Российская журналистка Катерина Гордеева стала новой героиней ютьюб-шоу «вДудь».
Катерина Гордеева: "Теперь эта война — часть моей биографии"
В течение года Гордеева работала в «РИА Новости». Через некоторое время Гордеевой предложили стать корреспондентом делового еженедельника «Город N», первого частного издания в Ростове-на-Дону. Корреспонденты Корреспонденты — это журналисты, которые работают на месте событий и передают нам свежие новости из разных уголков мира. Журналист Катерина Гордеева (признана иноагентом) — о компетентной эмпатии, поиске «своей» темы в журналистике и том, почему фандрайзинг — враг социальной журналистики.
Катерина Гордеева стала новой гостьей «вДудя»
О своих правилах воспитания «Мелу» рассказала журналист, попечитель нескольких благотворительных фондов и мама четверых детей Катерина Гордеева. Биография Катерины Гордеевой: личная жизнь, муж Николай Солодовников, дети. Журналистская деятельность, публикация книг «Время колоть лед», «Человек раздетый», документальные фильмы. Последние новости в 2022 году на 24СМИ. Журналистка Катерина Гордеева* объявила о приостановке своего проекта «Скажи Гордеевой» из-за закона о запрете рекламы у иноагентов, который был принят Госдумой в третьем чтении 28 февраля. Катерина Гордеева Указатель по именам. Родилась в 1977 году в Ростове-на-Дону. Катерина Гордеева: биография журналиста, где родилась, образование и фото.
Содержание
- Екатерина Гордеева: журналистка и ее нынешнее место жительства
- Екатерина Гордеева: журналист, где живет сейчас
- — Благотворитель – не всегда добрый человек?
- Катерина Гордеева
- Катерина Гордеева. «На троих»
Екатерина Гордеева: журналист, биография, достижения
Изначально в отделении патологии беременности, а потом в отделении патологии новорожденных. В 13 летнем возрасте написала статью для газеты «Вечерний Ростов», о том, что видела в отделении с новорожденными-отказниками. После этого она начала работать корреспондентом в частном издании Ростова-На-Дону еженедельнике «Город N». Юность Еще интересный факт, Гордеева сотрудничала с Молодежной артелью Ростовского телевидения, работала с Серебренниковым Кириллом и Расторгуевым Александром не путать с Николаем из Любе, это Российский кинорежиссер. По юности пыталась учиться во Франции в Париже , даже окончила Сорбонну курсы для иностранцев. Но так и не вышло доучиться, как говорит сама Катерина, на родине были большие перемены, которые заставили её вернуться. Карьера Карьера у Катерины начала развиваться очень стремительно после выхода первого документального фильма «Рублевские жены», вышедшего на экраны телеканала НТВ в 2005 году. В этом же году выпустила сразу еще один фильм — «Жизнь взаймы», а годом позднее «Достучаться до небес». И дальше до 2011 года вышло еще 22 документальных фильма от Катерины Гордеевой, все они показывались на НТВ в передаче «Профессия — репортер».
Далее по годам выходили следующие фильмы: В 2012 году вышел новый документальный фильм на НТВ от Катерины Гордеевой «Победить рак», в этот раз документалка была отделена от цикла передач «Профессия — репортер». Этот фильм набрал невероятную популярность, ведь затронута была очень популярная тема. Начиная с 2014 года Катерина начала сотрудничать с Первым каналом, и по его заказу выпустила 2 фильма «Голоса» и «Дети Иосифа», показывались они в цикле передач «Кухня No1». В этом же 2017 году выпустила еще 2 фильма «Человек из ниоткуда» и «Измени одну жизнь». Как Серебренников потратил 218 миллионов». В создании фильма Катерине помогал Алекс Гилберт. Также в этом году выпустила книгу «Время колоть лед», в соавторстве Чулпан Хаматовой. В 2019 году вышел документальный фильм «Норд-Ост» посвященный страшным событиям произошедшим на мюзикле.
Припомнили ей и интервью с Чулпан Хаматовой в Латвии, где сейчас находится актриса. Проект издания и на деньги издания», — пишет Telegram-канал «Медиавойны». Не осталась в стороне и Ксения Собчак. По словам телеведущей, ничего бесплатно снять невозможно — если нет честной рекламной модели, то это «чьи-то деньги и чьи-то интересы». Подключилась к разбирательствам и юриста Екатерина Гордон, которая заявила, что ждала, когда блогер пойдет на блогер — и вот пара барышень намекнула, что Гордеева снимает «явно на чье-то бабло этот контент».
В мае 2013 года издательство «Захаров» выпускает книгу Катерины Гордеевой «Победить рак». Книга выходит тиражом 10 тысяч экземпляров. Ее подзаголовок: «Как справиться с отчаянием и найти в себе силы бороться с болезнью» [33]. В декабре 2013 года, в связи с ликвидацией «РИА Новости» и его трансформацией в государственное агентство « Россия сегодня », Гордеева увольняется из агентства. В январе 2014 года на « Первом канале » вышел двухсерийный документальный фильм «Голоса» [35] [36] — подробное и точное погружение, пронзительный и достоверный рассказ о детях блокадного Ленинграда [37] , который Катерина Гордеева сделала в соавторстве с режиссером Сергеем Нурмамедом. В феврале того же года в эфир выходит её авторское ток-шоу «Жизнь как чудо» на телеканале ТВ-3 [38]. В 2015 году по заказу «Первого канала», в соавторстве с режиссерами Сергеем Нурмамедом и Дмитрием Альтшулером-Курчатовым, Гордеева снимает фильм «Дети Иосифа» [39] , который должен был выйти в эфир к юбилею поэта Иосифа Бродского. Однако в эфире фильм показан не был.
В 2015 году Катерина Гордеева получила вид на жительство в Латвии на основании покупки участка земли в Аматциемсе , где собирается поставить дом [41]. С января по декабрь 2016 года Катерина Гордеева сотрудничала с изданием « Meduza » [42]. В настоящее время сотрудничает с порталом colta. В августе 2017 года вместе с рядом других деятелей российской культуры подписала поручительства за своего бывшего коллегу Кирилла Серебренникова, находящегося под следствием [44]. В фильме рассказывается о нескольких девушках, столкнувшихся с раком груди, и о том, как важна ранняя диагностика этой болезни [45]. Катерина Гордеева является попечителем благотворительных фондов « Подари жизнь » и «МойМио», членом правления детского хосписа «Дом с маяком».
И оно — огромное. И это какая-то фантастическая эластичность, которую Бог дает родительским душам и сердцам: вмещать в себя всех, успевать обо всех побеспокоиться, поплакать, посмеяться. О второй и третьей беременности Единственное, что было очень тяжело [во время беременности] — это то, что в какой-то момент приходится переставать таскать старших на руках. Я очень чувствительна к тактильным ощущениям и считаю их страшно важной частью общей жизни и даже воспитания. Невозможность взять плачущего ребенка и нести на руках — убийственна для меня. Об усталости Я от всего устаю. От домашней работы, от «мамства», от бессонных ночей. Но это нормально, нет? Я честно говорю об этом. Потому что зачем врать. О школе Я не проверяю школьные оценки. Я с трудом проверяю домашние задания. И все время борюсь с тем, чтобы их проверять, потому что школа на этом настаивает. У нас школа вообще почему-то считает, что родители должны обучаться вместе с детьми.
Катерина Гордеева: "Теперь эта война — часть моей биографии"
В течение года Гордеева работала в «РИА Новости». Журналист Екатерина Гордеева является также телеведущей. российский журналист, писатель-документалист, писатель.
Катерина гордеева
В какой момент журналист перестает работать по профессии, а начинает служить по вызову? Журналист Катерина Гордеева* объявила о приостановке проекта "Скажи Гордеевой" на видеохостинге YouTube из-за принятого Госдумой закона о запрете размещать. Наибольшую известность получила как корреспондент и автор документальных фильмов на НТВ. Гордеева* отметила, что уже отснятые выпуски проекта и те, которые снимаются «прямо сейчас», будут опубликованы «по мере сил и возможностей». Известная журналистка Катя Гордеева познакомилась с будущим супругом Николаем Солодниковым в 2013-м году.
Муж Екатерины Гордеевой
Только процесс стал осознанной, понятной частью жизни, думаю, что это теперь никуда из нас не вынется; и дети будут понимать, как устроена учеба, как устроена коммуникация между ними и учителями; как устроена коммуникация между ними и одноклассниками. Причем не тогда, когда они пихаются на переменках, а когда переписываются, обмениваются чем-то. Дети начали более осознанно относиться к обучению, потому что теперь все задания приходят на их телефон, нужно фотографировать свои работы и посылать их учительнице, электронный дневник все-таки стал их электронным дневником, а не моим. Пожертвовать своей свободой ради слабых — круто Я даже немного завидую странам, в которых граждане едины со своим государством. Огромное подспорье и огромное счастье, когда ты заодно со своей страной. Пока в России, к сожалению, такого не вижу. Мне бы очень хотелось, чтобы мы вышли из этой истории изменившимися в плане внутренних отношений друг к другу, чтобы мы понимали, что самое главное — это любовь и уважение. Мир изменился.
Мне кажется, что уязвимость — одно из самых важных слов последнего времени. Тридцать лет назад никто бы этой пандемии и не заметил. А сегодня мы оказались уязвимы, болезнь косит уязвимых. Ради этих уязвимых мы согласились пожертвовать свой свободой и беспечностью. Это очень круто. Бизнес терпит большие убытки, каждый из нас терпит сумасшедшие убытки. Мы лишились работы, заработка, возможности себя реализовывать, и делаем это ради слабых.
Мы очень крутые в этом смысле. Если мы сможем с этим знанием дальше жить, оно нам очень сильно поможет, и это будет говорить о торжестве любви и уважения. В критической ситуации государству нельзя врать своему народу Мне бы очень хотелось, чтобы в нашей стране мы и государство были как-то ближе друг другу, для этого не так много надо. Понятно, что ни одна страна в мире не была стопроцентно готова к эпидемии, но именно в критической ситуации отношения между народом и государством должны быть предельно честными. Нельзя врать ни про статистику, ни про то, есть или нет средства защиты, ни про то, будете или не будете помогать. Если вы скажете честно: «Чуваки, денег нет. Давайте мы как-то вместе из этого выберемся, будем стараться, нам будет хреново, тяжело, нам всем».
Чтобы не было раздела бесконечного — мы и они. Они купили себе частные ИВЛ и поставили в свои коттеджи на Рублевском шоссе, а мы здесь не может купить маску, и покупаем ее, переплачивая в разы, на каких-то сайтах. Очень сильно проявилась жесткая вертикализация власти. Пока центр не крякнет, мужик на Дальнем Востоке не перекрестится. Но есть и главы регионов, которые проявили себя самостоятельно и круто, это Якутия, например, где глава тут же принял ряд очень важных, стратегических, полезных решений, посадив на карантин свою администрацию, отобрав у нее машины, положив в эти машины продукты для пенсионеров, запретив пожилым пенсионерам вообще покидать дома, запретив общественный транспорт и разрешив передвигаться по городу только медикам и спецслужбам — полиции, пожарным и так далее. И эти меры действуют, но должна быть суперпрочная связь, супердоверие между теми, кто принимает решения, и теми, кто им подчиняется.
Когда мы начинали говорить о допуске, даже не все врачи понимали, зачем пускать родственников, что им там делать возле постели?
Красовский берет в руки книгу: «Время колоть лед», принесенную Катериной, показывает залу : — К вопросу о том, как работают законы. У меня в руках книжка про благотворительность. Она упакована в целлофан... А на обороте написано: «Содержит нецензурную брань». Голос из зала: — Это все, что нужно знать про благотворительность в нашей стране. Гордеева: — Да, об этом, кстати, был большой разговор с нашим издателем. Там есть один раз слово [...
Мне даже предлагали эти слова убрать. Но я отказалась. Красовский: — И что, вы ради двух [... Все эти линии сходятся в одной точке, в точке принятия решения, когда ты и только ты для себя можешь решить: на какой компромисс ты пойдешь, каким кусочком себя пожертвуешь? Мы с тобою шли по, кажется, улице Жуковского, ты рассказывала, что вот буду писать с Чулпан... Зачем нужна эта книга? Важно зафиксировать наш взгляд на все эти события.
В откликах на итальянское издание моей «Апологии разума» два момента вызывали самое большое удивление: что разум защищает поэт поэзию и разум принято противопоставлять и что разум нашёл себе адвоката в России, где меньше всего этого можно было бы ожидать. Однако и сама по себе эта защита разума была воспринята как необычайное - хотя и долгожданное, по мнению рецензентов, - событие. Рационализм или интеллектуализм , о котором речь идёт в моей книге, - совершенно не то, к чему привык Запад в Новое время.
Дело в том, что классическое выработанное в греческой античности представление об уме, нусе, во многом сходящееся с библейской идеей мудрости, вероятно, в большей степени было характерно как раз для восточной патристической мысли сравните в литургических текстах: «Да буду ум, зрящий Бога». Этот ум, составляющий духовный центр человека, совпадал с духом и сердцем по контрасту с романтическим противопоставлением ума и сердца. Именно этот ум, мудрость и ставит границы техническому, критическому, спекулятивному разуму, не ведающему чувства меры.
Современная культура и российская, и западная живёт плоским противопоставлением такого «разума» и бунтующего против него «иррационального». Вот ситуация, которую мне хотелось рассмотреть - и пересмотреть. Я много занималась аналитической работой и герменевтикой, но на себя этого взгляда - аналитического, рефлектирующего, истолковывающего - никогда не обращала.
Трудно, конечно, поверить, что человек, который может неделями разбираться, скажем, в версификации «Сказки о рыбаке и рыбке», рисовать схемы её ритма, сам пишет «на слух» и, написав, не выясняет, что это за ритм. Но со мной так. Граница между «своим» и «другим» проходит резко.
Как будто здесь положен необсуждаемый запрет: нельзя разбирать собственные тексты, нельзя строить проекты на будущее… Поэтому мне всегда интересно слышать отзывы других: в них я часто узнаю о своих текстах то, чего сама не замечаю. Например, говоря, что двухтомник не задумывался как единая книга, я имела в виду простую вещь: он не писался целиком, собран постфактум. Как целое я обычно задумываю вещи небольшого объёма, такие как «Китайское путешествие», «Старые песни».
Из прозы - «Похвала поэзии» задумана отдельной книгой, также и «Путешествия». Во Франции они так и были изданы. У нас издательская традиция таких малых книг, в общем-то, утеряна а ведь блоковские «Ямбы» выходили как отдельная книга!
Это жаль. Двухтомник был уже запоздалым собранием разных вещей разных лет. Теперь готовится четырёхтомник, с моей стороны он уже подготовлен, осталась издательская работа.
Но мне не перестаёт казаться, когда всего слишком много, вещи мешают друг другу. С позиции читателя могу сказать, что такая собранность разного в одно даёт цельность взгляда. Можно видеть, что это одна работа понимания в разных обликах.
Со своей стороны я вижу больше различий. И с той и с другой стороны её окружают паузы. Это как бы квант смысла и настроения.
С ним одним нужно побыть какое-то время, забыв о прочем. Но то, что в целом оказывается, что развиваются какие-то общие темы , одни мотивы, одни образы, вообще говоря, не странно. Есть вещи, которые меня занимают всю жизнь.
И не то чтобы я их не оставляю - скорее они меня не оставляют. Но назвать эти неуловимые вещи иначе, чем я их называю именно в этой прозе, именно в этих стихах, каждый раз по-разному, я не могу - потому что, повторяю, я не теоретик себя самой. И всё-таки вы - носитель как минимум двух типов взгляда: с одной стороны - поэт, с другой - учёный, старший научный сотрудник Института мировой культуры при МГУ… - …с третьей стороны - переводчик, с четвёртой - эссеист… много сторон.
Ещё - какой-никакой, но преподаватель. А преподавание и творчество не без основания считают вещами плохо совместимыми. Ещё в самом простом смысле церковный человек.
А уж традиционная вера, научное исследование и художественное творчество - это, по привычному представлению, и вообще гремучая смесь. Как, по вашему собственному чувству , эти разные ваши стороны связаны? Как соотносятся для вас стихи и проза, которые всегда казались мне организованными у вас едва ли не принципиально различно?
Не только «моих», вообще «заморских песен». Изначально я видела в исследовании как бы пропедевтику к пониманию художественных смыслов. Магический реализм по-русски.
Маргарита Меклина пишет метафизическую прозу: «Необязательно быть магом, чтобы предсказывать…» Прозаик из Сан-Франциско Маргарита Меклина, лауреат «Русской премии» прошлого года, рассказывает о том, какие впечатления у неё остались от церемонии награждения, и литературных нравах, царящих в Москве, а также о том, каково жить русскому писателю на чужбине и каково это - писать сегодня серьёзную, без каких бы то ни было поддавков прозу. Но в строгом смысле исследовательской можно назвать только одну мою работу - кандидатскую диссертацию , которая через много лет после защиты вышла в виде книги: «Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян» М.
Однако и с ней, написанной на жёстком структуралистском языке, не так просто. Вячеслав Всеволодович Иванов, который был моим научным руководителем, на защите начал свою речь с того, что, хотя в этой работе соблюдены все методологические требования «научности», на самом деле она представляет собой инобытие поэзии. Учёный-этнолог не может таким образом видеть вещи, сказал он.
Вероятно, он имел в виду, что вся эта обрядовая реальность описана как бы изнутри, путём приобщения, а не отстранения. Вы правы: смешение поэзии и прозы, поэтика «поверх барьеров» для меня ничуть не привлекательна. Я хочу в каждом жанре соблюдать его законы и в чужой монастырь со своим уставом не ходить.
Для меня невозможно не только написать, но и подумать, как у Цветаевой - «Мой Пушкин». Гёте или Данте, которыми я много занималась, никогда не «мой Гёте» и не «мой Данте»: они не «мои», мне нужен Гёте как он есть, Данте как он есть. Я даже люблю жанровые ограничения - свобода для меня располагается в других местах.
Предлагать в прозе вместо мысли эффектную метафору для меня недопустимо. Но родной, изначальный язык для меня - образный. Не язык, само восприятие.
Помните, Наташа у Толстого говорит, что Пьер «красный и синий»? Дискурсивному изложению я долго училась, и с большим трудом. Но все эти формальные ограничения в любом случае возникают уже на следующем шаге: сначала появляется чувство предмета, а уже затем идёт оформление этого чувства.
И поэтому, пожалуй, внешние ограничения даже помогают каким-то образом «заземлить» это мерцающее восприятие. Но всё равно каждый раз получается что-то частичное. Один ракурс этого целого.
То есть существует некоторая цельность понимания и видения и набор оптических средств, позволяющих по-разному на неё взглянуть… - Конечно, сквозь одни линзы мы увидим одно, сквозь другие - другое. Но я уверена, что эти вещи, занимающие меня, универсальны - настолько универсальны, что могут быть выражены и за пределами словесности. Если бы я занималась музыкой или живописью всерьёз а здесь я дилетант , я работала бы с теми же смысловыми единицами.
Они относятся к тому уровню, которого, вероятно, искал Гёте: к чему-то вроде общей морфологии. Они могут быть переданы и в пластических образах, и в музыкальных, и в словесных. И даже, может быть, в математических.
Кстати о переводах. У вас большой и разнообразный опыт: от, условно говоря, Теодульфа Орлеанского до Пауля Целана. Эти переводы тоже складываются в цельную картину.
Вы отбираете авторов для перевода по критерию некоторого внутреннего родства? Или скорее собственных задач в «работе понимания»? Задолго до Теодульфа - классическая античная поэзия: я переводила кое-что из Горация, из Катулла и много-много лет думаю о переводе моей любимой Сафо.
А после Целана - Филипп Жакоте, последний живой классик французской поэзии. Кроме того, я переводила не только поэзию, но и философию: например, Пауля Тиллиха, его большую книгу «Мужество быть»; духовные сочинения - проповеди, жития. В огромном, больше тысячи страниц, томе «Истоки францисканства» я перевела треть - всё, что связано с самыми ранними источниками и сочинения самого Франциска.
Я никогда не была профессиональным переводчиком, который систематически переводит и живёт этим трудом. Да, вы правы: это работа понимания. И не только понимания того, что написали другие, но ещё, быть может, важнее: понимание возможностей русского языка, своего языка.
И расширение речевых возможностей, борьба с собственным косноязычием. Больших поэтов , таких как Рильке, Целан я выбирала не потому, что они были мне «близки», а потому, что они умели делать то, чего я не могла, что я только предчувствовала. Я ловила в них недостающее мне пространство.
Почти весь ХХ век, во всяком случае, с 20-х годов, мы были изолированы от мировой культуры. И многое из того, что сделано в ХХ веке, до нас просто не дошло; тем более что «мои» авторы были просто запрещены. Например, Клоделя напечатать было невозможно; Целана до какого-то времени тоже.
По разным причинам: кто слишком религиозный, кто - формалистский, кто - заумный и элитарный и так далее. И все явно не «прогрессивные». Мои авторы в это ушко «прогрессивности» никак не проходили.
Я не нарочно выбирала «реакционных», почему-то так фатально получалось: опубликовать то, что мне нравилось, было невозможно. Конечно, в каком-то смысле такие переводы - и ученичество тоже. Особенно в случае Рильке.
К Рильке я относилась как к лучшему уроку лирики. Зарубежные читатели сразу улавливают во мне «рильковскую ноту». Рильке вообще, как известно, был учителем наших лучших поэтов ХХ века - Пастернака, Цветаевой.
Даже молодая Ахматова переводила Рильке. И эта любовь и ученичество были взаимны. Сам Рильке, по его признанию, нашёл себя в России; и русскую поэзию тянуло к нему, как на родину.
С Клоделем - другое дело: это галльская, очень католическая стихия, для нас далёкая и непривычная. При такой-то чуждости… - Нет. Когда что-то интересно и увлекательно, это совсем не так трудно.
Я понимала, что, работая с Клоделем, от некоторых уже автоматических привычек нужно решительно отказаться. Если Рильке можно переводить с русскими стихотворными привычками, то здесь необходимо радикально переменить и тон, и слог. И это тоже своего рода учёба.
У Клоделя я не училась ни его версификации, ни вообще чему-либо конкретному: скорее самой возможности более ясного и определённого высказывания, чем это у нас в поэзии обычно принято. Никакого «цветного тумана», всё при свете ясного дня. И этот свет не обличает предметы, а наоборот, открывает всю их красоту.
Мне казалось, что русской поэзии просто трагически не хватает Т. Элиота - самого влиятельного послевоенного поэта Европы. Вот его переводить мне было очень трудно.
Эта сухость, эта аскеза по отношению ко всему традиционно «поэтичному». Но при этом - поэзия высокого строя, «новый Данте». И последним таким поучительным для меня новым поэтическим опытом был Пауль Целан.
Великий послекатастрофический поэт - кажется, единственный великий поэт этой непоэтической эпохи. Все они, эти поэты, говорили то, что мне - в разное время жизни - хотелось бы сказать. Вот, думала я, то высказывание, которое мне так хотелось бы произнести: но своими устами я этого сделать не могу.
Поэтому пусть скажут через меня Рильке или Целан. Знакомый мне мальчик-музыкант говорил в семь лет: «Мне хотелось бы написать одну музыку: Сороковую симфонию Моцарта. Но она уже написана».
Стихи Рильке или Целана по-русски написаны ещё не были. Один - кажется, французский - славист заметил, что между русской классической литературой и литературой советской, среди других различий есть и такое немаловажное: русские классики были людьми не одного языка. А советские писатели одноязычны.
Это сильно сказывается на письме. Конечно, русские литераторы XIX века могли знать европейские языки в разной степени, но если они и не могли писать по-французски, как Пушкин или Тютчев, по крайней мере читали на других языках. И это общение с другими языками, с другой манерой выражать вещи, изменяет отношение к родному языку: оно его освобождает, расширяет.
Дело совсем не в том, что из этих языков что-то заимствуется, просто отношения с родным языком становятся свободнее: легче, умелее, можно сказать. У одноязычного человека такого зазора нет. Он не отличает мира, высказанного в языке, от мира внесловесного.
Язык послушнее, чем они думают. Между прочим, один из самых частых упрёков мне был и остаётся - «так по-русски не говорят», «это не по-русски». Смею предположить, что эти защитники правильной грамматики и синтаксиса вряд ли сдали бы мне историю русского языка, если представить такой экзамен.
В конце концов, русский язык и его история - это моя лингвистическая профессия. Я читаю достаточно свободно на английском, немецком, французском, итальянском, польском. Я довольно серьёзно занималась классическими языками, особенно латынью, греческим меньше.
Благодаря сравнительному славянскому языкознанию, которое мы на филфаке хорошо изучали, и общей лингвистической выучке, я могу, если требуется, читать и на других славянских. В том кругу, где мне довелось с университетских лет оказаться, в кругу тартуской «Семиотики» и московской структурной школы было бы странно, если бы кто-то не читал на основных европейских языках и не знал латыни, «чтоб эпиграфы разбирать». Можно ли сказать, что какой-то из этих языков вам ближе прочих?
Насколько я могу судить, с языками складываются такие же личные отношения, как, скажем, с людьми. И нет такого чувства, что, скажем, какой-то язык холоден и отталкивает, а какой-то - горячий, в нём хочется жить? Я думаю, разница для меня другая: на некоторых языках мне удаётся и писать, и говорить, а не только читать и слушать - это английский и итальянский.
Активно владеть немецким мне не удаётся. Отрывать от глагола приставку и ставить её в конец фразы! К этому я не могу привыкнуть.
Вообще же когда я изучала языки - а всё это происходило за железным занавесом - у меня была одна задача: как можно скорее достичь того уровня знания, которое позволяет читать любимые вещи в оригинале. Я изучала их, в сущности, как мёртвые языки. И плоды такого изучения налицо: говоря на современном итальянском языке , я могу делать грубые грамматические ошибки, но язык Данте не доставляет мне трудностей, что самих итальянцев немало забавляет.
Для них это почти как для нас читать «Слово о полку Игореве». Интересный опыт: видеть свои слова и мысли в переводе? Это он может сказать, получились эти стихи на его языке или нет.
Но он в любом случае носитель другой точки зрения. Я же спрашиваю немного о другом - узнаёте ли вы себя в иноязычном воплощении? С удивлением узнаю.
Иногда мне даже больше нравится перевод, чем оригинал. У меня были очень хорошие переводчики. Естественно, в стихотворных переводах всегда многое теряется, я сама как переводчик могу это только подтвердить.
Но в нашем переводе и в западном теряются разные вещи. У нас есть такие требования к переводу, которых нет в современной Европе. По нашей традиции, необходимо передавать и внешнюю форму стиха: ритм, метр, рифму.
В Европе так не делают. Там всегда переводят верлибром. Ведь в облике текста многое теряется.
Бродский с этим воевал; чтобы дать своим переводчикам образец, сам переводил свои стихи на английский - с рифмой и метром. Ему-то это нравилось, а вот носителям языка не очень. Потому что в каждой традиции есть свой исторический момент.
Регулярный стих теперь звучит архаично по-итальянски или по-английски. Или же он принадлежит определённым - лёгким - жанрам: в рифму пишут для детей или тексты популярных песен, а серьёзные стихи вроде бы в рифму уже писать не принято. Впрочем, теперь возвращаются строгие формы, регулярный стих - есть такие движения в современной европейской поэзии.
Но переводят всё-таки верлибром. И мастерство перевода состоит не в том, чтобы, как у нас, соблюсти и внешнюю форму, и более-менее «содержание». Но у нас переводчик жертвует прежде всего стилистикой.
Переводческий стиль - это что-то невозможное, так никто никогда не напишет, он возникает из-за необходимости подогнать под рифму. В переводах этот чудовищный стиль сходит, причём под именем Малларме или других самых изощрённых авторов. Ради обязательного соблюдения формы жертвуют и смыслом - тонкими оттенками смысла.
В целом в нашем переводе всё выходит куда проще, банальнее и глупей. А западные переводчики больше всего заботятся именно о выборе слов, о тонкостях смысла. А на месте регулярного стиха они создают что-то своё - это всё-таки не подстрочник, это каким-то образом организованный стих.
У меня было такое представление, что разные языки по-разному восприимчивы к смыслам друг друга. Скажем, русский текст может быть передан на разных языках с разной степенью приближения. Не было ли у вас такого впечатления?
Здесь дело не только в языке, но и в традиции. Русская поэтическая традиция, сама классическая русская версификация куда ближе германской, чем французской или английской. Кроме того, очень важный момент в переводе - личность переводчика.
Она может быть важнее, чем язык. Заинтересованный и чувствующий человек может передать стихи и на том языке, который к русской поэзии не привык. У меня самыми счастливыми случаями перевода были такие, когда переводили поэты.
Притом даже такие, которые русского не знали совсем или знали очень поверхностно. С человеком, который не только делал для них подстрочник, но мог бы ещё многое объяснить. Так меня переводил немецкий поэт Вальтер Тюмлер.
Так переводила прекрасная американская поэтесса Эмили Гроссхольц. Лариса замечательно образована и удивительно чувствует стихи. Эмили сначала услышала моё чтение по-русски и сравнила с наличными переводами.
Она почувствовала, что нечто существенное в них упущено, и решила попробовать передать это упущенное, не зная русского. Вместе с Ларисой Певеар они долго работали над переводом. Это редкая удача.
Судя по восприятию читателей, удалась моя книжка по-албански. Её переводил поэт Агрон Туфа, прекрасно владеющий русским. Говорят, очень хорошей получилась датская книжка.
Её переводчица, Мете Дальсгард, не поэт. Она лучший в Дании переводчик русской литературы. Когда-то в интервью Дмитрию Бавильскому вы отказали поэзии в законности её претензий на близость к сакральному опыту, настаивая на том, что это - другого рода творчество.
Меня это тогда удивило, потому что мне казалось, что поэзия вообще, а ваша в частности и, может быть, в особенности, касается сакрального, просто своими средствами. Так какого же рода опыт - поэтический, если это - не касание основ бытия? В этом случае я имела в виду распространённую путаницу, когда стихи на религиозные темы автор считает «религиозными» или даже «духовными», и всяческие претензии и амбиции вроде «я пишу духовную поэзию».
Так что это ответ на такие недоразумения. Конечно, поэтический опыт для меня не что иное, как род духовной жизни. Известный немецкий критик Иоахим Сарториус написал даже, что мои сочинения - не «стихи, как мы привыкли это понимать: это род духовных упражнений».
Самой мне рассуждать об этом неловко. На религиозные сюжеты можно писать такие стихи, которые всей своей плотью выражают только грубость или пустоту. Элиот в своё время ввёл такое разграничение: devotional poetry и religious poetry.
Devotional - это стихи, которые у нас сочиняли авторы второй руки и которые печатались в журналах душеполезного чтения. Это прикладная, иллюстративная поэзия. Не то чтобы непременно плохая, но почти непременно заурядная.
Она и не хочет быть другой, потому что дело не в ней. Автор излагает - с педагогической или ещё какой-то благой целью - уже готовые смыслы. А то, что Элиот называет religious, вовсе не обязательно имеет отчётливый религиозный сюжет.
Но стихи несут на себе печать непосредственного опыта встречи с «последними вещами». В этом смысле «Гамлет» которого Элиот, впрочем, не любил - глубоко религиозная вещь. Однажды вы сказали, что вам никогда не казалось, будто от поэзии вообще что-то зависит.
Видимо, это тоже было какое-то ситуативное высказывание? Что всё-таки означает присутствие поэзии в культурном поле, к чему оно приводит?
В 1993 году Катерина поступает в Университет Сорбонны. Идея получить образование за рубежом не увенчалась успехом: девушка вернулась на родину из-за усложнения ситуации во время российского кризиса. Гордеева продолжила путь в сфере журналистики и поступила на филологический факультет в Ростовский вуз.
Популярность Уже во время обучения в университете Катерина постоянно практиковалась в крупных изданиях, которые с радостью сами приглашали девушку на работу. Гордеева пробовала силы в программе «Тема» и даже была корреспондентом во «Взгляде». Ко всем проектам красавица приложила руку по призыву самой компании ВИD. В 1997 году Катерина участвовала в уникальной авторской программе «Родом из детства». Постепенно девушка поняла, что нисколько не ошиблась с профессией и стала работать еще активнее.
Гордеева попала на должность парламентского корреспондента на шоу «День седьмой», а позже и вовсе трудится в Русской службе Би-Би-Си. В 1999 году Катерина Гордеева стала специалистом с дипломом журналистского факультета МГУ Продолжительное время Катерина посвятила каналу НТВ, на котором выходили авторские программы и документальное кино девушки. У красавицы есть опыт сотрудничества с популярным журналистом Алексеем Пивоваровым.