5 Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий, едва различимый лай собаки. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий лай собаки Трудность: общий второстепенный член Вывод: предложение сложносочиненное, так две грамматические основы, НО запятая не нужна, так как есть общий второстепенный член ВДАЛЕКЕ. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий лай собаки. 10 000 символов, Пользователям, прошедшим регистрацию - 15 000 символов, Людям, оформившим PRO версию - 100 000 символов. Также в эту опцию включены отключение рекламных показов и выделенная очередь.
В начале апреля уже шумели скворцы и летали в саду желтые бабочки
5) Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий, едва различимый лай собаки. 5. Вдалеке шелестели кроны деревьев, и слышался тихий, едва различимый лай собаки. Вдалеке шелестели кроны деревьев, // и слышался тихий, едва различимый лай. 5 Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий, едва различимый лай собаки.
12. Сложноподчинённые предложения с придаточными обстоятельственными
- ГДЗ к заданию 5 ВПР по русскому языку 4 класс с ответами
- Старая и новая редакции
- Новая школа: подготовка к ЕГЭ с нуля
- Норвежский лес [litres]: краткое содержание, описание и аннотация
- Харуки Мураками: Норвежский лес [litres]
- Навигация по записям
Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий
Б Если обобщающее слово стоит перед однородными членами, то после него ставится двоеточие. Номер: 8B720C Установите соответствие и впишите ответ. В Вводная конструкция выделяется запятыми. Куинджи «Ночь на Днепре». Б Если в первой части бессоюзного сложного предложения указывается на время условие совершения действия, то между частями предложения ставится тире. Номер: 125474 Установите соответствие и впишите ответ. Б Обстоятельство, выраженное сравнительным оборотом, обособляется. В Если первая и вторая части сложного бессоюзного предложения противопоставлены по смыслу, то между частями предложения ставится тире.
А Б В Ответ: 351 А Если вторая часть бессоюзного сложного предложения поясняет первую, то между частями предложения ставится двоеточие. Номер: 35C276 Установите соответствие и впишите ответ. Б Приложение, которое относится к личному местоимению, обособляется. В Если вторая часть бессоюзного сложного предложения дополняет первую, то между частями предложения ставится двоеточие. А Б В Ответ: 324 А Если первая и вторая части сложного бессоюзного предложения противопоставлены по смыслу, то между частями предложения ставится тире. Номер: A350B7 Установите соответствие и впишите ответ. Б Определение, выраженное причастным оборотом, стоящим после определяемого слова, обособляется.
Пушкин писал о М. Ломоносове: «Он создал первый университет, он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом». А Б В Ответ: 534 А Если вторая часть бессоюзного сложного предложения обозначает причину, то между частями предложения ставится двоеточие. Номер: 0AB21E Установите соответствие и впишите ответ. Гончаров, по мнению критика Н. Добролюбова, является прежде всего художником, умеющим выразить полноту явлений жизни. А Б В Ответ: 351 А Если обобщающее слово стоит перед однородными членами предложения, то после него ставится двоеточие.
На липах висят последние листики. Тихо шевелятся от любого дуновения ветерка сухие былинки. Спокойно дышит грудь. Грамматическое задание. Выполните синтаксический разбор 3 предложения 1 абзаца 2. Разберите по составу слова: масляными, набежали 3. Найдите 1 предложение с однородными членами, выпишите его, составьте схему. Небо перед утренней зарёй прояснилось. На нём нет туч и облаков. Над узкой речкой расстилается синий туман.
В такую раннюю пору здесь ни с кем не встретиться. Предрассветная тишь долго не нарушается никакими звуками, ничьими голосами. В утреннем тумане ничего не видишь. Только тяжёлая от росы трава низко прилегает к земле и блестит серебряными каплями. Но вот пробежал лёгкий ветерок. Раздаётся стук дятла, и лес наполняется птичьим пением. Из куста выскочил косой зайчонок и сбросил с веток капли росы. Теперь уже нет опасности заблудиться в тумане. Поднимается горячее солнце. Оно бросает свои лучи на весеннюю землю.
Никогда не бывает утро так прекрасно, как ранней весной. Легко дышишь, любуешься природой. В 1925 году на Южном берегу Крыма был организован первый в стране лагерь отдыха для детей, для пионеров. В Артеке шесть месяцев стоит тёплая, солнечная погода, рядом море, горы. Здесь дети могли отдохнуть, набраться сил. На небольшой площадке у самого берега моря установили семь полотняных палаток. Питьевой водой лагерь снабжался из двух колодцев. Палатки в ночное время освещались керосиновыми лампами. В старинном доме устроили библиотеку, которая насчитывала всего двести книг. В Артеке ребята занимались спортом, загорали, участвовали в политической и культурной жизни.
Так начинал свою жизнь ныне всемирно известный лагерь, куда съезжались дети со всех концов страны. Август закончился, и первые шумные дни сменились тихими и ритмичными. За прохладным утром приходит еще по-летнему теплый день, но зной уже не тот, и шуршащих листьев на земле всё больше. Во всем чувствуется осень. Осенние цветники праздничны, сочны и пышны. Скоро буйство красок красавицы-осени поблекнет и утихомирится, придет непривычная зимняя тишина. В лесу много багрянца и желтизны. Кроны деревьев покачиваются и еле слышно шелестят, открывая желтое небо. Листва еще густая, и огонь ярких рябиновых гроздьев делает убранство садов еще более нарядным. Ярко пылают ягоды шиповника в уже поредевшей листве кустарников.
Лишь изредка хрустнет ветка или вскрикнет птица, испуганная присутствием человека. Невдалеке полуразрушенный мост, под ним, огибая мелководье, спешит речка. Она то бурлива, то спокойна, ее дно неровно, забито корягами и камнями. Стал ногами в муравейник и потревожил его. Они не терпят вторжения в свое царство. Осень у них — важная пора, надо сделать еще много дел. И пришелец им ни к чему! Оживление муравейника — единственное, что придает этому парку динамику. Всё остальное тихо и спокойно, царственно величаво — оно готовится к новому периоду жизни. В отсветах вечерней зари виднеется зубчатый частокол елей.
Сгущаются сумерки, и все исчезает во мраке ночи. Но вот выглядывает месяц и мягким светом загоняет потемки в лесную чащу, серебряным сиянием заливает небольшую поляну. Ничто не нарушает тишины. Вдруг хрустнул снег под чьими-то тяжелыми ногами. Это вышагивает дымчато-серый лось. Преспокойно пробирается к осинке и белогубой пастью хватает пахучую хвою, отфыркивается. Прискакал беляк, пристроился под невысокой, но ветвистой елкой. Осинка помешала лосю, он махнул головой, и с треском обломилась ветка. Зайчик оживился, грациозно приподнялся на задних лапках. Аппетитная веточка притягивает его.
Зайцы всегда подбирают за лосями побеги осин. Лось стоит среди блестящих от лунного света снегов, жует хвою, а рядом зайчонок грызет лосиный подарок. Горечь осинки косому слаще сахара. Зуеву 1 Произведите фонетический анализ слов: елей; осинке. Утром в низинах расстилался туман.
Повернувшись ко мне, она весело улыбается, слегка наклоняет голову и начинает говорить, вглядываясь в мои глаза. Будто бы ищет скользящую по дну прозрачного источника рыбешку.
Но чтобы вот так представить в памяти лицо Наоко, требуется время. И чем дальше — тем больше времени. Грустно, однако это правда. Сначала хватало пяти секунд, потом они превратились в десять, тридцать, в минуту… Время вытягивалось, словно тень на закате. И вскоре все безвозвратно окутает мрак. Да, моя память необратимо отдаляется от места, где была Наоко. Так же, как и от места, где находился я сам.
И только пейзаж — эта октябрьская поляна, словно символическая сцена фильма, повторяясь снова и снова, — всплывает в моей памяти. Картинка продолжает настойчиво пинать в одну и ту же точку моей головы. Эй, очнись, я еще здесь, вставай, вставай и ищи, ищи причину, почему я до сих пор еще здесь. Боли нет. Боли совершенно нет. И только при каждом пинке голова гулко гудит. Но и этот гул рано или поздно исчезнет, как исчезло, в конце концов, все остальное.
Однако в аэропорту Гамбурга, в салоне самолета «Люфтганзы» пинки оказались дольше и сильнее обычного. Очнись, ищи… Поэтому я пишу. Просто я отношусь к такому типу людей, которые ничего не могут понять, пока не попробуют записать это на бумаге. О чем она тогда говорила? Вот… она рассказывала мне о полевом колодце. Существовал ли такой колодец на самом деле, я не знаю. Может, он — лишь плод ее фантазии.
Часть того, что роилось в ее голове в те мрачные дни. Но она рассказала мне о том колодце, и я уже не мог вспоминать поляну без него. Я никогда его не видел, но он остался в моей памяти прочно вписанным в тот пейзаж. Смешно: я помню его до последней детали, прямо на границе поляны и рощи. Трава искусно прикрывает темную дыру в земле, метр диаметром. Ограждения нет. Просто разинула свою пасть дыра.
Кое-где потрескались и начали откалываться потемневшие от ветра и дождей камни. В щель между ними ныряет проворная зеленая ящерка. Загляни внутрь — все равно ничего не увидишь. Мне известно только одно: это жутко глубокий колодец. Настолько, что даже трудно представить. И вся дыра эта наполнена мраком — густым, впитавшим в себя все виды мраков этого мира. Я иногда замечал за ней такую манеру: Наоко говорила очень медленно, подыскивая нужные слова.
Ясно только одно — где-то поблизости. Она сунула руки в карманы твидового жакета и взглянула на меня. Улыбнулась: мол, я серьезно. Где-то есть колодец, но никто не знает, где. Свалишься в него — и с концами? А-а-а-а — бум! И конец… — Но на самом деле этого не происходит?
Раз в два-три года. Вдруг пропадает человек. Сколько бы его ни искали, найти не могут. Тогда местные жители говорят: «Он провалился в полевой колодец». А если только ногу сломаешь, уже ничего не поделать. Хоть во все горло кричи, все равно никто не услышит. Никакой надежды, что тебя кто-нибудь найдет.
И вокруг — сплошь сороконожки и пауки. Рядом побелевшие кости покойников, темно и сыро. А наверху, как зимний месяц, еле-еле мерцает краешек света. И вот в таком месте медленно и мучительно умирает человек. Поэтому нельзя сходить с верной тропы. Наоко вынула из кармана левую руку и сжала мою.
Едва самолет приземлился, погасло табло «Не курить», из динамиков тихо полилась инструментальная музыка. Оркестр исполнял «Norwegian Wood» «Битлз». И эта мелодия, как всегда, разбередила меня. Даже не так: она разбередила меня намного сильнее, чем обычно. Чтобы голова не раскололась на части, я нагнулся, прикрыл лицо ладонями и замер. Вскоре подошла немецкая стюардесса, спросила по-английски: — Нет-нет, просто голова немного закружилась, — ответил я. Стюардесса приветливо улыбнулась и ушла. Следующей зазвучала мелодия Билли Джоэла. Разглядывая плывшие над Северным морем мрачные тучи, я думал о потерях в своей жизни: упущенном времени, умерших или ушедших людях, канувших мыслях. Пока самолет не остановился, пассажиры не отстегнули ремни и не начали доставать с багажных полок свои вещи, я мысленно перенесся на ту поляну. Вдыхал запах травы, кожей чувствовал дыхание ветерка, слышал пение птиц. Было это осенью 1969 года, накануне моего двадцатилетия. Подошла та же стюардесса, присела рядом, опять поинтересовалась, как я себя чувствую. I only felt lonely, you know[1], — сказал я и улыбнулся. I know what you mean[2], — кивнула она, встала и тоже приятно улыбнулась. Auf Wiedersehen! Даже сейчас, спустя восемнадцать лет, я могу до мельчайших подробностей вспомнить ту поляну. Переливался яркой зеленью лесной покров, с которого за несколько дней подряд дождь смыл всю летнюю пыль. Октябрьский ветер покачивал колосья мисканта. На голубом небосводе словно застыли продолговатые облака. Высокое небо. Настолько высокое, что глазам больно смотреть на него. Ветер проносился над поляной и, слегка ероша волосы Наоко, терялся в роще. Шелестели кроны деревьев, вдалеке слышался лай собаки — тихий, едва различимый, словно из-за ворот в иной мир. Кроме него — ни звука. И ни единого встречного путника. Лишь две кем-то потревоженные красные птицы упорхнули к роще. По пути Наоко рассказывала мне о колодце. Какая странная штука — наша память… Пока я был там, почти не обращал внимания на пейзаж вокруг.
Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий
Шелестели кроны деревьев, вдалеке слышался лай собаки – тихий, едва различимый, словно из-за ворот в иной мир. Кроны деревьев снизу. Деревья вверх. Дерево в лесу вид снизу. Небо кроны деревьев солнце снизу вверх. Крона дерева снизу. Как выглядит общее обстоятельство места и времени Всегда подставляй к обеим частям предложений и проверяй таким образом Помни, это только обстоятельство Примеры: Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий, едва различимый лай собаки. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий, едва различимый лай собаки.
В начале апреля уже шумели скворцы и летали в саду желтые бабочки
Потоки воды летели в разные стороны, направляемые порывами ветра. За пару минут вся земля была покрыта водой, по дорогам понеслись потоки воды, с крыш вода лилась тяжёлыми широкими струями. Всё утопало в воде. Гроза пришла быстро и неожиданно. Но также неожиданно и быстро она ушла.
За мгновение утих ветер, его последние ослабевающие порывы уносили вдаль чёрные тучи, раскаты грома становились всё глуше. И вот уже снова засияло на небе яркое летнее солнце, торопившееся высушить всё вокруг. Вариант ответа 2: Текст по рисунку. Весеннее половодье На рисунке изображен разлив реки ранней весной.
Деревья уже покрылись почками, они ждут тепла. Небо ярко-голубое, чистое и свежее. Высоко летают птицы. Снег уже растаял, поэтому река вышла из берегов.
Говорят еще, что поэзия — высшая форма существования языка. Каждое из определений раскрывает какую-то важную грань понятия, но не исчерпывает его. Обозначьте орфограммы и пунктограммы. Сгруппируйте их; 2.
Выполните разные виды разбора фонетический, морфемный, морфологический, синтаксический. Осень — причудливая волшебница. Она расстилает желтые покрывала на поля, разбрасывает разноцветные листья по дорожкам, приносит запах свежести и легкого морозца. Я люблю бродить по городу в осенние дни.
Деревья объяты пламенем. Теперь никому не остановить осеннего пожара. Вот загорелась осинка ярко-красными огоньками, и от нее пошел полыхать клен. Он прикоснулся к березке, и вспыхнула она желтым костром.
Осень не хочет расставаться с людьми и часто плачет. Печальный дождь падает из туч на землю. Люди смотрят на небо и грустно говорят: «Вот и осень, теперь жди зимы». Если бы осень умела говорить, она сказала бы: «Я не хочу уходить от вас, люди, я хочу остаться».
Но мчится бессердечное время, и осень уходит. Мы заходим в лес. Кругом тишина. Тонкие осинки тихонько лепечут над нами.
Веточки берез едва шевелятся. Могучий дуб стоит возле красивой липы. Большие мухи и какие-то мошки вьются за тобой столбом. Узкая дорожка ведет в глубину леса, а там становится еще уже.
Мы идем тихонько т стараемся не нарушать лесной тишины. Вот набежал ветер, и зашумели верхушки деревьев. Сквозь прошлогоднюю листву уже растет высокая трава. А в этой траве стоят грибки под своими масляными шляпками.
Как хорош лес поздней осенью! Нет яркого солнца, движения, шума. Сквозь ветки деревьев белеет небо. На липах висят последние листики.
Тихо шевелятся от любого дуновения ветерка сухие былинки. Спокойно дышит грудь. Грамматическое задание. Выполните синтаксический разбор 3 предложения 1 абзаца 2.
Разберите по составу слова: масляными, набежали 3. Найдите 1 предложение с однородными членами, выпишите его, составьте схему. Небо перед утренней зарёй прояснилось. На нём нет туч и облаков.
Над узкой речкой расстилается синий туман. В такую раннюю пору здесь ни с кем не встретиться. Предрассветная тишь долго не нарушается никакими звуками, ничьими голосами. В утреннем тумане ничего не видишь.
Только тяжёлая от росы трава низко прилегает к земле и блестит серебряными каплями. Но вот пробежал лёгкий ветерок. Раздаётся стук дятла, и лес наполняется птичьим пением. Из куста выскочил косой зайчонок и сбросил с веток капли росы.
Теперь уже нет опасности заблудиться в тумане. Поднимается горячее солнце. Оно бросает свои лучи на весеннюю землю. Никогда не бывает утро так прекрасно, как ранней весной.
Легко дышишь, любуешься природой. В 1925 году на Южном берегу Крыма был организован первый в стране лагерь отдыха для детей, для пионеров. В Артеке шесть месяцев стоит тёплая, солнечная погода, рядом море, горы. Здесь дети могли отдохнуть, набраться сил.
На небольшой площадке у самого берега моря установили семь полотняных палаток. Питьевой водой лагерь снабжался из двух колодцев. Палатки в ночное время освещались керосиновыми лампами. В старинном доме устроили библиотеку, которая насчитывала всего двести книг.
В Артеке ребята занимались спортом, загорали, участвовали в политической и культурной жизни. Так начинал свою жизнь ныне всемирно известный лагерь, куда съезжались дети со всех концов страны. Август закончился, и первые шумные дни сменились тихими и ритмичными. За прохладным утром приходит еще по-летнему теплый день, но зной уже не тот, и шуршащих листьев на земле всё больше.
Во всем чувствуется осень.
Тогда он будет выделен с двух сторон: - Не отдашь, ладно? Тургенева, как фиксирует Д. Розенталь в «Справочнике по пунктуации» 1997 года, таких уточняющих причастных оборотов после прилагательного очень много. Таким образом, пунктуация в таких конструкциях сильно зависит от контекста и воли автора.
А теперь рассмотрим некоторые предложения из сборника ФИПИ, где под. Дощинского представлены 36 вариантов. Сначала возьмем пример из второго варианта вариант 2, стр. По мнению авторов, в этом предложении ставится одна запятая. Очевидно, после прилагательного тихий, так как вдалеке — общий второстепенный член.
Но так как контекста нет, ничто не мешает посчитать словосочетание едва различимый уточняющим к прилагательному тихий: …слышался тихий, едва различимый, лай собаки. Аналогичная ситуация с возможностью уточнения в варианте 10 стр.
Шаляпина перешагнуло национальные границы и повлияло на развитие мирового оперного театра. Врубеля «Сирень» прямо на выставке была куплена П. Третьяковым и вот уже более ста лет это полотно находится в постоянной экспозиции Третьяковской галереи. Васнецов тщательно изучал древнерусскую иконописную технику и впоследствии некоторые её приёмы были им применены в работе над историческими картинами.
ГДЗ к заданию 5 ВПР по русскому языку 4 класс с ответами
Кроны деревьев снизу. Деревья вверх. Дерево в лесу вид снизу. Кроны деревьев снизу. Деревья вверх. Дерево в лесу вид снизу. Шелестит под ногами листва опавшая с деревьев. Шелестит под ногами листва опавшая с деревьев. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий едва различимый лай собаки.
Норвежский лес [litres]: краткое содержание, описание и аннотация
- Задание 4 на пунктуационный анализ с ответами к ОГЭ по русскому языку, ФИПИ
- Вдалеке шелестели кроны деревьев
- Итоговый диктант 6 класс по русскому языку
- Упражнение 252 - ГДЗ Русский язык 4 класс Канакина учебник часть 2
Почему так плохо выполнили задание 16 на ЕГЭ по русскому языку в 2022 году
По носам вокруг дома бродили караульщики и трещали трещотки А. В начале апреля уже шумели скворцы и летали в саду жёлтые бабочки А. Остались вопросы? Хотя это, дается мне с трудом. Карта граничит с плакатами моих любимых исполнителей вписать их ,которые очень гармонично вписываются в эстетику комнаты. Далее нашему вниманию предлагается окно - источник вдохновения. Единственное,что разделяет меня с внешним миром улицы, это - тюль, которая красиво струится по бокам от окна. Простые предложения, имеющие общий второстепенный член или общее вводное слово и соединенные неповторяющимися союзами кроме противительных , запятыми не разделяются. Что общего и чем различаются эти предложения? В жизни люди собираются вместе и спасаются тем самым от одиночества. В жизни в одиночку невозможно спастись, и люди собираются вместе.
Вскоре ветер стих, и стало гораздо теплее. Глаза у всех устремились и носы вытянулись по направлению к письму. Правило применимо, если у второй и последующих частей нет собственного обстоятельства соответствующего разряда. С востока надвигались темные дождевые тучи, и оттуда потягивало влагой. Отец Фёдор 1 выбравшись из фиолетового тумана 2 напущенного автомобилем 3 пришёл в совершенное расстройство и проделал остаток пути пешком. Задание 2 Расставьте все знаки препинания:укажите цифру -ы , на месте которой -ых в предложении должна -ы стоять запятая -ые. Дорога 1 поворачивавшая вправо 2 шла через огромное поле 3 засеянное яровыми 4 и углублялась в лес. Ответы Запятая 1 выделяет деепричастный оборот «выбравшись из фиолетового тумана». Ответы и объяснения Найдите сложносочинённое предложение запятые не расставлены. Слайд 17 4.
Укажите предложение с пунктуационной ошибкой. Слайд 18 5. Найдите сложносочинённое предложение с общим второстепенным членом. Слайд 19 6. Слайд 20 Ответы к заданиям теста 1 — 2 2 — 3 3 — 1 4 — 1 5 — 2 6 — 3 Слайд 21 Игра «Третье — лишнее и почему? Прозрачный лес один чернеет и ель сквозь иней зеленеет и речка подо льдом блестит. В парке легко дышалось и птицы вовсю возились в листве. По утрам здесь особенно тихо и природа, словно нехотя, просыпается. Слайд 22 Спасибо за работу на уроке. По теме: методические разработки, презентации и конспекты.
Определим постановку запятых в простых предложениях. Правило: одна запятая ставится перед вторым однородным членом при отсутствии союзов, перед одиночным противительным союзом или перед второй часть сложного союза как … так и и т.
Такие бывают? А я не замечал!
Все остальное я как-нибудь потерплю — только брось скакать, как лошадь. Дай мне поспать. Я такую гимнастику делаю уже десять лет. Каждое утро.
Начинаю, и дальше — все машинально. Выброшу что-то одно, и пе-пе-перестанет получаться все остальное... Больше я ничего не говорил. А что я мог ему сказать?
Проще всего было в его отсутствие взять это проклятое радио и выбросить в окно. Но поступи я так, разразился бы скандал — будто люк в ад откроется. Штурмовик был не из тех, кто разбрасывается своими вещами. Когда, лишившись дара речи, я, опустошенный, улегся на кровать, он подошел и попытался меня утешить: — Ва-ватанабэ, а что если ты будешь просыпаться и делать гимнастику вместе со мной?
Когда я рассказывал о Штурмовике и его утренней гимнастике, Наоко прыскала со смеху. Я не собирался делать из рассказа комедию, но в конечном итоге принялся хмыкать сам. Давно я не видел Наоко веселой, хотя спустя мгновение улыбка уже исчезла с ее лица. Мы вышли на станции Йоцуя и зашагали по насыпи к Ичигая Сэр Писатель.
Воскресный вечер в середине мая. До обеда накрапывал дождик, но теперь тяжелые тучи южным ветром уносило с неба одну за другой. Ярко-зеленые листья сакуры колыхались и сверкали на солнце. В воздухе пахло летом.
Люди несли свои свитера и пальто кто на руке, кто перебросив через плечо. В теплом воскресном свете все казались счастливыми. На теннисном корте по ту сторону насыпи молодой человек снял майку и размахивал ракеткой в одних шортах. И только две сидевшие на лавке монашки были облачены по-зимнему в черное — судя по одеянию, можно было предположить, что первые летние лучи до них еще не добрались.
Но это не мешало сестрам задушевно беседовать на солнцепеке. Минут через пятнадцать у меня вспотела спина, и я снял плотную рубашку и остался в одной майке. Наоко закатала до локтей рукава бледно-серой олимпийки. Вещь сильно поношенная, но выцвела приятно.
Кажется, я видел ее раньше в этой олимпийке, но припоминал весьма смутно. Показалось, наверное. В то время я еще знал Наоко очень мало. Интересно жить с другими людьми?
Пошел только второй месяц. Но в общем — неплохо. Во всяком случае, не в тягость. Она остановилась перед фонтанчиком, сделала один глоток воды и вытерла рот платком.
Затем нагнулась и аккуратно перевязала шнурки. Общежитие, что ли? Все зависит от того, как посмотреть. Хлопот, конечно, хватает.
Дурацкие правила, гонор пошляков. Сосед начинает зарядку в полседьмого. Но если представить, что такого полно и в других местах, перестаешь обращать внимание. Как подумаешь, что больше жить негде, так вполне сойдет и здесь.
А потом она посмотрела на меня так, будто увидела во мне что-то необычное. Ее взгляд пронизал меня насквозь. До тех пор я за ней такого ни разу не замечал. Если подумать, ни разу не доводилось и мне пристально смотреть на нее.
Мы впервые шли одни и разговаривали так долго. Просто, подумала: что это такое — совместная жизнь? И это, в общем... А вместо этого вздохнула и посмотрела наверх.
Хватит об этом. И разговор прервался. Она зашагала дальше, а я плелся сзади. Мы встретились почти год спустя.
За это время Наоко до неузнаваемости похудела. Впали щеки, шея стала тоньше. Однако не похоже, чтобы девушка болела. Она похудела как-то очень естественно и тихо.
Будто бы тело, прячась в узком продолговатом чехле, просто приняло его стройную форму. И Наоко стала даже красивее, чем я до сих пор считал. Я хотел сказать ей об этом, но не смог найти таких слов и промолчал. Мы совершенно случайно встретились в вагоне Центральной линии.
Она села в электричку, собираясь в кино. Я ехал в книжные магазины на Канда. В общем, и то, и другое дело нельзя было назвать важными. И когда она предложила выйти, мы вышли.
Случайной станцией оказалась Йоцуя. Наедине у нас не нашлось темы для разговора. Я так и не смог понять, зачем Наоко предложила мне выйти из электрички. Ведь нам с самого начала, в принципе, не о чем было говорить.
Мы вышли на улицу, и Наоко, не объясняя, куда собралась, сразу же зашагала вперед. Мне ничего не оставалось, как идти за ней примерно в метре. При желании расстояние, конечно, можно было сократить, но я почему-то не решался. Я шел за Наоко, разглядывая ее черные волосы, скрепленные большой коричневой заколкой.
Когда она смотрела по сторонам, выглядывали маленькие уши. Иногда она оборачивалась что-нибудь спросить. На некоторые вопросы я отвечал, но были и такие, на которые я не знал что сказать. Случалось, я просто не мог ее расслышать.
Но ей, казалось, было все равно. Она едва успевала договорить, сразу отворачивалась и продолжала идти вперед. Смирившись, я подумал: «Ладно, все равно хорошая погода». Но для обычной пешей прогулки шла Наоко как-то слишком серьезно.
Она свернула направо, на Итабаси, прошла вдоль рва, затем через перекресток Кампомачи, взобралась на холм Очяно-мидзу и прошла Хонго. Дальше она шагала вдоль линии электрички до Комагомэ. Такой себе пеший марафон... Когда мы дошли до Комагомэ, солнце уже село, и настал мягкий весенний вечер.
Мы зашли перекусить в ресторанчик соба профиль удален рядом со станцией. В горле пересохло, и я заказал пиво. Пока мы ели, никто не произнес ни слова. Я смертельно устал, Наоко же, положив руки на стол, опять о чем-то задумалась.
В новостях по телевизору сообщали, в каких экскурсионных местах в этот воскресный день был наплыв посетителей. Десять-пятнадцать километров. К тому же, отец любил альпинизм, и я с малолетства по воскресеньям лазала в горы. У нас они прямо за домом начинаются.
Так и привыкла постепенно. Ты, наверное, считаешь меня хрупким созданием? Нельзя судить о человеке по внешности. Это из-за меня, да?
Мы раньше никогда не разговаривали наедине. Наоко вращала по столу пепельницу, не замечая ее. Я понимаю, что у меня нет никаких причин так говорить... Она покраснела.
Видимо, с удивлением я перестарался. Она сначала закатала оба рукава олимпийки выше локтей, потом снова разгладила их. В электрическом свете пушок у нее на лице стал красивым, желто-золотистым. Наоко облокотилась на стол и принялась рассматривать настенный календарь.
Будто надеялась найти в нем подходящее объяснение. Но, естественно, ничего не нашла. Потом вздохнула, закрыла глаза и потрогала заколку. Только сам не знаю, как это сказать.
Причем, давно. Соберусь что-нибудь сказать, а в голове какие-то неуместные слова всплывают. Или совершенно наоборот. Собираюсь поправить себя, начинаю еще больше волноваться и говорю что-то лишнее.
Оп — и уже не помню, чего хотела в самом начале. Такое ощущение, что мое тело разделено на две половины, которые играют между собой в догонялки. А в центре стоит очень толстый столб, и они вокруг него бегают. И все правильные слова — в руках еще одной меня, но здешняя «я» ни за что не могу догнать себя ту.
Наоко посмотрела мне в глаза. Наоко мои слова, похоже, несколько разочаровали. Да и пешком ходить — полезно для здоровья. Мы сели на кольцевую линию Яманотэ.
На Синдзюку Наоко пересела на Центральную. Она снимала маленькую квартиру в Кокубундзи. Даже непонятно, что именно. Мы тогда встречались нередко, но я, признаться, не помню, чтобы мы разговаривали.
Буду ждать... Впервые я встретился с ней, когда перешел во второй класс старшей школы. Наоко тоже училась во втором классе женской гимназии — миссионерского лицея «для благородных девиц». Настолько благородных, что прилежным ученицам тыкали в спину пальцем и говорили «Вон мамзель какая пошла!
В общем, даже не приятель, а прямо скажем — мой единственный друг. И у него была подруга — Наоко. Они с пеленок росли вместе и жили по соседству, менее чем в двухстах метрах друг от друга. Как это часто бывает с подобными парами, отношения у них были очень открытыми — даже не возникало стремления уединиться.
Они часто ходили друг к другу в гости, ужинали семьями, играли в маджан. Несколько раз устраивали для меня парные свидания. Наоко приводила с собой какую-нибудь одноклассницу, и мы вчетвером ходили в зоопарк, в бассейн или в кино. Признаться, одноклассницы Наоко при всей своей симпатичности были слишком хорошо воспитаны для общения со мной.
Мне больше подходили девчонки из нашей муниципальной старшей школы, с которыми я мог беззаботно болтать, не обращая внимания на их угловатость. О чем думали хорошенькие девицы из круга Наоко, я совершенно не понимал. Как и они вряд ли могли понять меня. Поэтому Кидзуки, в конце концов, отказался от парных свиданий, и мы стали просто ходить куда-нибудь втроем: Кидзуки, Наоко и я.
Странное дело — так было приятнее всего, и получалось вполне сносно. Появлялся кто-нибудь четвертый — и атмосфера накалялась. А так, пока мы были втроем, я чувствовал себя гостем, Кидзуки — компетентным ведущим, а Наоко — его ассистенткой в телевизионной программе «Беседы со знаменитостью». В центре нашей компании всегда находился Кидзуки.
Это он умел: была в нем, сказать по правде, немалая доля сарказма, и потому окружающие считали его высокомерным. На самом же деле, он был добр и справедлив. Когда мы оставались втроем, он одинаково внимательно разговаривал и шутил и с Наоко, и со мной и вообще старался, чтобы мы оба не скучали. Как только Кидзуки замечал, что кто-нибудь долго молчит, он обращался к нему и вытягивал собеседника на разговор.
Глядя на него, я думал: как, должно быть, это трудно. Но на самом деле, пожалуй, все было намного проще. Кидзуки умел мгновенно оценивать тональность беседы и действовал по ситуации. Вдобавок, у него имелся редкостный талант извлекать из посредственного в целом собеседника что-нибудь интересное.
Потому мне и казалось, что я — очень интересный человек и веду не менее интересный образ жизни. Но общительным человеком назвать его было нельзя. И в школе он ни с кем не дружил — если не считать меня. Я же никак не мог понять, почему этот дерзкий и талантливый человек не направляет свои способности в более широкий мир, а довольствуется нашим тесным кругом.
Как и причину того, почему он выбрал себе в приятели именно меня. Да, я любил в одиночестве почитать или послушать музыку, но считал себя человеком обычным и неприметным. Ну не было во мне ничего выдающегося. Несмотря на это, мы сразу же сошлись характерами и подружились.
Его отец был зубным врачом и славился высоким мастерством и не менее высокими расценками. Не против сходить куда-нибудь вчетвером? Моя подруга из женского лицея приведет симпатичную девчонку, — предложил Кидзуки, едва мы успели познакомиться. Я согласился.
Так я и встретился с Наоко. Хотя виделись мы часто и проводили втроем немало времени, когда Кидзуки однажды пришлось отлучиться, и мы с Наоко остались наедине, разговор никак не складывался. Мы просто не знали, о чем говорить: на самом деле, у нас не было ни одной общей темы. Что уж тут?
Мы молча пили воду и двигали стоявшие на столе предметы. В общем, ждали, когда вернется Кидзуки. А с его появлением беседа возобновилась. Наоко была не из самых разговорчивых, да и мне больше нравилось слушать, чем говорить самому.
Поэтому оставаясь с нею наедине, я чувствовал себя неуютно. Вовсе не значит, что мы не подходили друг другу. Просто нам не о чем было говорить. Через две недели после похорон Кидзуки один раз мы с Наоко встретились.
Оставалось небольшое дело, и мы договорились о свидании в кафе. А когда все обсудили, больше и разговаривать оказалось не о чем. Я попытался разговорить ее, но беседа постоянно обрывалась на полуслове. Плюс ко всему, отвечала она резковато.
Будто бы сердилась на меня, но почему — я не знал Мы расстались, и до случайной встречи год спустя в электричке не виделись ни разу. Может, Наоко сердилась, что не она, а я был последним, кто разговаривал с Кидзуки? Может, это звучит неэтично, но я, кажется, понимал ее настроение. И будь это возможно, хотел бы, чтобы на моем месте оказалась она.
Однако что случилось, то случилось. И что бы мы себе ни думали, уже ничего не изменить. В тот погожий майский день мы пообедали, и Кидзуки предложил вместо оставшихся занятий покатать шары. Я тоже не испытывал к остававшимся урокам особой симпатии, и мы, выйдя из школы, спустились с пригорка до порта, зашли в бильярдную и сыграли четыре партии.
Когда я легко выиграл первую, Кидзуки сразу стал играть всерьез и в оставшихся трех отыгрался. По уговору я заплатил за игру. За все время он ни разу не пошутил — а для него это большая редкость. Закончив игру, мы сели перекурить.
Той же ночью он умер в гараже собственного дома. Протянул от выхлопной трубы «N-360» Сама Ночь резиновый шланг, залепил окна в салоне липкой лентой и запустил двигатель. Долго ли он умирал, я не знаю. Родители уезжали навестить кого-то в больнице, а когда вернулись и открыли двери гаража, Кидзуки уже был мертв.
И только радио играло в машине, да дворники прижали к стеклу чек с автозаправки. Ни предсмертной записки, ни очевидных причин. Поскольку я был последним, кто встречался и разговаривал с ним, меня вызвали в полицию на допрос. Видимо, ни я, ни Кидзуки на следователя положительного впечатления не произвели.
В его глазах читалось: «Что может быть странного в самоубийстве человека, который вместо занятий катает шары? Некоторое время на парте Кидзуки стояли белые цветы. Оставшиеся десять месяцев до окончания школы я не мог найти себе места в окружающем мире. Сблизился с одной девчонкой, но не выдержал и полугода.
Она так и не вызвала у меня никаких чувств. Я выбрал частный токийский институт, куда наверняка можно было поступить без особой подготовки. И совершенно спокойно стал студентом. Девчонка просила не уезжать в Токио, но мне хотелось непременно покинуть Кобэ.
И начать новую жизнь в городе, где меня никто не знает. Просто мне хотелось уехать подальше от своего города, но она этого не понимала. И мы расстались. В кресле «синкансэна» в Токио я вспоминал все хорошее, что было в ней, и раскаивался от того, какую подлость совершил.
Но было уже поздно. Лучше забыть о ней. Когда я поселился в токийском общежитии и начал новую жизнь, мне требовалось лишь одно: не брать в голову разные вещи и как можно лучше постараться отстраниться от них. Я решил насовсем забыть зеленое сукно бильярдного стола, красный «N-360», белые цветы на парте, дым из трубы крематория и тяжелое пресс-папье на столе следователя.
Первое время казалось, что мне это удается. Но сколько бы я ни пытался все забыть, во мне оставался какой-то аморфный сгусток воздуха, который с течением времени начал принимать отчетливую форму. Эту форму можно выразить словами. На словах звучит просто, но тогда я чувствовал это не на словах, а упругим комком внутри своего тела.
Смерть закралась и внутрь пресс-папье, и в четыре шара на бильярдном столе. И мы жили, вдыхая ее, словно мелкую пыль. До тех пор я воспринимал смерть как существо, полностью отдаленное от жизни. Иными словами: «Смерть рано или поздно приберет нас к рукам.
Однако до того дня, когда смерть приберет нас к рукам, она этого сделать не может». И такая мысль казалась мне предельно точной теорией. Жизнь — на этой стороне, смерть — на той. Я нахожусь по эту сторону, и там меня нет.
Однако после смерти Кидзуки я уже не мог так просто воспринимать смерть как и жизнь тоже. Смерть — не полярная жизни субстанция. Смерть изначально существует во мне. И как ни пытайся, устраниться от нее невозможно.
Унеся Кидзуки в ту майскую ночь семнадцатилетия, смерть одновременно схватила и меня. С таким вот сгустком внутри я проводил свою восемнадцатую весну. И при этом старался не горевать, потому что в глубине души понимал: горевать — не значит непременно приближаться к истине. Хотя, если подумать, смерть оставалась горькой правдой.
В этой удушливой противоречивости я продолжал свое бесконечное странствие. Сейчас уже можно сказать: то было странное время. В самом водовороте жизни все вращалось вокруг смерти. Глава 3 Наоко позвонила в следующую субботу, и мы условились о свидании на воскресенье.
Пожалуй, наши встречи можно назвать свиданиями, поскольку другие слова в голову не приходят. Как и в прошлый раз, мы гуляли по городу, зашли в какое-то кафе, опять гуляли, вечером поужинали и, попрощавшись, расстались. Наоко по-прежнему лишь изредка роняла отдельные слова и особо не обращала на это внимание. Я тоже не припомню за собой осмысленного разговора.
Когда совпадало настроение, мы рассказывали о своей жизни и учебе, но все эти рассказы получались бессвязными.
Запятая ставится при однородных определениях: металлическую, деревянную. Если одиночный союз И соединяет ОЧП, то запятая не ставится. Предложение сложносочиненное, содержит две грамматические основы: сумрак льётся; шепчет гул.
Основы не имеют общего второстепенного члена предложения или вводного слова и не имеют общей придаточной части.
Наоко вращала по столу пепельницу, не замечая ее. Я понимаю, что у меня нет никаких причин так говорить...
Она покраснела. Видимо, с удивлением я перестарался. Она сначала закатала оба рукава олимпийки выше локтей, потом снова разгладила их.
В электрическом свете пушок у нее на лице стал красивым, желто-золотистым. Наоко облокотилась на стол и принялась рассматривать настенный календарь. Будто надеялась найти в нем подходящее объяснение.
Но, естественно, ничего не нашла. Потом вздохнула, закрыла глаза и потрогала заколку. Только сам не знаю, как это сказать.
Причем, давно. Соберусь что-нибудь сказать, а в голове какие-то неуместные слова всплывают. Или совершенно наоборот.
Собираюсь поправить себя, начинаю еще больше волноваться и говорю что-то лишнее. Оп — и уже не помню, чего хотела в самом начале. Такое ощущение, что мое тело разделено на две половины, которые играют между собой в догонялки.
А в центре стоит очень толстый столб, и они вокруг него бегают. И все правильные слова — в руках еще одной меня, но здешняя «я» ни за что не могу догнать себя ту. Наоко посмотрела мне в глаза.
Наоко мои слова, похоже, несколько разочаровали. Да и пешком ходить — полезно для здоровья. Мы сели на кольцевую линию Яманотэ.
На Синдзюку Наоко пересела на Центральную. Она снимала маленькую квартиру в Кокубундзи. Даже непонятно, что именно.
Мы тогда встречались нередко, но я, признаться, не помню, чтобы мы разговаривали. Буду ждать... Впервые я встретился с ней, когда перешел во второй класс старшей школы.
Наоко тоже училась во втором классе женской гимназии — миссионерского лицея «для благородных девиц». Настолько благородных, что прилежным ученицам тыкали в спину пальцем и говорили «Вон мамзель какая пошла! В общем, даже не приятель, а прямо скажем — мой единственный друг.
И у него была подруга — Наоко. Они с пеленок росли вместе и жили по соседству, менее чем в двухстах метрах друг от друга. Как это часто бывает с подобными парами, отношения у них были очень открытыми — даже не возникало стремления уединиться.
Они часто ходили друг к другу в гости, ужинали семьями, играли в маджан. Несколько раз устраивали для меня парные свидания. Наоко приводила с собой какую-нибудь одноклассницу, и мы вчетвером ходили в зоопарк, в бассейн или в кино.
Признаться, одноклассницы Наоко при всей своей симпатичности были слишком хорошо воспитаны для общения со мной. Мне больше подходили девчонки из нашей муниципальной старшей школы, с которыми я мог беззаботно болтать, не обращая внимания на их угловатость. О чем думали хорошенькие девицы из круга Наоко, я совершенно не понимал.
Как и они вряд ли могли понять меня. Поэтому Кидзуки, в конце концов, отказался от парных свиданий, и мы стали просто ходить куда-нибудь втроем: Кидзуки, Наоко и я. Странное дело — так было приятнее всего, и получалось вполне сносно.
Появлялся кто-нибудь четвертый — и атмосфера накалялась. А так, пока мы были втроем, я чувствовал себя гостем, Кидзуки — компетентным ведущим, а Наоко — его ассистенткой в телевизионной программе «Беседы со знаменитостью». В центре нашей компании всегда находился Кидзуки.
Это он умел: была в нем, сказать по правде, немалая доля сарказма, и потому окружающие считали его высокомерным. На самом же деле, он был добр и справедлив. Когда мы оставались втроем, он одинаково внимательно разговаривал и шутил и с Наоко, и со мной и вообще старался, чтобы мы оба не скучали.
Как только Кидзуки замечал, что кто-нибудь долго молчит, он обращался к нему и вытягивал собеседника на разговор. Глядя на него, я думал: как, должно быть, это трудно. Но на самом деле, пожалуй, все было намного проще.
Кидзуки умел мгновенно оценивать тональность беседы и действовал по ситуации. Вдобавок, у него имелся редкостный талант извлекать из посредственного в целом собеседника что-нибудь интересное. Потому мне и казалось, что я — очень интересный человек и веду не менее интересный образ жизни.
Но общительным человеком назвать его было нельзя. И в школе он ни с кем не дружил — если не считать меня. Я же никак не мог понять, почему этот дерзкий и талантливый человек не направляет свои способности в более широкий мир, а довольствуется нашим тесным кругом.
Как и причину того, почему он выбрал себе в приятели именно меня. Да, я любил в одиночестве почитать или послушать музыку, но считал себя человеком обычным и неприметным. Ну не было во мне ничего выдающегося.
Несмотря на это, мы сразу же сошлись характерами и подружились. Его отец был зубным врачом и славился высоким мастерством и не менее высокими расценками. Не против сходить куда-нибудь вчетвером?
Моя подруга из женского лицея приведет симпатичную девчонку, — предложил Кидзуки, едва мы успели познакомиться. Я согласился. Так я и встретился с Наоко.
Хотя виделись мы часто и проводили втроем немало времени, когда Кидзуки однажды пришлось отлучиться, и мы с Наоко остались наедине, разговор никак не складывался. Мы просто не знали, о чем говорить: на самом деле, у нас не было ни одной общей темы. Что уж тут?
Мы молча пили воду и двигали стоявшие на столе предметы. В общем, ждали, когда вернется Кидзуки. А с его появлением беседа возобновилась.
Наоко была не из самых разговорчивых, да и мне больше нравилось слушать, чем говорить самому. Поэтому оставаясь с нею наедине, я чувствовал себя неуютно. Вовсе не значит, что мы не подходили друг другу.
Просто нам не о чем было говорить. Через две недели после похорон Кидзуки один раз мы с Наоко встретились. Оставалось небольшое дело, и мы договорились о свидании в кафе.
А когда все обсудили, больше и разговаривать оказалось не о чем. Я попытался разговорить ее, но беседа постоянно обрывалась на полуслове. Плюс ко всему, отвечала она резковато.
Будто бы сердилась на меня, но почему — я не знал Мы расстались, и до случайной встречи год спустя в электричке не виделись ни разу. Может, Наоко сердилась, что не она, а я был последним, кто разговаривал с Кидзуки? Может, это звучит неэтично, но я, кажется, понимал ее настроение.
И будь это возможно, хотел бы, чтобы на моем месте оказалась она. Однако что случилось, то случилось. И что бы мы себе ни думали, уже ничего не изменить.
В тот погожий майский день мы пообедали, и Кидзуки предложил вместо оставшихся занятий покатать шары. Я тоже не испытывал к остававшимся урокам особой симпатии, и мы, выйдя из школы, спустились с пригорка до порта, зашли в бильярдную и сыграли четыре партии. Когда я легко выиграл первую, Кидзуки сразу стал играть всерьез и в оставшихся трех отыгрался.
По уговору я заплатил за игру. За все время он ни разу не пошутил — а для него это большая редкость. Закончив игру, мы сели перекурить.
Той же ночью он умер в гараже собственного дома. Протянул от выхлопной трубы «N-360» Сама Ночь резиновый шланг, залепил окна в салоне липкой лентой и запустил двигатель. Долго ли он умирал, я не знаю.
Родители уезжали навестить кого-то в больнице, а когда вернулись и открыли двери гаража, Кидзуки уже был мертв. И только радио играло в машине, да дворники прижали к стеклу чек с автозаправки. Ни предсмертной записки, ни очевидных причин.
Поскольку я был последним, кто встречался и разговаривал с ним, меня вызвали в полицию на допрос. Видимо, ни я, ни Кидзуки на следователя положительного впечатления не произвели. В его глазах читалось: «Что может быть странного в самоубийстве человека, который вместо занятий катает шары?
Некоторое время на парте Кидзуки стояли белые цветы. Оставшиеся десять месяцев до окончания школы я не мог найти себе места в окружающем мире. Сблизился с одной девчонкой, но не выдержал и полугода.
Она так и не вызвала у меня никаких чувств. Я выбрал частный токийский институт, куда наверняка можно было поступить без особой подготовки. И совершенно спокойно стал студентом.
Девчонка просила не уезжать в Токио, но мне хотелось непременно покинуть Кобэ. И начать новую жизнь в городе, где меня никто не знает. Просто мне хотелось уехать подальше от своего города, но она этого не понимала.
И мы расстались. В кресле «синкансэна» в Токио я вспоминал все хорошее, что было в ней, и раскаивался от того, какую подлость совершил. Но было уже поздно.
Лучше забыть о ней. Когда я поселился в токийском общежитии и начал новую жизнь, мне требовалось лишь одно: не брать в голову разные вещи и как можно лучше постараться отстраниться от них. Я решил насовсем забыть зеленое сукно бильярдного стола, красный «N-360», белые цветы на парте, дым из трубы крематория и тяжелое пресс-папье на столе следователя.
Первое время казалось, что мне это удается. Но сколько бы я ни пытался все забыть, во мне оставался какой-то аморфный сгусток воздуха, который с течением времени начал принимать отчетливую форму. Эту форму можно выразить словами.
На словах звучит просто, но тогда я чувствовал это не на словах, а упругим комком внутри своего тела. Смерть закралась и внутрь пресс-папье, и в четыре шара на бильярдном столе. И мы жили, вдыхая ее, словно мелкую пыль.
До тех пор я воспринимал смерть как существо, полностью отдаленное от жизни. Иными словами: «Смерть рано или поздно приберет нас к рукам. Однако до того дня, когда смерть приберет нас к рукам, она этого сделать не может».
И такая мысль казалась мне предельно точной теорией. Жизнь — на этой стороне, смерть — на той. Я нахожусь по эту сторону, и там меня нет.
Однако после смерти Кидзуки я уже не мог так просто воспринимать смерть как и жизнь тоже. Смерть — не полярная жизни субстанция. Смерть изначально существует во мне.
И как ни пытайся, устраниться от нее невозможно. Унеся Кидзуки в ту майскую ночь семнадцатилетия, смерть одновременно схватила и меня. С таким вот сгустком внутри я проводил свою восемнадцатую весну.
И при этом старался не горевать, потому что в глубине души понимал: горевать — не значит непременно приближаться к истине. Хотя, если подумать, смерть оставалась горькой правдой. В этой удушливой противоречивости я продолжал свое бесконечное странствие.
Сейчас уже можно сказать: то было странное время. В самом водовороте жизни все вращалось вокруг смерти. Глава 3 Наоко позвонила в следующую субботу, и мы условились о свидании на воскресенье.
Пожалуй, наши встречи можно назвать свиданиями, поскольку другие слова в голову не приходят. Как и в прошлый раз, мы гуляли по городу, зашли в какое-то кафе, опять гуляли, вечером поужинали и, попрощавшись, расстались. Наоко по-прежнему лишь изредка роняла отдельные слова и особо не обращала на это внимание.
Я тоже не припомню за собой осмысленного разговора. Когда совпадало настроение, мы рассказывали о своей жизни и учебе, но все эти рассказы получались бессвязными. Прошлое оставалось для нас табу.
Мы лишь бродили по городу, благо Токио — город большой, и весь его не исходишь. Мы встречались почти каждую неделю и продолжали гулять. Она шагала впереди, я немного отставал.
У Наоко имелось большое количество заколок разных форм, и всеми она непременно открывала правое ухо. Тогда я видел перед собой лишь ее затылок, и прекрасно помню его до сих пор. Когда Наоко стеснялась, она вертела заколку в руках.
И часто вытирала платком рот. Была у нее такая привычка: промакивать рот, прежде чем что-нибудь сказать. Глядя на нее, я постепенно проникался к ней симпатией.
Она училась в институте на окраине Мусасино. Укромное учебное заведение славилось преподаванием английского языка. Вблизи ее дома располагался живописный водоем, и мы иногда гуляли вокруг него.
Наоко приглашала меня к себе, готовила еду и, похоже, нисколько не обращала внимания на то, что мы оставались наедине. Уютная комната, ничего лишнего. Если бы не сохшие на окне колготки, трудно было поверить, что здесь живет девушка.
Наоко существовала очень просто и аккуратно, и подруг почти не имела. Помня ее со школьной поры, я не мог предположить в ней такие перемены. В те годы Наоко одевалась изысканно, и ее всегда окружали подружки.
У нее дома я понял, что Наоко, так же как и я, после школы хотела уехать на учебу в другой город, чтобы начать жизнь в таком месте, где ее никто не знает. Догадываешься, какие? Нельзя сказать, что в наших отношениях не было прогресса.
Постепенно Наоко привыкала ко мне, а я — к ней. Закончились летние каникулы, начался новый семестр, и она очень естественно — как само собой разумеется — начала ходить рядом со мной. Думаю, так она дала понять, что признала меня своим другом, и мне было очень приятно гулять с такой красивой девушкой.
Мы продолжали бесцельные прогулки по Токио: взбирались на холмы, переправлялись через реки, переходили дороги и продолжали куда-то идти. У нас не было цели. Нам было достаточно просто идти куда-нибудь.
Мы увлеченно шагали, будто выполняли некий ритуал для успокоения души. Когда лил дождь, ходили под зонтиком. Вскоре наступила осень, и весь внутренний двор общежития усыпали листья дзельквы.
Надевая свитер, я почувствовал запах нового времени года. Истопталась обувь, и я купил новую пару — из замши. Мне трудно припомнить, о чем мы тогда говорили.
Думаю, вряд ли о чем-то серьезном. И по-прежнему не касались прошлого. Имя Кидзуки почти не всплывало в наших разговорах.
Мы вообще говорили нечасто, и привыкли просто молча смотреть друг на друга в каком-нибудь очередном кафе. Наоко хотела больше узнать о Штурмовике, и я часто рассказывал о нем. Один раз он сходил на свидание с однокурсницей разумеется, с факультета географии , но вечером вернулся очень унылый.
Было это в июне. Штурмовик спросил меня: — Послушай, Ватанабэ, ты с де-девчонками о чем говоришь... Я не помню, что ответил ему тогда, но одно могу сказать точно: он явно задал вопрос не по адресу.
В июле, пока его не было, кто-то содрал фотографию амстердамского канала и наклеил вид моста Золотые ворота в Сан-Франциско — видимо, из чистого любопытства: сможет ли Штурмовик дрочить, разглядывая мост? Стоило мне сообщить, что делал он это с радостью, в следующий раз наклеили ледники. Однако после каждой такой смены декораций Штурмовик сильно расстраивался: — В конце концов, к-к-кто это делает?
А что плохого? Фотографии-то все красивые, как на подбор. Кто бы это ни был, мы должны радоваться.
Но все равно — противно. Эти истории смешили Наоко. Она смеялась редко, и я старался веселить ее байками о Штурмовике, хотя, по правде говоря, мне вовсе не хотелось выставлять его посмешищем.
Он просто был чересчур серьезен: третий сын в совсем не богатой семье. Лишь карты были скромной мечтой его скромной жизни. Кто вправе над этим смеяться?
При этом «байки о Штурмовике» уже стали одной из постоянных тем для разговоров в общежитии. Даже если б я попытался в тот момент их прекратить, сделать это оказалось бы невозможно. К тому же, мне было приятно видеть улыбку на лице Наоко.
Поэтому я продолжал снабжать окружающих новыми историями о Штурмовике. Лишь один раз Наоко поинтересовалась, есть ли у меня подруга. Я рассказал о той, с которой расстался.
Но почему-то она мне была не по сердцу. Видимо, сердце прячется в твердой скорлупе, и расколоть ее дано немногим. Может, поэтому у меня толком не получается любить.
Больше она ничего не спрашивала. Когда задули холодные осенние ветры, она, бывало, прижималась к моей руке. Через толстый ворс ее пальто я ощущал тепло.
Она брала меня под руку, ладошкой залезала мне в карман, а когда холодно становилось невыносимо, дрожала, крепко уцепившись за меня. Но это ни о чем не говорило. В ее поведении не было ничего двусмысленного.
Я продолжал идти как ни в чем ни бывало, руки в карманах. Обувь у нас была на резиновой подошве, и шаги почти не слышались. Лишь сухо шуршало под ногами, когда мы наступали на опавшие листья огромных платанов.
Я вслушивался в шуршание листьев, и мне становилось жаль Наоко. Ей была нужна не моя, а чья-нибудь рука. Ей требовалось не мое, а чье-нибудь тепло.
И я начал чувствовать себя виновным за то, что я — это я. Чем больше зима вступала в свои права, тем прозрачнее казались глаза Наоко. Такая безысходная прозрачность.
Иногда Наоко без всякой причины всматривалась в мои глаза, будто что-то искала в них. И каждый раз мне становилось невыносимо грустно. Я начал подумывать, что она, видимо, хочет мне что-то сообщить, но не может найти слов.
Нет, даже не так. Прежде чем выразить словами, она не может сформулировать мысль в себе. Поэтому и на словах ничего не выходит.
Она лишь то и дело сжимает заколку, вытирает платком рот и бессмысленно всматривается в мои глаза. Иногда мне хотелось обнять ее, но я всякий раз сомневался да так и не решился. Мне казалось, что тем самым я могу ее обидеть.
И мы по-прежнему продолжали гулять по Токио, а Наоко — выискивать в пустоте слова. Общежитские поддразнивали меня, когда звонила Наоко или я по утрам в воскресенье собирался уходить. Они, разумеется, полагали, что у меня завелась подружка.
Я не собирался им ничего объяснять, и даже не видел в этом необходимости, а потому оставлял все как есть. Когда я возвращался вечером в общагу, кто-нибудь непременно интересовался, какая была поза, как у нее там внутри, какого цвета трусики. Мне оставалось лишь что-нибудь выдумывать в ответ на эти пошлости.
Незаметно мне исполнилось девятнадцать. Всходило и заходило солнце, спускался и поднимался флаг, а я по воскресеньям встречался с подругой покойного друга. Я не осознавал, ни что сейчас делаю, ни как быть дальше.
На лекциях я слушал про Клоделя, Расина и Эйзенштейна, но мне они ничего не дали. Товарищей среди однокашников я себе не завел, с соседями по общаге только здоровался. Я постоянно читал книги, и общежитские считали, что я собираюсь стать писателем.
А я не собирался становиться писателем. Я вообще не собирался становиться никем. Несколько раз я порывался рассказать о своих мыслях Наоко.
Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий - фото сборник
5 Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий, едва различимый лай собаки. От ветерка чуть шелестит листва дерева. Вдалеке шелестели кроны деревьев и слышался тихий едва различимый лай собаки. 10) Издали слышался шум мокрых деревьев, будто вдалеке шумела вода в шлюзах (придаточное сравнительное). В тишине леса шелестели только кроны деревьев, и не было слышно ни одной птицы.