Новости бернард шоу книги

Джордж Бернард Шоу — британский (ирландский и английский) писатель, романист, драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе.

Полное собрание сочинений : Т. 1- / Б. Шоу Волокита; Маленькие драмы

Аудиокнига "Pygmalion", автором книги является Бернард Шоу На нашем сайте аудиокнига находится в разделе аудиокниги на английском языке, социальная проза, экранизации, Авантюры, Зарубежная драматургия, Пьесы и драматургия. Джордж Бернард Шоу – английский драматург ирландского происхождения, один из основоположников «драмы идей», писатель, эссеист, один из реформаторов театрального искусства XX ст., после Шекспира второй в рейтинге популярности автор пьес в английском. Джордж Бернард Шоу родился в Дублине в семье торговца зерном и певицы. Хотелось бы остановиться на очерке о Бернарде Шоу из книги известного государственного и политического деятеля Англии Уинстона Черчилля «Мои великие современники», в котором автор, размышляя об истоках мировоззрения Шоу, касался и обстоятельств его жизни. 26 июля 1856 года родился Бернард Шоу ирландский драматург, философ и прозаик, выдающийся критик своего времени и самый прославленный – после Шекспира – драматург. Джордж Бернард Шоу родился и вырос в Дублине (Ирландия).

Джордж Бернард Шоу

Джордж Бернард Шоу — единственный человек, удостоенный и Нобелевской премии в области литературы, и премии «Оскар» – Самые лучшие и интересные новости по теме: Бернард Шоу, мудрости, цитаты на развлекательном портале 22 июля в Орловской библиотеке им. Бунина открылась книжная выставка, посвящённая английскому драматургу Джорджу Бернарду Шоу. Полная биография, самые интересные факты из жизни и последние новости об авторе.

Бернард Шоу — биография

• Авторизация
• Автобиографические заметки. Статьи. Письма - Б. Шоу - Google Книги
• Бернард Шоу - биография, жизнь и произведения писателя
• Бернард Шоу - все книги автора в библиотеке fb2.top

Две страсти Бернарда Шоу

Я убедился: относительно меня у вас были наилучшие намерения. На вопрос о том, какие 5 книг вы бы взяли с собой на необитаемый остров, драматург ответил, что взял бы 5 книг с чистыми страницами. Эту концепцию в 1974 году воплотило американское издательство Harmony Books, выпустив книгу под названием «Книга Ничто», которая состояла исключительно из 192 пустых страниц. Она нашла своего покупателя, и впоследствии издательство не раз переиздавало эту книгу. Драматург отозвался довольно критически о живописи в присутствии одного художника.

У вас такой вид, что можно подумать, будто Англия голодает Шоу встретился с очень толстым джентльменом. Взглянув на худого Шоу, толстяк сказал: — У вас такой вид, что можно подумать, будто Англия голодает. Писатель был вегетарианцем и дожил до 94 лет. В 70 лет на вопрос «как вы себя чувствуете?

Лишь поставленный в Америке Р. Мансфилдом «Ученик дьявола» имел успех у публики. В 1904 году лондонский театр «Корт» принял к постановке несколько пьес Шоу — «Поживем — увидим», «Другой остров Джона Булля», «Человек и сверхчеловек», «Майор Барбара», «Врач перед дилеммой», постановки которых прошли с большим успехом и принесли Бернарду Шоу славу талантливого драматурга. Во время Первой мировой войны Шоу закончил пьесу «Дом, где разбиваются сердца» 1917. А в 1924 году заслужил мировое признание драмой «Святая Иоанна». В 1925 году Шоу была присуждена Нобелевская премия по литературе, однако писатель отказался от её получения.

Как вы знаете, наше кладбище, расположенное на правом берегу реки, знаменито на всю страну, ибо на нем покоятся монахини-урсулинки, подвижник из Фор-Майл-Уотер и другие святые люди. Ни один протестант до сего дня не осмелился прибегнуть к закону и требовать погребения на нашем кладбище, хотя здесь скончались на моей памяти двое. С месяц назад этот самый Фицджеральд умер от белой горячки, и, когда стало известно, что его будут хоронить на нашем кладбище, деревня заволновалась. Пришлось сторожить тело, чтобы его не выкрали и не погребли где-нибудь на перекрестке дорог.

Мои прихожане были сильно огорчены, когда я разъяснил им, что не имею власти предотвратить эти похороны, хоть я, разумеется, и отказался служить по умершему заупокойную мессу. Так или иначе, вмешиваться я им не разрешил, и 14 июля в неурочный час, поздно вечером, кузнеца погребли на кладбище. Никаких беспорядков не было. На другое утро вся деревня увидела, что кладбище за ночь переместилось на левый берег реки, а на правом осталась одна-едипственная могила. Снятые не захотели лежать рядом с отверженным грешником. Так оно и сейчас. Я свидетельствую все это присягой христианского священнослужителя. Если же моя клятва не убедит людей светских, то, как я уже сказал, эти мои слова подтвердит каждый, кто помнит, где находилось наше кладбище до похорон грешника. Почтительнейше прошу учредить комиссию из джентльменов протестантского вероисповедания для тщательного обследования происшедшего чуда. Никто не потребует, чтобы они верили на слово.

По карте нашего графства они убедятся, где находилось кладбище раньше; а потом сами увидят, где кладбище сейчас. Осмелюсь напомнить вашему высокопреосвященству, что это будет тяжким ударом для тех врагов святой церкви, которые пытались чернить ее славу своим неверием в недавнее чудо в Нокском приходе. В Фор-Майл-Уотер им не помогут никакие очные ставки. Им придется считаться с фактами. Я буду ждать дальнейших указаний вашего высокопреосвященства. Остаюсь и прочее». Не спрашивайте меня. Под вашим кровом я верю во что угодно. Его преподобие Хики, конечно, импонирует мне как любителю легенд и поверий. Так будем же восхищаться его пылкой фантазией и не станем раздумывать, чего нам больше бояться — что христианский священнослужитель принес ложную клятву или того, что кладбище переплыло речку и не удосужилось вернуться назад.

В этом я поручусь. Но он мог ошибиться. Со мною тоже бывает — проснешься ночью, и кажется, что твою кровать повернули к ногам изголовьем. Но стоит открыть глаза, и чары развеиваются. Не спятил ли мистер Хики? Вот мой совет: пошлите немедля в Фор-Майл-Уотер здравомыслящего толкового наблюдателя, и непременно такого, у которого ум не затуманен религией. Есть кандидат — это я. Через два-три дня я пришлю вам полный отчет обо всем, что случилось, и вы сможете сделать необходимые распоряжения для перевода Хики с амвона в убежище для душевно-больных. Ты бесспорно неглуп и мог бы стать недурным сыщиком, если бы только не был таким рассеянным. Но главный твой козырь, Зенон, вот какой: ты столь очевидно безумен, что не вызовешь никаких подозрений у тех, за кем ты будешь следить.

Не исключено ведь, что это обман. Если так, верю и уповаю, что Хики тут ни при чем. И все же мой долг быть осторожным и бдительным. Не считая, конечно, тебя и еще моей бабки. Она была полька по крови, и ты сильно схож с ней лицом. А почему ты спрашиваешь? Простите столь смелое заявление, но человека, гнавшегося всю жизнь за кардинальской мантией, уверенного, что все, за исключением его самого, сумасшедшие, и способного отнестись всерьез к басне о странствующем кладбище, едва ли можно считать нормальным. Вам нужно переменить обстановку, поверьте мне, дядя, — и полный покой. Кровь польской бабки бурлит у вас в жилах. Значит, ты едешь?

