Лев Семенович Рубинштейн (19.02.1947-14.01.2024). [моё] Черно-белое фото Поэт Лев Рубинштейн Смерть. Лев Семёнович Рубинштейн считается одним из основных представителей московского концептуализма в поэзии.
Не стало Рубинштейна, Льва
Я только потом понял, почему они меня звали «мизынок». Это значит, что я был для них мизинчик — младшенький, маленький. Они все жутко меня баловали, возились со мной. Но мне тогда, как всякому ребенку, не сильно была интересна семейная история. Лев Рубинштейн в детстве. Я только знал, что они родом из Кременчуга Полтавской губернии.
У меня есть какое-то количество фотографий, где старшие братья отца стоят в гимназических мундирчиках — они еще успели поучиться в гимназии. Кстати, два маминых старших брата тоже окончили гимназию. Про материнский род я знаю чуть больше, потому что мама бросила работу, когда я родился, и сидела с детьми. И конечно, я с ней проводил очень много времени и никогда не был в детском саду. Мама что-то все время рассказывала и не обязательно мне.
Рассказывала на общей кухне, например, соседкам, но я там крутился и многое слышал. Мама много рассказывала про свое детство, про своего отца, который был мельником и у него была своя мельница. Они жили в городе Полтаве по тогдашним меркам неплохо. У них был дом, там куча детей, поэтому все равно тесно, в нем даже было пианино. Два старших брата маму немножко учили на пианино играть.
И даже, кажется, у них была прислуга, какая-то украинская девушка. Мама рассказывала, что когда случилась революция и пришли большевики, ее отец отказался от мельницы как от собственности и стал на ней служащим, чтобы не считаться буржуем и не лишить детей права получить высшее образование. В Кременчуге власть с 1918 до 1921 года менялась в среднем раз в месяц. И при каждой власти обязательно был погром. При одной только власти погромов не было — при немцах.
Поэтому, по рассказам мамы, очень многие пожилые родственники, когда началась Вторая мировая, отказывались уезжать в эвакуацию — помнили тех немцев, которые были в гражданскую войну. К сожалению, они совершенно не учли, что немцы 1941 года совсем не те, что были в 1919 году. Две мои тетки остались в городе, сказали: «Кому мы нужны такие старые, когда Вторая мировая война. У нас тут добро, подушки, перины, наживали всю жизнь». И все — никаких следов не осталось.
Еще мама рассказала, что они жили на одной улице с семьей писателя Короленко. Его все знали как очень благородного и порядочного человека. При всех властях он все время кого-то спасал — то от деникинской контрразведки, то от чекистов. Его самого никогда не трогали, он был слишком авторитетной фигурой — знаменитый писатель! Я хорошо помню мамины истории, в том числе и про голодомор в Харькове.
Она видела на вокзальной площади много лежащих трупов, которые никто не подбирал. В самый страшный 1933 год ее сестре удалось устроиться на макаронную фабрику — ей платили не деньгами, а макаронами. Вся их семья целую зиму питались макаронами и это их спасло. Эту историю мне мама рассказала в ответ на мой вопрос — почему когда она нам готовит макароны, то сама никогда их не ест… «Поколение родителей всю жизнь боялось, а мы — уже нет» Поэт Лев Рубинштейн. Тем более что это было время, когда каждая семья имела свои страшные и странные истории.
Более того — почему так мало историй сохранилось от их поколения?
Пожалуй, да. И это именно потому, что там я в гостях. Человек с нормальной реакцией замечает и запоминает в гостях все самое хорошее» Лев Рубинштейн Сборник «Словарный запас», 2008 год «Я, конечно, не уникален. У меня был круг, друзья — единомышленники, мне было кому показывать написанное и кого читать. Мы были, с точки зрения среднестатистического советского человека, маргиналы. Для нас, наоборот, они были маргиналы.
Мы, в 70-е годы, ощущали себя реально центровыми ребятами, никакого ощущения ущербности не было. Чувство свободы давало то, что нас не выставляли, не публиковали» - Лев Рубинштейн, интервью ИА «Ревизор», 2017 год.
В нашей ситуации, в наше время и в нашем месте, я имею ввиду Россию в данном случае, язык сходит с ума. Это заметно. Язык политики, язык социальной жизни, он совершенно с глузду съехал. И, мне кажется, именно поэзия его как-то ставит на место» Лев Рубинштейн Интервью RTVI, 2020 год «Учить кого-либо любви к свободе не только бесполезно, но и невозможно.
