Сострой теперь Эгль гримасу или закричи что-нибудь — девочка помчалась бы прочь, заплакав и изнемогая от страха.

Но Эгль, заметив, как широко раскрылись ее глаза, сделал крутой вольт. Какой славный сюжет». Я был в той деревне, откуда ты, должно быть, идешь; словом, в Каперне.

Я люблю сказки и песни, и просидел я в деревне той целый день, стараясь услышать что-нибудь никем не слышанное. Но у вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен.

А если рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом… Стой, я сбился. Я заговорю снова. Подумав, он продолжал так: — Не знаю, сколько пройдет лет, — только в Каперне расцветет одна сказка, памятная надолго.

Спускается белая шлюпка матросы в ней быстры, как ветер И сам капитан в темно-синем жилете уже ее тоже заметил Она закричала:"Я здесь, это я! Он взял ее на руки нежно и бережно к шлюпке понес, а счастье, что в ней, как котенок сидело, он с ней на корабль перенес. Как-то во время жестокого шторма лавочник и трактирщик Меннерс был унесен в своей лодке далеко в море. Единственным свидетелем происходящего оказался Лонгрен. Он спокойно курил трубку, наблюдая, как тщетно взывает к нему Меннерс.

Чувства Гриневского были столь пылки, что, не пережив отказа вступить в брак, он стрелял в возлюбленную. Но и в этом не преуспел — промахнулся, оцарапав лишь кожу. Вскоре горе-подпольщик оказался арестован, попал в тюрьму, отсидел первый срок, после чего разочаровался в терроре и бомбах. Но зато именно эсеры его совратили, толкнув на скользкую стезю литературы. Первый свой рассказ «Заслуга рядового Пантелеева» Александр Грин написал по их заказу и получил сказочный гонорар — 75 рублей.

Щедрый куш побудил неофита двигаться в выбранном направлении. И нельзя сказать, что двигался он легко. Смерть взаймы. Разглядеть в ранних рассказах Грина прозу большого писателя не смог бы и опытный критик. Да, он писал ярко, эмоционально, с размахом, но пропаганда есть пропаганда. Его первые персонажи — парад уродов, галерея портретов из книги Ломброзо. Наблюдательный Грин охотно описывал смерти и самоубийства, теракты и казни; смаковал, как штык молодого солдата входит в похолодевший от ужаса затылок ефрейтора, как петля крепится на суку, как пуля пробивает тело, словно игла холст, а внезапная смерть сжимает сердце. Его герои вешают котят, пристреливают лошадей, дурно обходятся с женщинами, много пьют, они циничны до отвращения, одолеваемы галлюцинациями, голодом, жаждой денег и извращенных удовольствий. Судите сами: Ночью Сидору Ивановичу приснилось, что он убил лебедя и съел. Убил он его будто бы длинной и черной стрелой, точь-в-точь такой же, какие употребляются дикарями, описанными в журнале «Вокруг Света».

Раненый лебедь смотрел на него большими, человеческими глазами и дергал клювом, а он бил его по голове и приговаривал: — Шваль! Ранний Грин охотно жонглировал стереотипами: его трагические герои, жестокие негодяи, невинные или развратные девицы словно писаны под копирку. Первые рассказы были отвергнуты и Горьким, и Короленко, и другими известными писателями. Резюме было «можно печатать, а можно и не печатать». Но тут фортуна улыбнулась. Полный похмельных кошмаров и безысходной тоски остросоциальный хоррор попал в точку, оказался востребован читающей публикой. Воспользовавшись фальшивым паспортом, сочинив псевдоним из детской клички «Грин-блин», перспективный писатель перебрался в Петербург. Он вкалывал как безумный, оттачивал мастерство, сочинял памфлеты и скетчи, рассказы и стихи, отправлял их повсюду.