Я должен еще снестись с отцом Хики, чтобы тебе приготовили комнату. Напишу ему, что ты едешь для поправки здоровья, что, кстати сказать, и правда. И еще, Зенон, ради бога, прошу, не болтай лишнего. Постарайся быть взрослым. Не затевай с Хики диспутов на религиозные темы. Помни, что ты мой племянник, и не позорь меня. Теперь попрошу тебя удалиться. Скоро три часа ночи, а я еще не прилег. Ты найдешь дорогу к отелю? Я подремлю здесь в кресле.

Идите спать и не думайте обо мне. Вставай, и спокойной ночи! Вот копия моего первого доклада кардиналу-епископу: «Фор-Майл-Уотер, графство Уиклоу, 10 августа. Дорогой дядя, чудо — подлинное. Я симулировал полнейшую доверчивость, чтобы не вызвать подозрений у Хики и деревенских жителей. Я прислушивался к их спорам с заезжими скептиками. Я знакомился с официальными планами графства и тщательно опросил окрестных помещиков-протестантов. Я провел день на правом берегу реки и еще день — на левом, а также обследовал и тот и другой в полночь. Я критически рассмотрел вулканическую гипотезу, тектоническую гипотезу, вихревую гипотезу и другие теории, выдвинутые провинциальными мужами науки. Все они оказались несостоятельными.

В графстве остался всего один человек, не уверовавший еще в чудо, да и тот — оранжист [3] Он не смог отрицать, что кладбище переместилось, но считает, что крестьяне выкопали его за ночь и перенесли на другой берег реки по наущению отца Хики. Это, конечно, исключено. До Адского Билли здесь за эти четыре года никто не умер, и его могила единственная, которую можно назвать свежей. Она стоит на правом берегу одна-одинешенька, и здешние жители, как только стемнеет, обходят ее стороной. Днем каждый, кто ни пройдет, бросает в нее камень, так что скоро на этом месте вырастет каменный холм. А на левом берегу — кладбище с полуразрушенной часовней среди могил. Можете присылать комиссию хоть сейчас. Чудо действительно произошло, как вам сообщил Хики, и всякие сомнения излишни. Что до меня, то я уже так с этим свыкся, что, если завтра все графство Уиклоу провальсирует в Мидлсекс, я не потерплю ни малейшего скепсиса от моих друзей в Лондоне. Согласитесь, что я изложил вам дело толково и ясно.

Довольно теперь об этом банальном чуде! Если вы хотите узнать о чуде вечном и нетускнеющем, цветущем и юном, достойном того, чтобы быть навеки увенчанным, приезжайте сюда и взгляните на Кэйт Хики, которую вы столь ошибочно считали ребенком. Заблуждение, милорд кардинал, заблуждение! Ей семнадцать лет, и у нее такой цвет лица и такой говорок, что от вашего аскетизма останутся рожки да ножки. Я для нее странная личность, человек непонятный, питомец греховного города. За ней здесь ухаживает шестифутовый герой деревенского мира, созданный господом богом из отходов грубейшего материала, какой был у него под рукой, и посланный в графство Уиклоу пахать землю. Имя его — Фил Лэнгер, и он меня ненавидит. Мы встречаемся у отца Тома, которого, кстати сказать, я развлекаю главным образом рассказами о ваших любовных делах в Саламанке. Отец Том наслаждается от души. Думаю, что, согрев этим лучом оживляющей страсти замороженный образ жреца — а таковым вы были до сих пор в глазах Кэйт, — я сослужил вам немалую службу.

А какая природа здесь! Сады Гесперид!.. До свиданья, дядя». И вот я живу в Фор-Майл-Уотер, и я влюблен. Я часто влюбляюсь, но только раз в год удается мне встретить девушку такого очарования, как Кэйт. Она так умна и так ветрена! Если я завожу с ней речь об искусстве, она зевает. Если я поношу весь свет и бичую людскую низость, она хохочет и говорит мне: «Бедняжка! Когда я корю ее за жестокость, она надувает губки и едко острит на мой счет, называя меня «чувствительным джентльменом». Однажды в солнечный день мы стояли у ворот ее дома.

Она глядела на пыльный проселок, поджидая своего долговязого Лэнгена. Я глядел в чистое, без единого облачка, небо. Мне хорошо и в Фор-Майл-Уотер. А что в том плохого? Неужели вам жалко, что я здесь так счастлив? Почему ирландские девушки не дают человеку хоть на час отдохнуть душой? Признайтесь, ведь я произвел на вас сильное впечатление? Поверите ли, я но сплю по ночам, и все думы о вас, мистер Легге. Что еще может сделать смиренная христианка для ближнего своего, который сам о себе никогда не думает? Не правы, подшучивая надо мной, не правы, когда полагаете, что я не могу надеяться на ваше внимание и еще раз не правы, когда злоупотребляете моим откровенным признанием, что я часто думаю о себе.

Кто сказал, что вы дурно воспитаны? Самые пылкие выражения преданности, если они идут от меня, кажутся вам оскорбительными. Если я помолюсь пресвятой деве, наверное, вы и на это обидитесь. И все потому, что вы меня ненавидите. А Лэнгена вы понимаете с полуслова, потому что в него влюблены. Как вы смеете говорить мне, что я влюблена в мистера Лэнгена? От других вы хотите, чтобы они вас понимали с первого слова, а когда речь заходит о вас, то очень уж непонятливы. Тут она еще раз подняла взгляд, и лицо ее просияло. Сейчас я вам покажу, как ведет себя настоящий мужчина. Мистер Лэнген, который, кстати сказать, чрезмерно высок для своей фигуры, направляется к вам с визитом.

Я не останусь мешать вам, как поступила бы ревнивая женщина. Я ухожу… А это как вам угодно. Думаю, вы много бы дали, чтоб быть таким же красавцем, как мистер Лэнген. И только потому, что высокий рост вам нравится больше в мужчине, чем широкие взгляды. Геометрически мистера Лэнгена можно обозначить как длину без протяженности, линию, но не точку. Вот он идет сюда, ваш возлюбленный, шагает через забор, как верблюд. А я удаляюсь через калитку, как подобает смиренному христианину. Добрый день, мистер Лэнген. Я покидаю вас, так как мисс Хики хочет сообщить вам кое-что обо мне и затрудняется сделать это в моем присутствии. Надеюсь, вы извините меня.

Я улыбнулся и отошел. Не успел я ступить двух шагов, как девушка жарко шепнула: «До чего я его ненавижу! Я быстро пошел прочь, в ушах у меня зазвучали низкие ноты, грозные, как кларнеты в лесу в «Волшебном стрелке». Я стоял на кладбище. Это было пустынное место, огороженное глинобитной стеной с воротами для похоронных процессий и несколькими проломами, через которые крестьяне из Фор-Майл-Уотер, сокращая себе дорогу, проходят в базарный день в город. Могильные холмики давно покрылись травой. Здесь не было ни кладбищенского сторожа, ни цветов на могилах, ни украшений, освященных традицией и делающих столь отвратительными английские кладбища. На большом кусте боярышника, возле которого были погребены монахипи-урсулинки, виделись ситцевые и фланелевые лоскутки, оставленные богомолками. Благодаря чуду популярность кладбища сильно выросла за последнее время. Завели здесь даже паром, чтобы возить посетителей на правый берег реки.