А если это и можно сделать, то лишь одним-единственным способом — являя и демонстрируя своим личным творческим и повседневным поведением, каковы бывают свободные люди. Свободу не преподают, ей не учат. Ею заражают», - Лев Рубинштейн, сборник «Знаки внимания», 2012 год. Но почему это делается стоя?
В настоящее время официальных данных о происшествии и состоянии здоровья с Львом Рубинштейном не сообщалось. Напомним, Лев Рубинштейн родился в Москве в 1947 году, окончил филологический факультет Московского государственного заочного педагогического института ныне МГГУ им. Шолохова , длительное время работал библиотекарем в институте.
Кто такой Лев Рубинштейн, которого сбила машина. Чем он известен
«Все вспоминали Льва Семеновича, слезы вперемешку с памятью, в конце звучали стихи Рубинштейна, на большом экране были его фотографии разных лет», — поделилась журналистка Арина Бородина. Погиб Лев Семёнович Рубинштейн. Настоящий материал (информация) распространен иностранным агентом Бесединой Дарьей Станиславовной либо касается деятельности иностранного агента Бесединой Дарьи Станиславовны. Лев Семенович Рубинштейн родился 19 февраля 1947 года в Москве. Его отец, Семен, был инженером-строителем, служившим на фронте во время Второй мировой войны, известной в России как Великая Отечественная. 14 января 2024 года в возрасте 76 лет не стало выдающегося поэта, эссеиста и мыслителя Льва Рубинштейна. Вспоминаем беседу Льва Семеновича с Зарой Абдуллаевой, посвященную метаморфозам языка, экзистенциальному отчаянию и моде на диктат бесстыдства. Лев Семенович похож на свои стихи.
Поэт Лев Рубинштейн скончался после ДТП в центре Москвы
Публицист и поэт Лев Рубинштейн попал под машину прямо на пешеходном переходе в Москве 8 января. Лев Семёнович Рубинштейн прожил благополучную жизнь, а умер неправильно, не по-людски. Это было для Льва Рубинштейна удивительно, потому что бабушка по материнской линии, жившая вместе с ними, была носителем той самой еврейской традиции, которыми славился древний народ. 75-летний юбилей поэта Льва Семеновича Рубинштейна.
Лев Рубинштейн и его «карточки»
Электронное периодическое издание «Парламентская газета» зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций Роскомнадзор 05 августа 2011 года. Издается с 1997 года. Издание является официальным публикатором федеральных законов, постановлений, актов и других документов Федерального Собрания.
То есть и читателю автор задаёт чёткие правила. Рубинштейн был участником многих поэтических и музыкальных фестивалей, перформансов и художественных выставок. Автор книг поэзии и эссеистики: «Маленькая ночная серенада» 1992 , «Всё дальше и дальше» из «Большой картотеки» 1995 , «Регулярное письмо» 1996 , «Случаи из языка» 1998 , «Домашнее музицирование» 2000 , «Погоня за шляпой и другие тексты» 2004 , «Словарный запас» и «Духи времени» 2008 , «Четыре текста из Большой картотеки» 2011 , «От мая до мая» и «Знаки внимания» 2012 , 2013 — «Скорее всего», 2016 — «Причинное время», 2018 — «Целый год.
Мой календарь», 2020 — «Кладбище с вайфаем». Публицистическая проза Л. Рубинштейна — остроумные эссе на общественно-политическую «злобу дня». В 2012 году стал лауреатом литературной премии «НОС» за книгу «Знаки внимания». Лауреат Премии Андрея Белого 1999.
Тексты Л. Рубинштейна переведены на основные европейские языки.
Итак, я набросал проект, в котором, сравнительно незначительными изменениями, можно привести ситуацию с безопасностью в порядок. Что надо сделать: 1. Устройство остановок трамвая и автобуса с приподнятием проезжей части на посадочной площадке т. Сокращение площади перекрестка с расширением тротуаров у пешеходных переходов, для обеспечения лучшей видимости 4.
Дополнительно, можно восстановить историческое мощение в границах перекрестка, для снижения скорости движения автомобилей.
Надсон, например. Абдуллаева: Но это кино не плохое, а хорошее, и содержание там редко тупо благородное. Это кино не изощренное, но не пошлое. Рубинштейн: Искусство воспринимается не в качестве искусства, а в качестве вот этого самого прямого социального высказывания. Абдуллаева: Но их высказывание не исчерпывается только социальностью.
А что такое искусство? Рубинштейн: А хрен его знает. Абдуллаева: Разве это понятие не меняется? Рубинштейн: Меняются наши конвенции. Наше зрение улавливает то, что оно улавливает. Вокруг нас много чего происходит, чего мы не видим.
Искусство — это конвенция. То, о чем мы с тобой договоримся, — лучше, чтоб человек пять договорились, — и есть искусство. А дальше уже тонкости, дальше мы уже между собой спорим. Но сначала мы договорились, что это «хуже некуда», а посередине мы уже с этим работаем. Я думаю, в тех фильмах, о которых ты говоришь, срабатывает очень сильная западная левая составляющая — я против нее ничего не имею, но она приводит к решению эстетическое заменить социальным. Может, оно и правильно, я не знаю.
Абдуллаева: Раньше я тоже так думала. Но с какого-то момента, когда эстетическое стало оружием разнообразного, как «Букет Абхазии», мейнстрима… Л. Если сравнивать так называемую «высокохудожественность», а я таких режиссеров знаю, с честно рассказанной историей, я, конечно, второе выберу. Но если между этим и Висконти, то я выберу Висконти. Абдуллаева: Как будто он не рассказчик историй. В 1997 году мы говорили, что языковая в том числе реальность слишком нестабильна, а ты привык работать с устойчивыми пластами.
Можно сказать, что теперь что-то… Л. Абдуллаева: Чтоб нам легче было жить и работать. Более или менее. Тогда я говорил, что нет неофициальной культуры, потому что нет официальной. Неофициальной культуры по-прежнему нет, но официальная уже вырисовывается, как мне кажется. Это такой конгломерат именно в гламурном сиропе вонючего софт-патриотизма, такого бархатного сталинизма, не страшного, а попсового и клубно-попсового искусства, которое у нас сейчас главное.
Что, как всегда в России, свидетельствует о персональных вкусах тех, кто страной управляет. Если, скажем, официальная культура сталинского времени пёрла из Большого театра, то сейчас ту же роль играет Дима Билан. Ту же роль, которую когда-то играл Лемешев. Абдуллаева: Но есть и похуже случаи. Билан-то откровенная попса, а за высокое искусство отвечают действительно ретроградные авторы. Рубинштейн: Да, конечно.
Но в эпоху моего детства эстрадные артисты так или иначе подражали и тянулись к оперным. Заметь, что сейчас все наоборот. Спиваков, например. Попсовеют мгновенно. Потому что это престижнее и интереснее. Абдуллаева: И выгодней.
Рубинштейн: Конечно. Раньше деньги были из одного кармана, теперь из многих. Патриотизм и Ксения Собчак — вот такая сейчас странная официальная культура. И к ней тянется, как бы условно говоря, высокая культура в лице каких-нибудь Башметов. Им самим привлекательнее блеснуть в этом мире. Лев Рубинштейн З.
Абдуллаева: В середине 90-х мы сомневались, что возможен андерграунд. А сейчас? Рубинштейн: Нет, невозможен. Нет, он возможен, но его пока просто нет. Я думаю, он все-таки появится. Когда настоящее давление станет ощутимым, когда, как Маркс говорил, он будет дан в ощущении, художник сделает выбор туда или сюда.
Сейчас, в отличие от советского, очень развратное время. Абдуллаева: Мы же не будем связывать эту растленку только с капитализмом. Рубинштейн: С нашим капитализмом, не забывай. Мы будем связывать с тем, что общество растленно издавна и только этого и ждет. Можно сказать, что российское общество — это такая девушка, которая долго ждала, когда ее соблазнят. Абдуллаева: И дождалась.
Потому что не было никогда ориентиров, не было толком религии настоящей. Абдуллаева: Сейчас, по-моему, не так важно рассуждать о «хорошем» или «плохом» кино, «хорошей» или «плохой» прозе, но о правильном движении, о том, что интересно, а что нет. Рубинштейн: Да, ты права. Сейчас может быть интереснее следить за векторами, чем за результатом. За направлениями ветров, да. Абдуллаева: Именно.
Рубинштейн: Абсолютно согласен, направления ветров интереснее, чем сами ветра. Абдуллаева: За последнее время только «Предел контроля» Джармуша и «Белая лента» Ханеке были настоящими ветрами. Рубинштейн: Может быть, потому, что у них традиция не прерывалась. Это очень важно. С традицией хорошо работать — отрицать, отвергать, менять, деформировать, когда ты внутри этой традиции находишься. Потому что сказать, что нынешняя русская литература наследует той русской литературе, которую мы знаем и любим, нельзя.
Это не так. И к той литературе эта не имеет отношения. Та литература была-была и была великая. И она закончилась. Может быть, на Чехове, может быть, позже, на Зощенко. Она какое-то время еще длилась в советское время.
Думаю, до войны. Потом была советская литература. Это феномен, ее нельзя рассматривать отдельно: это не литература, а советская литература. Как советское шампанское — не шампанское, а советское шампанское. После опыта, как мне кажется, увы, потерпевшей поражение неофициальной русской словесности… Не поражением, может быть, но традицией этот опыт не стал. И вся нынешняя словесность наследует советское.
Это я вижу во всем. Абдуллаева: Разрывы традиций побуждают каждый раз искать точки опоры в той традиции, к которой художник как будто не имел никакого отношения. У нас любая альтернатива очень быстро встраивается в истеблишмент. Поэтому здесь даже те опусы, которые стилистически, эстетически растут вроде из разных мест, в содержательном смысле все равно вырастают из одного. Рубинштейн: Сейчас выросло поколение, лишенное просто иммунитета. Я не мыслю категорией поколения, я не знаю, что такое мое поколение, которое, кстати, сплошной тухляк, не хочу, чтобы все, что я говорю, выглядело старческим ворчанием, но сейчас нет серьезного сопротивления.
А оно было. Я вспоминаю свои ощущения того времени — мы же себя ощущали очень важными людьми. И эти завоевания, может быть, очень скромные, воспринимались как серьезные. Отстаивание своей делянки было так важно, что все остальное не имело значения. Это счастливое ощущение осталось. Не в каком-то снобско-высокомерном виде, но… да, пожалуй, это был род высокомерия, но в данной ситуации спасительный.
Абдуллаева: Есть мнение, что после постмодернизма может забрезжить модернизм. Рубинштейн: Я к модернизму не очень хорошо отношусь. Абдуллаева: Из-за утопизма? Рубинштейн: Утописты — тухляки. Не нравятся они из-за биографо-эгоцентрических соображений. Мы модернизм очень мучительно преодолевали.
Во Второй культуре существовали с конца 60-х модернисты, которых мы называли декадентами, а сами отличались не только на эстетическом уровне, но поведенчески, экзистенциально. Те были богемой, мне всегда несимпатичной.
Знакомые поэта Рубинштейна рассказали о его состоянии после ДТП в Москве
И вот день Х. Я не знаю, придут нас громить или нет. Встречаю участников стола, тех, кто смог очно. Наталья Иванова, Юрий Сапрыкин. Лев Семенович. Смотрит на меня и как-то все понимает. Мой страх. И ничего особенного не говорит, так, два-три слова, скорее междометия, скорее пожатие плеч. И выражение глаз. Смысл: я здесь.
Все будет в порядке. Смысл: не бойтесь. Смысл: видали и не такое. Не дадимся. Мягкая улыбка. Он совсем маленький, птичка. Но я перестаю бояться. Потому что Лев Семенович. Он садится рядом.
И поглядывает на меня всю ту нашу встречу. И на его взгляд, тихий, спокойный, ласковый, бесконечно мужественный, бесконечно поддерживающий, опираюсь все долгие два часа. Он говорил о том, что в их время сказать о написанном тексте, что такое и напечатать можно, значило обругать его. Что была создана вторая культура, в которой все они и существовали. И нет, не пытались выстраивать диалог. Но это все даже не так важно. Теплый, человеческий, сочувствующий. Лев Семенович, спасибо, что светили столько лет. Ваш уход пока невозможно ни осознать, ни принять.
Евгений Асс Мне еще трудно принять утрату Левы. Еще не получается складно выразить свое понимание этого грандиозного явления: Лев Рубинштейн. Уже ясно, что без него мир не полон и будет нелегко возвращаться в Москву и жить там, где его нет. Мы были знакомы с середины 1980-х, сблизились в 2000-е, но в последние годы, начиная с ковида, продолженные смертью моей жены, а потом и войной, Лева стал самым дорогим и самым нужным мне человеком. Я как сейчас слышу в ответ на мои жалобы, сомнения и тревоги его резкое утвердительное «понимаю», и сам факт его понимания становился для меня утешением и решением. Он вообще все понимал. Может быть, благодаря этому всеобъемлющему пониманию, маленький и хрупкий, он оказался самой надежной опорой в нашем шатающемся мире. И не только для меня, но еще для многих людей. Не помню, чтобы чья-то смерть вызывала такое всеобщее слитное горе и признание в любви.