Стал изгоем в обществе после того, как наказал виновного в смерти жены: не стал его спасать из штормового моря. Зарабатывал на продаже игрушек, которые мастерил сам. Любит дочь и готов на все, лишь бы ей жилось легче. В общении с Ассоль видны его доброта и мягкость. Ассоль — дочь Лонгрена, главная героиня. Читатель видит ее взросление от рождения примерно до 17-20 лет. В раннем детстве получает от собирателя сказок предсказание, в которое верит долгие годы, отчего ее считают сумасшедшей. Становится изгоем из-за отца, но терпеливо сносит их вынужденное одиночество вдвоем. Умная, добрая, чувствительная, начитанная девушка. Красива той красотой, какую не любят на ее родине, в Каперне. Дожидается принца и становится его женой. Героиня «не такая, как все», что сразу роднит ее с Грэем. Артур Грэй — наследник богатого рода, который мечтал стать капитаном и стал им. Предпочел роскошной жизни приключения и опасности. Увидев Ассоль случайно, сразу понимает, что ее с ним объединяет родство душ и непохожесть на других, отчужденность от общества. Узнав о предсказании, данном Ассоль, выполняет его, изготовляя алые паруса для своего корабля «Секрет». Увозит девушку и ее отца из Каперны, где Ассоль встречала лишь осуждение и оскорбления. Фактически — спасает девушку от злобного общества, не простившего ей непохожесть на них. Эгль — старик, собиратель сказок и песен, предсказавший Ассоль ее прекрасную судьбу. Человек, сразу увидевший в лице малышки светлое будущее. Литературные приемы Язык произведения насыщен эпитетами, метафорами и символами. Иногда автор намеренно уходит от простоты в изысканные фразы. Сказочные мотивы — встреча Ассоль с «волшебником», предсказание, само ожидание корабля с принцем долгие годы, разговоры Ассоль с растениями и животными. Антитеза контраст — Ассоль живет в мире, где ее любит отец, но ненавидят жители селения; девушку считают сумасшедшей и глупой, а она умна и здорова; Ассоль живет в бедности, а Грэй богат. Художественная детализация — автор часто заостряет внимание на деталях, чтобы добиться более выпуклой и яркой визуализации текста. Символика алого цвета встречается на протяжении всего произведения, олицетворяет радость, ликование, воплощение мечты эпизод с выбором шелка для парусов, описание рассвета и др. Звуковая насыщенность текста — описание многочисленных звуков: от музыки до жужжания насекомого. Образ природы пейзаж в движении — картины природы очень выразительны и сменяют одна другую. Конфликт произведения Главный конфликт произведения — противопоставление общества и людей, которых оно не понимает, а потому отвергает. Таковы Лонгрен и Ассоль. Они живут своей жизнью, имея смелость не поддаваться унынию, не пытаться подстроиться и стать такими же, как все. Финал повести воплощает идею справедливости: счастья и радости заслуживает тот, кто в него верит и стремится к нему. О фильме «Алые паруса» — советский художественный фильм, снятый в 1961 году на киностудии «Мосфильм» в постановке Александра Птушко. Фильм стал первой полнометражной звуковой экранизацией одноимённой повести-феерии Александра Грина. Роль Ассоль стала кинодебютом шестнадцатилетней московской школьницы Анастасии Вертинской. Широкоэкранная версия вышла в прокат 7 июня 1961 года, обычная — 21 августа. Кинолента собрала 22,6 миллионов зрителей, став одним из лидеров советского проката. Режиссёр Режиссер фильма Александр Птушко. Родился 8 21 апреля 1899 года в Орехово-Зуево Московской губернии. С 1919 по 1921 год обучался на актёрском отделении Государственного театрального училища, с 1921 по 1924 год — в Государственной мастерской кинонатурщиков впоследствии — ВГИК. В 1924—1926 годы — актёр кинофабрик «Госкино» и «Совкино». С 1926 года — ассистент режиссёра, затем режиссёр киностудий «Чувашкино», «Совкино», «Мосфильм». В 1933 году сделал новую звуковую редакцию немого фильма 1929 года «Привидение, которое не возвращается».

Александр Грин

Девушка верит в это, что становится предметом насмешек для окружающих. Но не одна Ассоль так романтична: однажды в их бухту заходит судно молодого капитана Грэя. Как сложится судьба Ассоль, узнайте из книги для семейного чтения, которая говорит о том, что ради любви стоит порой самим творить чудеса.

Затем он оказался в трактире, где узнал, что Ассоль — местная слабоумная, мечтающая о принце и корабле с красными парусами. Через некоторое время Грей, будучи капитаном, купил шелк, пошил пурпурные паруса и отправился в деревню, где жила Ассоль. Девушка была поражена зрелищем белого корабля под пурпурными парусами, из палубы которого лилась музыка. От корабля отделилась лодка, на которой стоял Грей, и направился к берегу. Через некоторое время Ассоль была в каюте. Все произошло так, как и предсказал старый собиратель сказок и легенд. Александр Грин. Фото grinlandia.

Ханжество, грубость, фальшь жителей деревни — обличение реального общества, окружавшего Грина. Ассоль и Грей — единственные живые души в мертвой среде. Морская тема тоже взята автором не случайно. В юности Грин пытался стать моряком. Грею он подарил ту судьбу, которую примерял к своей жизни. Пожалуй, самое значимое литературно-критическое высказывание об "Алых парусах" сделал писатель Андрей Платонов , написав знаменитую статью "Рассказы А. Приведем цитату Платонова: "Смысл "Алых парусов" в том, что при благоприятных обстоятельствах богатство одного, юность и сродство поэтически настроенных "странных" душ обоих человек может стать источником и средством собственного счастья. Далее Платонов пишет, что Грин не открывает секрета счастья. Действительно, "Алые паруса" не демонстрируют нам внутренние механизмы преображения действительности. Эту работу автор оставляет читателю.

Книга издавалась более ста раз. Первое издание. Фото violity Трудно переоценить влияние "Алых парусов" на русскую культуру. Свое видение произведения предлагали режиссёры и композиторы, художники и скульпторы.

Постановщик — Олег Александров.

Сценография — заслуженный деятель искусств Украины Владимир Медведь. Композитор — М. Композитор — Владимир Савчик. Автор либретто и балетмейстер-постановщик — народный артист Беларуси Владимир Иванов. Постановщик и композитор — Сергей Чвокин.

Постановщик — Дарья Самоукова. Мюзикл «Алые паруса» М. Режиссёр-постановщик — Дмитрий Белов. По мотивам либретто Михаила Бартенева и Андрея Усачёва. Премьера 18 октября 2013 г.

Музыкальный спектакль «Алые паруса» по пьесе Павла Морозова «Ассоль» в Новгородском академическом театре драмы имени Ф. Постановщик Сергей Гришанин. Композитор — засл. Постановщик Игорь Ларин. Спектакль «Алые паруса» по пьесе «Ассоль» Павла Морозова в Государственном академическом русском театре для детей и юношества Казахстана им.

Постановщик — засл. Режиссёры-постановщики — Оксо и Илья Небослов. Премьера 13 июля 2013 года. Спектакль «Алые паруса» по пьесе «Ассоль» Павла Морозова в Акмолинском областном русском драматическом театре. Режиссёр-постановщик — О.

Луцива Кокшетау, Казахстан. Мюзикл «Алые паруса» на музыку Максима Дунаевского на сцене театра «Русская песня». Режиссёр-постановщик — Светлана Горшкова.

Материальное положение автора заметно улучшилось. В 1913-м он представил на суд читателей три тома своих произведений. С каждым годом, с каждой новой работой, мастерство Грина становилось все более совершенным. Он писал на разные темы, находил невероятные сюжеты, поражающие глубиной и непредсказуемостью.

В каждой из его книг были афоризмы и цитаты, впоследствии ушедшие в народ. Творчество Александра Грина находится на каком-то особом месте в отечественной литературе. Так как он, не писал никто — ни до него, ни после. Ему даже не пытались подражать, слишком необычным был жанр, в котором он трудился. Однако не обошлось без обвинений в адрес самого Грина. Многие критики считали, что он заимствует свои сюжеты у других известных прозаиков — Джека Лондона , Эдгара По , Стивенсона. Но после того, как тексты Грина подверглись тщательному анализу, стало понятно, что сходство было очень поверхностным и не имело никакого значения.

Многие действия в произведениях Александра происходят в какой-то вымышленной стране, которую он никак не конкретизировал. Название у этой страны появилось только благодаря стараниям критика Корнелия Зелинского, который предложил дать ей имя «Гринландия». По мнению некоторых исследователей, это место все-таки есть на карте, и находится оно на юге морской границы Китая. Это мнение ученые обосновали тем, что автор часто упоминает в своих произведениях Тихий океан, Новую Зеландию и другие. Свою самую знаменитую повесть «Алые паруса» Грин начал писать в 1916 году, и закончил работать над ней в 1922-м. Это произведение он написал в честь своей жены Нины. Писатель не вынашивал эту идею долго и мучительно, наоборот, все получилось достаточно спонтанно.

В одном из магазинов игрушек он увидел корабль с белым парусом. Именно тогда он понял, что это какая-то подсказка, но сразу не мог ее сформулировать и понять. И только спустя немного времени, когда он представил эту лодочку под алым парусом, он вдруг увидел развитие сюжета. Александр Грин В 1928-м Александр Грин опубликовал самую значимую свою работу — роман «Бегущая по волнам», полный фантастики и мистики. Произведение многосюжетное, в его основу легли символы, мифы, архетипы и сказочные мотивы. Бегущая по волнам — полная таинственности Фрези Грант помогает всем потерявшимся в океане. Год спустя писатель радует своих поклонников произведениями «Дорога никуда» и «Гнев отца».

Перед самой смертью Грин работал над романом под названием «Недотрога», однако произведение так и осталось незаконченным. Личная жизнь Несмотря на то, что отец писателя придерживался католического вероисповедания, Александра крестили в православной церкви. В годы жизни в Крыму Грин часто посещал церковь, особенно любил делать это на Пасху. Известный литератор имел достаточно бурную личную жизнь. Он был официально женат два раза. Первый раз сочетался браком в 1908 году с Верой Абрамовой, отец которой был богатым чиновником. Именно с супруги он писал главную героиню Геллю в произведении «Сто верст по реке».

Специально для "Ревизора.ru".

• «Алые паруса» в современном искусстве
• новости литературы: Ровно 90 лет назад были написаны "Алые паруса"
• Легенда об Арионе
• Краткое содержание: «Алые паруса»

Живой памятник. Как Александр Грин создал повесть «Алые Паруса»

Вот как начинается написанный в одно время с «Алыми парусами» рассказ «Корабли в Лиссе», который сам Грин считал одним из самых удачных своих произведений. В окончательный вариант «Алых парусов» этот герой, как и писатель Гирам, не вошел. Александр Грин «Алые паруса» написал как повесть-феерию с элементами неоромантизма и символизма. талантливый русский писатель первой половины XX века, представитель неоромантизма, автор философско-психологических произведений с элементами символической фантастики. Произведение: Алые паруса. Автор: Грин Александр Степанович. Читать онлайн книгу «Алые паруса» автора Александра Грина полностью, на сайте или через приложение Литрес: Читай и Слушай.

Грин Александр - Алые паруса

Вашему вниманию представляется книга Александра….

Став полным, оно вызвало прочную взаимную ненависть, тень которой пала и на Ассоль. Девочка росла без подруг. Два-три десятка детей ее возраста, живших в Каперне, пропитанной, как губка водой, грубым семейным началом, основой которого служил непоколебимый авторитет матери и отца, переимчивые, как все дети в мире, вычеркнули раз-навсегда маленькую Ассоль из сферы своего покровительства и внимания.