Оттуда, где я стоял, была хорошо видна груда камней на том берегу над одинокой могилой Адского Билли; со времени моего последнего посещения камней поприбавилось. Я постоял немного, озираясь по сторонам, потом спустился к реке и вошел в лодку паромщика. Как заработки? Адского Билли — помилуй его господь! Вот народ и жалеет лишний медяк, чтобы подъехать поближе и бросить в него камнем. Больше все горожане ездят из Дублина. Сегодня вот третьего вас везу, ваша честь, счастливый денек… — А когда народ больше ходит? Наверное, днем? Но уж как солнце зайдет, ни души не увидишь у этой могилы. Чтобы я оставался здесь ночью!

Нет, ваша честь, как пробьет семь часов — лодку на привязь и оставляю ее на попечение Адского Билли, помилуй господь! Я сам раза два подумаю, прежде чем пойти сюда ночью. Благослови вас господь. Пошли вам господь долгой жизни! Это в благодарность за шестипенсовую монету. Я прошел прямо к могиле грешника и остановился там, глядя на озаренное закатом вечернее небо. В Англии мы привыкли к высоким деревьям, широким лугам и внушительной архитектуре, и здешний пейзаж казался мне диким и неприютным. Паромщик уже тянул канат, направляясь обратно; я сказал ему, что пойду с кладбища кружным путем. Через минуту-другую он пришвартовал свое суденышко, надел куртку и поплелся домой. Я глядел на могилу.

Те, кто закапывал Адского Билли, работали наспех, в неурочный час, опасаясь к тому же, что кто-нибудь им помешает. Потому они даже не вырыли толком могилы, а лишь выгребли немного земли, чтобы упрятать гроб. Бродячие козы уже раскопали холмик с одной стороны, и оттуда виднелась доска. Я попытался закрыть прореху камнями, раздумывая при том, что если бы чудо было поручено людям, то, пожалуй, разумнее было бы выставить вон эту одну-единственную могилу, чем тащить через реку целое кладбище. С точки зрения небесных сил тоже резоннее было бы, если бы праведники выгнали грешника, а не наоборот. Их было больше, и им ничего не стоило разделаться с ним. Когда я собрался в обратный путь, уже стемнело. Прошагав с полмили, я перешел мост и направился к крестьянскому домику, где меня поселили. Здесь я почувствовал, что нуждаюсь в компании, и, напившись чаю, проследовал к отцу Хики. Я застал Кэйт одну.

Она быстро подняла взгляд, когда я вошел, но, узнав меня, разочарованно отвернулась. Когда солнце светит, я не даю даже тени своей омрачить вам дорогу. Сейчас наступила ночь, озарите же светом своим мой путь. Позвольте побыть у вас полчаса? Дядя скоро вернется. Он достаточно образован, чтобы поддерживать с вами беседу. Снова насмешки! Не надо, мисс Хики. От вас зависит, чтобы сегодняшний вечер был для меня счастливым. Вам стоит для этого лишь разок улыбнуться.

Мне грустно сегодня. Фор-Майл-Уотер, конечно, рай, но без вас я бы чувствовал себя здесь совсем одиноким. Я но понимаю, зачем вы вообще пожаловали сюда. После того, что вы наплели сегодня о мистере Лэнгене, я решила больше с вами не знаться. Я так бы и сделала, но дядя сказал, чтобы я не обращала внимания на ваши слова, потому что вы… впрочем, это не важно. Я не хочу больше слышать от вас ни слова о мистере Лэнгене. Клянусь, я не упомяну его имени. И прошу извинения за то, что уже сказал. Больше я вас ничем не разгневаю. Ну что, вы простили меня?

Она снова села, недовольная, видимо, что мне удалось извиниться. Я пододвинулся к ней. Она нетерпеливо постукивала по полу каблучком. Я понял, что ее раздражает каждый мой жест, каждый взгляд, каждое слово. Бели ваш дядя велел вам скрывать от меня… — Он ничего не велел мне скрывать от вас. И если вы так желаете знать… — Прошу извинения. Я ничего не желаю знать. И сожалею, что задал этот вопрос. Вы вдвойне пожалеете, услышав мой ответ. Я промолчала только из жалости к вам.

Значит, в Ирландии нет человека, на которого можно надеяться. Никогда не поверил бы этому со слов женщины, ну а вам не могу не верить. А если хотите знать, что он о вас думает, пожалуйста, я скажу, а понравится вам или нет — дело ваше. Он велел мне быть терпеливой с вами, сказал, что вы не в своем уме и родные послали вас к нам сюда, чтобы вы беды не наделали. Лучше бы я откусила себе язык. Мне кажется иногда, — спаси меня господь и помилуй! Вашего дядю ввели в заблуждение слухи о помешательстве в нашем семействе. Действительно, мои родные по большей части безумны. Что до меня, я не только в здравом уме, но — единственный разумный человек в Великобритании, носящий фамилию Легге. Сейчас, чтобы устранить окончательно ваши сомнения, я расскажу вам то, о чем не должен рассказывать, и тем постараюсь сравняться с вами в искренности.

Я здесь отнюдь не для поправки здоровья и не как праздный турист. Я приехал сюда, чтобы обследовать чудо. Кардинал, человек проницательный хотя и не без предрассудков , изо всех кандидатов выбрал меня, чтобы проверить на месте сообщение отца Хики. Как вы думаете, поручил бы он столь важное дело безумцу? Кто же смеет не верить словам моего дяди! Значит, вы просто шпион, грязный доносчик! Я вздрогнул. Быть может, в Ирландии эти слова могли бы сойти за простую брань, но для английского уха они нестерпимы. Не изгоняйте же из моего сердца доброго гения воспитанности и вкуса, ибо тогда злой гений станет моим полновластным владыкой. Колокол призывает к вечерней молитве.

Звон его умягчает тьму ночи, умягчите и вы свою ненависть к человеку, столь восхищенному вами. В ту же минуту за дверью послышались голоса. Вошли священник и Лэнген. Я больше не в силах терпеть… Я обернулся, глядя на Лэигена с фальшивой улыбкой. Ом сбил меня с ног единым ударом, как срубил бы тополь. Я давно раскусила его, он нахальный, он флиртует со мной… Я с трудом вылез из-под стола и поднялся на ноги. Кстати, я попрошу его, когда он другой раз захочет выступить в роли сукновальной машины, избрать для себя объект, более соответствующий ему по физическим данным. То, что сказала ваша племянница, отчасти правда. Да, я шпион кардинала, и в этом качестве уже направил ему доклад, подтверждающий истинность происшедшего у вас чуда. Завтра утром сюда, в согласии с моим предложением, приедет комиссия, которая примет соответствующее решение.

Я полагал, что выводы членов комиссии будут более авторитетными, если она прибудет внезапно. Мисс Хики, я восхищаюсь всем, что достойно в вас восхищения, и это значит лишь то, что во мне живет чувство прекрасного. Было бы кощунством с моей стороны говорить, что я вас люблю. Мистер Лэнген, у меня в кармане заряженный револьвер, я ношу его из-за глупого английского недоверия к вашим соотечественникам — ирландцам. Полагаю, что будь деревенским Гераклом я, а вы на моем месте, я был бы сейчас уже мертв. Не волнуйтесь, поскольку это зависит от меня, вы в безопасности. Тут со мной случилась ужасная вещь. Почувствовав головокружение, я схватился за лоб и увидел кровь на кончиках пальцев. Мгновенно меня охватило бешенство. Во рту у меня был вкус крови, кровь слепила глаза, — мне казалось, я весь утопаю в крови.

Рука потянулась к оружию. Обычно во власти порыва я действую безотлагательно. К счастью, на этот раз влечение к убийству было погашено вдруг осенившей меня чудесной идеей. Я понял, как отомщу этим зазнавшимся хвастунам. Кровь отхлынула от висков, я снова обрел способность слышать и видеть. Честь отца Тома мне дорога, как собственная, и, если вы на нее покусились, значит, вы — лжец. Вам угодно помериться со мной силами?.. Разве что вы обратите вспять наше святое чудо. Я поклонился Кэйт и вышел из дому. В саду было так темпо, что я не мог различить даже калитки.

Пока я искал ее, до меня донесся голос отца Хики: «Я охотно отдал бы, Фил, десять фунтов, чтобы всего этого не случилось. Ведь он совсем сумасшедший. Кардинал мне так и сказал». Я вернулся домой, облился холодной водой, чтобы смыть кровь со спины, потом немного поел. Встряска была изрядной, и я все еще чувствовал слабость и головокружение. На каминной полке стоял будильник. Я завел его и поставил стрелку на половину первого.

Он снова нахмурился и слегка тряхнул плащом. Потом сказал строго: — Я готов ответить на ваши вопросы и помочь вам, насколько хватит моих способностей и осведомленности. Но должен сказать вам, что мне скучны извинения, оправдания, раскаяния и ненужные объяснения. Будьте любезны запомнить, что вы ничем не можете обидеть, оскорбить или разочаровать меня. Если вы глупы или неискренни, мой разговор с вами будет бесполезен, только и всего. Оправившись после этого выговора, я рискнула спросить: — Должна ли я задавать вам вопросы? По традиции надо расспрашивать прмви… людей с… леди и джентльменов с того света. Я почувствовала, что краснею, но не посмела оправдываться. В то же время, поскольку правом на знание обладают все, ни одно привидение, если это не вор и не скряга по натуре, не откажет в ответе спрашивающему. Но не ждите, чтобы мы сами начали пустой разговор. У меня было множество вопросов, если бы только я могла их вспомнить. Правда, те, которые приходят мне в голову, кажутся слишком личными и бестактными. Он был так восхитительно терпелив в своем презрении ко мне, что я сдалась. Кроме того, я была на четыре года старше, чем он думал. Конечно, если эта тема не будет для вас тягостна. Если же… Он не стал ждать окончания моих нелепых извинений. Я был испанским дворянином и значительно превосходил в духовном развитии большинство своих современников — мстительных, суеверных, жестоких, обжорливых, ревностно приверженных традициям своего сословия, грубых и глупых в любви, неискренних и трусливых. Они считали меня чудаком, легкомысленным человеком без твердых моральных устоев. Я ахнула, пораженная его удивительным красноречием. Но это меня очень мало беспокоило. У меня были деньги, здоровье и полная свобода. Больше всего я любил книги, путешествия и приключения. В юности и в первые годы зрелости благодаря своему равнодушию к общепринятым мнениям и насмешливой манере вести беседу я приобрел среди строгих блюстителей нравственности репутацию атеиста и распутника, хотя на самом деле я был просто начитанным и немного романтичным вольнодумцем. Изредка женщина поражала мое юное воображение, и я долго поклонялся ей на расстоянии, никогда не осмеливаясь искать знакомства с нею. Если случайно мы оказывались в одном обществе, я бывал слишком робок, слишком простодушен, слишком рыцарственно почтителен, чтобы воспользоваться тем, что, несомненно, было самым откровенным поощрением, и в конце концов награда доставалась более опытному поклоннику без единого слова протеста с моей стороны. Наконец одна знатная вдова, в доме которой я иногда появлялся и о чувствах которой ко мне не догадывался вовсе, доведенная до отчаяния моей тупостью, бросилась мне в объятия и призналась в своей страсти. Это было так неожиданно при моей неопытности и так польстило моему самолюбию, а сама она страдала столь очаровательно, что я был покорен. Я не мог решиться на такую грубость, как отказ; более того, около месяца я без угрызений совести наслаждался теми радостями, которые она дарила мне, и искал ее общества всякий раз, когда у меня в виду не было ничего другого. Это была моя первая любовная интрига; но хотя у вдовы почти два года не было оснований подозревать меня в неверности, романтичность, которой она окружала нашу связь и без которой не могла жить, стала казаться мне скучной, бессмысленной, надуманной и фальшивой, за исключением тех редких моментов, когда сила любви делала ее прекрасной душой и телом. К несчастью, едва мои иллюзии, робость и мальчишеский интерес к женщинам исчезли, как я стал для пих неотразим. Вначале это меня забавляло, но вскоре превратилось в источник неприятностей. Я сделался причиной неистовой ревности; несмотря на весь мой такт, у меня не осталось ни одного женатого друга, с которым я рано или поздно не оказывался на волосок от дуэли без всяких к тому оснований. Мой слуга развлекался, составляя список покоренных мною женщип и даже не подозревая, что я никогда не пользовался плодами таких побед и — более того — что предпочтение, которое я выказывал молодым и незамужним своим поклонницам и над которым он подшучивал, насколько осмеливался, было вызвано тем, что их невинность и застенчивость защищали меня от прямых атак, предпринимавшихся без малейшего стеснения многими матронами, как только они замечали мое полное к ним безразличие. Неоднократно, чтобы выпутаться из неприятного положения, мне приходилось покидать очередной город, что, впрочем, было легко, ибо я привык путешествовать, но что вместе с тем, боюсь, создало мне сомнительную репутацию бродяги. С течением времени обо мне начали распространяться слухи, источником которых были глупые выдумки моего слуги, и, наконец, я прославился как неисправимый распутник, после чего стал еще притягательней для женщины, которой я страшился больше всего. Такая репутация растет, как снежный ком. Светские сплетни были полны самых невероятных историй обо мне. Моя семья порвала со мной, и у меня оставалось достаточно испанской надменности, чтобы презреть все попытки к примирению. Вскоре после этого я оказался вне закона. С одним из моих друзей была обручена глубоко набожная девица, дочь командора Севильи. Находясь под впечатлением того, что обо мне рассказывали, она питала ко мне крайнее отвращение, но мой друг, щадя мои чувства, скрывал это от меня. К несчастью, однажды я подумал, что мне следовало бы познакомиться с его будущей женой. И вот, памятуя о том, что род командора находился в свойстве с моим родом, я отважился нанести ей визит. Был поздний вечер, и, когда меня провели к ней, она в полумраке гостиной приняла меня за моего друга и заключила в объятия. Мои протесты вывели ее из заблуждения, но вместо того, чтобы извиниться за свою ошибку, о которой сам я догадался только впоследствии, она подняла крик и, когда прибежал ее отец с обнаженной шпагой, заявила, что я нанес ей оскорбление. Командор, не ожидая моих объяснений, сделал решительный выпад, явно намереваясь заколоть меня, и ему, несомненно, удалось бы это, если бы я, защищаясь, не проткнул его насквозь. Впоследствии он признал, что был неправ, и теперь мы с ним друзья, особенно потому, что я не посягнул на лавры более искусного фехтовальщика, чем он, но без спора согласился, что роковой удар нанес ему в темноте и случайно. Чтобы не забегать вперед, скажу, что он умер меньше чем через пять минут после того, как я поразил его, и нам — моему слуге и мне — пришлось спасаться бегством, чтобы с нами не расправились его домочадцы. К моему несчастью, дочь командора была слишком добродетельна и мстительна даже для испанки-католички. Когда совет города Севильи воздвиг прекрасную конную статую в память о ее отце, она несколькими умело преподнесенными подарками добилась постановления, чтобы на одной из плит пьедестала была высечена надпись, гласящая, что командор молит небо покарать своего убийцу. Она принялась гонять меня с места на место, вынуждая судебных чиновников то и дело обращаться ко мне с просьбами покинуть подведомственные им области, дабы общественное мнение ее стараниями не заставило их выполнить свой долг и арестовать меня, невзирая на мое высокое положение. Кроме того, она отказалась выйти замуж за моего друга, пока я не отвечу за свое преступление, как она это называла. Бедный Оттавио, человек мягкий и рассудительный, отнюдь не был огорчен, избавившись от вспыльчивого и деспотичного тестя, и прекрасно знал, что в случившемся она виновата не меньше меня. Поэтому при ней он клялся всеми святыми не вкладывать шпагу в ножны, пока не обагрит ее кровью моего сердца, а сам тайно сообщал мне. Наконец моя нелепая репутация, мои поклонницы и мои севильские преследователи так мне надоели, что я решил сразу со всем этим покончить, став добропорядочным женатым человеком. Надеясь, что в Старой Кастилии жешцнны не столь неприлично влюбчивы, как в Андалузии, я поехал в Бургос и там завязал знакомство с молодой особой, которая заканчивала свое образование в монастыре. Когда я убедился, что она вполне порядочная девушка, не влюбленная ни в меня и ни в кого другого, я женился на ней. Моей целью было не счастье, а спокойствие и возможность иметь досуг для занятий. Но едва она догадалась—инстинктивно, я полагаю, — что я женился не по любви и что я не очень высокого мнения о ее умственных способностях, как стала безумно ревнивой. Только те, кого постоянно выслеживает ревнивая жена или муж, знают, как невыносим такой шпионаж. Я терпел это, не говоря ни слова, и ей, разумеется, ничего не удалось обнаружить. Тогда она начала терзать себя, наводя справки через друзей, имевших корреспондентов в Севилье; от их сообщений ее ревность возросла до совсем уж невероятной степени, и я был вынужден поверить, что я действительно ее убиваю, как она это постоянно твердила. Однажды, отбросив сдержанность, которую мое присутствие обычно накладывало на нее, она потребовала, чтобы я либо сознался в своей неверности, либо доказал ей свою любовь, иначе она умрет. Но мне не в чем было сознаваться, а что касается моей любви к ней, то лишь крайнее нежелание оскорблять кого бы то ни было давало мне силы скрывать, как она к этому времени мне надоела. Оставалось только бежать, иного выхода не было. За некоторое время до этого я отослал своего слугу, чтобы угодить Эльвире, так как ей казалось, будто он носит письма от меня к моим воображаемым любовницам; но он по-прежнему находился у меня на жалованье и был всегда готов продолжать наши странствия, особенно с тех пор, как сам чуть не женился в результате какой-то глупой интрижки. Получив мое письмо, он явился к нам в дом, внушил моей жене подозрение, что у меня после обеда назначено свидание в соборе, и, пока она подкарауливала меня там, уложил пистолеты и смоиу белья и еще засветло присоединился ко мне на дороге в Севилью. От Бургоса до Севильи по прямой сто испанских лиг, и, поскольку в те дни не было железных дорог, я полагал, что моя жена не последует за мной так далеко, даже если и угадает, куда я поехал. Когда я повернул коня на юг, Бургос показался мне мрачным застенком, логовом ханжей, каким он и был в действительности, а Севилья — сказочной страной. Мы благополучно добрались до нее, но вскоре я заметил, что удача больше не сопутствует мне. Через несколько дней после нашего прибытия я увидел на улице даму, которая была чем-то расстроена. Я подошел к ней, чтобы предложить помощь, и узнал свою жену. Она потребовала объяснений, но я ничего не мог ответить, понимая, какой грубой и непостижимой должна показаться ей правда. В отчаянии я пробормотал, что Лепорелло ей все расскажет, а сам ускользнул, едва он заговорил с ней. Как только я скрылся, этот мошенник, опасаясь, что в случае нашего примирения ему придется вернуться со мной в Бургос, показал ей составленный им когда-то список моих побед — там значились тысяча и три женщины в одной Испании и множество в других странах, где я никогда не бывал. Эльвира, которая считала ложью всякую правду обо мне, отнеслась к этой немыслимой цифре — тысяча и три — с полным доверием. Среди прочих в этом списке стояли имена шести женщин, которые были страстно влюблены в меня, и еще пятнадцати, которым я сделал два-три комплимента. Все остальное было выдумкой, причем многие имена слуга списал из конторских книг своего отца, владельца винной лавки. Сделав все возможное, чтобы окончательно рассорить меня с моей женой, Лепорелло попросту удрал от нее. Я же удалился в свой загородный дом и попытался развлечься в обществе крестьян. Их простота сначала занимала меня, но вскоре стала действовать удручающе. К тому же невезение продолжало меня преследовать. Однажды, прогуливаясь по выгону, я столкнулся лицом к лицу с дочерью командора, все еще одетой в глубокий траур, который был ей совсем не к лицу, и с бедным Оттавио, шедшим за ней по пятам. К счастью, при дневном свете она меня не узнала, и я мог бы пройти мимо, сказав несколько вежливых фраз и незаметно обменявшись знаками с Оттавио, но тут неизвестно откуда появилась моя жена и в бешенстве принялась осыпать меня бранью. Если бы она хоть немного владела собой, она первым же словом выдала бы меня невесте Оттавио донне Анне. Но она совсем обезумела, о чем я заявил вслух; тогда она бросилась бежать, что-то громко выкрикивая, а я последовал за ней. Скрывшись таким образом от Анны и понимая, что я ничем не в силах помочь Эльвире, я поспешил домой. В тот вечер по случаю свадьбы двух моих арендаторов я пригласил к себе на танцы знакомых крестьян, которые от души веселились на моих коврах, пользуясь моей мебелью и моим винным погребом. Если бы не это обстоятельство, я бы тотчас уехал. Теперь же я решил уехать на другой день рано утром. А пока надо было переодеться и полюбезнее принять моих гостей. Когда их первое смущение улеглось, они повели себя довольно шумно и буйно, но скоро мое внимание отвлекло появление трех масок, в которых я сразу узнал мою жену, Анну и Оттавио. Разумеется, я притворился, что они мне незнакомы, приветствовал их и продолжал танцы. Спустя некоторое время Оттавио ухитрился передать мне записку, сообщая, что Анна внезапно вспомнила мой голос, отыскала Эльвиру и рассказала ей о своих обидах. Они сразу же подружились и настояли на том, чтобы пойти ко мне в масках и обличить меня в присутствии гостей. Оттавио не удалось отговорить их, и он мог предложить только одно: если я попробую бежать, он преградит мне путь со шпагой в руке, но постарается подыграть мне в той мере, в какой сможет это сделать под бдительным оком Анны. К этому времени мое терпение истощилось. Я приказал Лепорелло зарядить пистолеты и держать их наготове. Затем я присоединился к танцующим, пригласив невесту, хотя до сих пор предпочитал держаться от нее подальше, так как жених был склонен к ревности, а она явно поддавалась роковому очарованию, которое помимо воли исходило от меня. Я попробовал пройтись с ней в менуэте, но из этого ничего не получилось. Тогда мы попытались вальсировать. Но и это оказалось не по силам сельской красотке. Зато когда заиграли контрданс, она принялась плясать с таким пылом, что мне скоро пришлось найти ей кресло в одной из соседних комнат. Я заметил, что две прекрасные маски с большим волнением следили за нашим уходом. Тогда я повернулся к девушке и, впервые заговорив с ней en grand seigneur, [9] приказал ей беспрекословно выполнять все, чего от нее потребуют. Затем я подошел к двери, закрыл ее и стал ждать. Вскоре вбежал Лепорелло и начал умолять меня ради всего святого подумать о том, что я делаю, — гости уже начали перешептываться. Я велел ему дать девушке денег в награду за ее послушание. Он повиновался, и я сказал ей повелительным тоном: «Теперь вопи, как сто чертей». Она медлила, но Лепорелло, видя, что я не шучу, ущипнул ее за руку, и она завопила не как сто, а как тысяча чертей. В следующую минуту дверь рухнула под напором жениха и его друзей, и мы все беспорядочной толпой устремились назад в зал. Если бы не Оттавио, который, взяв на себя руководство событиями, размахивал шпагой и читал мне нравоучения, они могли бы набраться смелости и напасть на меня. Я сказал ему, что если девушку кто и обидел, так это Лепорелло. Тут разразилась такая буря угроз и обвинений, что я на миг растерялся. Потом, вне себя от гнева, я бросился на них и, конечно, наделал бы бед, если бы Оттавио не продолжал упрямо преграждать мне дорогу. Наконец Лепорелло вытащил пистолеты, мы кинулись к двери, и он пустился бежать сломя голову. После некоторого колебания я последовал за ним; мы взяли лошадей на ближайшей почтовой станции и благополучно прибыли в Севилью. Некоторое время затем я жил спокойно. Однажды вечером моя жена увидела меня из окна, но я отделался от нее несколькими любезностями, а йотом закутал Лепорелло в свой плащ и послал его к ней вместо себя. Будучи, подобно большинству ревнивых женщин, слишком эгоистичной, чтобы заподозрить, что она мне просто неприятна, она распространила слух, что я отправил ее с Лепорелло, желая в ее отсутствие поухаживать за служанкой, — утверждение, для которого не было никаких оснований, но которому почти все поверили. Теперь я подхожу к странному происшествию, которое привело к мдей смерти. В тот же самый вечер Лепорелло, убежав от Эльвиры, встретился со мной на площади возле статуи командора, о которой я уже говорил в связи с надписью и муниципальным советом. Во время нашей беседы я случайно засмеялся. К моему изумлению, командор, или, вернее, статуя командора, тотчас выразил недовольство столь неприличным нарушением спокойствия. Лепорелло, отчетливо слышавший слова статуи, пришел в такой ужас, что, возмущенный его трусостью, я наконец заставил его подойти к пьедесталу и прочесть надпись, — так я часто направлял пугливую лошадь к предмету, вызывавшему у нее страх. Но надпись не успокоила бедного малого, и, когда я, желая свести дело к шутке, потребовал, чтобы он пригласил статую домой поужинать с нами, он принялся убеждать меня, что истукан в самом деле кивнул в знак согласия. Во мне проснулось любопытство. Внимательно глядя на статую, я медленно и отчетливо спросил ее, придет ли она на ужин. Статуя ответила «да» странным, каменным голосом, но не поблагодарила за приглашение, что удивило меня еще больше, так как командор, человек старых традиций, всегда был щепетилен до мелочей в вопросах этикета. Я решил было, что заболеваю или схожу с ума; но потом, поскольку Лепорелло тоже слышал голос — подумал, что сплю и все это мне снится. Я находил только два правдоподобных объяснения случившемуся. Мы ничего не ели с самого утра, и, возможно, от голода у нас начались галлюцинации, которыми мы заразили друг друга. А может быть, кто-то просто подшутил над нами. Я решил проверить это, вернувшись сюда на следующий день и тщательно осмотрев место. Пока же мы поспешили домой и набросились на ужин. Вскоре, к большому моему огорчению, в столовую ворвалась моя жена и вместо обычных упреков стала бессвязно призывать меня изменить образ жизни. Сначала я отвечал ей ласково, затем начал посмеиваться над ее истерическими страхами, желая успокоить. В конце концов, вне себя от возмущения, она выбежала из комнаты, но сразу же с воплями кинулась обратно и исчезла в направлении кухни. Лепорелло пошел посмотреть, что ее так напугало, и тут же вернулся, охваченный паническим страхом. Он, задыхаясь, пробормотал что-то о статуе и попытался запереть дверь. Затем раздался громкий стук. Я подумал, что дом горит и сторож пришел предупредить нас, — право же, ни один смертный, кроме сторожа, не способен стучать с такой силой. Я открыл дверь и увидел на пороге статую. Нервы мои не выдержали, и я отшатнулся, не произнеся ни слова. Статуя вошла за мной в комнату. Ее походка от долгого сидения на спине лошади была довольно неуклюжей, а поступь сотрясала дом с такой силой, что казалось, вот-вот пол проломится и статуя рухнет в подвал, — впрочем, я нисколько не был бы огорчен этим, несмотря на солидный счет за ремонт дома. Предлагать статуе сесть не имело смысла: ни один стул в доме не выдержал бы ее тяжести. Не теряя времени, она заговорила, и от звука ее голоса меня бросило в дрожь. Я пригласил ее к ужину, сказала она, и вот она явилась. Разумеется, я мог только ответить, что я очень рад, и, извинившись за то, что мы сели, не подождав ее, я велел Лепорелло накрыть стол заново, не совсем понимая, как может есть истукан, высеченный из каменной глыбы. Статуя сказала, что не будет беспокоить нас, но сама приглашает меня на ужин, если у меня хватит смелости пойти с ней. Не будь я так испуган, я бы вежливо отказался. Но тут я вызывающе заявил, что готов сделать что угодно и пойти куда угодно. Лепорелло исчез, однако я слышал, как под столом стучат его зубы. Тогда статуя попросила меня дать ей руку, что я исполнил, по-прежнему пытаясь держаться как герой. Когда ее каменная рука схватила мою, у меня вдруг заломило в висках и в спине, голова закружилась и я почувствовал томительную слабость. Я покрылся испариной, потерял способность координировать свои движения; предметы стали двоиться у меня в глазах, и я пошатнулся, точно страдал локомоторной атаксией. Перед глазами плясали какие-то странные видения. Мне чудилось, что статуя бессмысленно кричит; «Да, да! Тут статуя ступила на подгнившую доску, и пол не выдержал. Я пролетел вниз около двадцати пяти футов, потом мое тело отделилось от меня и понеслось к центру вселенной. Я вскрикнул и обнаружил, что я мертв и нахожусь в аду. Здесь он впервые сделал паузу. Волосы у меня уже пять минут стояли дыбом. Я бы дорого дала, чтобы осмелиться закричать или выпрыгнуть из вагона. Но я только спросила, заикаясь, что же представляет собой то место, которое он сейчас упомянул. Вы меня понимаете? Достаточно сказать, что я обнаружил там общество, состоявшее главным образом из людей вульгарных, истеричных, грубых, слабых, никчемных и полных самых лучших намерений — они поддерживали славу этого места, причиняя и себе, и друг другу столько неприятностей, сколько было в их силах. Мне они были скучны и противны; я тоже им не слишком нравился. Князь Тьмы не джентльмен. Его осведомленность и проницательность поистине удивительны, но он ничем не превосходит тех, кто ее окружает. Он делал вид, будто ему нравится мое общество и беседы со мной; я со своей стороны был вежлив и старался, чтобы он не почувствовал моего превосходства. Тем не менее я понимал, что сердечность наших отношений ему тягостна так же, как и мне. И вот как-то раз один из его приближенных явился ко мне, и, заверив меня в своем уважении, которое якобы не позволяет ему слушать, как за моей спиной меня оскорбляют, сообщил, что Князь публично назвал мое появление здесь ошибкой и пожелал мне отправиться ко всем святым и вкусить небесного блаженства. Это были очень сильные выражения, и я сразу же пошел к Князю и передал ему то, что слышал. Сначала он ответил весьма грубо — эта манера разговаривать меня всегда раздражала, — что мой осведомитель лжец; когда же я отверг это объяснение, он нехотя извинился и стал убеждать меня, что, во-первых, пожелал мне попасть на небеса только потому, что, по его искреннему убеждению, мне было бы там лучше, хотя сам он и не разделяет моих вкусов, а во-вторых, мое появление в его владениях действительно было ошибкой, ибо командор, которого он назвал старым каменным болваном, ввел их в заблуждение относительно моей персоны и все были обмануты в своих ожиданиях. Я спросил, по какому праву он в таком случае задерживает меня здесь. Он ответил, что вовсе меня не задерживает, и спросил, кто или что препятствует мне отправиться куда я хочу. Я был удивлен и поинтересовался, почему, если в аду действительно царит такая свобода, все черти не отправились на небо. Смысл его ответа заключался в следующем: черти не уходят на небо по той же причине, по какой ваши соотечественники, играющие на скачках, не слишком часто слушают по понедельникам популярные концерты, хотя они могут так же свободно посещать их, как и вы. Но тут дьявол любезно выразил надежду, что мне небеса придутся по вкусу. Он предупредил меня, что обитатели небес бесчувственны, спесивы и педантичны, а все их разговоры и развлечения невыносимо скучны. Во всяком случае, я могу узнать их поближе и, если они мне не понравятся, вернуться обратно. Он всегда будет рад меня видеть, хотя я и не совсем тог человек, которого он представлял себе но описанию командора. Он добавил, что с самого начала был против истории со статуей, ибо люди уже выросли из такой чепухи и продолжать заниматься подобными вещами в наше время — значит просто сделать из ада посмешище. Я согласился с ним и откланялся. Он обрадовался моему отбытию, но все же мое доброе мнение значило для него много, и он попросил меня не слишком строго судить их, пребывающих здесь, внизу. У них, разумеется, есть свои недостатки, сказал он, но что ни говори, а настоящую дружбу, чувства и привязанности, здоровый, честный, благотворный юмор и невинную любовь к развлечениям я могу найти только у них. Я откровенно сказал ему, что все-таки возвращаться не намерен и что он слишком умен, чтобы не признать моей правоты. Ему это польстило, и мы расстались вполне дружески. Его вульгарность меня страшно раздражала, но он и не скрывал ее, и его популярность нельзя считать совсем уж незаслуженной. С тех пор я странствовал больше, чем принято среди тех, кто находится в моем положении. Когда кто-нибудь из нас оказывается в кругу родственных душ, у него возникает почти непреодолимое искушение остаться с ними навсегда. Однако некоторым все еще не удается отыскать такой круг. И кое-кто из них — например, я сам — не потерял поэтому интереса к земле и время от времени навещает ее. Из-за этого нас считают чудаками; на самом же деле привидения — это безумцы того света, как вы выражаетесь. Для меня это просто любимое занятие, которому, впрочем, я предаюсь не слишком часто. Теперь я ответил на ваши вопросы о том, кто я и больно ли мне было умирать. Вы удовлетворены? Она вновь надела траур и до сорока с лишним лет стойко оплакивала свои утраты, а потом вышла замуж за шотландца-пресвитериаиина и покинула Испанию. Эльвира, обнаружив, что ее брак со мной закрыл перед ней двери приличного общества, вернулась на время в свой монастырь. Потом она изо всех сил старалась снова выйти замуж, но почему-то не сумела, не знаю почему, ведь она была красивой женщиной. В конце концов ей пришлось зарабатывать на жизнь уроками пения. Деревенская девушка, имя которой я забыл, вскоре прославилась на всю округу как искусная прачка. Дона-Жуана ди Тенорио до сих пор хорошо помнят. О вас написана величайшая из пьес и величайшая из опер. Я хотел бы посмотреть, как это выглядит на сцене. Но скажите, дают ли они правильное представление о моей личности? Но показано ли в них, что сам я никогда не влюблялся, что я всячески старался напомнить им об их долге и непреклонно противостоял всем их уловкам? Это объяснено? Скорей наоборот, мне кажется. Как прочно клевета пристает к репутации человека! И я известен и внушаю отвращение как распутник, хотя заслуживаю этого меньше, чем кто-либо другой. Вы очень популярны. Все были бы ужасно разочарованы, если бы узнали правду. Жены моих друзей, когда я отказывался бежать с ними и даже угрожал рассказать обо всем их мужьям, если они не перестанут преследовать меня, называли меня рыбой и бесчувственным чурбаном. Вероятно, вы с ними согласны? Затем… не знаю, что сделалось со мной, но с другой стороны это был все-таки не обыкновенный мужчина. Я протянула к нему руку и сказала: — Вы были правы: это были не настоящие женщины. Если бы они уважали себя, они никогда не решились бы соблазнять мужчину, но я… я… я… люблю… — Я остановилась, парализованная удивлением, сверкнувшим в его глазах. Конечно, я не сказала бы этого, если бы вы не были привидением. А так — я просто не могла удержаться. Если бы вы жили в этом мире, я прошла бы двадцать миль ради того, чтобы только взглянуть на вас, и я заставила бы вас полюбить меня, несмотря на всю вашу холодность. Слово в слово, если не считать того, что они говорили по-испански! Постойте, вы хотите робко обвить руками мою шею, спросить, люблю ли я вас хоть немного, и тихо поплакать на моей груди. Бесполезно: моя шея и грудь давно уже стали прахом в земле Севильи. А если вы когда-нибудь решите проделать это с кем-нибудь из своих современников, то помните, что не каждый высокий мужчина, у которого вы повиснете на шее, в состоянии выдержать ваш вес, хотя он в этом и не признается. Еще один вопрос, прежде чем поезд остановится. Когда вы были живы, вы так же не сомневались в своем обаянии, как и теперь? Разумеется, нет: от рождения я был застенчив. Но бесконечные признания укрепили во мне благоприятное представление о моей наружности, которая, разрешите вам напомнить, только отравляла мое существование. Поезд остановился; он поднялся и прошел сквозь дерево и стекло двери. Мне же пришлось ждать, пока проводник ее отопрет. Я опустила окно, чтобы в последний раз увидеть и услышать его. Мы встретимся снова — в вечности. Кто знает, встретимся ли мы когда-нибудь? Надеюсь, что да. Дороги в рытвинах и ухабах, специально чтобы ломать ноги; пропыленные живые изгороди, канавы с дохлыми собаками, колючий бурьян и тучи ядовитых мух, дети, терзающие какую-нибудь бессловесную тварь, понурый, измученный непосильным трудом и преждевременно состарившийся батрак, злобный бродяга, навозные кучи с их ужасным запахом, придорожные камни от гостиницы до гостиницы, от кладбища до кладбища, — тяжело шагая, я прохожу мимо всего этого, пока не обнаруживаю вдали телеграфный столб или семафор, указывающий на то, что благословенный, спасительный поезд уже близко. Путь от деревенской улицы к железнодорожной станции равносилен скачку через пять столетий — от жестокой тупой тирании Природы над Человеком к упорядоченной, продуманной и организованной власти Человека над Природой. И все же на прошлой неделе я позволил своему другу Генри Солту и его жене уговорить себя «приехать и пожить до понедельника» среди холмов Суррея. Солт, во многих отношениях человек весьма умный, помешан на сельской жизни и владеет домом в дыре, носящей название Тилфорд, по Фарнемской дороге, куда он время от времени удаляется и где живет, питаясь местными грибами и сочиняя статьи, превозносящие такого рода питание, местную погоду и прелести данного времени года в противовес лондонской скученности. Он не сомневался, что день, проведенный в Тилфорде, превратит меня из ненавистника деревенской жизни в ее поклонника, и, поскольку с ним очень приятно гулять и беседовать если бы он только, как разумный человек, ограничивал свои прогулки набережной Темзы , — я в конце концов пошел на эксперимент и даже согласился подняться на вершину якобы живописного холма, именуемого Хайндхед, и полюбоваться оттуда склонами Южного побережья, Портсмутской дорогой лично я предпочитаю тот ее конец, который ближе к Найтсбриджу и главным образом тем местом, где были повешены три человека, убившие кого-то, кто уговорил их прогуляться с ним но холмам. Когда я в воскресенье утром отправился на вокзал Ватерлоо, поднявшись — вопреки всякому обыкновению — в семь утра, Лондон был чист, свеж и сух. Я раскрыл книгу, старательно избегая смотреть в окно от остановки до остановки, и читал до тех пор, пока, миновав огромное кладбище, мы не прибыли в Фарнем. За городом, как всегда, лил дождь. Я спросил, как пройти в Тилфорд, и узнал, что надо идти той же дорогой еще мили четыре. Я боялся обидеть Солта, проявив недоверие к его деревенскому раю, а потому не взял с собой зонта, и рай, конечно, воспользовался этим упущением. Не знаю, что представляют собой склоны Южного побережья, но что касается суррейских дорог, то могу со всей Ответственностью заявить, что на них склонов предостаточно, и самых крутых. Между Фарнемом и Тилфордом находится не меньше пяти холмов и ни одного виадука. И я влезал на них на все по очереди, ступая на носки, и плелся вниз, ступая на пятки, и каждый мой шаг создавал болотца, полные грязно-желтой жижи. По мере того как пейзаж становился все менее цивилизованным, дождь припускал все сильнее; моя книга превратилась в бумажную массу, а краска с ее переплета окрасила мою серую куртку в алый цвет.

Бернард Шоу - бесплатно читать книги онлайн

Книги автора. Обложка Шоу Бернард. Полное собрание пьес в шести томах. Читать книги автора Бернард Шоу, онлайн бесплатно можно без регистрации на сайте. автор 158 книг. Бернард Шоу верил в гениальность каждого человека, в способности любого человека создавать что-то прекрасное, ценное, нужное.

30 лучших цитат Джорджа Бернарда Шоу

Бернард Шоу. Английские маффины (Кристи, Уайльд, Оруэлл, Вудхаус и другие). Бернард Шоу / Bernard Shaw. Биография английского драматурга Джорджа Бернарда Шоу: личная жизнь, отношения с женой. Бернард Шоу / Bernard Shaw. Оставить комментарий. Шоу Бернард (yes@).

Бернард Шоу: «Пигмалион» и еще четыре лучших пьесы о людях и пороках

Правда, их иногда душат, но редко бросают. Так мы приходим к заключению, удивляющему простаков: в искусстве важнее всего не изображение отношений мужчины и женщины; искусство — это единственная область, в которой секс — сила оттеснённая и второстепенная. Миром правят молодые — когда состарятся. На свете нет ничего смешнее.

Н[ править ] Нам станет очень весело, как только вам надоест веселиться. Она никогда не решит вопроса, не поставив при этом десятка новых. Не делай другим то, что ты хотел бы, чтобы они делали для тебя.

У вас могут быть разные вкусы. Непостоянство женщин, в которых я был влюблен, искупалось разве что адским постоянством женщин, влюбленных в меня. Ни один мужчина, который должен сделать что-то важное в этом мире, не имеет времени и денег на такую долгую и дорогую охоту, как охота за женщиной.

Природа не терпит пустоты: там, где люди не знают правды, они заполняют пробелы домыслом. Патриотизм — разрушительная, психопатическая форма идиотизма. Патриотизм : убеждение, что твоя страна лучше других потому, что именно ты в ней родился.

Поэтому прогресс всегда зависит от неразумных. Репутация врача зависит от числа выдающихся личностей, которых он отправил на тот свет. Самопожертвование дает нам возможность жертвовать другими без угрызений совести.

Вот почему большинство людей боится свободы.

При этом и он, и Стелла Патрик Кэмпбелл, были отягощены своими обязательствами перед другими людьми. Их история позже нашла своё отражение в пьесе Джерома Килти, а диалоги на сцену были перенесены из писем, когда-то написанных драматургом и актрисой.

Это было, скорее, совместное сосуществование, основанное на общих интересах и взаимном уважении. При этом Бернард Шоу оставлял за собой право иметь связи на стороне, а супруга его, женщина весьма прогрессивных взглядов, никакого неудовольствия никогда не высказывала, подобное поведение мужа никак её не тяготило. Впрочем, в то время ходили упорные слухи о том, что супруги изначально договорились об отсутствии между ними интимных отношений, но достоверность этих сведений проверить не представляется возможным.

Стелла Патрик Кэмпбелл. Даже появление на свет двоих детей не заставило Патрика Кэмпбелла стать серьёзнее и озаботиться проблемами пропитания своей семьи. Они вступили в брак, когда будущей актрисе исполнилось 17, а её избраннику — 21 год.

Патрик Кэмпбелл верил, что удача ждёт его где-то в дальних странах, и, оставив супругу с двумя детьми, он отправился в южные колонии Англии, откуда писал жене страстные письма. Стелла Патрик Кэмпбелл мужа любила, готова была ждать его годами и даже считала себя обязанной заботиться о нём, высылала ему деньги и сбивалась с ног, пытаясь хоть как-то обеспечить своих детей. Неожиданно ей понравилось блистать на сцене.

У неё была вполне подходящая внешность, дивный голос и явные артистические способности. После участия в нескольких любительских спектаклях Стеллу пригласили в Ливерпульский театр, она заключила свой первый контракт и целиком посвятила себя профессии. О детях и матери стал заботиться её дядя, она же обеспечивала семью финансово.

И по-прежнему ждала из дальних стран своего Патрика. Начало Стелла Патрик Кэмпбелл. Отсутствие соответствующего образования она компенсировала невероятной искренностью и своим природным даром чувствовать роль и настроение зрителей, сидящих в зале.

Стелла работала с полной самоотдачей, а заодно воспитывала в себе характер и внутреннюю силу.

Первый том Полного собрания сочинений Бернарда Шоу включает в себя семь произведений драматурга, созданных им в период с 1885 по 1896 г. Третий том включает в себя: "Интерлюдия в театре", "Вступоение в брак", "Очаровательный найденыш", "Немного реальности", "Врач перед дилеммой", "Газетные вырезки" и другие пьесы. Четвертый том содержит произведения, написанные в 1910-1917 гг. Том снабжен комментариями, раскрывающими творческую и сценическую историю пьес.

Учился мальчик сначала дома, а затем — в католической и протестантской дневных школах, после чего в возрасте шестнадцати лет устроился работать клерком в агентство по продаже недвижимости. Определенное влияние на подростка оказал модный учитель музыки, дирижер Джон Ванделер Ли, который учил Элизабет пению и жил в доме Шоу на правах друга семьи. Воспитываясь в музыкальной среде, Бернард полюбил музыку и сам научился играть оперные партитуры на фортепиано. Оставив мужа, Элизабет Шоу вместе с двумя дочерьми последовала в 1873 г. Через три года к ним присоединился и Бернард, решивший стать литератором и по заказу Ли сочинявший статьи на музыкальные темы. Каждое утро Ш. В 1882 г. Помимо книги Джорджа «Прогресс и бедность» и других трудов по экономике, начинающий писатель читал «Капитал» Маркса, а в 1884 г. В Британском музее Ш. С 1885 по 1888 г.

Оден называл Ш, «быть может, лучшим музыкальным критиком всех времен» В 1895 г. Творчеству Ибсена Ш.

Похожие новости: