Лишь в одном только трактире в Мотовиловке солдаты мятежного Черниговского пехотного полка употребили 360 вёдер «водки и прочих питий» Сергей Иванович Муравьёв.

Из дневника сенатора : «Разнеслась весть о восстании Черниговского полка, который причислен ко 2-й армии и стоит в Василькове, небольшом городке, в 35 верстах от Киева. Бунт Черниговского полка — выступление декабристов в Киевской губернии, произошедшее уже после восстания на Сенатской площади в Санкт-Петербурге. Выступление черниговского полка на юге россии. Восстание Черниговского полка было задумано давно, но началось оно довольно спонтанно. Восстание Черниговского полка, пишет О И Киянская, явилось попыткой членов Южного общества воплотить в жизнь собственную тактику "военной революции" Однако, анализируя ситуацию в Южном обществе накануне мятежа, автор показывает.

Факты о стоматологических клиниках на Мичуринском проспекте: выбираем подходящую

Без плана и цели. Восстание южных декабристов и малороссийский сепаратизм
Разложение личного состава полка
День в истории. 10 января: Восстали южные декабристы
Энциклопедический словарь
Бунт на Украине: восстание Черниговского полка – Мир Знаний

Хронология событий

Ключевой его фигурой стал подполковник Сергей Муравьев-Апостол. Причем командир Черниговского полка Густав Гебель, получив известие о восстании в Санкт-Петербурге, успел принять превентивные меры — арестовал Муравьева-Апостола. Судя по всему, Гебель уже имел данные о Южном обществе декабристов. Но не знал, сколько офицеров участвовало в деятельности общества. Это его едва не погубило. Несколько офицеров Черниговского полка освободили Муравьева-Апостола. При это этом полковник Гебель получил 14 штыковых ран. Все они, однако, оказались неопасными для жизни — Гебелю при помощи одного из рядовых полка удалось спастись. Вообще, поведение нижних чинов как раз представляет во всей этой истории наибольший интерес. С офицерами все было более-менее понятно — часть состояла в Южном обществе, часть осталась верной присяге.

Беспорядки проявились только в первой армии, в Черниговском пехотном полку, входящем в состав третьего корпуса; стечение особых, совершенно исключительных обстоятельств вызвало мятеж. Узнав о подавлении мятежа в столице, подполковник Сергей Муравьев-Апостол и подпоручик Михаил Бестужев-Рюмин 29 декабря 1825 года подняли на юге восстание Черниговского пехотного полка. Участникам мятежа удалось захватить город Васильков. Первой восстала 5-я рота Черниговского полка, стоявшая в Трилесах. Вечером того же 29 декабря она пришла в деревню Ковалевку, где соединилась с другой ротой того же полка — 2-й гренадерской. Ранним утром 30 декабря Сергей Муравьев-Апостол во главе двух рот вступил в город Васильков, где к нему присоединились другие-роты Черниговского полка. Таким образом,полк почти весь в сборе. Из Василькова 31 декабря после полудня восставшие войска двинулись в деревню Мотовиловку, куда пришли к вечеру. Из Мотовиловки восставшие двинулись на Белую Церковь, чтобы соединиться с 8-й пехотной дивизией, расположенной за Житомиром, где мятежники рассчитывали на поддержку находившихся здесь членов тайного общества. Командир 3-го корпуса, генерал Рот, немедленно двинул против мятежников войска и окружил их со всех сторон. После нескольких выстрелов из орудий Сергей Муравьев-Апостол решился прекратить неравный бой и начал махать белым платком, но упал пораженный картечью. Когда он очнулся, то увидел себя и отряд свой в плену. Месте с ним захвачен был брат его, отставной подполковник Матвей Муравьева-Апостол; младший брат после боя застрелился из пистолета. Из рассказа Матвея Муравьева-Апостола: «3-го января 1826-го г. Всеобщая радость: конно-артиллерийскою ротою начальствовал полковник Пыхачев, член Тайного Союза. В 1860 г. Мы снялись с привала, построились в ротные колонны и пошли далее. Местность оказалась самою невыгодною для пехоты, имеющей встретиться с кавалерией. Отряд, пушки в виду. Мы подвигаемся вперед. Раздается пушечный выстрел, за ним второй, ядро пролетело над головами. Мы все шли вперед. Открылась пальба картечью, у нас несколько человек пало, одни убитыми, другие ранеными, в числе первых начальник шестой мушкетерской роты, штабс-капитан Михаил Алексеевич Щепила. Тогда Сергей Иванович решился прекратить неравный бой и спасти свою команду от неминуемой погибели, и приказал поставить ружья в козлы. Солдаты, повинуясь ему, не понимали, с каким намерением начальник остановил их на походе. Сергей Иванович им сказал, что виноват перед ними, что, возбудив в них надежду на успех, он их обманул. Артиллеристам Сергей Иванович стал махать белым платком и тут же упал, пораженный картечью.

Наказания и расплата Муравьева-Апостола арестовали, как и 895 солдат и шесть офицеров. Около сотни солдат были телесно наказаны, а восемьсот сосланы на Кавказ. Сергея Муравьева-Апостола казнили 13 июля 1826 года. При повешении его тело сорвалось с петли, поэтому пришлось вешать его повторно. Кстати, ошибочно считать, что нельзя второй раз исполнить смертную казнь. Причины разгрома декабристов Отсутствие четких целей и задач. Это подтверждается их нерациональным маршрутом. Не достигнув одной цели, армия Муравьева-Апостола переходила к другим. Кроме того, многие участники восстания не осознавали, что от них требуется, да и в ряды повстанцев попадали случайно. Их завлекали деньгами, насильно, обманным путем, обещаниями лучшей жизни. В рядах декабристов властвовало пьянство и разбой. Воровали водку, деньги и даже одежду простых жителей. Также у рядового состава не было уважения к руководителям восстания. Это особенно четко прослеживается в последних событиях, третьего января. После всех событий Черниговский полк переформировали. Таким образом, декабристам так и не удалось добиться отмены крепостного права и самодержавного строя. Восстание Черниговского полка — это второе восстание декабристов, организованного Южным обществом во главе с Сергеем Муравьевым-Апостолом на Украине в период с 29 декабря 1825 года по 3 января 1826 года, и охватившего такие населенные пункты, как деревня Трилесы, Васильков, Мотовиловка, Белая Церковь. Восстание было подавлено верными короне войсками по руководством Федора Гейсмара. Далее кратко разберем более подробно ход этого восстания. Восстание Черниговского полка. Назаренко Татьяна Григорьевна. Холст Масло. Нужно сказать, что первое и основное восстание было организовано в Санкт-Петербурге 14 декабря 1825 года. Северное общество хотело воспользоваться периодом междуцарствия после смерти императора Александра Первого Благословенного и взять власть в свои руки. Однако уже в ночь с 13 на 14 декабря ключевые государственные органы империи присягнули на верность новому императору — Николаю Павловичу, второму по старшинству сыну императора Павла Первого. И получается, что декабристы вышли против действующей власти. Возможно, именно поэтому П. Пестель 13 декабря был арестован. И он не принимал участия в восстании Черниговского полка. Этим занимался другой лидер Южного общества Сергей Муравьев-Апостол. Однако декабристы на юге ждали, чем завершится восстание в столице. Вестей не было.