Совершилось это, разумеется, постепенно, путем внушения и окриков взрослых приобрело характер страшного запрета, а затем, усиленное пересудами и кривотолками, разрослось в детских умах страхом к дому матроса. К тому же замкнутый образ жизни Лонгрена освободил теперь истерический язык сплетни; про матроса говаривали, что он где-то кого-то убил, оттого, мол, его больше не берут служить на суда, а сам он мрачен и нелюдим, потому что «терзается угрызениями преступной совести». Играя, дети гнали Ассоль, если она приближалась к ним, швыряли грязью и дразнили тем, что будто отец ее ел человеческое мясо, а теперь делает фальшивые деньги. Одна за другой, наивные ее попытки к сближению оканчивались горьким плачем, синяками, царапинами и другими проявлениями общественного мнения; она перестала наконец оскорбляться, но все еще иногда спрашивала отца: «Скажи, почему нас не любят?

Надо уметь любить, а этого-то они не могут». Любимым развлечением Ассоль было по вечерам или в праздник, когда отец, отставив банки с клейстером, инструменты и неоконченную работу, садился, сняв передник, отдохнуть с трубкой в зубах, — забраться к нему на колени и, вертясь в бережном кольце отцовской руки, трогать различные части игрушек, расспрашивая об их назначении. Так начиналась своеобразная фантастическая лекция о жизни и людях — лекция, в которой, благодаря прежнему образу жизни Лонгрена, случайностям, случаю вообще, — диковинным, поразительным и необыкновенным событиям отводилось главное место. Лонгрен, называя девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался, переходя от объяснений к различным эпизодам, в которых играли роль то брашпиль, то рулевое колесо, то мачта или какой-нибудь тип лодки и т.

Тут появлялась и тигровая кошка, вестница кораблекрушения, и говорящая летучая рыба, не послушаться приказаний которой значило сбиться с курса, и «Летучий голландец» неистовым своим экипажем; приметы, привидения, русалки, пираты — словом, все басни, коротающие досуг моряка в штиле или излюбленном кабаке. Рассказывал Лонгрен также о потерпевших крушение, об одичавших и разучившихся говорить людях, о таинственных кладах, бунтах каторжников и многом другом, что выслушивалось девочкой внимательнее, чем, может быть, слушался в первый раз рассказ Колумба о новом материке. Также служило ей большим, всегда материально существенным удовольствием появление приказчика городской игрушечной лавки, охотно покупавшей работу Лонгрена. Чтобы задобрить отца и выторговать лишнее, приказчик захватывал с собой для девочки пару яблок, сладкий пирожок, горсть орехов.

Лонгрен обыкновенно просил настоящую стоимость из нелюбви к торгу, а приказчик сбавлял. Бот этот пятнадцать человек выдержит в любую погоду». Кончалось тем, что тихая возня девочки, мурлыкавшей над своим яблоком, лишала Лонгрена стойкости и охоты спорить; он уступал, а приказчик, набив корзину превосходными, прочными игрушками, уходил, посмеиваясь в усы. Всю домовую работу Лонгрен исполнял сам: колол дрова, носил воду, топил печь, стряпал, стирал, гладил белье и, кроме всего этого, успевал работать для денег.

Когда Ассоль исполнилось восемь лет, отец выучил ее читать и писать. Он стал изредка брать ее с собой в город, а затем посылать даже одну, если была надобность перехватить денег в магазине или снести товар. Это случалось не часто, хотя Лисс лежал всего в четырех верстах от Каперны, но дорога к нему шла лесом, а в лесу многое может напугать детей, помимо физической опасности, которую, правда, трудно встретить на таком близком расстоянии от города, но все-таки не мешает иметь в виду. Поэтому только в хорошие дни, утром, когда окружающая дорогу чаща полна солнечным ливнем, цветами и тишиной, так что впечатлительности Ассоль не грозили фантомы воображения, Лонгрен отпускал ее в город.

Однажды в середине такого путешествия к городу девочка присела у дороги съесть кусок пирога, положенного в корзинку на завтрак. Закусывая, она перебирала игрушки; из них две-три оказались новинкой для нее: Лонгрен сделал их ночью. Одна такая новинка была миниатюрной гоночной яхтой; белое суденышко это несло алые паруса, сделанные из обрезков шелка, употреблявшегося Лонгреном для оклейки пароходных кают — игрушек богатого покупателя. Здесь, видимо, сделав яхту, он не нашел подходящего материала на паруса, употребив что было — лоскутки алого шелка.

Ассоль пришла в восхищение. Пламенный веселый цвет так ярко горел в ее руке, как будто она держала огонь. Дорогу пересекал ручей с переброшенным через него жердяным мостиком; ручей справа и слева уходил в лес. Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила на воду у самого берега пленившее ее судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной воде; свет, пронизывая материю, лег дрожащим розовым излучением на белых камнях дна.

Ну, тогда я тебя посажу обратно в корзину». Только что капитан приготовился смиренно ответить, что он пошутил и что готов показать слона, как вдруг тихий отбег береговой струи повернул яхту носом к середине ручья, и, как настоящая, полным ходом покинув берег, она ровно поплыла вниз. Мгновенно изменился масштаб видимого: ручей казался девочке огромной рекой, а яхта — далеким, большим судном, к которому, едва не падая в воду, испуганная и оторопевшая, протягивала она руки. Поспешно таща не тяжелую, но мешающую корзинку, Ассоль твердила: «Ах, господи!

Ведь случись же…» Она старалась не терять из вида красивый, плавно убегающий треугольник парусов, спотыкалась, падала и снова бежала. Ассоль никогда не бывала так глубоко в лесу, как теперь. Ей, поглощенной нетерпеливым желанием поймать игрушку, не смотрелось по сторонам; возле берега, где она суетилась, было довольно препятствий, занимавших внимание. Мшистые стволы упавших деревьев, ямы, высокий папоротник, шиповник, жасмин и орешник мешали ей на каждом шагу; одолевая их, она постепенно теряла силы, останавливаясь все чаше и чаще, чтобы передохнуть или смахнуть с лица липкую паутину.

Когда потянулись, в более широких местах, осоковые и тростниковые заросли, Ассоль совсем было потеряла из вида алое сверкание парусов, но, обежав излучину течения, снова увидела их, степенно и неуклонно бегущих прочь. Раз она оглянулась, и лесная громада с ее пестротой, переходящей от дымных столбов света в листве к темным расселинам дремучего сумрака, глубоко поразила девочку. На мгновение оробев, она вспомнила вновь об игрушке и, несколько раз выпустив глубокое «ф-фу-у-у», побежала изо всех сил. В такой безуспешной и тревожной погоне прошло около часу, когда с удивлением, но и с облегчением Ассоль увидела, что деревья впереди свободно раздвинулись, пропустив синий разлив моря, облака и край желтого песчаного обрыва, на который она выбежала, почти падая от усталости.

Здесь было устье ручья; разлившись нешироко и мелко, так что виднелась струящаяся голубизна камней, он пропадал во встречной морской волне. С невысокого, изрытого корнями обрыва Ассоль увидела, что у ручья, на плоском большом камне, спиной к ней, сидит человек, держа в руках сбежавшую яхту, и всесторонне рассматривает ее с любопытством слона, поймавшего бабочку. Отчасти успокоенная тем, что игрушка цела, Ассоль сползла по обрыву и, близко подойдя к незнакомцу, воззрилась на него изучающим взглядом, ожидая, когда он подымет голову. Но неизвестный так погрузился в созерцание лесного сюрприза, что девочка успела рассмотреть его с головы до ног, установив, что людей, подобных этому незнакомцу, ей видеть еще ни разу не приходилось.

Но перед ней был не кто иной, как путешествующий пешком Эгль, известный собиратель песен, легенд, преданий и сказок. Седые кудри складками выпадали из-под его соломенной шляпы; серая блуза, заправленная в синие брюки, и высокие сапоги придавали ему вид охотника; белый воротничок, галстук, пояс, унизанный серебром блях, трость и сумка с новеньким никелевым замочком — выказывали горожанина. Его лицо, если можно назвать лицом нос, губы и глаза, выглядывавшие из бурно разросшейся лучистой бороды и пышных, свирепо взрогаченных вверх усов, казалось бы вяло-прозрачным, если бы не глаза, серые, как песок, и блестящие, как чистая сталь, с взглядом смелым и сильным. Ты как поймал ее?