Борис Гройс Хорошо помню, как был впечатлен первым услышанным мною чтением Льва Рубинштейна. Мне, разумеется, и до того доводилось достаточно часто слушать поэтов, читающих свои стихи. Лева выбрал противоположный путь. Он читал с карточек и каждый раз, прочтя карточку, клал ее на стол. Удар карточек о стол отбивал монотонный ритм. Это был нейтральный, деловой, холодный ритм, напоминающий ритм метронома, отмеривающий ход времени. Текст на каждой карточке был романтичен, поэтичен, но краток. Чтение казалось испытанием поэзии на прочность — выдержит ли она конфронтацию с реальностью времени и пространства, в которое событие поэзии оказалось помещено, или исчезнет в них. Соответственными были поза поэта и выражение его лица.
Лева был абсолютно сосредоточен, стопроцентно сконцентрирован на процессе чтения — было такое впечатление, что он проводит операцию, от которой зависит жизнь пациента. Недавно я видел видео, на котором видно, как Лева читает свои карточки. Но поскольку дело происходило на экране компьютера, а не в одном помещении со зрителями, впечатление сосредоточенности и напряжения терялось. Конечно, потерялась и новизна приема. И все же… Сейчас, после смерти Левы, много пишут о том, каким он был очаровательным человеком и обаятельным другом. Это, конечно, так. Все, кто знал Леву, могут это засвидетельствовать. Но все же, когда я думаю о Леве, мне прежде всего вспоминается то выражение внутренней сосредоточенности, которое так поразило меня в тот первый раз — и которое я позже время от времени видел на его лице. Сосредоточенности на чем?
Этого, как кажется, нельзя узнать со стороны. И все же, когда я вспоминаю его чтение, я думаю: наверное, сосредоточенности на ходе времени. У Левы есть замечательный текст с рефреном: время идет. На поверхности жизни происходит и то и это — а время идет. Жаль, конечно, но время идет. Даниил Да Представляю, что сказал бы Лев Семенович, читая собственные некрологи: посмеялся бы над банальностями, тут же выхватил бы парочку заезженных фраз и, обкатывая, несколько раз произнес бы их вслух, голосом кого-то из политбюро: «После тяжелой продолжительной болезни... А уж ситуация с преждевременным объявлением о кончине, думаю, и вовсе бы его насмешила.
Возвращение каких-то советских жанров? Потому что история движется циклами, не повторяясь.
Она идет по спирали. На каких-то этапах настоящее наследует какие-то черты из прошлого, и это нормально для истории культуры. Легко ли писать, или сложно? Я пишу колонки для разных изданий, чтобы заработать прибавку к пенсии. Эпоха карточек завершилась. Карточки были невероятно популярны в 1970—80-е годы: все ездили с ними в карманах, выписывали туда цитаты или учили с их помощью языки. На сегодняшний день это уже музейные экспонаты. А я современный писатель. Интернет появился, когда я был уже совсем взрослым писателем.
Потом появились социальные сети. Это те же самые карточки — только на каком-то другом витке. Поэтому для меня было естественным войти в интернет-пространство. Жанр социальной сети мне близок, потому что многие мои картотечные тексты устроены по такому же принципу — свободного перетекания из одного островка в другой, фрагментарности текста и мышления… — Вас сравнивают с Чеховым — за краткость и остроту фраз… — Не знал, но мне нравится такое сравнение, люблю Чехова. Это мой писатель. У него много реплик, вырванных из контекста. Серебряный век… — В одном из интервью вы говорили, что открыли писателей ХIХ века, вроде Салтыкова-Щедрина, лишь в зрелом возрасте. То есть я их читал в детстве, конечно же, и знал наизусть, но они мне были неинтересны до поры до времени. Школьные уроки литературы формировали в людях отвращение к литературе.
Он близок к современности. Тот же Чехов. Его драматургия во многом абсурдна. Не случайно основатели упомянутого французского театра абсурда считали его своим учителем. У него была квартира в Лондоне. Реагировал бы, думаю, так же, как я. У нас с ним был высокий уровень понимания. Он бы правильно реагировал. Мы тогда уже переглядывались.
А главное, я не хочу уезжать.
Вчера его сбила машина. Состояние тяжелое", - сказал он. Он призвал друзей литератора молиться.
Сам Акунин , по его словам, для успокоения дал англоязычному хокку-генератору задание сочинять трехстишья про надежду и чудо.
Голос зощенковского сказчика — растерянного обывателя — сосуществует с голосом не растерянного необывателя. В этом промежутке находится нерв относительно новых твоих сочинений. Постмодернизму, ставшему попсой, мейнстримом и т. Рубинштейн: Пускай. Я не против. Абдуллаева: Подобно тому как зощенковский сказчик боролся с мещанством и с прочими, условно говоря, фольклорными напастями, твой рассказчик — столь же изящно изобличает ксенофобию, державность и прочее. Твой рассказчик — простодушный носитель собачьего языка улицы или власти. Но вдруг из-за угла в том же тексте вполне и прямо высовывается или, если угодно, высказывается Лев Рубинштейн. Рубинштейн: Это не вопрос, а твое соображение, которое мне глубоко лестно.
Ты про границы сказала, а мне эта тема всегда интересна. Потому что здесь как раз существенное различие между культурой и искусством. Вроде бы считается, что одно часть другого, но это неправда. Это две разные функции. Роль культуры эти границы устанавливать и обозначать. Человек, занимающийся искусством, об этих границах четко знает, он знает, что туда не надо заходить, но туда заходит, зная, что этого нельзя делать. То есть культура устанавливает границы, искусство их нарушает. Но тем оно конструктивнее нарушает, чем в большей степени эти границы осознает. Знает, что нарушает. Чего, мне кажется, очень не хватает в том, условно говоря, новом окружающем нас искусстве: там границы нарушаются, потому что никто не знает, где эти границы.
Как коровы, которые заходят на чужую территорию поесть травы, не зная, что существуют границы. А человек знает. Поэтому нет той энергии. Нарушение границы — это акт, это серьезный акт, который способен породить какую-то художественную энергию. Все самое интересное в культуре и искусстве происходит, на мой взгляд, на границах. Абдуллаева: «То ли забыв, то ли, наоборот, вспомнив о том, как…» — в твоей прозе нон-фикшн возникает постоянный рефрен таких двузначных фраз, порождающих не столько разночтения, сколько ясную неразрешимость, а не двойственность, если так можно сказать. Это и есть состояние промежутка. Так или не так? Рубинштейн: Дай бог, если так. Я по-прежнему ориентируюсь только на хорошего читателя.
Хотя в отличие от своих поэтических занятий, а я, надеюсь, человек вменяемый, понимаю: это жанр другой, и я, конечно же, уважительно учитываю, что в тексте, опубликованном в Интернете, который может прочитать большое число людей, я, повторяю, уважительно выстраиваю некоторые уровни, которые человек способен воспринять, не будучи способным воспринять другие уровни. В стихах я этим пренебрегаю. Там мой адресат только конгениальный читатель, которому я ничего объяснять не собираюсь, и он сам будет очень удивлен, если я буду объяснять. А вот здесь немножко другое. Это можно назвать, скажем, некоторым уровнем демократизма, в чем я ничего плохого не вижу. Абдуллаева: Я в этом вижу и реальный, и обманчивый демократизм, подобный образу юмориста Зощенко — самого трагического писателя прошлого века. Рубинштейн: При этом его тексты читали с эстрады. Абдуллаева: При этом Мандельштам говорил, что учить его тексты надо наизусть, как стихи. Твой демократизм не отменяет воздушные мосты между цитатой из какого-нибудь, например, документа, мемуаром и голосом сказчика. Рубинштейн: Плохо, если он заменяет.
Абдуллаева: Ты этому демократическому голосу выдаешь в каждом тексте анекдот, который он рассказывает, но этот анекдот оказывается философической эмблемой уже твоего сюжета. В «Случаях из языка» есть случай про мальчика, который боялся Ленина. Я все хотела спросить, имел ли ты в виду «Рассказы о Ленине» Зощенко, в которых маленький Ленин ничего не боялся, в то время как страх вообще-то наполнял эти рассказы и охватывал до удушья других персонажей? Рубинштейн: Если и связано, то бессознательно. Абдуллаева: Меня интересует твоя фиксация, но и преображение мифологии повседневности. В спектаклях латышского режиссера Херманиса актеры читают тексты, записанные с голоса реальных латышей водителя автобуса, например, или воспитательницы детского сада, солдата , но при этом очень тонко работают на переключении первого и третьего лица. А в твоих инвенциях разные голоса обывателя, скажем, или пьяницы, или попрошайки определяются интонацией. То есть ты работаешь в том числе и на границе письменной — устной речи. Рубинштейн: Интонация, технически выраженная в порядке слов в предложении, для меня самое главное. Абдуллаева: Таким образом, встреча языковых пластов, миров искрит во встрече слуха и взгляда, памяти и представления.
Рубинштейн: Годится, но мне трудно на эти вопросы отвечать, потому что моя задача сводится к тому, чтобы написать. Ты же выступаешь в роли интерпретатора, на мой взгляд, очень тонкого. Абдуллаева: Ты пишешь в «Словарном запасе», что, «как ни странно, вновь актуальным становится соц-арт». Я думала, что это проеханное. Что ты имел в виду? Социальное искусство, по старинке травестирующее новые идеологические знаки, символы и т. Рубинштейн: Соц-арт как оперирование общественно-политическими знаками, которые проявляют свою полость — в смысле пустоту, требующую от художника дооформления. Вообще, художника волнуют эти пустые вещи. Ему надо это голое во что-то одеть. Соц-арт середины — конца 70-х годов был сначала в подвале, потом… З.
Потом стал просачиваться в журналы вроде «ДИ» «Декоративное искусство СССР» , потом он стал более или менее общественно воспринимаемым, поскольку он такой яркий, смешной. В позднюю перестройку он быстро спустился до повседневного дизайна. Помнишь, все носили значочки Ленина, что было знаком не ленинизма, а совсем наоборот. Таким образом, соц-арт как высокое искусство травестировался. Он вошел в профанный мир и исчез. Вместо него появился постмодерн, который тоже совершенно в игровом смысле как бы отвергал разницу между верхом — низом, правым — левым и утверждал относительность иерархий, ориентиров. И это было важно в то время. Потому что эти ориентиры мешали человеку двигаться. Но в наши дни постмодерн вошел даже не в социальный дизайн, а в социальную практику. Политическую практику.
И язык нынешнего агитпропа находится абсолютно внутри эстетики постмодернизма. Они вот это самое неразличение верха — низа, добра — зла поняли буквально. И сейчас практикуют низовой постмодернизм. Они его присвоили, потому что все эти политтехнологи — профессиональные провокаторы — полуобразованцы. Они где-то что-то слышали, читали и сейчас любят употреблять слово «смыслы» во множественном числе, как когда-то французские постструктуралисты. Они сидят и, как им кажется, «порождают смыслы» за большие деньги. Пилят «смыслы» с утра до вечера. Таким образом, постмодернизм как высокое искусство, естественно, исчез. Лев Рубинштейн, «Большая картотека» З. Абдуллаева: В «Словарном запасе» есть рассказ о том, как ты был в математической школе и мальчик-очкарик попросил в двух словах определить, что такое постмодернизм.
Ты ответил: если в двух словах, то уже ничего. А что «чего»? Я думаю, что движение от постмодернистского искусства, ставшего попсой и победившего в схватке с как бы реальностью, к искусству, апеллирующему к реальности без кавычек, не пустое и не тухлое. Рубинштейн: Все зависит от персонального темперамента художника. Ироническое — вещь обоюдонаправленная. И тут, мне кажется, выступает на сцену такое странное понятие, как вкус. Я понимаю, что вкус в дискуссионном пространстве понятие запретное, потому что человек, произносящий слово «вкус», предполагает, что хороший вкус у него. Я говорю не о художественном вкусе или о вкусе, с которым человек одевается. Или воспринимает какие-то красивые или некрасивые вещи. Под вкусом я понимаю вкус поведенческий, вкус социальный.
Синонимом может быть слово «вменяемость». Постмодернизм был живым организмом, но живой организм выдает и экскременты, и эти экскременты сейчас взял на вооружение властный дискурс. Постмодернизм действительно закончился, и поэтому, мне кажется, для художника чувствительного и современного сейчас снова важно — необязательно горячо артикулируя — иметь некоторую, не побоюсь этого слова, гражданскую позицию. Абдуллаева: В постдокументализме важнейшей составляющей является именно этический взгляд. Как бы ты попытался описать или назвать время после постмодерна? Рубинштейн: Я себя не считаю философом или исследователем. А назвать нужно, потому что пока явление не названо, его нет. Это правда. Мы ведь были когда-то концептуалистами, но ведь это тоже не самоназвание. Кто-то придумал.
Когда я писал, я не знал, что это концептуализм. Это Борис Гройс мне сообщил. Абдуллаева: Мы твердо усвоили, что сказать «я тебя люблю» невозможно. Любой процитирует Эко, подарившего формулировку «как говорится, я тебя люблю».
Водитель, сбивший на переходе поэта Рубинштейна, получил условный срок
Лев Семенович Рубинштейн родился 19 февраля 1947 года в Москве. Окончил филологический факультет Московского государственного заочного педагогического института. Лев Семёнович Рубинштейн. В своей изумительной книге «Целый год. Поэт Лев Рубинштейн стал жертвой ДТП, его сбила машина. Поэт, общественный деятель Лев Рубинштейн попал под машину в Москве, его состояние оценивается как тяжелое, об этом сообщила в соцсети Вероника Любарская, дочь астрофизика Кронида Любарского. 14 января 2024 года в возрасте 76 лет не стало выдающегося поэта, эссеиста и мыслителя Льва Рубинштейна. Вспоминаем беседу Льва Семеновича с Зарой Абдуллаевой, посвященную метаморфозам языка, экзистенциальному отчаянию и моде на диктат бесстыдства. Умер Лев Семенович Рубинштейн, наш любимый писатель и лучший человек на свете. Нам остались память о нем и его замечательные книги. Выражаем искренние соболезнования родным Льва Семеновича.
Сегодня в Москве попрощаются со Львом Рубинштейном
Поэт обожал своих родителей, но одновременно не понимал, как могут они так слепо верить всему, что пишут в советских газетах, и бездумно принимать официальную точку зрения партии. Собственное восприятие действительности самого Льва Рубинштейна формировалось под влиянием брата. Он был старше на 9 лет и являлся ярким представителем поколения стиляг-шестидесятников. Истоки антисоветских настроений Лев Рубинштейн в юности.
Проявилось это впервые, когда будущий поэт был в подростковом возрасте и, как все в такой период, не признавал родительского авторитета. Самые серьёзные идеологические споры возникали с отцом, который не хотел принимать точку зрения младшего сына, а Лев, в свою очередь, не хотел идти на компромиссы с родителем. Правда, инженером, как он, Лев Рубинштейн становиться не собирался.
Зато в его кругу было принято интересоваться поэзией и джазом, ходить на выставки, устраивать литературные вечера. В окружении брата молодые люди даже не имели шанса познакомиться с девушкой, если не знали наизусть стихов. И, конечно, представители того поколения много говорили о свободе, о цензуре, о недостатках государственного устройства в стране вообще и привлекательности свободы в частности.
Литератор и борец Лев Рубинштейн. Библиотеки в 1960-1970-е годы играли огромную роль в жизни. При них непременно были курилки, где молодые люди собирались, обсуждали «текущую повестку», спорили, отстаивали свою точку зрения.
На старших курсах Лев Рубинштейн стал сам работать в библиотеке. Он не собирался делать педагогическую карьеру, потому что считал: любая гуманитарная деятельность сопряжена с враньём.
Сегодня, 17 января в Москве проходит прощание с поэтом. Критики называли его сегодняшним Чеховым. Бесконечно талантливый и бескрайне остроумный человек, солнечный и отважный. Он поразительно сочетал в себе непреклонную смелость и поразительную застенчивость.
Уже в ранних работах Льва Семеновича прослеживается тенденция играть с формой и жанрами, совмещать вербальные и визуальные элементы разных видов искусства. Эти художественные опыты в середине 70-х увенчались созданием нового жанра — жанра картотеки, когда прозаический текст или поэма разбивается на части и печатается на отдельных карточках.
Таким образом в произведении соединяются и художественный замысел поэта, и визуальное измерение носителя, и перформативный аспект таких объектом. Такой междисплинарный и перформативный подход к искусству поставил Рубинштейна в авангард московского концептуализма. Первые публикации поэта печатались в зарубежных журналах и альманахах, и только в 90-х начали распространяться в России.
Лев Семенович Рубинштейн известен как российский поэт, библиограф и эссеист, обозреватель, общественный деятель, журналист, член Союза российских писателей и Лауреат литературной премии «НОС-2012» за книгу «Знаки внимания». Лев Рубинштейн Литературой поэт начал заниматься с конца 1960-х годов; в начале 1970-х начал разрабатывать собственную стилистику минимализма. Под влиянием работы с библиотечными карточками с середины 1970-х годов он создал собственный жанр, возникший на границе вербальных, изобразительных и перформативных искусств — жанр «картотеки». Рубинштейн - один из основоположников и лидеров московского концептуализма.
Поэта Льва Рубинштейна сбила машина, его доставили в больницу
«Мой папа, Лев Рубинштейн, умер сегодня», — написала Мария в «Живом журнале». На уход из жизни Льва Семеновича отозвался известный литературовед и литературный критик Николай. Книги Льва Рубинштейна «Целый год» и «Бегущая строка» можно приобрести в магазине «Пиотровский». Поэт Лев Рубинштейн умер в 76 лет после того, как его сбила машина на пешеходном переходе в Москве.