Солдаты, выпив с вечера водку в шести шинках, поутру напали на мою винокурню. Нашли там более двухсот ведер водки. Часть выпили, часть налили в манерки. Чего же не могли использовать, брали ведрами и выливали в проруби пруда, так что к полудню в обеих Мотовиловках совсем не осталось водки. Это повело к тому, что офицеры, стоявшие по квартирам, стали присылать за водкой во двор, и я давал им из сорокаведерной бочки. Увидели это солдаты и стали так докучать и просить водки, что и им нельзя было отказать. В это время пришли незнакомые мне офицеры: Бестужев, Ипполит Муравьев и поручик Щепила: первые два молодые, очень милые в обществе. Пробыв недолго, они вышли и по дороге на квартиру зашли в костел во время новогоднего богослужения и там нашли нескольких офицеров и арендаторов из моего имения: Эразма Букоемского, Цишевского, адвоката Пиотровского, которые были знакомы со многими полковыми офицерами и с самим Муравьевым. Когда окончилась служба, Муравьев пригласил к себе посессоров и, как мне передавали, вел с ними долгую беседу про общую с поляками революцию в России, которая уже успешно началась на севере. Во время этой беседы Муравьев ловко хотел узнать, имею ли я в наличности деньги, которые получил из банка на покупку только что приторгованного имения; однако посессоры говорили, что сумма находится у бердичевских банкиров, и он оставил свой замысел занять ее у меня. Позднее пришли ко мне посессоры Букоемский и Пиотровский, которые решили разделить со мной то продолжительное волнение, в котором я находился. Вскоре вошел в залу и Бестужев и довольно долго беседовал со мной и моей женой о знакомствах, какие он приобрел в виднейших семействах трех наших губерний. Он был в прекрасном настроении, полон лучших надежд на успех восстания. Однако, так как в этот день ночью мороз прекратился и настала порядочная оттепель, а от теплого дождя образовались лужи, то моя жена, смотря в окно на эту перемену погоды, сказала Бестужеву: «Если снова настанет мороз, то вы будете иметь, господа, очень скользкую дорогу». На эти слова Бестужев побледнел, задумался и сказал: «Ах, пани, не может быть более скользкой дороги, чем та, на которой мы стоим! Однако, что делать? Иначе быть не может" 38. Потом вернулся Бестужев и, входя, у дверей сказал громко: «Ради Христа, не давайте водки! Тогда он пошел в сени, где застал нескольких солдат, которые, требуя водки, едва не вступали в драку со стражей. Вместо того, чтобы укротить их нахальство, он стал говорить выпившим солдатам: «Вы русские солдаты, христиане, не татары. Вы обязаны всюду вести себя смирно и пристойно, быть довольными тем, что вам дают, и ни с кем не заводиться! Было уже под вечер, когда это происходило. Бестужев, оставшись еще на некоторое время, в беседе про распущенность солдат сказал: «Пока еще мы должны это терпеть, но когда будем в походе и несколько из них будет расстреляно, все успокоится». В дальнейшей беседе он высказал свои намерения, неприятные для нашего положения беспечности и покоя, и этим очень перепугал всех присутствующих. Солнце уже зашло, и снова стало морозить. Я застал много офицеров, которые молча лежали на соломе. Муравьев и некоторые их них встали, когда я вошел. Беседуя с Муравьевым, я увидел на столе прекрасно украшенные кинжалы. Бестужев упорно играл кинжалом, остальные также имели кинжалы в руках. На столе лежали пистолеты. Этого оружия я не видел поутру, когда был впервые. Все было признаками тревоги и опасений, потому что все разведки вокруг Мотовиловки не дали вестей о приближении полков, имевших связь с повстанцами и думавших соединиться с ними. Быстро настала темная ночь. Восстановились спокойствие и тишина возле дома. Были лишь слышны издалека крики, однако вечерняя заря положила предел всему дневному шуму. Мы уже было успокоились после целодневной тревоги, как в последний раз вошел Бестужев и, держа в руке завернутые в бумагу серебряные ложки, вилки и ножи вместе с незапечатанным письмом, адресованным какой-то офицерской жене, просил меня, чтобы завтра, когда полк выступит в поход, я отослал нарочным в Васильков по указанному адресу, а затем быстро ушел. Позже выяснилось, что это был подарок Муравьева из нескольких серебряных столовых приборов одному несчастному офицеру, разжалованному в солдаты, бывшему капитану Грохольскому, из литовского рода. А тот предназначал это серебро своей возлюбленной, которая оставалась в Василькове. Я немедленно переслал это серебро при верном содействии моего служащего Ордовского и отдал по адресу указанной офицерше. А впрочем эта ночь прошла совсем спокойно. Помимо воинской охраны, пришло человек сорок старых хозяев-крестьян, вполне мне преданных, и заполнило сени и длинный коридор в павильоне, который вел к кухне, а на рассвете пришло много почтенных крестьян и из иных сел. Имея возле себя более восьмидесяти человек, я был окружен многочисленной гвардией; это лишило смелости солдат, которые снова поутру хотели было посетить меня. Когда все это происходило У меня дома в течение дня Нового года, как я записал, одновременно два офицера на селе на погосте перед церковью, когда крестьяне выходили из церкви, стали читать какую-то прокламацию народу. Однако крестьяне, снявши из уважения к офицерам шапки, молча обходили их и ни один любопытный не подошел к ним, чтобы спросить, о чем они так громко читают 39. Капитан Ульферт, как сказано раньше, выехал перед вступлением Муравьева в Мотовиловку лишь на некоторое время, чтобы отвезти жену и ребенка в Белую Церковь; свою роту он оставил в Мотовиловке и за это был там арестован корпусным генералом Ротом 40. Однако позже этот же генерал дал приказ, чтобы тот вернулся в Мотовиловку и отбил свою роту, если она оказалась бы во власти Муравьева. Ульферт поспешил и остановился в моей корчме, что называлась Зубковой, в семи верстах от Мотовиловки и в четырех от Еленовки, и через евреев дал известие о себе своим солдатам. Восемьдесят три солдата, квартировавших в этом селе, тотчас перешли к нему, а большая часть, стоявшая на так называемых тесных квартирах в Мотовиловке, вместе с солдатами других рот была задержана и вместе со своим фельдфебелем не могла прибыть на зов капитана. Поэтому Ульферт с этой маленькой горсточкой солдат ночью выступил к Серединной Слободе 41 , в тридцати верстах от Мотовиловки, и уже оттуда днем отослал лошадей капитана Куровицкого, которые случайным образом раз минулись с Муравьевым, бывшим в походе, и прибыли в Мотовиловку. Так закончились для Черниговского полка события дня и ночи на Новый год. На рассвете Муравьев велел приготовить на кухне горячий завтрак для него, а также жаркого и хлеба в количестве, необходимом для похода. Это было немедленно исполнено. Когда рассвело, на улицах села стали бить в барабаны и трубить сбор. Однако только через два часа роты стали, наконец, перед домом, где жил Муравьев, и только в десятом часу выступили в поход ускоренным маршем. Забыли и про охрану, и про часовых, стоявших при арестованных, и вспомнили об этом не скоро, лишь тогда, когда вернулся из поездки гусар поручик Сухотин 42 , незадолго перед тем переведенный из Черниговского пехотного полка в гусарский. Приехав на рождественские Святки в гости к своим бывшим товарищам, он попал на восстание и должен был остаться. Именно он снял часовых, покинул арестованных, а об охране и он забыл. Когда все успокоилось, унтер-офицер Николаев, один из тех, кто стоял на охране, стал требовать, чтобы ему и другим дали возможность выехать. Я велел дать ему лошадей, и он поехал вместе с остальными. На дорогу мы их накормили и напоили. Однако эти самые Николаев и Тихон, унтер-офицеры, вместе с тремя солдатами вместо того, чтобы догонять полк, свернули в сторону для грабежа. Они велели везти себя в Большую Снетынку, где жил управляющий Яржинский. А тот, увидев у себя во дворе солдат, быстро нарядился в сюртук, надел ленточку Святого Владимира от медали за 1812 г. Поэтому солдаты отнеслись к нему с почтением и, после того как их угостили водкой, распорядились отвезти их в Фастов. Там они стали брать контрибуцию, велели евреям собрать немалую сумму денег, напоили возчика так, что лошади сами доставили его в Мотовиловку. Чем дальше, тем больше они стали докучать евреям, и те, наконец, обратились к майору, который там жил и командовал фурлейгами этого же полка. Майор хотел их арестовать, но они фурлейтов прогнали, а майора побили. Тогда евреи толпой кинулись на них, и хотя первые из них получили немало сильных тумаков, но при деятельном содействии остальных удалось, наконец, осилить и связать всех пятерых мародеров 43. Итак Муравьев, дойдя до моей корчмы Зубковой, немного задержался, чтобы отдохнуть. Солдаты выпили всю водку, еврея-шинкаря слегка побили и взяли довольно убогие пожитки и белье. Об этом вспоминаю потому, что этот еврей, так потерпевший и ограбленный, пользуясь случаем, подал на них жалобу и требовал, чтобы ему заплатили за все, что он утратил. Это обратило внимание самого царя, и такой незначительный случай потом вызвал следствие, на которое был прислан полковник Панков из главной квартиры Первой армии, что находилась в Большом Могилеве на Днепре 44. Из этой же корчмы Зубковой Муравьев послал вперед к Серединной Слободе посланцев, унтер-офицера и солдата, чтобы приказал и жителям приготовить для полка обед. Когда они остановились уже возле корчмы этого села, где спрятался с частью своей роты капитан Ульферт, он приказал своим солдатам взять на штыки авангард Муравьева. Когда же солдаты приготовились броситься на него, Ульферт изменил приказ и велел лишь взять в плен этих двух посланцев Муравьева. Увидав затем, что приближается восставший полк, Ульферт отошел к селу Пологам, а полк вошел в Серединную Слободу и разбежался по селу в поисках живности. Большая часть полка напала на корчму и, не найдя шинкаря, уничтожила все, что там оставалось, так как по приказу главной белоцерковской экономии всюду из корчем водку вывезли и спрятали. Немного отдохнув и дав солдатам возможность подкрепиться, Муравьев, идя следом за Ульфертом, занял на ночлег село Полога. Отсюда послал к Белой Церкви своего собственного кучера в крестьянской одежде, верхом на коне поручика Щепилы, чтобы узнать, что там делается и стоитли там егерский полк, имевший с ним общие намерения. Однако и в этом Муравьеву не посчастливилось. Когда посланец обгонял Ульферта, что выступал со своим отрядом, солдаты узнали лошадь Щепилы, а посланца задержали и арестовали. Войдя ночью в Белую Церковь, Ульферт не застал там никого из военных. Опасаясь, чтобы не попасть на какую-нибудь восставшую часть, он выступил из Белой Церкви к селу Черкассам. Как часто бывает, одна беда влечет за собой и другую, так и здесь Муравьеву как-то фатально не везло. В Пологах была ротная квартира егерского полка, где сапожники шили обувь для солдат. И вот когда капитан этой роты внезапно вышел с полком к месту назначения, то он зачем-то оставил солдата на ротной квартире. Когда же через шпионов стало известно, что Муравьев направляется к Белой Церкви и там сделалась большая тревога, то этот хитрый и смелый солдат пошел к начальнику дивизии, когда тот уже собирался сесть на коня а егерский полк был уже в походе , и сказал: «Если разрешите, генерал, то я так напугаю Муравьева, что он не осмелится войти в Белую Церковь». Генерал, который без войска не мог задержать Муравьева, будто бы сказал: «Иди, если сделаешь успешно, то получишь хорошую награду». Солдат, когда входил ночью в село Пологи, был задержан одним из караулов, которые были расставлены на всех въездах. И когда его привели к Муравьеву и тот спросил, что делается в Белой Церкви, солдат сказал, что «егерский полк выступил В поход, а вместо него корпусный генерал занял квартиры с пехотой и кавалерией; а когда я выходил, пришла и артиллерия». Этим сообщением он изменил все планы Муравьева, который решил теперь вернуться к своей батальонной квартире в Трилесах 45. Когда это происходило в Белой Церкви и Пологах, корпусный генерал, собравши в селе Мохначке Сквирского повета отряд из разных полков пехоты, кавалерии и артиллерии, в тот же вечер вошел в местечко Фастов, а генерал Гейсмар 46 , как говорят, с таким же сборным отрядом солдат и офицеров занял Трилесы. Когда после ухода полка Муравьева и выезда охраны все в Мотовиловке уже успокоилось, из хаты среди служб вышло восемь жандармов, которых держали под арестом, а затем оставили. Ни просьбы, ни угрозы не поколебали их в той верности, на которую они недавно присягнули царю. Они просили, чтобы их отправили в Васильков, и я вскоре это сделал. Только лишь прошло время тревоги и опасности после четырех дней постоянных волнений, как я и все домашние сразу почувствовали потребность подкормиться, так как три дня никто ничего не хотел и не мог есть. Одни из нас пили кофе, другие чай, а для нас, мужчин, пожалуй, только трубка была единственным угощением. Какое-то внутреннее напряжение привело нас в состояние как бы горячки. Потребность пить как будто увеличилась, что до еды, то просто брало отвращение, которое продолжалось все время, пока не миновала опасность. В то время как мы тешились надеждой на спокойствие, ко мне прибежал Ян Пашковский, имевший свою усадьбу на окраине села Мотовиловки. Он сообщил, что, выехавши за своей женой в Серединную Слободу, где она находилась у знакомых в течение тревожного времени, слышал сам, что Муравьев неожиданно изменил свой план и вместо того, чтобы идти на Белую Церковь, возвращается назад. Помня слова Бестужева, что в случае атаки или схватки с врагом они будут отходить к Мотовиловке, чтобы занять оборонительную позицию, а для этого им должен был послужить мой каменный двухэтажный дворец и валы в саду, я решил для спокойствия моей жены и семьи немедленно выехать в Киев. По дороге в Киев, между Глевахой и Витой, в лесу меня остановили. Кто едет? Я спросил, кто меня останавливает. Это был Яниковский, киевский исправник, сын того славного рубаки при дворе гетмана Браницкого, которого я знал с давних пор. Яниковский был вторично послан гражданским губернатором Ковалевым, чтобы следить за движениями Муравьева. Он пропустил меня свободно ехать дальше, и я уже ночью приехал в Киев и остановился в доме прокурора Каминского 47. Это был радушный и уютный дом, где разместилась моя семья, которая состояла из малолетних детей: Цезарины, Юзефа, Вацлава и Антония. Что касается моего маленького сынка Эдуарда, который имел только несколько недель от рождения, то мы должны были оставить его с мамкой в Малой Солтановке на попечении арендаторши пани Цишевской 48. На другой день я провел вечер у губернатора Ковалева,где среди других особ видел жену презуса Проскуры одну, так как ее супруг Каэтан Проскура, помещик одного повета со мной, оставался у себя в селе. Он вскоре сильно пострадал от властей вследствие обвинения, что имел сношения с восставшими. Там я узнал точно об усмирении революции в Петербурге в день 14 декабря, о чем восставшие молчали, хотя и знали об этом от молодого Ипполита Муравьева. Свежий взрыв восстания Черниговского полка был темой бесед, так как в Киеве еще не знали, что в этот день произошло с повстанцами. По той же причине меня все расспрашивали и приветствовали, что я так удачно отделался от опасности. А теперь возвращусь к тем событиям, которые произошли в этот день с Муравьевым и его товарищами и о которых я узнал из различных рассказов. Вот они. Муравьев на основании ложного сообщения увидел, что ему незачем идти к Белой Церкви, так как там будто бы расположился корпусный генерал с новоприбывшим войском, которое должно было выступить против него. Вместе с тем Муравьев не имел надежды, чтобы те полки, которые были с ним в заговоре, могли присоединиться. Потому-то он и решил, как мы знаем, возвратиться назад к своей батальонной квартире в Трилесах неизвестно с какой целью. Может быть, надеялся, что войска, какие были в заговоре, успеют все же с ним соединиться, а быть может, сделал это просто с отчаяния. Когда Муравьев вошел в село Ковалевку и дал солдатам отдых после похода, то сам с двумя братьями и поручиком Щепилой пошел на завтрак в дом экономии, будучи лично знаком с добрым и приветливым управляющим «ключевым» Пиотровским. Там они были, пока готовили завтрак. Тогда Щепиле первому пришла мысль уничтожить все бумаги и революционную переписку, что и было сделано на дворе перед домом 49 Таким образом, очень много участников восстания было спасено от гибели. Однако пока это происходило в экономическом доме, отпущенные на отдых солдаты чинили всякие насилия. Так, когда сельский люд из двух зажиточных сел выходил из церкви после воскресного богослужения, мужчины, одетые по украинскому обычаю в новые кожухи тулупы и свиты полушубки , а женщины, кроме того, имели на шее много дорогих кораллов, солдаты бросились к ним и начали менять свои мундиры и кивера на крестьянские кожухи и шапки. Присутствовавшие при этом офицеры должны были усмирять солдат, которые уже выходили из повиновения. Такая мена одежды на одежду была начата раньше еще в Мотовиловке в день Нового года, и видели чумаков, которые выезжали из Мотовиловки в солдатских мундирах и киверах. Мена мундиров на тулупы была вызвана необходимостью иметь более теплую одежду во время лютых морозов и снежных метелей. А в то время как солдаты меняли свои шапки и мундиры на крестьянскую одежду, жандарм, переодетый крестьянином, шатался среди них и, рассмотревши хорошо весь этот беспорядок, поспешил по дороге, по которой они должны были идти к Трилесам, чтобы уведомить генерала, который уже приближался к ним. Местность, где расположены Ковалевка, Устимовка и Поляниченцы - три больших села, тянется по левому берегу речки Каменки. Напротив Ковалевки - гребля, а на правом берегу речки, вправо над прудом, небольшой участок леса и большая пасека. Генерал, как передавали Гейсмар, но фамилию которого с уверенностью назвать не могу, за этим леском на горке поставил пехоту с артиллерией, а под самым лесом спрятал кавалерию и в таком боевом порядке ожидал повстанцев. Когда повстанцы приблизились к ним на пушечный выстрел, они без всяких парламентерских обычаев встретили их пушечным приветом. Ядро с шумом пронеслось над головами повстанцев. Когда же это не задержало движения повстанцев, загремели один за другим еще два картечных выстрела полуцентром и центром. От них легли на месте Ипполит Муравьев и поручик Щепила, а главный их командир Муравьев был ранен в шею картечью. Вместе с ним двадцать два солдата убито, восемнадцать ранено: эти взяты на поле сражения, а два тяжелораненых доползли до леска и оттуда по заросшему пруду добрались до села Кищинец и там окончили свою жизнь 50. После этих артиллерийских выстрелов весь восставший полк рассыпался, бросая оружие. Среди этой суматохи Бестужев, рискуя своей жизнью, подвел верхового коня Муравьеву - своему вождю, чтобы тот мог спастись. Но солдат, который стоял близко портной из роты Ульферга , сказал: «Заварил кашу, покушай с нами! Он попросил только, чтобы ему разрешили поцеловать убитого брата по русскому обычаю, когда при похоронах целуют мертвые тела. Гусар поручик Сухотин, который был на коне, имел возможность ускакать с поля битвы, добрался до Сквиры, там снял мундир и переоделся в штатское платье, нанял шляхтича, имевшего лошадей, незаметно миновал Белую Церковь и прибыл на Херсонщину к своему брату, местному жителю. Он имел намерение эмигрировать в Валахию, но, не имея денег, поехал в Кишинев и там ожидал денег, имея паспорт на чужую фамилию. Однако так судила судьба, что брат, посылая деньги, адресовал их Сухотину. Поэтому кишиневская полиция, уведомленная эстафетой о бегстве Сухотина, арестовала его, когда он пришел за деньгами на почту 51. Фельдфебель из роты Ульферта Гурьев, которого захватили повстанцы, следовал за полком в санках, запряженных собственным конем. Когда же началась эта суматоха, он отбился в сторону, но, не зная местности, прибрел к селу Шамраевке, где была почтовая станция. Здесь он заявил проезжавшему офицеру, что убегает от бунтовщиков. Офицер приказал ему ехать в Белую Церковь, и он благополучно прибыл туда, когда Ульферт уже написал список своих солдат и собирался подавать его дивизионному генералу. Тотчас этот список переписали наново. Этот фельдфебель был поставлен во главе остатков роты, и благодаря таким случайно счастливым обстоятельствам спасся хороший человек. Позже получился приказ о производстве Гурьева из фельдфебелей в поручики. Таковы пути человека: если одна минута угрожает гибелью, то другая возносит его. Не мешает сообщить еще один эпизод, характерный для повстанцев. Кучер, взятый из Мотовиловки с тройкой общественных коней, вез за полком пятерых унтер-офицеров. Когда после первого пушечного выстрела унтер-офицеры побежали прочь от саней, а вторым выстрелом картечью изувечило муравьевскую легавую собаку, которая бежала возле саней, кучер, смышленый украинец, тотчас повернул в Мотовиловку и прибыл непосредственно в экономию, привезя с собой кое-что из кожаной солдатской амуниции и девять карабинов. Эти карабины были отосланы в Нижний суд как полковая собственность. Но сначала из любопытства их рассматривали в экономии и, к большому изумлению, увидели, что некоторые из них не имели кремневых курков, а лишь деревянные. А два из них были заряжены очень странным образом: один был заряжен наоборот - пулей снизу, а порохом сверху, а другой вместо заряда имел кусок сальной свечки. Все это могло произойти от неумеренного употребления водки, выпитой в Мотовиловке. В то время как это происходило под Ковалевкой корпусный генерал, все еще стоявший вследствие плохой погоды со своим отрядом в Фастове, в одиннадцать часов выступил оттуда. Однако едва вышел он за околицу, как послышались пушечные выстрелы, которые слышали также и жители Фастова и Мотовиловки, что расположены почти на одинаковом расстоянии от Ковалевки. Генерал, сделав ускоренным маршем несколько верст по пути к Поляниченцам, получил уведомление, что Черниговский полк целиком захвачен, и вернулся в Фастов. Долго продолжалось смешное, как помню, поведение фастовских евреев во время этих последних событий. Напуганные угрозами солдат Мотовиловского гарнизона, которых они тогда посвязывали, что Муравьев за это им строго и жестоко отомстит, евреи целый день находились в тревоге. Когда же под вечер увидели, что пришли защитники их покоя и безопасности под начальством корпусного генерала, обрадовались и приветствовали их с большим гостеприимством. А когда караул, охранявший пушки, требовал дров, чтобы погреться на сильном морозе, то евреи целую ночь носили дрова и сами следили за огнем, «чтобы пушки не замерзли». В Ковалевке взяли всех раненых с побоища, чтобы отвезти их в белоцерковский лазарет, но солдаты доставили их в Трилесы. Унтер-офицеров и солдат положили в просторных санях заезда. Оба Муравьева с поручиком Кузьминым заняли комнаты для приезжих по одну сторону заезда, остальные офицеры расположились по другую сторону. Тела убитых были сложены перед заездом. У ворот заезда были поставлены две пушки, заряженные картечью, и было сказано всем заключенным, что если они сделают хотя бы малейшее движение, то будут расстреляны картечью. Вместе с тем и пехота всю ночь окружала этот заезд. Генерал, командовавший отрядом, занял квартиру в доме вблизи заезда. Тогда в нем помещалась таможня. Так закончился третий день января. Рассказы, собранные о событиях этого дня, как все совершилось одно за другим, я и записал. Это известие сразу облетело весь Киев. И вот проведя спокойно ночь вместе с двумя Муравьевыми и предвидя для себя печальную участь, так как был деятельным участником восстания, вытянул из голенища пистолет и выстрелил себе в лоб. Его вынесли из хаты и положили рядом с другими, что были убиты накануне. Когда васильковекий исправник прибыл в Трилесы, то военные власти поручили ему похоронить убитых.

Восстание Черниговского полка 1825 года

Восстание Черниговского полка — Википедия с видео // WIKI 2	Уже после разгрома Черниговского полка члены Общества соединенных славян пытались поднять на восстание свои части.
Восстание Черниговского полка. Большая российская энциклопедия	Восстание на Сенатской площади в Санкт-Петербурге и мятеж Черниговского полка: опыт сравнительно-исторического анализа.

Строка навигации

Восстание черниговского полка в 1825 году кратко и понятно – самое главное
Восстание Черниговского полка - Chernigov Regiment revolt
Хронология событий
Странное восстание: как декабристы обманули солдат Черниговского полка
Черниговского полка восстание — Мегаэнциклопедия Кирилла и Мефодия — статья
Части единого плана

Восстание Черниговского полка

После известия о восстании декабристов в Петербурге командир полка лично арестовал подполковника С. И. Муравьёва-Апостола, связанного с заговорщиками. Восстание Черниговского полка — одно из двух восстаний заговора декабристов, произошедшее уже после выступления декабристов на Сенатской площади в Петербурге 14 (26) декабря 1825 г. Происходило 29 декабря 1825 — 3 января 1826 года (10-15 января 1826 г н. ст. Причем командир Черниговского полка Густав Гебель, получив известие о восстании в Санкт-Петербурге, успел принять превентивные меры — арестовал Муравьева-Апостола.

Предпосылки

Вы нас обманули, отвечайте одни, ни с места!
Строка навигации
Воля, водка, ерунда. Чем обернулось восстание Южного общества декабристов
3 января в истории. Восстание Черниг. полка
Хронология событий: la_garde_1826 — LiveJournal
Восстание Черниговского полка — Википедия. Что такое Восстание Черниговского полка

Звезда несбывшегося счастья

В 1820 году вспыхнуло солдатское восстание в гвардейском Семеновском полку в Санкт-Петербурге. Восстание Черниговского полка, пишет О И Киянская, явилось попыткой членов Южного общества воплотить в жизнь собственную тактику "военной революции" Однако, анализируя ситуацию в Южном обществе накануне мятежа, автор показывает. Во время восстания Черниговского полка были допущены те же тактические ошибки, что и на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. В восстании Черниговского полка Роменский не участвовал, в момент его начала находился в своем имении. Уже после разгрома Черниговского полка члены Общества соединенных славян пытались поднять на восстание свои части. Восстание Черниговского полка (Бунт Черниговского полка) — одно из двух восстаний декабристов, произошедшее уже после выступления на Сенатской площади в Петербурге 14 (26) декабря 1825 года.

Черниговская восьмёрка

здесь находилась одна из рот Черниговского полка. Фактической причиной восстания Черниговского полка стал арест Павла Пестеля, который произошел еще до выступления на Сенатской площади. Восстание Черниговского пехотного полка» была написана в 2015 и издана в 2016 году. 15 января подавлено восстание декабристов Черниговского полка в Малороссии. Восстание Черниговского пехотного полка» была написана в 2015 и издана в 2016 году. За участие в восстании Черниговского полка Матвей получил 20 лет каторжных работ, Сергей – казнен.

Глава X. «Успех нам был бы пагубен для нас и для России…»

Восстание Черниговского полка. Восстание черниговского полка дата.	Лишь в одном только трактире в Мотовиловке солдаты мятежного Черниговского пехотного полка употребили 360 вёдер «водки и прочих питий» Сергей Иванович Муравьёв.
«За такие злодеяния повесить» \| Тульская Библиотечная Система	О неудачном восстании в Петербурге членам Южного общества стало известно 6 января 1826 г. В это время аресты на юге продолжались, угрожая полным разгромом и этой организации.
Восстание Черниговского полка	В 1820 году вспыхнуло солдатское восстание в гвардейском Семеновском полку в Санкт-Петербурге.
Династический кризис 1825 г. Выступление декабристов	Портал НЭБ предлагает скачать бесплатно или читать онлайн книгу «Восстание Черниговского полка.
Вы нас обманули, отвечайте одни, ни с места!	Восстание Черниговского полка состоялось уже после восстания декабристов на Сенатской площади.

Глава шестая. Мятеж черниговского полка

Более того, они стали символом борьбы за человеческие права. Едва ли не каждый, кто мыслил себя в оппозиции режиму монархическому, советскому или постсоветскому , так или иначе ассоциировал себя с декабристами. Декабристы стали символом российской интеллигенции. Мог ли мятеж «кончиться удачей»? Трудно сказать. С одной стороны, бурное «осьмнадцатое столетие» было богато успешными переворотами. Но, с другой стороны, все 10 лет существования тайных обществ лидеры заговора не могли найти общий язык, не могли договориться о том, кто будет главным в новом российском правительстве.

Заговорщики не сумели договориться и о совместных действиях, и это значительно уменьшало их шансы на успех. Однако победа императора Николая I над декабристами обернулась для него историческим поражением. Случайный путешественник-француз, пораженный устройством русского государственного механизма, писал о нем: «Россия — империя каталогов; она замечательна, если читать ее как собрание этикеток; но бойтесь заглянуть дальше заголовка! Если вы откроете книгу, то не найдете ничего из обещанного: все главы в ней обозначены, но каждую еще предстоит написать» [4]. И даже самые рьяные защитники этой Империи были вынуждены признать ее крах. Монархист Федор Тютчев написал на смерть Николая I стихотворение: Не богу ты служил и не России, Служил лишь суете своей, И все дела твои, и добрые, и злые, — Все было ложь в тебе, все призраки пустые: Ты был не царь, а лицедей.

Неудача же декабристов не помешала им победить в иной плоскости — моральной и нравственной. Не без помощи Александра Герцена возникла знаменитая декабристская легенда, мощно влиявшая на русское общественное сознание и культуру от стихов Пушкина до песен Александра Галича и фильма «Звезда пленительного счастья». И именно поэтому многие интеллектуалы могут сказать сегодня: декабристы — «nos amis de quatorze».

Я… стоял точно в том же положении, смотрел печально в глаза смерти и ждал рокового удара; в эту минуту существование было так горько, что гибель казалась мне благополучием». А Михаил Сперанский, выглянув вечером 14 декабря в окно на Сенатскую площадь, с отчаянием произнес: «И эта штука не удалась! Восставшие продержались пять дней, после чего тоже были расстреляны картечью.

В декабре 1825 года в России «переломилось время». Исчезли воспитанные Отечественной войной отважные «люди двадцатых годов». По словам Юрия Тынянова, «лица удивительной немоты появились сразу, тут же на площади, лица, тянущиеся лосинами щек, готовые лопнуть жилами. Жилы были жандармскими кантами северной небесной голубизны…». Император Николай I, восшествие которого на престол было омрачено этим «досадным происшествием», иронически называл декабристов «Mes amis de quatorze» «Мои друзья четырнадцатого» — и надеялся, что имена его «друзей» вскоре забудутся. Однако почти два столетия спустя можно констатировать: император ошибся, декабристы не только не истерлись из активной исторической памяти, но сделались образцом и идеалом для нескольких поколений российских вольнодумцев, даже и не склонных к мятежам. О декабристах написаны сотни книг и тысячи статей, сняты документальные и художественные фильмы.

За более чем 180 лет они стали нашими «друзьями четырнадцатого», «nos amis de quatorze». История тайных обществ, казалось бы, хорошо изучена, но остается не разрешенным главный вопрос: зачем декабристам была нужна революция? Хорошо осознанные истины о «чистоте намерений» членов тайных обществ, о революционном «духе времени», об экономической и социальной отсталости России, о «производительных силах» и «производственных отношениях», об ужасах крепостного права еще не способны объяснить, почему молодые офицеры, отпрыски лучших фамилий Империи, в 1816 году вдруг решили составить антиправительственный заговор. Зачем они избрали для себя скользкую дорогу политических заговорщиков, через 10 лет окончившуюся для некоторых — виселицей, а для большинства — сибирской каторгой? Узнав о 14 декабря, престарелый Федор Ростопчин произнес знаменитую фразу: «Во Франции повара хотели попасть в князья, а здесь князья — попасть в повара». Так же оценивал цели движения и ровесник декабристов князь Петр Вяземский: «В эпоху французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями, у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками» [2]. Подобные формулировки, конечно, никак не объясняют смысл движения.

Когда все сношения жителей со мной прекратились, был слышен только глухой гул людей, которые расходились по квартирам. Вскоре послышались песни и крик пьяных солдат. Арендаторы из корчем поубегали, и водка была сразу распита в шести шинках: трех моих и трех в казенной Мотовиловке. Я узнал от евреев, которые просили у меня приюта, что Муравьев со всей своей свитой расположился в квартире настоятеля костела в двух приемных комнатах. Пришел ко мне, чтобы разделить опасность, и сельский староста Василий Пиндюр. Я велел ему созвать еще домовитых крестьян для охраны моего дома ночью. Впрочем, эта ночь прошла на моем дворе спокойно, хотя на селе несколько побуйствовали пьяные солдаты. Когда это было дано, солдат заказал и для себя горячий завтрак. С этого времени сношения между дворцом, кухней, кладовой и службами совсем прекращаются.

Ежеминутно приходили с требованиями горячей и холодной пищи для офицеров, которые прибывали со своих квартир и уезжали от Муравьева. Службы были заняты под караульню, изба возле пекарни стала местом для арестованных, верховые и конюшенные взяты были для разных разъездов. Не оставили коней и какой-то пани, что приехала ко мне в поисках защиты в тревожное время. Остался для меня только один выезд, которым пользовалась обычно моя жена. Когда рассвело, начались разведки офицеров и унтерофицеров во все стороны от Мотовиловки С целью узнать, не приближаются ли полки, какие могли бы к ним присоединиться. Целый день стоял караульный солдат на крыше возле дымовой трубы домика, что на валу 33 Вокруг нас все больше прибывало каких-то чужих людей. Я видел в окна, как они, пешие и конные, одетые в крестьянскую одежду, кружились во дворе вблизи дома и конюшен, некоторые заходили и в сам дом со стороны сада и проходили по садовой дорожке от усадьбы ксендза, где жил Муравьев. Однако все это не интересовало повстанцев, и они не обращали никакого внимания. Между тем, как выяснилось впоследствии, то были жандармы из Киева, десятники киевского исправника Яниковского и васильковского Кузьмина.

Скрываясь, один в Боровой 34 , маленьком казенном поселении, а другой в Марьяновке, в десяти верстах от Мотовиловки, они извещали гражданского губернатора 35 о передвижениях Муравьева. Кроме того, и главная контора белоцерковской экономии послала на разведки крестьян, которые следили за каждым шагом Муравьева. А тут повара и работницы не могли наготовить кушаний для голодных. Солдаты силой забирали все, что было приготовлено для офицеров и унтер-офицеров, приговаривая: «Офицер не умрет с голоду, а где поживиться без денег бедному солдату! Повара были вынуждены зарезать еще одного вола и шесть баранов, чтобы устранить наступление тех, кто хотел поживиться. Если это делалось вне дома, то и внутрь его уже на рассвете заходили полковые музыканты с новогодними поздравлениями. За это их следовало одаривать деньгами. Но следом за ними стали идти солдаты. Когда у меня не хватило уже мелкой серебряной монеты для раздачи, я дал одному из них полрубля серебром.

А он, выйдя в сени, сказал: «Такой роскошный дом, а бедному солдату «полтина», а если бы положить палец между дверьми, наверное дал бы больше». Когда эти слова услыхал мой сын Конрад 36 , то испуганный прибежал и передал мне их. Я имел еще сто восемьдесят рублей медными «шагами» и копейками. Полная пригоршня их, всыпанная в шапку, вполне удовлетворила солдат, хотя четыре медных рубля имели стоимость одного серебряного. Так еще мало был развит солдатский ум, что не ценность, а количество имело значение! Между тем один из солдат вошел в сени и заявил, что хочет сказать нечто важное, но только наедине. Я отвел его в другую комнату, и он сказал: «Большая беда грозит тебе от Муравьева: вчера у тебя был Ульферт и ты его скрывал». Очевидно он хотел меня испугать и потребовать, чтобы я откупился, но я сказал ему, возвысив голос: «Если тебе можно было войти в дом, то также мог войти вчера и Ульферт. А с Муравьевым я лично знаком!

Тогда солдат сказал: «Ты молчи, и я буду молчать! Вдруг вбежала в испуге жившая далеко на фольварке жена эконома с ребенком на руках. Спасаясь от солдатской настойчивости и защищая себя ребенком, она получила легкую рану тесаком. Еще я заметил, что солдаты, которые уже приходили приветствовать меня с Новым годом, вторично заходят, чтобы им снова давать, так что уже и денег не хватило бы. Тогда я пошел к Муравьеву с просьбой, чтобы защитил и дал мне охрану, которая защитила бы меня от толпы и дерзостей выпивших солдат. Муравьев тотчас позвал унтер-офицеров Николаева и Тихона, которым сказал: «Слушай, Николаев, я на тебя так полагаюсь, как на самого себя, что ты не позволишь солдатам обидеть этого пана». Николаев и Тихон взяли с собой трех солдат с карабинами и пошли со мной" 37. Охрана тотчас выгоняла всех, кто приходил ко мне поздравить с Новым годом. Но тут случилась новая напасть.

Во время этой беседы Муравьев ловко хотел узнать, имею ли я в наличности деньги, которые получил из банка на покупку только что приторгованного имения; однако посессоры говорили, что сумма находится у бердичевских банкиров, и он оставил свой замысел занять ее у меня. Позднее пришли ко мне посессоры Букоемский и Пиотровский, которые решили разделить со мной то продолжительное волнение, в котором я находился. Вскоре вошел в залу и Бестужев и довольно долго беседовал со мной и моей женой о знакомствах, какие он приобрел в виднейших семействах трех наших губерний. Он был в прекрасном настроении, полон лучших надежд на успех восстания. Однако, так как в этот день ночью мороз прекратился и настала порядочная оттепель, а от теплого дождя образовались лужи, то моя жена, смотря в окно на эту перемену погоды, сказала Бестужеву: «Если снова настанет мороз, то вы будете иметь, господа, очень скользкую дорогу». На эти слова Бестужев побледнел, задумался и сказал: «Ах, пани, не может быть более скользкой дороги, чем та, на которой мы стоим! Однако, что делать? Иначе быть не может" 38. Потом вернулся Бестужев и, входя, у дверей сказал громко: «Ради Христа, не давайте водки!

Тогда он пошел в сени, где застал нескольких солдат, которые, требуя водки, едва не вступали в драку со стражей. Вместо того, чтобы укротить их нахальство, он стал говорить выпившим солдатам: «Вы русские солдаты, христиане, не татары. Вы обязаны всюду вести себя смирно и пристойно, быть довольными тем, что вам дают, и ни с кем не заводиться! Было уже под вечер, когда это происходило. Бестужев, оставшись еще на некоторое время, в беседе про распущенность солдат сказал: «Пока еще мы должны это терпеть, но когда будем в походе и несколько из них будет расстреляно, все успокоится». В дальнейшей беседе он высказал свои намерения, неприятные для нашего положения беспечности и покоя, и этим очень перепугал всех присутствующих. Солнце уже зашло, и снова стало морозить. Я застал много офицеров, которые молча лежали на соломе. Муравьев и некоторые их них встали, когда я вошел.

Беседуя с Муравьевым, я увидел на столе прекрасно украшенные кинжалы. Бестужев упорно играл кинжалом, остальные также имели кинжалы в руках. На столе лежали пистолеты. Этого оружия я не видел поутру, когда был впервые. Все было признаками тревоги и опасений, потому что все разведки вокруг Мотовиловки не дали вестей о приближении полков, имевших связь с повстанцами и думавших соединиться с ними. Быстро настала темная ночь. Восстановились спокойствие и тишина возле дома. Были лишь слышны издалека крики, однако вечерняя заря положила предел всему дневному шуму. Мы уже было успокоились после целодневной тревоги, как в последний раз вошел Бестужев и, держа в руке завернутые в бумагу серебряные ложки, вилки и ножи вместе с незапечатанным письмом, адресованным какой-то офицерской жене, просил меня, чтобы завтра, когда полк выступит в поход, я отослал нарочным в Васильков по указанному адресу, а затем быстро ушел.

Позже выяснилось, что это был подарок Муравьева из нескольких серебряных столовых приборов одному несчастному офицеру, разжалованному в солдаты, бывшему капитану Грохольскому, из литовского рода. А тот предназначал это серебро своей возлюбленной, которая оставалась в Василькове. Я немедленно переслал это серебро при верном содействии моего служащего Ордовского и отдал по адресу указанной офицерше. А впрочем эта ночь прошла совсем спокойно. Помимо воинской охраны, пришло человек сорок старых хозяев-крестьян, вполне мне преданных, и заполнило сени и длинный коридор в павильоне, который вел к кухне, а на рассвете пришло много почтенных крестьян и из иных сел. Имея возле себя более восьмидесяти человек, я был окружен многочисленной гвардией; это лишило смелости солдат, которые снова поутру хотели было посетить меня. Когда все это происходило У меня дома в течение дня Нового года, как я записал, одновременно два офицера на селе на погосте перед церковью, когда крестьяне выходили из церкви, стали читать какую-то прокламацию народу. Однако крестьяне, снявши из уважения к офицерам шапки, молча обходили их и ни один любопытный не подошел к ним, чтобы спросить, о чем они так громко читают 39. Капитан Ульферт, как сказано раньше, выехал перед вступлением Муравьева в Мотовиловку лишь на некоторое время, чтобы отвезти жену и ребенка в Белую Церковь; свою роту он оставил в Мотовиловке и за это был там арестован корпусным генералом Ротом 40.

Однако позже этот же генерал дал приказ, чтобы тот вернулся в Мотовиловку и отбил свою роту, если она оказалась бы во власти Муравьева. Ульферт поспешил и остановился в моей корчме, что называлась Зубковой, в семи верстах от Мотовиловки и в четырех от Еленовки, и через евреев дал известие о себе своим солдатам. Восемьдесят три солдата, квартировавших в этом селе, тотчас перешли к нему, а большая часть, стоявшая на так называемых тесных квартирах в Мотовиловке, вместе с солдатами других рот была задержана и вместе со своим фельдфебелем не могла прибыть на зов капитана. Поэтому Ульферт с этой маленькой горсточкой солдат ночью выступил к Серединной Слободе 41 , в тридцати верстах от Мотовиловки, и уже оттуда днем отослал лошадей капитана Куровицкого, которые случайным образом раз минулись с Муравьевым, бывшим в походе, и прибыли в Мотовиловку. Так закончились для Черниговского полка события дня и ночи на Новый год. На рассвете Муравьев велел приготовить на кухне горячий завтрак для него, а также жаркого и хлеба в количестве, необходимом для похода. Это было немедленно исполнено. Когда рассвело, на улицах села стали бить в барабаны и трубить сбор. Однако только через два часа роты стали, наконец, перед домом, где жил Муравьев, и только в десятом часу выступили в поход ускоренным маршем.

Забыли и про охрану, и про часовых, стоявших при арестованных, и вспомнили об этом не скоро, лишь тогда, когда вернулся из поездки гусар поручик Сухотин 42 , незадолго перед тем переведенный из Черниговского пехотного полка в гусарский. Приехав на рождественские Святки в гости к своим бывшим товарищам, он попал на восстание и должен был остаться. Именно он снял часовых, покинул арестованных, а об охране и он забыл. Когда все успокоилось, унтер-офицер Николаев, один из тех, кто стоял на охране, стал требовать, чтобы ему и другим дали возможность выехать. Я велел дать ему лошадей, и он поехал вместе с остальными. На дорогу мы их накормили и напоили. Однако эти самые Николаев и Тихон, унтер-офицеры, вместе с тремя солдатами вместо того, чтобы догонять полк, свернули в сторону для грабежа. Они велели везти себя в Большую Снетынку, где жил управляющий Яржинский. А тот, увидев у себя во дворе солдат, быстро нарядился в сюртук, надел ленточку Святого Владимира от медали за 1812 г.

Поэтому солдаты отнеслись к нему с почтением и, после того как их угостили водкой, распорядились отвезти их в Фастов. Там они стали брать контрибуцию, велели евреям собрать немалую сумму денег, напоили возчика так, что лошади сами доставили его в Мотовиловку. Чем дальше, тем больше они стали докучать евреям, и те, наконец, обратились к майору, который там жил и командовал фурлейгами этого же полка. Майор хотел их арестовать, но они фурлейтов прогнали, а майора побили. Тогда евреи толпой кинулись на них, и хотя первые из них получили немало сильных тумаков, но при деятельном содействии остальных удалось, наконец, осилить и связать всех пятерых мародеров 43. Итак Муравьев, дойдя до моей корчмы Зубковой, немного задержался, чтобы отдохнуть. Солдаты выпили всю водку, еврея-шинкаря слегка побили и взяли довольно убогие пожитки и белье. Об этом вспоминаю потому, что этот еврей, так потерпевший и ограбленный, пользуясь случаем, подал на них жалобу и требовал, чтобы ему заплатили за все, что он утратил. Это обратило внимание самого царя, и такой незначительный случай потом вызвал следствие, на которое был прислан полковник Панков из главной квартиры Первой армии, что находилась в Большом Могилеве на Днепре 44.

Из этой же корчмы Зубковой Муравьев послал вперед к Серединной Слободе посланцев, унтер-офицера и солдата, чтобы приказал и жителям приготовить для полка обед. Когда они остановились уже возле корчмы этого села, где спрятался с частью своей роты капитан Ульферт, он приказал своим солдатам взять на штыки авангард Муравьева. Когда же солдаты приготовились броситься на него, Ульферт изменил приказ и велел лишь взять в плен этих двух посланцев Муравьева. Увидав затем, что приближается восставший полк, Ульферт отошел к селу Пологам, а полк вошел в Серединную Слободу и разбежался по селу в поисках живности. Большая часть полка напала на корчму и, не найдя шинкаря, уничтожила все, что там оставалось, так как по приказу главной белоцерковской экономии всюду из корчем водку вывезли и спрятали. Немного отдохнув и дав солдатам возможность подкрепиться, Муравьев, идя следом за Ульфертом, занял на ночлег село Полога. Отсюда послал к Белой Церкви своего собственного кучера в крестьянской одежде, верхом на коне поручика Щепилы, чтобы узнать, что там делается и стоитли там егерский полк, имевший с ним общие намерения. Однако и в этом Муравьеву не посчастливилось. Когда посланец обгонял Ульферта, что выступал со своим отрядом, солдаты узнали лошадь Щепилы, а посланца задержали и арестовали.

Войдя ночью в Белую Церковь, Ульферт не застал там никого из военных. Опасаясь, чтобы не попасть на какую-нибудь восставшую часть, он выступил из Белой Церкви к селу Черкассам. Как часто бывает, одна беда влечет за собой и другую, так и здесь Муравьеву как-то фатально не везло. В Пологах была ротная квартира егерского полка, где сапожники шили обувь для солдат. И вот когда капитан этой роты внезапно вышел с полком к месту назначения, то он зачем-то оставил солдата на ротной квартире. Когда же через шпионов стало известно, что Муравьев направляется к Белой Церкви и там сделалась большая тревога, то этот хитрый и смелый солдат пошел к начальнику дивизии, когда тот уже собирался сесть на коня а егерский полк был уже в походе , и сказал: «Если разрешите, генерал, то я так напугаю Муравьева, что он не осмелится войти в Белую Церковь». Генерал, который без войска не мог задержать Муравьева, будто бы сказал: «Иди, если сделаешь успешно, то получишь хорошую награду». Солдат, когда входил ночью в село Пологи, был задержан одним из караулов, которые были расставлены на всех въездах. И когда его привели к Муравьеву и тот спросил, что делается в Белой Церкви, солдат сказал, что «егерский полк выступил В поход, а вместо него корпусный генерал занял квартиры с пехотой и кавалерией; а когда я выходил, пришла и артиллерия».

Этим сообщением он изменил все планы Муравьева, который решил теперь вернуться к своей батальонной квартире в Трилесах 45. Когда это происходило в Белой Церкви и Пологах, корпусный генерал, собравши в селе Мохначке Сквирского повета отряд из разных полков пехоты, кавалерии и артиллерии, в тот же вечер вошел в местечко Фастов, а генерал Гейсмар 46 , как говорят, с таким же сборным отрядом солдат и офицеров занял Трилесы. Когда после ухода полка Муравьева и выезда охраны все в Мотовиловке уже успокоилось, из хаты среди служб вышло восемь жандармов, которых держали под арестом, а затем оставили. Ни просьбы, ни угрозы не поколебали их в той верности, на которую они недавно присягнули царю. Они просили, чтобы их отправили в Васильков, и я вскоре это сделал. Только лишь прошло время тревоги и опасности после четырех дней постоянных волнений, как я и все домашние сразу почувствовали потребность подкормиться, так как три дня никто ничего не хотел и не мог есть. Одни из нас пили кофе, другие чай, а для нас, мужчин, пожалуй, только трубка была единственным угощением. Какое-то внутреннее напряжение привело нас в состояние как бы горячки. Потребность пить как будто увеличилась, что до еды, то просто брало отвращение, которое продолжалось все время, пока не миновала опасность.

В то время как мы тешились надеждой на спокойствие, ко мне прибежал Ян Пашковский, имевший свою усадьбу на окраине села Мотовиловки. Он сообщил, что, выехавши за своей женой в Серединную Слободу, где она находилась у знакомых в течение тревожного времени, слышал сам, что Муравьев неожиданно изменил свой план и вместо того, чтобы идти на Белую Церковь, возвращается назад. Помня слова Бестужева, что в случае атаки или схватки с врагом они будут отходить к Мотовиловке, чтобы занять оборонительную позицию, а для этого им должен был послужить мой каменный двухэтажный дворец и валы в саду, я решил для спокойствия моей жены и семьи немедленно выехать в Киев. По дороге в Киев, между Глевахой и Витой, в лесу меня остановили. Кто едет? Я спросил, кто меня останавливает. Это был Яниковский, киевский исправник, сын того славного рубаки при дворе гетмана Браницкого, которого я знал с давних пор. Яниковский был вторично послан гражданским губернатором Ковалевым, чтобы следить за движениями Муравьева. Он пропустил меня свободно ехать дальше, и я уже ночью приехал в Киев и остановился в доме прокурора Каминского 47.

Это был радушный и уютный дом, где разместилась моя семья, которая состояла из малолетних детей: Цезарины, Юзефа, Вацлава и Антония. Что касается моего маленького сынка Эдуарда, который имел только несколько недель от рождения, то мы должны были оставить его с мамкой в Малой Солтановке на попечении арендаторши пани Цишевской 48. На другой день я провел вечер у губернатора Ковалева,где среди других особ видел жену презуса Проскуры одну, так как ее супруг Каэтан Проскура, помещик одного повета со мной, оставался у себя в селе. Он вскоре сильно пострадал от властей вследствие обвинения, что имел сношения с восставшими. Там я узнал точно об усмирении революции в Петербурге в день 14 декабря, о чем восставшие молчали, хотя и знали об этом от молодого Ипполита Муравьева. Свежий взрыв восстания Черниговского полка был темой бесед, так как в Киеве еще не знали, что в этот день произошло с повстанцами. По той же причине меня все расспрашивали и приветствовали, что я так удачно отделался от опасности. А теперь возвращусь к тем событиям, которые произошли в этот день с Муравьевым и его товарищами и о которых я узнал из различных рассказов. Вот они.

Муравьев на основании ложного сообщения увидел, что ему незачем идти к Белой Церкви, так как там будто бы расположился корпусный генерал с новоприбывшим войском, которое должно было выступить против него. Вместе с тем Муравьев не имел надежды, чтобы те полки, которые были с ним в заговоре, могли присоединиться. Потому-то он и решил, как мы знаем, возвратиться назад к своей батальонной квартире в Трилесах неизвестно с какой целью. Может быть, надеялся, что войска, какие были в заговоре, успеют все же с ним соединиться, а быть может, сделал это просто с отчаяния. Когда Муравьев вошел в село Ковалевку и дал солдатам отдых после похода, то сам с двумя братьями и поручиком Щепилой пошел на завтрак в дом экономии, будучи лично знаком с добрым и приветливым управляющим «ключевым» Пиотровским. Там они были, пока готовили завтрак. Тогда Щепиле первому пришла мысль уничтожить все бумаги и революционную переписку, что и было сделано на дворе перед домом 49 Таким образом, очень много участников восстания было спасено от гибели. Однако пока это происходило в экономическом доме, отпущенные на отдых солдаты чинили всякие насилия. Так, когда сельский люд из двух зажиточных сел выходил из церкви после воскресного богослужения, мужчины, одетые по украинскому обычаю в новые кожухи тулупы и свиты полушубки , а женщины, кроме того, имели на шее много дорогих кораллов, солдаты бросились к ним и начали менять свои мундиры и кивера на крестьянские кожухи и шапки.

Присутствовавшие при этом офицеры должны были усмирять солдат, которые уже выходили из повиновения. Такая мена одежды на одежду была начата раньше еще в Мотовиловке в день Нового года, и видели чумаков, которые выезжали из Мотовиловки в солдатских мундирах и киверах. Мена мундиров на тулупы была вызвана необходимостью иметь более теплую одежду во время лютых морозов и снежных метелей. А в то время как солдаты меняли свои шапки и мундиры на крестьянскую одежду, жандарм, переодетый крестьянином, шатался среди них и, рассмотревши хорошо весь этот беспорядок, поспешил по дороге, по которой они должны были идти к Трилесам, чтобы уведомить генерала, который уже приближался к ним. Местность, где расположены Ковалевка, Устимовка и Поляниченцы - три больших села, тянется по левому берегу речки Каменки. Напротив Ковалевки - гребля, а на правом берегу речки, вправо над прудом, небольшой участок леса и большая пасека. Генерал, как передавали Гейсмар, но фамилию которого с уверенностью назвать не могу, за этим леском на горке поставил пехоту с артиллерией, а под самым лесом спрятал кавалерию и в таком боевом порядке ожидал повстанцев. Когда повстанцы приблизились к ним на пушечный выстрел, они без всяких парламентерских обычаев встретили их пушечным приветом. Ядро с шумом пронеслось над головами повстанцев.

Когда же это не задержало движения повстанцев, загремели один за другим еще два картечных выстрела полуцентром и центром. От них легли на месте Ипполит Муравьев и поручик Щепила, а главный их командир Муравьев был ранен в шею картечью.

Но вести не приходили. Было решено, что Пестель и Барятинский при первом известии о столичном восстании выедут в Петербург и восстание на юге пойдет под руководством Сергея Муравьева-Апостола. Сведения о доносах заставляли предполагать возможность арестов. Сергей Муравьев-Апостол стоял на той точке зрения, что начало арестов само по себе является сигналом к восстанию. Ожидая событий, Пестель позаботился о сохранности «Русской Правды»: ее укрыли в местечке Немирове, у майора Мартынова, затем в Кирнасовке, у братьев Бобрищевых-Пушкиных и Заикина. Конституционный проект должен был понадобиться: его, по планам декабристов, надо было публиковать во всеобщее сведение в начале восстания и поэтому надо было сохранить его любой ценой.

Но Бобрищевы-Пушкины решили, что «крайней опасности еще нет» и отказались уничтожить рукопись; однако для успокоения Юшневского и его сторонников распустили слух, что уже сожгли «Русскую Правду». Ночью они зарыли ее недалеко от Кирнасовки «под берег придорожной канавы». Она была вырыта лишь в 1826 г. Но весть о столичном восстании все не приходила. Напряженность ожидания возрастала. И именно в этот момент в жизни Южного тайного общества произошло неожиданное событие, подорвавшее его планы. Хотя приказ предписывал явку в Тульчин всем полковым командирам. Пестель и друг его Лорер, не покидавший его в те дни, чувствовали что-то недоброе.

Пестель решил не ехать и сказал бригадному командиру: «Я не еду, я болен... Скажите Киселеву, что я очень нездоров и не могу явиться» Пестель действительно был нездоров в тот момент. В эту тревожную ночь на 13 декабря Пестель то принимал, то вновь отбрасывал какое-то решение. В нем шла глухая внутренняя борьба. Только Лорер ушел от Пестеля, узнав о его решении не ехать в Тульчин, как к нему спешно — уже ночью — прибежал «пестелев человек» с известием, что полковник опять передумал и в Тульчин едет. Он был уже одет по-дорожному и коляска его стояла у крыльца... Что будет, то будет», — встретил он меня... Решив ехать, Пестель взял с собой яд.

В протоколе следственного комитета записано: «Яд взял он с собой для того, чтобы, приняв оный, спасти себя насильственной смертью от пытки, которой опасался». Видимо, Пестель обдумывал вопрос о сигнале к восстанию. Отказ ехать в Тульчин был бы открытым вызовом штабу, был бы равносилен даче сигнала. Но было еще рано. Во-первых, предположения об аресте могли оказаться неосновательными. Во-вторых, вестей из Петербурга еще не приходило. Пестель предупредил Лорера, что, может быть, пришлет ему с дороги записку, и попрощался с ним. Мы обнялись, я проводил его до коляски и, встревоженный, возвратился в комнату...

Свечи еще горели... Кругом была мертвая тишина. Только гул колес отъехавшего экипажа дрожал в воздухе». Пестель повиновался. Байков объявил его арестованным и поместил у себя на квартире, приставив караул. По случаю болезни к нему допустили доктора Шлегеля — члена тайного, общества. На квартире Байкова виделся с ним и Волконский. Пестеля не сразу отвезли в Петербург, он оставался на юге под арестом до 26 декабря —14 дней.

Все это время на вопросы следствия он отвечал полным отрицанием, утверждая свою непричастность к какому бы то ни было тайному обществу. Почему Пестель не отдал приказа о начале выступления? Он мог это сделать. На этот вопрос ответить трудно. Правдоподобнее всего такой ответ: сначала он не отдал приказа о восстании, потому что ждал вести о начале восстания в Петербурге. Лишь 23 декабря Пестель, уже будучи под арестом, узнал о восстании 14 декабря. Но это была весть не о начале восстания, а о поражении восстания. Пестель всегда считал, что восстание на юге не имеет самостоятельного значения.

Оно было нужно только для поддержки восстания в столице. Брать в руки власть можно только в Петербурге. Восстания на местах имели, по его мнению, значение лишь как поддержка восстания в центре. Но поддерживать было уже нечего. Восстание было разгромлено. Планы рухнули. Видимо, именно поэтому Пестель так и не отдал приказа о выступлении. Конечно, ему нужна была весть не просто о победившем восстании, а хотя бы о начавшемся и продолжающемся, еще не побежденном восстании.

Но крах восстания был для него ясен. Самыми деятельными членами Южного общества, в руках которых после ареста Пестеля оставалось большое число организационных нитей, были руководители Васильковской управы — Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин.

Новости восстание черниговского полка год