Эгль поднял голову, уронив яхту, — так неожиданно прозвучал взволнованный голосок Ассоль. Старик с минуту разглядывал ее, улыбаясь и медленно пропуская бороду в большой жилистой горсти. Стиранное много раз ситцевое платье едва прикрывало до колен худенькие, загорелые ноги девочки. Ее темные густые волосы, забранные в кружевную косынку, сбились, касаясь плеч.

Каждая черта Ассоль была выразительно легка и чиста, как полет ласточки. Темные, с оттенком грустного вопроса глаза казались несколько старше лица; его неправильный мягкий овал был овеян того рода прелестным загаром, какой присущ здоровой белизне кожи. Полураскрытый маленький рот блестел кроткой улыбкой.

Его книга «Последняя крепость» построена по принципу вопросов-ответов. Вопрос: «Одни годами ждут большого чувства, а другие выбирают себе супруга из тех, кто рядом. Кто прав?

Это недолжная крайность». Вернемся к статье отца Пафнутия: «А бeлый корабль и алые паруса - это символы, указывающие верующим читателям на Церковь и Христа, поскольку уже с первых столетий христианства Церковь в учении святоотеческом была связана с символом корабля. Церковь и доныне для каждого из нас - корабль спасения, преодолевающий жизненные бури и приводящий верных к тихой гавани Божественной любви - Иисусу Христу. А цвет парусов указывает на Христа еще яснее, поскольку цвет алый, означающий царскую порфиру, - знак власти и царственного достоинства Капитана, ведущего корабль. И мы с вами из самой книги знаем, что капитан корабля, плывущий навстречу Ассоли, - он и есть ожидаемый благородный принц, и жених. До сих можно услышать насмешку в адрес девушек, осторожных в выборе спутника жизни: «Что-то разборчива девица с женихами - не принца ли ждет?

Но думается, что если бы у нас невинность и сегодня почиталась за добродетель, то и принцев среди женихов было бы куда больше. Однако в этом символе мы подразумеваем иного Принца, царского Сына и Наследника, в руках Которого власть и могущество Его царственного Отца: «да прославится Отец в Сыне» Ин 14:13 ». И дальше священник делает очень любопытное наблюдение: «Вспомним святую великомученицу Екатерину, отказавшую знатным и богатым женихам ради Жениха Небесного, счастье с Которым, как она знала, поистине неразрушимо и совершенно. Из жития святой известно, что Сам Господь, явившись в видении, вручил ей в залог обручения Свой перстень, и девушка, проснувшись, обнаружила этот перстень на своей руке. А теперь обратите внимание: такое же тайное обручение происходит и с главной героиней книги - Ассолью, которая, проснувшись в лесу, находит на своей руке кольцо, и с этого момента не только мечтает, но уже и твердо верит в предстоящую встречу. И жених, как видим, не обманывает ее ожидания!

Спаситель, беседуя с учениками о грядущем Своем пришествии, часто в притчах сравнивал себя с женихом, души праведников - с невестами, а будущее блаженство - с брачным пиром. Таким образом и вся сказочная феерия об алых парусах предстает как бы художественным переосмыслением ряда евангельских притч, рассказанных Самим Иисусом Христом. Причем такое переложение вполне оправданно, поскольку образы героев книги наиболее приближены к нашему восприятию. Если мы осознаем это, то станет более понятно и то, что, являясь перед людьми на белом корабле - образе торжествующей и царственной Церкви, - жених в «Алых парусах» простирает руки навстречу невесте именно так, как говорит о том ветхозаветный евангелист пророк Исайя, указывая на знамение Креста, обращенное к миру: «Всякий день простирал Я руки Мои к народу непокорному... И что же дальше? Узнала ли ты меня?

Как мало это похоже на первую встречу юных влюбленных, и как явно повторяет вопрос Христа, обращенный к миру и красной нитью пронизывающий Евангелие: «Вот Я пришел. Узнали ли меня? Итак, о чем эта сказка, написанная человеком, узнавшим так много разочарований и так немного счастья в своей жизни? Главная ее мысль необычайно проста: «Мечтайте о высоком и недоступном! Питайте любовь в сердце, веруйте и не теряйте надежду на то, что ваша вера будет вознаграждена! Исполнители главных ролей В.

Лановой и А. Вертинская в фильме А. Птушко «Алые паруса» О том, что «Алые паруса» - пророческая книга, свидетельствует слишком многое, чтобы оказаться просто совпадением. Вот ее символы: море - символ вечности, корабль - Церкви, жених - Спасителя, простирающего к нам руки с Креста, а описание цветущей розовой долины - символ вечного блаженства и общения с небесными ангелами. В те дни, когда изгоняли и убивали священников и сжигали Евангелие на уличных кострах, в советской России человек писал книги. Писал где попало - на камне, на ящике, на чужих столах в нетопленной квартире.

И вот в душе Грина разверзлась такая пустота, что он едва не кричал от страха. Мы не знаем - думал ли он в этот момент о Боге, но знаем, что Бог помнил о нем и вложил в его измученное сердце пророческие слова, обращенные к тем, кто еще верил, что мир - это не только кровь, голод, предательство. И вот эта книга перед нами». Кто прав в этом заочном споре? И что это - столкновение сухой рассудочности и своего рода христианского романтизма? Духовное трезвение и прелесть?

Через некоторое время Ассоль была в каюте. Все произошло так, как и предсказал старый собиратель сказок и легенд. Александр Грин. Фото grinlandia.

Ханжество, грубость, фальшь жителей деревни — обличение реального общества, окружавшего Грина. Ассоль и Грей — единственные живые души в мертвой среде. Морская тема тоже взята автором не случайно. В юности Грин пытался стать моряком.

Грею он подарил ту судьбу, которую примерял к своей жизни. Пожалуй, самое значимое литературно-критическое высказывание об "Алых парусах" сделал писатель Андрей Платонов , написав знаменитую статью "Рассказы А. Приведем цитату Платонова: "Смысл "Алых парусов" в том, что при благоприятных обстоятельствах богатство одного, юность и сродство поэтически настроенных "странных" душ обоих человек может стать источником и средством собственного счастья. Далее Платонов пишет, что Грин не открывает секрета счастья.

Действительно, "Алые паруса" не демонстрируют нам внутренние механизмы преображения действительности. Эту работу автор оставляет читателю. Книга издавалась более ста раз. Первое издание.

Фото violity Трудно переоценить влияние "Алых парусов" на русскую культуру. Свое видение произведения предлагали режиссёры и композиторы, художники и скульпторы. Среди самых известных театральных постановок — балет Владимира Юровского, который был впервые показан в Самаре, где во время Великой Отечественной Войны находилась в эвакуации труппа Большого театра. В 2013 в Москве вышел мюзикл "Алые паруса" с музыкой Максима Дунаевского.

Конечно же, любой современный рассказ о феерии Грина не может обойтись без упоминания всем известного шоу для выпускников из Северной столицы. В 1968 году бывшие школьники сами назвали свой праздник "Алыми парусами".

Краткая история создания повести «Алые паруса» Александра Грина

А.С. Грин. Алые паруса	Алые паруса - читать детские народные сказки на сайте РуСтих.
А. С. Грин. «Алые паруса» (1922). 6 класс	Вот как начинается написанный в одно время с «Алыми парусами» рассказ «Корабли в Лиссе», который сам Грин считал одним из самых удачных своих произведений.

Повесть для Нины

• Игрушка-мечта
• Большое плавание
• Алые паруса - Грин Александр Степанович | Предание.ру - православный портал
• Повесть для Нины
• Писатель-неоромантик
• Первой публикации повести «Алые паруса» - 100 лет

Похожие новости: