Алексей Иванов Золото бунта или вниз по реке. Слушать онлайн книгу Золото бунта автора Алексей Иванов издательства Эвербук. Могу сказать при этом, что я "Золото бунта" вспомнил сразу после прочтения "Большого побега", да, именно так. Книга Алексея Иванова «Золото бунта». Однако "Золото бунта" написал современный писатель Алексей Иванов, с произведениями которого я еще не была знакома.
Алексей Иванов. Золото бунта, или Вниз по реке теснин
- Алексей Иванов - Золото Бунта, или Вниз по реке теснин
- Аудиокниги автора
- Алексей Иванов Золото бунта или Вниз по реке теснин
- Золото бунта, или Вниз по реке теснин - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
- Аудиокниги слушать онлайн
- Скачать книгу Золото бунта бесплатно
Аудиокнига - Золото бунта
Книга Алексея Иванова «Золото бунта» — скачать в fb2, txt, epub, pdf или читать онлайн. Автор: Алексей Иванов. На сайте электронной библиотеки Litportal вы можете скачать книгу Золото бунта в формате fb2, rtf, pdf, txt, epub. Золото Бунта - слушайте аудиокнигу онлайн на лучшем сайте
Аудиокнига - Золото бунта
У сплавщиков, которые проводят барки по стремнинам реки, есть способ избежать крушений: попросить о помощи старцев, что правят Рекой из тайных раскольничьих скитов и держат в кулаке грандиозный сплав «железных караванов». Однако молодой сплавщик Осташа, пытаясь разгадать причины гибели своего отца, поднимает бунт против сложившегося на Чусовой порядка. Чтобы вернуть честное имя себе и отцу, он должен будет найти казну самого Пугачёва, спрятанную где-то на бойцах...
Что здесь есть[ править ] Антигерой — Осташа. Это отнюдь не рыцарь добра и света, за ним полно жестоких поступков, да и секса он почти никакого, кроме изнасилования да тёмной магии, не знает. Но ему противостоят такие мерзавцы, что поневоле сочувствуешь даже этой охваченной страстями душе.
Бой-девка для битья — Кикилья, статная и невероятно сильная девушка с главным героем, который тоже парень крепкий, она справляется играючи. Но при этом её избивает родной отец, а в какой-то момент насилует вся артель, осатаневшая от долгого воздержания. После такого Кикилья повредилась умом, помогла лишь процедура отчитки. Великая река — Чусовая как герой едва ли не главнее Осташи. Все оттенки чёрного — по зрелому размышлению, именно так и получается.
Даже формально протагонист Осташа в лучшем случае темно-серый, он не чурается совершенно злодейских поступков и постепенно чернеет по ходу романа, но противостоят ему совсем уж монстры. Где-где… В… — часть камлания Бойтэ для победы над Шакулой. Потом из этого ружья, побывавшего в её влагалище, навсегда убивается Шакула. Изнасилование — худшее из зол. Может показаться злой чернушной если не откровенно мизогинно-патриархальной аверсией : всех своих девушек Осташа насилует, причём Бойтэ и Неждана искренне любят его, и он последовательно, не одновременно влюблён в них; вдобавок именно ту, кто в итоге как раз и стала его светом в окошке и стереотипной примерной женой с дитём и прялкой, он изнасиловал вернее, начал, его спугнули, а потом она сама внезапно отдалась с умыслом, подкараулив в бане, чтобы отомстить её отцу.
При этом Осташа сравнительно положительный хотя себя считает очень плохим , да и изнасилованная и её брат-пособник подаются как единственные лучики света среди ада постпугачёвского Урала. Но на самом деле таким образом автор показывает, как всё плохо, и то что секс у главгероя всегда агрессивный и полный ненависти — не романтизация, а способ показать глубины ада, где «всех мужиков сглазили». В том же романе педаль в земную кору — чудовищная но, к счастью, краткая сцена, в которой озверелая толпа насилует сестёр Зырянкиных, после чего расправляется над девушками, ночью перерезавшими насильникам глотки и застрелившими несколько уродов. Любовный треугольник — Осташа между Бойтэ и Нежданой. Выбор делает в итоге сама жизнь: он остаётся с Нежданой.
Мантра выживания — «Лодья несгубимая», старинный сплавщицкий заговор, который читает Осташа в самые опасные моменты. Не в ладах с богословием — старообрядцы на протяжении романа говорят про «ИИсуса» вместо «Исуса» , святого «НиколаЯ» вместо «НиколЫ» , благодарят «спасибо» вместо «спаси Христос». Как минимум, две последних ошибки для исторических старообрядцев, да и части нынешних могут если не послужить полноценной кнопкой берсерка , то минимум ярким опознавательным знаком «чужака» и спровоцировать резкий ответ в духе «собаки мы, что ли, НикоЛАЮ молиться?! Пастырь добрый — поп-никонианин Флегонт. Пастырь недобрый — Конон, Гермон, Мирон Галанин.
Истяжельческий «толк» он не признан официально толком показан почти на грани мраккультизма. А дырничество — мраккультизм в чистом виде.
Здесь ждет в земле казна Пугачева, золото бунта, клад, который уже четыре года не дается ни шаманам, ни бродягам-пытарям… Аудиокниги слушать онлайн Иванов Алексей - Золото Бунта в хорошем качестве Иванов Алексей - Золото Бунта - слушайте аудиокнигу онлайн на лучшем сайте mp3books. Мы собрали в нашей электронной библиотеке тысячи аудио книг разных жанров литературы. Аудиокниги жанра Фантастика, Детективы, Роман, Проза, Сказки, каждый слушатель сможет найти для себя любимый жанр и книгу. Каждый день мы работаем над тем что бы радовать Вас новыми аудиокнигами 2022. Слушать аудиокниги на сайте Вы можете бесплатно и без регистрации на сайте mp3books.
Здесь ждет в земле казна Пугачева, золото бунта, клад, который уже четыре года не дастся ни шаманам, ни разбойникам, ни бродягам-пытарям. Клад, который был закопан четырьмя разбойниками братьями Гусевыми.
Клад, дорогу к которому знал лишь бесследно пропавший отец молодого сплавщика Остафия Перехода.
Алексей Иванов, «Золото бунта»
Автор: Алексей Иванов. Читать онлайн «Золото бунта» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию). В смысле “внутреннего устройства” “Золото бунта” намного проще предпоследней книги Алексея Иванова (“Сердце Пармы”), но в философском смысле одновременно и сложнее, и уязвимее. В смысле “внутреннего устройства” “Золото бунта” намного проще предпоследней книги Алексея Иванова (“Сердце Пармы”), но в философском смысле одновременно и сложнее, и уязвимее. Похожие. Следующий слайд. Иванов Алексей: Золото бунта Альпина. Книги. Читать онлайн «Золото бунта» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию).
Скачать fb2 Золото бунта
- Золото бунта —
- Алексей Иванов ★ Золото бунта, или Вниз по реке теснин читать книгу онлайн бесплатно
- Выплыть из морока: золотовалютный роман о русском бунте
- Бесплатно читать онлайн Золото бунта
Иванов Алексей - Золото бунта
Увлекательный детективный сюжет автор погружает в таинственный и завораживающий мир реки Чусовой. Здесь караваны барок, груженных железом, стремительно летят по течению мимо смертельно опасных скал — бойцов. Здесь власть купцов и заводчиков ничто в сравнении с могуществом старцев — учителей веры, что правят Рекой из тайных раскольничьих скитов.
И он один на один со скалой, которая пляшет в бесовских кобях, машет подолом. И никто, кроме него, сплавщика, этой пляски не видит, а потому и такого страха божьего не чует. И в этом полёте, за которым, быть может, ждёт гибель, в прыжках и корчах каменного бойца то ли проявился и вправду морок бесовский, а то ли прорезалось в глазах истинное и чистое зрение души. Данную книгу можно смело назвать "Путеводитель по реке Чусовой", в качестве гида будет Осташа, главный-герой-терминатор, вчерашний пес, которого не может убить ровным счетом никогда и ничего.
Под конец начиная с четвертой части , описания приелись на столько, что я в итоге просто не усваивал все обилие описание реки и мне в какой-то момент наскучило, хотелось уже больше динамики, а не описание более сотни бойцов-камней. Мистическая составляющая Полюбившая часть в книге, для меня, безусловно - третья. Первые две вводят в характер персонажа, его мытарства и похождения в поисках правды, в борьбе за честность отца перед другими бурлаками и за семейный авторитет это продолжалось всю книгу. Но вот третья часть... Я был очень удивлен увидеть здесь своеобразного вогула-шамана как выяснилось, это манси, те самые, которые связаны с легендой Дятлова. Ну и пошло поехало.
Я даже не знаю, как назвать то, что происходило в третьей части. Можно ли сослаться на фольклор, или это что-то новое, выдуманное автором и является просто фэнтези? Персонажи Если описывать каждого персонажа в отдельности, то Вам никаких нервов не хватит все это читать а мне писать , потому скажу только то, что каждый персонаж описан грамотно, и каждого можно определить даже без имени, а по поведению в одной из главы было скрыто имя Осташи, а характер и поведение остались и было не трудно догадаться, кто из всей этой оравы солдат - Осташа. Наиболее полюбившийся персонаж - жлудовка Бойтэ, безусловно, прописан этот персонаж настолько мощно, что читать о ней было одно удовольствие. Сюжет По моему мнению, сюжет в этой книги достаточно слабый, так как он теряется в обилии описания Чусовой, серьезно.
И если у писателя есть талант в точности передать все тонкости характеров, природы и все мелкие детали, то роман завораживает и не отпускает до конца.
Так происходит, когда читаешь роман «Золото бунта». Алексей Иванов обладает особым талантом передавать атмосферу эпохи, в этой книге много слов, которые сейчас уже не употребляются. Здесь много описаний, красочных и ярких, образы легко прорисовываются в воображении читателей. События романа происходят в конце 18 века.
Старику не понять было горного дела.
Ладно, не нравится тебе бог, плохой, — так убей его, прогони, обругай, не корми, сожги идола. А Ермак говорил — кидай в воду! Вот всех и поскидали в Ханглавит. Почти все наши боги и попали в реку. Это лесные-то боги!
Чего им там делать? Они же в реке ничего не умеют! Драться начали, грызться, пучат реку по весне, гонят! А которые боги смогли — те на берег поползли, да здесь и окаменели. Стоят теперь скалами, в злобе бьют ваши каюки, топят вас.
Так вам и надо. От вас скалы начались. Шакула задумчиво посмотрел на Осташу, потом на реку за соснами, но, видно, ответа не нашёл. А в лесу плохие боги остались, мелкие, слабые, глупые. Думал, хорошая будет охота.
А боги-то плохие, никудышные. Побежал я за лосем — ушёл от меня лось. Побежал за оленем — и олень ушёл! Хотел кабана взять — кабан меня чуть не разорвал, целый день я на берёзе сидел. Не-ет, плохие боги.
Раньше хорошие были, да Ермак всех утопил. Плохо вогулам. Осташа рассмеялся. Я только каюк привёл, это ничего не стоит. Всё равно домой шёл.
Разве ты мог подумать, что это был я? Осташа вспомнил сладостно-стыдное ощущение нагого девичьего тела рядом с собой и ухмыльнулся. Нашаманила, что ли? Ты у неё спроси. Осташа в тревоге ощупал волосы, посмотрел на отросшие ногти — нет, ничего не срезано.
А то ведьма срежет чего с тела и по той части человека сглазить сможет. Но если лечит — то засовывает срезанные части в дырку в осине, а потом читает заговоры, и все волосатики из больных членов за отрезанными частями бегут, а ведьма их в дырке глиной замажет-закупорит. У сатаны на привязи девять сестёр-лихорадок; он их иной раз спускает полетать. Когда лихорадка человека в губы поцелует — на него трясавица потом и нападёт, взревнует. Осташа и лицо потёр ладонями — нет, чистое.
Я её у настоящей ведьмы отнял. Я ведь из мангквла самынпатум — совиного рода. Я тамошние места хорошо знал. Там на Синем болоте, что среди гор висит, жила ведьма, которая яд варила. А у нас на Ёкве завелась росомаха, тулмах, всё драла, одна беда с ней.
Ни стрелы, ни ловушки не помогали. Умная была, башка большая, как у тебя. Я решил приманку ей ядовитую бросить, отравить. Думаю: может, ведьма та ещё жива? Яду даст.
Пришёл на Синее болото. Домик маленький, ведьма на полу спит. А в болоте торчит бочка, и в бочке будто скребётся кто-то и голосом человеческим плачет. Я взял да и достал бочку. А в бочке девочка, ей лет семь было.
Сидит голая, связанная. У бочки все стенки дырявые. Понятно мне стало: в дырки гадюки наползут и девочку съедят, а обратно, толстые, не вылезут сквозь дырки-то. Только головы выставят и шипеть будут. Ведьма их клещами за головы вытащит и будет в горшке на огне варить.
То, что получится, — яд. Я в горшок посмотрел, который в углях стоял, — там ещё на дне яду осталось с прошлого раза. Значит, ведьма кого-то уже скормила гадюкам. Она детей воровала. Я надел рукавицы, поднял горшок да ведьме на рожу и вылил.
Она завыла и околела. Только на ногу себе капнул — дырку прожёг насквозь. Сейчас покажу тебе дырку… Шакула отложил вентерь и взялся было за кожаный чулок на ноге, но Осташа замахал руками: — Не надо мне твоей дырки!.. Тьфу, что за дрянь!.. А девочку я себе взял.
Будет вместо дочки, решил. Жены-то мне не досталось. Когда молодой был, всех девок наших русские забирали. Хотели, видно, чтоб совсем мы кончились. Я думал, девчонка вырастет, мне внуков народит, учить стану… Ваш Пугач бешеный всю мою старость отравил хуже той ведьмы с Синего болота… Горе.
Шакула замолчал, глядя в землю, потом легко вздохнул и снова взялся за вентерь. Осташа знал, что за беду принёс вогулу Пугач. Вся Чусовая знала о той беде, и многие мужики ею пользовались. Осташа снова ухмыльнулся, но уже недобро. Шакула этого не видел.
В чуме лежит. Она ж твоей болезнью болеет. Может, умрёт. Привык я, полюбил. Да что сделаю-то?
Лечить не умею, а она на себя колдовать не может. Вот, жду, что будет, с тобой говорю. Шакула встал и, слегка прихрамывая, повёл Осташу к чуму. В чуме был полумрак, только из прорехи дымохода на стенку из оленьей шкуры падал столб света. Почти у стены на камнях курились угли прогоревшего костра.
Было дымно и жарко. На земле валялась разворошённая гора лапника, а на лапнике, раскидав руки и ноги, отвернувшись, лежала в беспамятстве Бойтэ. Она была почти нагой, от пота мокрой и блестящей. Мокрые волосы облепили голову и плечи, мокрая чёрная тряпка плотно обвивала бёдра. От колышка тянулся ремень, накрученный на Бойтэ поперёк живота.
Осташа стоял и жадно смотрел на голую, ничего не понимавшую девку-вогулку, которая заживо жарилась в огне его простуды. Ему немного жаль было её — наверное, куда меньше, чем Шакуле, — но жалость лизала душу где-то с самого края. Под ложечкой горячо запекло от другой мысли: вот девка, даже без рубахи, доступная, в забытьи, а значит, безответная, покорная, которая после и не вспомнит обиды… Да и вообще, обижается ли она?.. Но мысль эта была какая-то поганая, давила горло, словно сухой кус. Стыдно было бы бате признаться в такой мысли.
Да что там бате — Никешке и то стыдно. Подожду, пока девка твоя оклемается. Всё ж таки жизнь мне спасла, наверное. На прибрежной отмели встал шитик с четырьмя молодыми подвыпившими мужиками: по замашкам — мастеровые, а по рванью — демидовские. Тот, что спрашивал, явно прятал за нахальством смущение.
Он исподлобья глянул на заводского. Мужики в шитике замолчали, спьяну неповоротливо соображая, что же делать. Теперь будет на что у Петровича второе ведро купить. Шитик сполз с отмели, неуклюже развернулся на реке, сплывя почти до Собачьего камня, и пополз к порожней, а потому высокой барке, что на якоре стояла у левого берега напротив устья Ёквы. Барку, видно, сплавляли от плотбища на Илимской пристани к казённым причалам Ослянки, где в только что опустевшие амбары уже привезли новые полосы откованного в Кушве железа.
При словах о смерти жлудовки тонкие руки её даже не дрогнули: двигались всё так же мерно, как жерди-шатуны, которые от зубчаток водобойных колёс над вешняками прудов качали рамы с полотнищами пил на лесопильных мельницах под плотинами. Осташа угрюмо молчал, сматывая бредень, и тогда Бойтэ спросила: — Почто меня мёртвой назвал? Лесенку из берёзовых жердей сколотил Шакула и спустил с обрыва на приплёсок, чтобы ходить к воде прямо со своего двора, а не тащиться к дальней деревенской дорожке. Под горячим ветром над берегом чуть качались дырявые космы высоких сосен. Огни прыгали по Чусовой, в огнях ныряли чайки.
На гребнях скалы в ряд стояли тонкие и острые ёлки, как свечки вдоль иконостаса неба. Бойтэ сполоснула котёл, распрямилась, держа его за ухо, и направилась к лесенке. Осташа дорогу не уступил. Бойтэ остановилась, не глядя ему в глаза, помолчала. А деньгу за себя Шакуле уже отдал.
Больше ихней. Бойтэ наконец подняла глаза и с какой-то прощающей жалостью глянула в глаза Осташе. Лицо у неё было смуглое, кошачье, треугольное, глаза — жёлто-зелёные, словно осенние, а пышные, неприбранные волосы — совсем светлые, как седые. В лесных глазах Бойтэ мелькнула давно отгоревшая боль, словно за праздничной листвой бабьего лета качнулась чёрная, уже облетевшая ветка. Грустно улыбнувшись бледными, нецелованными губами, Бойтэ котлом спихнула Осташу со ступеньки и прошла наверх.
Лесенка даже не скрипнула под её лёгкими ногами, только подол рубахи с запахом сена и девичьего тела обмахнул Осташу по лицу. Всё вроде бы Осташе про себя было понятно. Колыван в душу плюнул, Неждана Колыванова по сердцу царапнула, а тут и девка подвернулась блудная. Сорвать бы злость — и домой. Но пока ждал, чтобы Бойтэ от болезни оправилась, слишком уж сильно засматривался на неё, и злость куда-то пропала.
Осташа знал про себя, что злопамятный, а вот пропала злость, не вспоминалась. И как-то жалко было эту девку — даже стыдно за себя. Не поднималась на неё рука. А чтоб за плату, как со всеми, — она, видишь, не согласна. Тьфу, досада.
Жлудовкой Бойтэ, понятно, не родилась. Жила, найденная и пригретая Шакулой, как все. Ей было тринадцать лет, когда по льдам Чусовой покатилось вниз кровавое половодье пугачёвщины. Воры только до Кашки дошли, где пировали и лютовали вместе с дядьями Осташиными, братьями Гусевыми. А кто уж придумал от Кашки за десять вёрст до Ёквы прокатиться, Осташа не знал.
Может, и Гусевы, чтоб их в пекло за ребро волокли. Только эти гулёбщики полтора дня в избе насильничали девчонку-вогулку. Разворотили её, как быки — калитку. И детей у неё уже быть не могло, а потому грех сокрытым мог остаться. Вот потихоньку-помаленьку всякий пропащий люд, что на сплавах по Чусовой с караванами бежал, и приучил вогулку грехом деньги добывать.
И прозвали её жлудовкой. Хоть и жалели, но брезговали за человека считать. Батя как-то говорил, что за общий людской грех под святым именем царским пришёл наказанием на Чусовую Пугач-антихрист, соблазнивший и обольстивший немало безвинного народу. И каждый из тех, кто выжил, за этот грех ответит, хоть и сам не грешил. По греху и Бойтэ Осташе близкой была: она честью расплатилась, и Осташа от поклёпа колывановского — тоже честью.
Может, это Осташу и зацепило в Ёкве? Хотя, наверное, вряд ли. Плевал Осташа на все эти стариковские рассужденья. Грехи не оплакивать, а исправлять надо. В скитах — молитвой, а на сплаве — делом.
Так батя учил. Пёс его знает, что Осташу при жлудовке держало. Он караулил девчонку, не решаясь завалить её в чуме или в дому. Не то чтобы Шакула его смущал, нет — он же заплатит, чего тогда смущаться? Прочие жители деревни его не беспокоили — всё равно жлудовка не станет орать и звать на помощь.
Заминка была в том, что до сих пор Осташа баб ещё не пробовал. Дружки его уже отметились, тот же Никешка, к примеру. А вот Осташе случай не подвернулся. По рассказам парней постарше Осташа всё знал. Тот же Никешка, у которого женатые братья долго жили в отцовом дому ещё не отделённые, чего только не растрепал, подглядывая по ночам.
Да и в Кашке на игрищах Осташа достаточно погонялся за девками, задирая для смеху подолы. Но вот главного пока не случалось. И дело такое по первости надо было сделать подальше от чужих глаз и ушей — мало ли какой позор выйдет. Она уже ушла, а Осташа всё решал, брать ему штуцер с собой или нет. На медведя можно напороться.
Окрестные дивьи леса считались божелесьем — были отписаны от казны вогулам. Порубок здесь не велось, а потому и зверь уцелел невыбитый. Осташа побаивался, не засмеётся ли Бойтэ: мол, ружжо-то взял меня уговаривать, да? Одними руками не справишься с девкой? Но Осташа в конце концов плюнул на свои опасения, забросил за спину тяжёлый штуцер и побежал по тропке вдоль Ёквы вслед за вогулкой.
Во всей этой кутерьме с простудой он, оказывается, проглядел весну, вскипевшую зелёной пеной, — словно молоко, убежавшее из горшка, прокараулил. Маленькая, узкая Ёква шустро струилась сквозь урёму, юлила на луговинах, подныривала под копны зелёных кустов или вдруг замирала тихим омутом, боязливо скосившим глаза на небо. А солнце словно нарвали на клочья и весело расшвыряли по лесу, и в солнечных пятнах свиристели и тилиликали пичуги. Высокие и заросшие горы, от тепла сытые, как послеобеденный вздох, подымались и справа, и слева, будто ладонями подгребали урёму к речке. В небе качались вершины сосен, а над ними, как гуси, растянули белые, слепящие крылья редкие облака.
Осташа шагал по узкой тропке в вогульском лесу, но ему совсем не было страшно. Заблудиться он не заблудится. Речка рядом — главная примета. Да и вообще, батя говорил, что у настоящего сплавщика глаз должен быть таким зорким и цепким, что в лесу заблудиться — стыд. А медведя, коли тот пожалует, он укокошит, если что.
Осташа не верил в страшилки, что медведь подкрадывается незаметно, что коня обгоняет, что со склона кувырком скатывается. Медведь — он неуклюжий, глупый, малину жрёт, грибы сырые. Башка как помойное ведро. Искали сухие, ломкие дудки, рыли мокрую землю, набивали пазухи сладкими луковками, и непременно, рано или поздно, раздавался вопль: «Медведь!.. А Осташа, похолодев от страха, всё-таки оставался на месте, прижимаясь к какому-нибудь упавшему стволу, выжидал, потом осматривался, а потом собирал потерянные приятелями луковки и возвращался в деревню последним — гордым и с самым большим урожаем.
Вот и весь «медведь!.. Так вогулы свои молебные горы называют. И здесь кругом в лесу от нечисти мленье, а на горе — кумирня, вокруг неё тын с черепами. За тыном стоят чёрные идолы, амбарчики на курьих ножках, в которых лежат деревянные мертвецы с красными, накрашенными ртами. Ну и пусть себе лежат.
Осташа их не потревожит. Не боится же их некрещёная вогульская девчонка… Осташа споткнулся, будто ему оборотень под ноги кинулся. А где девчонка-то? Осташа завертелся на месте. Впереди за листвой зеленел лужок, и Бойтэ на нём не было.
Идти так быстро, чтобы скрыться в дальнем лесу, Бойтэ не могла. Только что Осташа видел, как мелькнула за деревьями её светлая неподпоясанная рубашка. И вдруг он услышал позади себя лёгкий звук шагов. Он тотчас юркнул за куст, цепляясь дулом штуцера, и повалился на землю. В просветах между корней Осташа увидел босые ноги, прошлёпавшие по тропинке.
За кустом раздался тихий смешок, будто девчонка потешалась над тем, как она запутала парня. Осташа проворно переполз чуть подальше, к опушке, и увидел Бойтэ, идущую по лугу. Бойтэ была совсем голая, как напоказ. Она волокла рубашку по яичной накипи мать-и-мачехи. В другой руке она несла узелок.
Светлые волосы разметались по плечам, по спине с натянутой тетивой позвоночника, пушились вокруг головы. У Осташи перехватило в горле и затяжелело под ложечкой, когда он увидел тело Бойтэ — не безвольное в болезни, а живое, движущееся, упругое. Если Бойтэ догадалась, что Осташа за ней следит, то дразнила его, искушала, когда нагло вышла голой на луг. И для Осташи не только в этой вызывающей наготе, но и в походке, в осанке, в каждом движении вогулки вдруг оказалось столько призыва, обещания, запретной сладости, что взмокла рубаха под мышками. Хотя Бойтэ вовсе не была ядрёной девкой, каким вслед от восхищения цокали языком кашкинские парни.
Наоборот, была она худенькой, как мальчишка, и круглый задок только чуть-чуть раздавался ниже узкого перехвата пояса. А шла Бойтэ, оказывается, не по лугу, а по старому рудничному двору с проплешинами от кострищ, на которых обжигали руду. Земля была взгорблена разъехавшимися земляными кучами, что уже сплошь затянулись травой. На стойках сверху лежала просевшая деревянная балка. Заросший можжевельником склон горы толстой складкой набряк над жерлом копани, будто гора нахмурила чело.
Земляные стены штольни оплыли, проросли. Только ручеёк, вытекавший из рудника, проточил себе светлое песчаное русло через весь двор к тёмному зеркалу маленького пруда, что потихоньку прососал ветхую плотину и журчащими языками свесился в русло Ёквы. Ёквинский рудник, как слышал Осташа, забросили лет тридцать назад. Говорят, вогулы его заколдовали: вместо руды посыпалась обманка, а четверо рудокопов так и не вернулись из горы — просто ушли в штольню и не вышли, и обвала никакого не было. Как поганый гриб на могучем пне срубленного кедра, на окраине рудничного двора, на дальней опушке торчал вогульский идолок высотой всего-то по пояс человеку.
У него был раззявленный трухлявый рот и зелёная шапка мха на голове. Бойтэ подошла к идолку, присела на корточки, забормотала что-то, оглаживая идола по рассохшимся щекам, потом сунула ему в рот руку и вытащила нож и горсть монет. Зажав монеты в кулаке, она распрямилась, постояла и вдруг с яростью швырнула деньги в сторону штольни. Осташа увидел только, как мелькнула белая рука, по кругу мотнулись светлые волосы вокруг плеч, да зашаталась длинная трава над мелким ручьём. По движению локтей Осташа понял, что Бойтэ царапает себе лицо, горло, грудь, но ни всхлипа до Осташи не донеслось.
А потом правый локоть Бойтэ опустился, дёрнулся назад, нож упал к ногам, и Бойтэ, застонав, склонилась над идолом, держась руками за его моховую макушку. Сзади он видел, как по ляжкам Бойтэ потекли красные струйки. Но девка снова присела, как-то стыдно и безобразно раздвинула колени и начала тереться животом о рожу идола. Потом она вдруг оттолкнулась от него и задом шлёпнулась в траву. Края трухлявого рта у идола были свеже-чёрные, мокрые от крови.
А Бойтэ уже развязывала свой узелок и вытаскивала небольшую резную чурку, грубую куклу. Осташа видел такие чурки у Шакулы. Шакула говорил, что это «ургаланы» — малые идолки, хранители душ. Надо на охоту бога позвать — не переть же с собой большого идола: посадил бога в ургалана, и хорошо. Надо предка покормить — в ургалана его приглашаешь и кормишь.
Этих ургаланов у Шакулы был целый короб. Он их и с собой брал, и бил, и советовался с ними. И теперь Бойтэ шептала что-то ургалану, тёрла его о живот, обмазывая кровью, а потом вдруг бросила на землю, прижала рукой и начала тыкать ножом — резать лицо, ковырять глаза. Единым махом вскочив на ноги — Осташа у девки, как у кошки, и рывка не заметил, — Бойтэ побежала к пруду и кинулась в воду. И пруд словно захлестало десятком веников — столько брызг, солнца и плеска вмиг на нём разбушевалось.
Бойтэ металась в воде — не уследишь. А потом, успокоившись, медленно вышла на берег. Ургалана с ней уже не было. Потемневшие, мокрые волосы сплошь облепили голову и плечи, как платок. Капли, сияя, ползли по телу, словно Бойтэ обсыпали звёздами.
Осташа удивился: у Бойтэ, узенькой и тонкой, как лодочка, были неожиданно бабьи, круглые, как пушечные ядра, груди. Поперёк живота протянулся свежий красный порез. Словно устав, ссутулившись, Бойтэ вернулась к идолу, не глядя провела ладошкой по его затылку, зашла идолу за спину, отодвинула густую ветку черёмухи на опушке и скрылась за ней. Осташа лежал, поражённый всем, что увидел. Бойтэ не появлялась.
Аудиокниги слушать онлайн
Алексей Иванов Золото бунта или Вниз по реке теснин. Закажите книгу «Золото бунта» от автора Иванов Алексей Викторович ISBN: 978-5-00139-504-1, с доставкой и по низкой цене. Алексей Иванов в очередной раз порадовал своих почитателей и любителей российской истории. Купли житейские (Алексей Иванов, 2005) Перейдите на сайт, чтобы читать книгу целиком. Золото бунта, или Вниз по реке теснин | Иванов Алексей Викторович.
Алексей Иванов: Золото бунта, или Вниз по реке теснин
Алексей Иванов: другие книги автора. А подлинное «золото бунта» — это не пугачёвский клад, но ответ на вопрос: как сделать непосильное дело и не потерять душу? Читайте интересные рецензии и отзывы читателей на книгу «Золото бунта», Алексей Иванов. Полная версия книги Золото бунта, чтобы читать бесплатно онлайн, от автора Алексей Иванов. Автор: Иванов Алексей. Категория: Приключения. Аудиокнига заблокирована. Роман посвящен событиям, происходившим на Урале в конце XVIII века, спустя четыре года после разгрома Пугачевского восстания.
Золото бунта, или Вниз по реке теснин
На лесной поляне при большом стечении народа происходит религиозная дискуссия про истяжельчество — религиозный толк, к чему Осташа остаётся равнодушен. Потом старец изгоняет бесов из девушки, которая оказывается дочерью Ипата, разыскиваемого Осташей. Парень идёт за девушкой в дремучие леса к её отцу. Тот хитник — тайный золотодобытчик, работающий на скитских старцев, на Гермона. Эти копатели — страшные люди, маргиналы и преступники, не желающие огласки своего незаконного промысла. На золотоносной реке Ипат собирается убить Осташу как нежеланного свидетеля. Никаких тайн, кроме известных, он герою не открывает. От смерти парня спасает дырник человек, молящийся Богу без посредников и икон Веденей и уводит его на Костер-гору, где живёт с одичавшим сыном.
В глухом лесу, где нет рек и дорог, Осташа чувствует себя потерянным и беспомощным; он опасается, что не найдёт дороги домой, а отпускать дырник его не хочет, пока герой не отдаст ему душу. Обманув Веденея и убив его сына, Осташа сбегает с горы, выбирается к реке и в деревне встречает знакомого артельщика Федота, добывающего руду. Парень остаётся на руднике у деловитого рудокопа до зимы. Здесь, среди простых и приветливых людей он отходит душой от тайн и преступлений. Осташа возвращается в Кашку, где встречает Неждану, о которой часто вспоминал. Девушка оскорбляет его. Встреченный Колыван предупреждает Осташу, что Неждана просватана за внука Конона.
Всё это подталкивает парня к отчаянному поступку: желая наказать и Колывана, и его дочь, Осташа тайно пробирается в баню к Бугриным и насилует девушку. Неждана не обижается на парня, а признаётся ему в любви. Они долго разговаривают; девушка рассказывает всё, что знает о пугачёвском золоте, так как во время бунта она многое слышала и видела. С помощью Нежданы парень приходит к выводу, что Колыван причастен к тайне клада. Именно он договорился с гарнизоном, чтобы бандита Сашку Гусева посадили на барку Перехода, а сам отдал тому ключ от кандалов. Осташа удивляется проницательности девушки, так как сам пока мало что понимает в прошлых тайнах. Осташа плывёт в Екву на свидание с Бойтэ, запавшей ему в душу.
Там от старика Шакулы он узнаёт, что скитский старец Гермон, Конон и выжившие братья Гусевы связаны между собой и командуют сплавом. Все их боятся, включая Шакулу, колдующего для них. Бойтэ ведёт Осташу в капище вогульских богов, где она камлает колдует. Молодые люди признаются друг другу в любви, но девушка не может быть с Осташей. Она верит, что Шакула украл у неё душу, а без души она опасна для любимого. Она просит потерпеть до весны, когда придумает, как освободиться от старика. Осташа собирается выгнать из дома Макариху, которую не любит, и та доносит на него капитану Бергу, начальнику гарнизона.
Тот велит арестовать парня за то, что тот якобы знает, где спрятано «царёво» золото. Осташу сажают в подвал конторы в Илиме, где до пугачёвского бунта сидели проворовавшиеся братья Гусевы. Рассказана история семьи Гусевых, которые сыграли роковую роль в жизни Осташи и его отца. В Кашке их считали подменёнышами — отродьем нечистой силы. Власть определила их держать постоялый двор и кабак. Братья-пьяницы были вороватыми и драчливыми, наводили страх на деревню. Свою сестру-подростка Лушу они продали постояльцам, но та вырвалась и убежала от них.
Защитил её Переход, не побоявшись гнева Гусевых. Он выкупил девушку и взял к себе жить, так как был вдовцом. Перед бунтом Луша трагически погибла. Проворовавшихся братьев власти посадили в тюрьму, откуда их освободил Пугачёв. Братья присягнули ему, обрадовавшись возможности безнаказанно грабить, насиловать и убивать. Это они заставили Перехода спрятать царёву казну на Чусовой, которую тот знал лучше всех. После этого братьев никто больше не видел.
Считаясь мертвыми, они пристроились, как и положено подмененышам, при тайном деле: в скитах, при Кононе и в пещерах. Всё это вспоминает Осташа, сидя в погребе. Часть 3. Расседины земные[ ред. Соскучившийся по общению, парень рассказывает тому про клад, и неугомонный Федька начинает мечтать о «золоте бунта». Федька вспоминает, что недавно пил вместе с Яшкой Гусевым в Илиме, и Осташа опасается, что бандит неспроста появился здесь. Ночью Яшка пытается застрелить парня через окно подвала и, потерпев неудачу, поджигает контору, убив сторожа.
Осташа с Федькой спасаются, выбив решётки окна. Сбежав, они встречают купца Сысолятина.
По судам ходили работнички, держались за головы и постанывали. Деревня привольно раскинулась по лугу и радовала глаз чистым, дождевым серебром кровель и венцов: она ни разу не горела, и все дома были старые, выцветшие до седины. Белые дымки поднимались к мутному, похмельному небу. Кумыш журчал, огибая могучие носы сплавных судов. Он бежал издалека, но, как пёс-недомерок, так и не вырос, оставшись речкой-щенком. Осташа причалил лодку, вылез на берег и огляделся. Осташа направился к ней, и вдруг дорогу ему преградил малец лет десяти-двенадцати.
Парнишка тотчас заулыбался во весь щербатый рот. Не выйдет. Хочу я попросить Колывана, чтоб он всех мальцов в пучок связал, а то мне печь растапливать нечем. Охота знать-то. К тятьке все на поклон идут, да он не всех велит пущать. Ну чего тебе надо? Бока ему наломаю. Знаешь, как он меня дерёт? Тебя бы так тятька драл, так ты бы давно уже помер.
Он мне ухи, как у зайца, все выкрутил, и зад у меня, как репа, распух. Я будущим летом сбегу от него, надоело. А ты кто будешь? Ты что, правдивых людей никогда в жизни не видел? Как ты меня возьмёшь бурлаком, если мне всего одиннадцать годов? Тятька твой, кстати, с десяти лет бурлачил, вот. Ты меня запомни. Я Осташа Переход из Кашки. А теперь сказывай, где ваша изба.
Грузные, кондовые дома Кумыша слепо глядели на широкую улицу тусклыми пузырями окошек. Мостки вдоль высоких заплотов были сбиты из расколотых пополам брёвен. В огромных лужах посреди улицы лежал всякий хлам: кучи тряпья, черепки битых горшков, плашки раздавленной бочки, сломанное тележное колесо; плавали разбухшая солома и лепёхи навоза. Над дальними крышами поднималась глыба Горчака с соснами поверху. Осташа узнал дом Никешки Долматова, своего приятеля по сплавам, а вскоре Петрунька уже подвёл его к своему крыльцу. Осташа был из раскольников часовенного толка, как и почти все на Чусовой, а Кумыш упрямо держался беспоповства. Да не больно-то и хотелось. Проскрипела на истёртых пятках дверь, и по лестнице не торопясь спустился Колыван, за спиной которого семенил Петрунька. Колыван, не оглядываясь, дал ему затрещину, и Петрунька молча полетел обратно к речке, шлёпая по лужам.
Колыван стоял и, не здороваясь, разглядывал Осташу. Был Колыван невысокий, но кряжистый и плечистый. Лицо его, широкоскулое и широкоглазое, было понизу обведено густой, но подрезанной бородой с проседью. Смотрел Колыван всегда исподлобья, словно бы его уже обидели. Осташа сразу ощутил, что перед ним — враг, ничем не прикрывающий свою враждебность, а потому холодный и собранный. Так что за разбой свой ты перед ним отвечать будешь. Мне от твоего разбоя ни убытка, ни унижения. Там ты напоганить ещё не успел. Придёт время, и в Кусье узнают, что веры слову Перехода больше нет, потому как Переход за корысть барку разбил.
Знаешь, что и я её знаю. Зачем мне так говоришь? Никого ведь нет вокруг. Подвесил бы я решето на нитке — так оно от твоих слов крутилось бы, как колесо водобойное. У вас в Кумыше что, простой правды никогда не слыхали? Есть то, чему верят. А веру тому доказать надо. В расколе столицей стал тайный Авраамиев остров на Ирюмских болотах, где сидел бывший крестьянин, а ныне старец и правопреемник огнепального протопопа Мирон Галанин. Вокруг Галанина, как вокруг паука, раскинулась паутина древлеправославной веры — от Кондинских скитов на былых вогульских капищах и мёртвого Пустозёрска на Печоре до разорённых царёвыми полками яицких станиц.
Керженец и Повенец, Иргиз и Ирюм держали древлеправославную Русь, словно рваный, прожжённый, пробитый пулями парус. Колыван Бугрин вместе со старцами тайных чусовских скитов дважды ходил к Мирону Галанину на Дальние Кармаки за благословением, за праведными книгами, за духовными письмами. Мирон Галанин был вероучитель, но не праведник, не святой и не апостол. Но для Колывана, как и для беспоповцев, слово Мирона было законом. А для часовенных — только поучением, которому можно и не последовать, если другие старцы перетолкуют. Меньше под никонианцев надо подстилаться. Это сзади неслышно подошла девка, сестра Петруньки. Осташа оглянулся и шагнул в сторону. Девка стояла опустив глаза, держала в руках стопу помытых плошек.
Он видел Неждану только голенастой девчонкой и совсем не узнал её теперь. Колыван молча ударил её по руке. Все плошки разлетелись, покатились по мосткам, поплыли по луже. Неждана нагнулась и принялась собирать посуду. Осташа нагло, напоказ Колывану, смотрел на девку, на её крутые бёдра и круглый зад, плотно обтянутый сарафаном. Борода зашевелилась на скулах Колывана, но Колыван молчал. Неждана выудила из лужи последнюю плошку, распрямилась и пошла обратно к реке. Взгляд её чёрных красивых глаз из-под низко повязанного платка полоснул по лицу Осташи. Осташа не посмотрел вслед девке, но сощурился на Колывана, словно со знанием дела и бесстыдством намекнул: «Хороша!..
С каких заработков? Вот и скопил. Он помаленьку из царёвой казны таскал, чтоб незаметно было, — вот и натаскал на барку. Колыван говорил верно: за три года, хоть всё откладывай, не собрать на барку. Откуда же батя взял деньги? Осташа не знал, не знал. Но он знал другое: что бы там ни было, батя никогда бы и гроша не взял из царёвой казны. Ведь он сам же сказал: придёт Пётр Фёдорович снова и заберёт казну, и никто больше на неё права не имеет. Осташа верил бате.
Батя не врал. Батя не вор. Но веру эту нечем было доказать. И так никто его за руку не поймал, ему и без того хорошо было! Знаешь, кого он в своей казёнке арестантом вёз? Сашку Гусева вёз. Потому Чика и передал им царёву казну. Сам же он казны не прятал — отдал Гусевым и уплыл из Кашки обратно. А Гусевы-то кабатчики были, с Чусовой не знакомы… Где казну спрятать?
Вот они силком и потащили Перехода с собой. Осташа обо всём этом и так догадался, но Колыван будто заученный заговор произносил — не мог начать с середины. Он даже попробовал взять Осташу за пуговицу, но Осташа отвёл его руку — Колыван и не заметил. А Переход зарыл клад, и с концами дело! Сашка же побоялся объявиться — его ведь сразу скрутят и под стражу! Вот он и прятался по лесам, по пещерам, разбойничал, значит… Но зимой взял его караул. И Переход испугался, что Сашка под пыткой скажет, кто клад прятал, или объявит, где клад спрятан, если сам сумел о том догадаться!.. Я ведь нынешним сплавом с Переходом одним караваном бежал. И я видел в Ревде, как Переход деньги давал караулу, чтобы Сашку на его барку посадили.
А дальше Переход барку разбил на Разбойнике, Сашку утопил в казёнке, а сам вроде как мёртвым стал считаться: за мертвяком розыск не учиняют! А потом можно брать клад — и дёру! Кто спохватится? И барки батя не убивал! Я сам при том был! Можно так Разбойник пройти! Бате не повезло! Не было у него умысла барку убить! Не повторить такого, я тебе, щенку, как старый сплавщик говорю!
Был умысел! Был бы жив батя, на том заряженное ружьё бы не испугался поцеловать — не выпалит, потому что нет на бате вины! Следующим сплавом я сам Разбойник отуром пройду! Пусть все увидят, что возможно такое, и не было у бати умысла барку убивать! Из-под земли достану! Это я тебе обещаю! Найду барку! Чусовая рассудит, кто прав, а кто врал! Завидуешь ты бате!
Батя ни одну барку за двадцать лет не разбил, а ты две разбил, и вторую-то по умыслу! Ты яковлевское железо вёз с Новой Утки, а Яковлев тогда только сел на Чусовую. Ему кровь из носу надо было втиснуться между Строгановыми и Демидовыми со своим железом! Он любые деньги готов был заплатить, чтобы железо поднять! Ты об Горчак барку и смазал бокарями, а потом своих же кумышских и нанял железо вытаскивать. Мастер ты сплавного дела, Колыван, слов нету! Барку тебе за неделю починили, и с нею ты при своих остался, а на подъёме железа лапу погрел. Это ты на сплавном деле корыстовался! Чусовая твою чёрную душу ещё в молодости твоей пометила, когда раздавила тебя об Шайтан!
А батя чист был душой! Его Чусовая хранила! Батя тебе как бельмо на глазу был, как кость в горле! Он один у тебя славу лучшего сплавщика отбивал! Не стало бати — и ты имя его помоями окатил! Пчела у сатаны жало на людей просила, на себя выпросила! Я тебе, Колыван, не прощу за батю, ты помни! Ты представь, сколь у меня на душе накипело за твой поклёп? Хочешь — отплачу?
Нежданы не жаль? Ворота в холстину толщиной станут, когда весь дёготь отскоблишь! Колыван без размаха ударил Осташу в бровь, но Осташа уже ждал такого удара, набычив шею. Отшатнувшись, он поймал глазами Колывана, и его кулак врезался Колывану в скулу. Колыван кувыркнулся в грязь. Осташа подскочил и нагнулся, чтобы поднять его и ударить снова. Но Колыван нашарил в луже обломок тележной оси и снизу шарахнул Осташу по рёбрам. Осташа словно сломался пополам от яркой боли. Пока он распрямлялся, Колыван, гребанув ногами, уже встал, занёс дубину и хватил Осташу по левому плечу, отбив руку.
Осташа, хрипя, кинулся к Колывану, но тот опять взмахнул осью и теперь попал Осташе по голове. Всё поплыло в глазах у Осташи. Он ещё пытался устоять на ногах, и тогда следующим ударом Колыван сшиб его на мостки. Бросив ось, Колыван ногами бил Осташе в грудь, в рёбра; шатаясь, целил и не попадал в лицо. Когда Осташа уже перестал и вздрагивать, Колыван остановился, тяжело дыша, постоял, держась за перила крыльца, потом харкнул кровью Осташе на спину, отвернулся и стал медленно подниматься по ступенькам, хватаясь за стену. Перекинув его руки через себя, его куда-то тащили Никешка Долматов и Петрунька. Ноги Осташи волоклись по мосткам. Осташа брыкнулся, и Никешка с Петрунькой остановились, привалили его к заплоту. Ноги Петруньки тотчас зашлёпали по лужам.
Осташа медленно сполз по заплоту и сел, опираясь на доски спиной. Никешка бегал вокруг и квохтал, как курица. Осташа с трудом поднял руку, сунул палец в рот и провёл по зубам. Вроде все целы, только шатаются. Оказывается, уже моросил дождик, холодил грудь и живот. Рубаха висела мокрыми клочьями. Осташа сунул ладонь за пазуху. Кошеля не было. В разбитые губы сунулся ковшик.
Осташа взял его обеими руками и выпил, проливая на грудь. Потом открыл глаза. Никешка сидел напротив на корточках, точно собака. Петрунька угрюмо стоял поодаль. Он потащился вдоль забора к реке. Никешка и Петрунька робко шли позади. Осташа остановился передохнуть, оглянулся и погрозил им кулаком. На берегу Кумыша, преодолевая дурноту, трясясь от холода, Осташа возле своего шитика встал на колени и начал умываться. Бурая вода текла в рукава, за ворот.
В голове всё раскачивалось, руки еле двигались, ломило в груди, ножом полосовало между рёбер. Осташа вытащил из лодки шест и, опираясь на него, поднялся во весь рост. Руками она придерживала его за отвороты. Глядя Осташе в глаза без стыда и страха, она сунула ладонь к телу, почти обнажив белую большую грудь, и вытащила грязный и мокрый кошель. Осташа не брал. Неждана подержала кошель на весу, потом гибко наклонилась и положила его у ног Осташи. Осташа глядел ей вслед, но вместо благодарности испытывал лишь жгучую, палящую ненависть. А гордость — мать всякому греху, погибель души и тела. Надо было у Никешки отлежаться.
Но воротило с души при мысли остаться на глазах у тех, кто видел, как его охаживал Колыван. Припоминалось, что тогда стояли в сторонке две какие-то бабы с вёдрами, прикрыв от страха ладонями рты, и мужик какой-то пялился из ворот, скребя затылок под шапкой… Да и вообще: скорый отъезд — лучшая помощь от беды и от болезни. Словно сшитый на живую нитку — вот-вот порвётся, — Осташа с трудом налегал на шест, толкал шитик вверх по реке, ничего не замечая вокруг. Здесь на поляне стоял прошлогодний стог, загнивший от осенних дождей, а потому брошенный хозяином и раздёрганный за зиму зайцами, косулями и лосями. Осташа, обессилев, и огня зажигать не стал. Залез в тёплую, преющую гущу сена и заснул. Наутро он понял, что к побоям впридачу ещё и подхватил простуду. Тело стало непослушным, словно раздутым, вялым и горячим, будто у варёного утопленника. Шея не держала головы, в глазах мерцало, клубился по краям зрения какой-то багровый туман.
Надо было сплыть в Чизму, к людям. Но Осташа, ничего не соображая, упрямо залез в лодку и погнал её дальше. Он тупо бил в дно шестом, не здоровался со встречными плотогонами, не отвечал на оклики с берега. Он и не видел уже никого — только нос шитика, вспахивающий кроваво-красную, ослепительную волну. Осташа и не помнил, сколько сумел пройти в тот день. Очнулся он совсем нагим, лежащим на широкой лавке в низкой избе с земляным полом. В избе было темно и жарко. Осташа понял, что это по-вогульски спрашивают у кого-то, умрёт он или нет? Ответа он не расслышал.
Его обкладывали мешочками с горячим песком, натирали мазями, поили каким-то снадобьем. Шакула вангкве. Лечит меня, что ли, знахарь?.. Она была, наверное, лёгкой, как лукошко с ягодами, но сейчас показалась тяжёлой, как чугунная пушка. Тело её было раскалённым, тугим и гладким. Девка обвила Осташу руками и ногами. Волосы её упали на его лицо. Её твёрдые, как камешки, соски упёрлись в его грудь. Осташа, раздавленный непосильной ношей, хотел закричать, заругаться, но дыхания не хватило, и он только захрипел.
А тело девки словно бы начало легчать, остывать, впитывать Осташин жар, от которого уже высохли глаза и спеклись мозги. Девка, словно измучившись, сползла Осташе под бок, обнимая его по-прежнему, и точно благодать снизошла на Осташу. Он собрал волю и дрожащей рукой прижал девку к себе, ощущая, как Шакула накрывает их шкурой и подтыкает её по краям. А потом сладкое забытьё слизало все мысли, как волна слизывает следы с приплёска. Осташа проснулся только наутро. На лавке под шкурой он лежал один. Была ли вчерашняя девка, или померещилось в бреду?.. Осташа чувствовал себя очень слабым, но уже не больным. Из щелей неряшливой берестяной кровли торчали спицы солнечного света.
Осташа сел на лавке, спустил босые ноги. Понятно было, что вогулы здесь не жили: держали дом для русских гостей и хранили ненужный скарб. Портов и рубахи Осташа не нашёл, а потому завернулся в шкуру и, хватаясь за стены, побрёл к выходу, откинул полог и выбрался во двор. Вогульская деревня Ёква десятком низких домишек и десятком чумов расползлась по берегу Чусовой в излучине. Над берестяными крышами высоко возносились тонкие мачтовые сосны. Косматое солнце слепило сквозь их ветхую хвою. Вдали по правую руку вставали над лесами три красноватых чела Собачьих Камней, словно старые небелёные печи. Огненно рябила речушка Ёква, бежавшая сквозь деревню и падавшая в Чусовую. Ярко зеленела свежая трава на берегах, на склоне Собачьих Камней.
Вогулы переняли у русских привычку огораживать дворы, но как это делать и зачем — не вникали. В ограде стоял и чум Шакулы, где старик жил, пока не донимали морозы. Повсюду на дворе валялись рваные полотна и закрученные полосы бересты, куски сосновой коры, ломаный сушняк для очага, угли, кости, щепки, глиняные черепки. К низким стенам были привалены связки тальника, длинные шесты, высокие долблёные ступы с круглыми пробками в дырах от сучков. На концах стропил висели мотки лыковых и берёзовых верёвок и неразобранные упряжи. Шакула разметал своё немудрящее хозяйство по двору, не боясь воровства. Осташа, сначала опершись рукой, тоже опустился на колоду. На колоде Шакула, видно, рубил мясо: она была измочалена топором и пропитана кровью до черноты. Только посуду в помойный ушат не сунул.
Была бы лошадь — и та лежала бы в яслях вверх ногами… Ты бы хоть раз в год вокруг избы подмёл. Шакула искоса глянул из-под бровей. Я пришёл к Копчику. Пошли тогда к каюку. В каюке ты лежал, без памяти. При тебе деньги мешок, ружьё. Копчик сказал: твоя курица — значит, тебе менгквы и добычу дали, а мне — лось будет. Я твой каюк сюда и пригнал. Бойтэ говорит мне: красивый парень, попробую лечить, помоги.
Я помог. Осташа хмыкнул, слегка оскорблённый расчётом Шакулы. И порты с рубахой тоже. И сапоги. Я ведь старый, не хочу, чтобы мне мстили. Я говорил Бойтэ: почто его лечить? Вижу, и так его Ханглавит заберёт. Шакула на вентере довёл ряд до конца и принялся за новый. Пермяки Чусвой зовут, рекой теснин.
А по-нашему — Ханглавит, быстрая вода.
А еще бывал я и на Старой Утке, и в Сысерти, да и много еще где, бродил Чусовую, ходил по выветренным останцам ее берегов, там. Оценка: 9 [ 31 ] vsvld , 2 апреля 2011 г. В январе 2011 г.
Смысл статьи таков: с момента выхода прошло 5 лет, роман не выдержал проверки временем, и это не удивительно, ибо он и его автор — оба одно г-но. Я общался с Ивановым и могу сказать, что более закомплексованного и противного субъекта не встречал. Да-да, мне даже подумалось тогда, что я сам чего-то не того с ним напортачил... Лишь потом я посмотрел передачу, где он общается с Т.
Толстой, и понял, что он такой по жизни — вот такой вот: абсолютно не переносит критики, любит оскорбляться, любит, когда его хвалят, делает замечания, если не хвалят мне, например, сказал, что я не имею права его критиковать, ибо его «знает читающая Россия», так вот читающая Россия его никогда не критиковала, а кто я такой? Если бы пресловутая статья долбала Иванова за это, я бы понял ее автора. Проблема в том, что статья изничтожает Иванова как писателя, а это необъективно и несправедливо. Иванов как писатель значительно выше Иванова как человека.
Он пишет много лучше, чем говорит. Для писателя это, пожалуй, нормально. Вот если бы было наоборот — это действительно была бы ситуация, драма. Статья «во первых строках» изничтожает писателя за то, что он перелопачивает груды словесной руды ради нескольких удачных метафор.
У Иванова на каждой станице 700-страничного «Золота бунта» кто читал — знает встречается 4-5 удачнейших и красивейших метафор: я, кажется, уже никогда не забуду горы «сытые, как послеобеденный вздох», да еще с «медвежьей складкой», «осенние глаза» Бойтэ, в которых печаль «мелькнула сухой веткой», перелетающих в лесной темноте рябчиков, похожих на «комья мрака», «продырявленный валунами ручей, напоминающий ветхое полотенце», Кумыш — «речку-щенка», молоденькие березки в сугробах, похожие на девок на сносях, или вот еще — «нахлобучивающуюся на голову» падающему кверху ногами Осташе опрокинутую картину речного створа и т. Но автор статьи делает вид, что ничего этого нет. Он берет козырную 459-ю стр. Это, пишет критик, каждому можно спародировать, то есть вывод — не шедевр.
Очень хорошо. Пусть каждый возьмет с любой а не только 459-й страницы по одной метафоре — вроде тех, что я здесь привел — и спародирует... Я не говорю, что невозможно. Знаете, что получится?
Сухую ветку печали в глазах Бойтэ можно, конечно, заменить бревном и вставить его вышеупомянутой Бойтэ совсем в другое место — но тогда пародия все-таки будет напоминать не текст Иванова, а скорее текст пресловутой статьи. Что-то много пошло статей, изваянных в форме плевательницы. Мне защищать Иванова интереса как бы нет... Не понравилось, что автор статьи чусовские скалы-бойцы обозвал палеозойскими огрызками или как-то так , и противопоставил себя уже не писателю, а природе.
Я живу в городе, вокруг которого растут убогие леса — но я и то знаю, что лес выше города, лучше города, святее города. Откуда знаю? А мне лес транслирует, и не одному мне. И даже если в жизни чусовские скалы действительно огрызки я не был, не видел , то мифотворество Иванова, изваявшего из них сотни прекрасных страниц, сделало и из них нечто сверхъестественное, как роман.
А противоставлять себя cразу и природе и сверхъестетсвенному — ну-у-у, это так смело, как объявлять себя публично уродом без души. Что автор статьи и сделал, пустив ее в свет. Но вот что интересно. Иванов может быть прав: дело действительно превыше души.
Статья пойдет — станет эталоном критики при оценке этого произведения. Эпоха такая... Оценка: 10 [ 7 ] Изенгрим , 4 января 2021 г. Довольно быстро я понял, что мне совершенно не важно, если в книге сюжет, насколько он интересный, логичный и тому подобное.
Я был просто очарован и поглощен той стилизацией под простонародный русский язык уральского извода восемнадцатого века, которым книга написана — и не принципиально, адекватная ли эта стилизация или нет — для меня она звучала необычайно убедительно, как будто сложное заклинание вогульского шамана, написанное славянской вязью. Тем не менее сюжет в книге есть, и он отличный и напряженный, в нем нашлось место и Пугачевскому бунту, и различным толкам раскола, и верованиям манси они же вогулы и многому другому, что долго перечислять. Это фактически остросюжетный исторический боевик с элементами драмы, триллера и мистики. Это сказка, но страшная, грязная и недобрая — в духе тех, где всадник, преследуемый всяческим злом, добирается до места назначения, но на руках у него мертвый младенец.
Книга темная, жестокая и дикая. Все здесь живут на грани, скорее выживают, изо всех сил напрягаясь каждый день. Вылезают из лесов мрачные скитники да фанатичные староверы неясного толка, встают из оврагов да лощин заросшие бородой по самые глаза злые тати да лютые разбойники, и народишко — каждый третий враг, воротят скулу — гость непрошенный, образа в углу и те перекошены. Впечатляет описание той самой титульной «реки теснин», всей этой пермской природы, гор, лесов и болот — всей этой жестокой и нечеловеческой красоты, где Пришвина зарезали бы за первой же елкой.
А Иванов же и дела рук человеческих — деревни, заводы — описывает как природу, пусть и мертвую. Восхитительное, подробное и невероятно аутентичное описание сплавного дела и самого сплава, оно необычайно захватывающее, увлекающее и энергичное. И как будто энергия сплава передается самой книге — при чтении чувствуешь эту скрытую мощь, клокочущую внутри и только изредка прорывающуюся наружу. То есть это поразительно — Иванов подробно описал весь процесс сплава по Чусовой, ни разу не повторился, не использовал ни одного эпитета дважды, каждая скала у него представлена индивидуально, появляющиеся при чтении эмоции занимают весь спектр чувств, а разнообразие красок заставляет радугу тихо курить в углу.
Оценка: 9 [ 29 ] Гвардеец , 2 ноября 2010 г. Читал книгу и думал — а читают ли подобные вещи авторы убогих одноразовых фэнтезийных поделок, а если читают, то как после этого у них рука поднимается кропать свои ничтожные книжонки? Я бы на их месте со стыда сгорел... Сама природа участвует в людских делах в этом непостижимо загадочном месте, и Река и Утёсы-Бойцы и сама Тайга живут своей особой потаённой жизнью!
Оживают сказки, мешаясь с реальной жизнью, морок, мленье, волшба повседневно и буднично входят в жизни людей, и люди, являясь частью этого первобытно дикого и неукротимого Мира Реки, живут соизмеряя свои поступки и с божьим промыслом и с древней волей духов природы... Читать «Золото Бунта» — истинное наслаждение, какая мощь чувствуется во всём, и в языке и в совершенно бесподобных описаниях природы! Это — классика, это будет читаться и через пятьдесят и через сто лет, потому что настолько изучить и так проникнуться миром своих героев может только по настоящему, на века талантливый автор. Заключительная часть, Сплав — это вообще что-то потрясающее воображение!
Какими же отчаянными надо быть людьми, чтобы каждый год добровольно окунаться в эту пучину, где жизнь человеческая не стоит и полушки! Завидую я тем, кто ещё не читал эту книгу! Оценка: 10 [ 6 ] wiroo , 16 ноября 2019 г. Мне кажется, что это произведение всегда будет балансировать на грани между общепризнанной классикой и литературой на любителя.
И именно по причине нарочитой изощренности языка, который во многих местах сколь благозвучен, столь и непонятен. Несомненно, Иванову удалось создать убедительную новую языковую реальность, но нередко текст выглядит абракадаброй, а сидеть с глоссарием всю книгу — несподручно. Еще мне показался чрезмерным этот топонимический педантизм и желание «уважить» каждый камушек на Чусовой. Нет, мне очень нравятся с пристрастием и знанием дела написанные главы, что посвящены сплаву.
Но когда идет непрерывное описание десяти бойцов, а потом через страницу еще десяти, то воображение читателя пресыщается и картинка смазывается. Я не сомневаюсь в том, что автор может пройти реку теснин с закрытыми глазами на слух, подобно его сплавщику из легенды. Не сомневаюсь также и в том, что автор многое списал с натуры, потому что все это видел и помнил. Но ведь не все были на Чусовой и не все могут подобрать ключик к образам из головы автора.
Мне не хватило воображения разглядеть некоторые виды местности, поскольку за ними стояла аутентичная точность описаний, к которой стремился Иванов. Эти нагруженные образы были бы гораздо нагляднее, если бы художественная обработка их слегка упрощала, а не воспроизводила по фотографии. В общем, язык и визуализация — это довольно своенравные вещи у автора. Он конечно имеет на них право и во многом они же являются и достоинством романа, дают ему глубину.
Но мне они показались чрезмерными. Если говорить о сюжете, совсем непонятен выбор Осташи угробить барку с бурлаками. А как же сплавщицская честь, за которую он бился семьсот страниц? Да и весь финал вышел несколько скомканным, поспешным.
На двести страниц сплава всего лишь двадцать служат кульминации и развязке. Тоже перекос, теперь уже в композиции. Про то, что понравилось, можно было бы написать гораздо больше и эмоциональнее. У романа, я думаю, заслуженная любовь.
Лично я признателен писателю за его самобытный магический реализм или историческую мистику или этно-фэнтези, как ни назови. За то, что он достал из казёнки бездонный бочонок фольклорных сюжетов — настоящее золото. За писательскую преданность теме. За раскольничью душу эту горемычную, у которой ни с богом, ни с чертом не ладится.
За атмосферу, густо замешанную на сектантских толках, вогульских ургаланах, золоте бунта и шуме стремнин. За это спасибо. Оценка: 8 [ 17 ] Шербетун , 27 апреля 2015 г. Эта книга уже стала классикой!
Здесь власть купцов и заводчиков ничто в сравнении с могуществом старцев — учителей веры, что правят Рекой из тайных раскольничьих скитов. Здесь даже те, кто носит православный крест, искренне верят в силу вогульских шаманов. Здесь ждет в земле казна Пугачева, золото бунта, клад, который уже четыре года не дастся ни шаманам, ни разбойникам, ни бродягам-пытарям.
Книга "Золото бунта" - Алексей Иванов
Книгу "Золото бунта" Иванов Алексей Викторович вероятно стоит иметь в своей домашней библиотеке. Алексей Иванов Золото бунта скачать в форматах epub, fb2, pdf, txt или читать онлайн. Последнее прекрасно реализовано в романе Алексея Иванова «Золото бунта».
Книги автора
- Иванов Алексей - Золото бунта listen for free online with VK Music
- Личный кабинет
- Золото бунта - Иванов Алексей :: Режим чтения
- Скачать книгу
- Алексей Иванов, «Золото бунта»
Алексей Иванов. Золото бунта, или Вниз по реке теснин
Его главный герой — сплавщик Осташа, которому приходится пройти через множество испытаний, чтобы узнать правду о своём отце и найти золото, спрятанное пугачёвцами. Восприятие[ править править код ] «Золото бунта» имело огромный успех у читателей. В текст «Золота бунта» включено большое количество этнографического материала, причём автор не делает попыток пояснить значение устаревших слов и местных терминов, предлагая читателю самостоятельно, без «переводчика», погрузиться в созданную им атмосферу [1]. По словам Дмитрия Быкова , «когда Иванов окончательно победит Традиционный Русский Роман, он вытолкнет русскую прозу на глубокую воду новой метафизики и новой смелости» [2]. В рецензиях и научных публикациях, посвящённых «Золоту бунта», исследователи особо выделяют роль реки, с которой связана история сплавщика Осташи [3] [4].
Впечатляет описание той самой титульной «реки теснин», всей этой пермской природы, гор, лесов и болот — всей этой жестокой и нечеловеческой красоты, где Пришвина зарезали бы за первой же елкой. А Иванов же и дела рук человеческих — деревни, заводы — описывает как природу, пусть и мертвую. Восхитительное, подробное и невероятно аутентичное описание сплавного дела и самого сплава, оно необычайно захватывающее, увлекающее и энергичное. И как будто энергия сплава передается самой книге — при чтении чувствуешь эту скрытую мощь, клокочущую внутри и только изредка прорывающуюся наружу. То есть это поразительно — Иванов подробно описал весь процесс сплава по Чусовой, ни разу не повторился, не использовал ни одного эпитета дважды, каждая скала у него представлена индивидуально, появляющиеся при чтении эмоции занимают весь спектр чувств, а разнообразие красок заставляет радугу тихо курить в углу. Оценка: 9 [ 29 ] Гвардеец , 2 ноября 2010 г.
Читал книгу и думал — а читают ли подобные вещи авторы убогих одноразовых фэнтезийных поделок, а если читают, то как после этого у них рука поднимается кропать свои ничтожные книжонки? Я бы на их месте со стыда сгорел... Сама природа участвует в людских делах в этом непостижимо загадочном месте, и Река и Утёсы-Бойцы и сама Тайга живут своей особой потаённой жизнью! Оживают сказки, мешаясь с реальной жизнью, морок, мленье, волшба повседневно и буднично входят в жизни людей, и люди, являясь частью этого первобытно дикого и неукротимого Мира Реки, живут соизмеряя свои поступки и с божьим промыслом и с древней волей духов природы... Читать «Золото Бунта» — истинное наслаждение, какая мощь чувствуется во всём, и в языке и в совершенно бесподобных описаниях природы! Это — классика, это будет читаться и через пятьдесят и через сто лет, потому что настолько изучить и так проникнуться миром своих героев может только по настоящему, на века талантливый автор. Заключительная часть, Сплав — это вообще что-то потрясающее воображение! Какими же отчаянными надо быть людьми, чтобы каждый год добровольно окунаться в эту пучину, где жизнь человеческая не стоит и полушки! Завидую я тем, кто ещё не читал эту книгу! Оценка: 10 [ 6 ] wiroo , 16 ноября 2019 г.
Мне кажется, что это произведение всегда будет балансировать на грани между общепризнанной классикой и литературой на любителя. И именно по причине нарочитой изощренности языка, который во многих местах сколь благозвучен, столь и непонятен. Несомненно, Иванову удалось создать убедительную новую языковую реальность, но нередко текст выглядит абракадаброй, а сидеть с глоссарием всю книгу — несподручно. Еще мне показался чрезмерным этот топонимический педантизм и желание «уважить» каждый камушек на Чусовой. Нет, мне очень нравятся с пристрастием и знанием дела написанные главы, что посвящены сплаву. Но когда идет непрерывное описание десяти бойцов, а потом через страницу еще десяти, то воображение читателя пресыщается и картинка смазывается. Я не сомневаюсь в том, что автор может пройти реку теснин с закрытыми глазами на слух, подобно его сплавщику из легенды. Не сомневаюсь также и в том, что автор многое списал с натуры, потому что все это видел и помнил. Но ведь не все были на Чусовой и не все могут подобрать ключик к образам из головы автора. Мне не хватило воображения разглядеть некоторые виды местности, поскольку за ними стояла аутентичная точность описаний, к которой стремился Иванов.
Эти нагруженные образы были бы гораздо нагляднее, если бы художественная обработка их слегка упрощала, а не воспроизводила по фотографии. В общем, язык и визуализация — это довольно своенравные вещи у автора. Он конечно имеет на них право и во многом они же являются и достоинством романа, дают ему глубину. Но мне они показались чрезмерными. Если говорить о сюжете, совсем непонятен выбор Осташи угробить барку с бурлаками. А как же сплавщицская честь, за которую он бился семьсот страниц? Да и весь финал вышел несколько скомканным, поспешным. На двести страниц сплава всего лишь двадцать служат кульминации и развязке. Тоже перекос, теперь уже в композиции. Про то, что понравилось, можно было бы написать гораздо больше и эмоциональнее.
У романа, я думаю, заслуженная любовь. Лично я признателен писателю за его самобытный магический реализм или историческую мистику или этно-фэнтези, как ни назови. За то, что он достал из казёнки бездонный бочонок фольклорных сюжетов — настоящее золото. За писательскую преданность теме. За раскольничью душу эту горемычную, у которой ни с богом, ни с чертом не ладится. За атмосферу, густо замешанную на сектантских толках, вогульских ургаланах, золоте бунта и шуме стремнин. За это спасибо. Оценка: 8 [ 17 ] Шербетун , 27 апреля 2015 г. Эта книга уже стала классикой! Изумительное произведение, мелодичное, ароматное, живое, плавное, в чем-то подобное сказке, вынесенной автором из палат Медной горы хозяйки, но только сказке рассказанной для взрослых романтиков и просто любящих свою Родину людей.
Завораживающая книга, созданная мастером! Живописный, стилизованный язык повествования способствует погружению в реалии далекого 18 века, а вкрапления национального мистицизма лишь усиливают глубину восприятия и создают эффект присутствия. Много интересной информации предлагает автор об экономике и культуре края, об истории пугачевщины, об особенностях старообрядчества на Урале, о быте, верованиях, обычаях и обрядах вогулов, позволяет увидеть привычные нам вещи с совершенно неожиданного ракурса. Сюжет «Золота бунта…» интересен, все персонажи харизматичны, и пусть иногда читается тяжело и больно, даже обморочно в дыму вогульских обрядов, но ведь такова и цель любой книги — задеть читателя за живое и напомнить, что в жизни идеальных людей образы которых нам массово скармливает голливудствующая современная проза не бывает. Прекрасно описывается уникальная природа красавицы-реки Чусовой, раскрывается специфика работы сплавщиков и бурлаков. А сам сплав — настоящий драйв, взрывающийся адреналином при одном лишь приближении к героям живых коварных скал и валунов, ведущих свою жатву, имеющих не только собственные имена, но и вековую память,.. Вот как сплавщик Осташа говорит о главной героине романа — реке Чусовой, ставшей для героев книги всей жизнью: Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть Чусовская вода — не брага. Не хмелит — протрезвляет. Говорят, на сплав пойти — все равно что на кулачный бой… Даже нет, все равно что с туркой на саблях сразиться. Может, и так — не сражался.
Но когда с Чусовой схватишься и победишь — как родишься заново. Мой батя говорил: будто душу омоешь. Можно, конечно, и сгибнуть, так ведь сгибнуть везде можно. Рудокопов в дудке заваливает, углежоги в кабане заживо сгорают, лесорубов деревьями давит… …Чусовая рассудит, кто прав, а кто врал!.. Коли Вы ожидаете легкого чтива и «голых» приключений, то не беритесь за «Золото бунта…». Но ежели Вы любите добротные исторические произведения и классику, то читайте смело и не пугайтесь обилия в тексте архаизмов и диалектизмов — толковый словарик, созданный специально в помощь читателю, поможет сориентироваться! И опять очень двойственное впечатление. Вроде и автор великолепный, и книга увлекательная, но... Но, по порядку. Сначала опишу общий план, чтобы понятны были мои мысли ежели вам интересно их читать.
Бросать ведь собирался по эмоциональным соображениям. О чем, собственно, книга? О человеке, вроде как, мятущемся, ищущем. Или мне показалось, что автор именно это задумывал? Антураж — Урал, после-пугачёвское время. Жанр — история, реализм с магическими элементами. Как уже встречал у Иванова, редкие магические элементы столь умело вплетены в повествование, что спотыкаться не заставляют, кажутся естественным атрибутом того старинного времени. Более того, что-то из этих элементов воспринимается как магическое, а что-то даже и непонятно — то ли да, магическое, то ли просто привиделось тёмным, необразованным, замученным религиозными и около-религиозными суевериями героям. Во всём этом прекрасном антураже главный герой, даже единственный — яркий такой, сочный, выпуклый — проходит свой квест — ищет что-то-там духовное, правду ищет. Но, с героем-то у меня и вышла конфузия.
Или, если уйти от терминологии после-пугачёвского времени, когнитивный диссонанс:. Дело в том, что автор заставляет герою сопереживать. Не просто следить за его действиями, а болеть за него, чувствовать его эмоции. Но, герой-то отнюдь не положительный. Поначалу удавалось ему прощать мелкие гадости. Но быстро пошли крупные и стало существенно гадко. Но интересно же — уговорил я себя, типа другое время, другие представления. Например, Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть Герой вовсю насилует девок, несмотря на то, что они и сами, вроде бы, не прочь. Но, автор сказал изнасиловать, значит изнасиловать. Это только пример, такого много.
Но главное-то не примеры, а основная линия, поиск. И тут вопрос старый как мир — насколько цель оправдывает средства? Читаешь и режет глаз: как-то слишком уж благодушно она оправдывает. Может автор не хотел показать мятущегося человека? Наоборот, хотел нарисовать фанатика, который ради своего квеста или Грааля, как кому нравится идет по трупам.
Повсюду на дворе валялись рваные полотна и закрученные полосы бересты, куски сосновой коры, ломаный сушняк для очага, угли, кости, щепки, глиняные черепки. К низким стенам были привалены связки тальника, длинные шесты, высокие долблёные ступы с круглыми пробками в дырах от сучков. На концах стропил висели мотки лыковых и берёзовых верёвок и неразобранные упряжи.
Шакула разметал своё немудрящее хозяйство по двору, не боясь воровства. Осташа, сначала опершись рукой, тоже опустился на колоду. На колоде Шакула, видно, рубил мясо: она была измочалена топором и пропитана кровью до черноты. Только посуду в помойный ушат не сунул. Была бы лошадь — и та лежала бы в яслях вверх ногами… Ты бы хоть раз в год вокруг избы подмёл. Шакула искоса глянул из-под бровей. Я пришёл к Копчику. Пошли тогда к каюку.
В каюке ты лежал, без памяти. При тебе деньги мешок, ружьё. Копчик сказал: твоя курица — значит, тебе менгквы и добычу дали, а мне — лось будет. Я твой каюк сюда и пригнал. Бойтэ говорит мне: красивый парень, попробую лечить, помоги. Я помог. Осташа хмыкнул, слегка оскорблённый расчётом Шакулы. И порты с рубахой тоже.
И сапоги. Я ведь старый, не хочу, чтобы мне мстили. Я говорил Бойтэ: почто его лечить? Вижу, и так его Ханглавит заберёт. Шакула на вентере довёл ряд до конца и принялся за новый. Пермяки Чусвой зовут, рекой теснин. А по-нашему — Ханглавит, быстрая вода. Чусва тебя всё равно заберёт, я вижу.
Ты в земле не будешь спать, налимы тебя съедят. Шакула пожал плечами и промолчал. Осташа слышал байки, как однажды Шакула сплавщику Никите Паклину из Старой Шайтанки предсказал, что тот утонет, — так и случилось. Пророчества Шакулы на смерть были так же верны, как встреча со святым Трифоном Вятским, собирающим души утонувших бурлаков. Осташа с облегчением улыбнулся в ответ. Бог спасёт, а как срок придёт — все помрём. Ты мне дай чего-нибудь поесть, а то до срока околею. Кряхтя, Осташа встал и поплёлся обратно в дом.
Нашёл под лежанкой свою одежду, оделся и обулся, проверил штуцер и кошель, взял туес и выбрался обратно во двор. Даже на левом берегу никогда не бывал. Долго тащил, два дня. А плавать я не боюсь и на левый берег по льду пройти могу, вот. Только у нас старики говорили: кто чем живёт, тот тем и ходит. Я лесом живу, что он даст — то ем, тем пользуюсь, лишнее продаю. Лесом и хожу. На что мне река?
Это не моя дорога. Это ваша дорога, русских, что без ума и страха. Да много чего делал Шакула, даже берёзовым соком торговал. От страха люди умные делаются, а разве вы умные? Чего натворили-то? Глазам смотреть горько! Эту весну на Собачьих Камнях сидели, да обошлось. Как вы, русские, начали тут хозяйничать, сбесился Ханглавит.
Каждую весну по лугам, по лесам течёт, кричит, как медведь, скалы грызёт, деревья рвёт. Старики такого не помнили прежде. На кого Ханглавит злится? На вас. Вы его дразните, беды не чуя. Осташа пренебрежительно рассмеялся. Ничего с твоим Ханглавитом не сделали, жив-здоров он. А пруды для заводов нужны, чтобы железо плавили да ковали.
Сколько человеку ножей, наконечников, пуль, топоров надо? Больше не надо во всю жизнь! А вы лодки гоните, каждая как пять моих домов, и лодок тех сосчитать нельзя! И так всякую весну! Осташа только махнул рукой на вогула, снова прикладываясь к туесу. Старику не понять было горного дела. Ладно, не нравится тебе бог, плохой, — так убей его, прогони, обругай, не корми, сожги идола. А Ермак говорил — кидай в воду!
Вот всех и поскидали в Ханглавит. Почти все наши боги и попали в реку. Это лесные-то боги! Чего им там делать? Они же в реке ничего не умеют! Драться начали, грызться, пучат реку по весне, гонят! А которые боги смогли — те на берег поползли, да здесь и окаменели. Стоят теперь скалами, в злобе бьют ваши каюки, топят вас.
Так вам и надо. От вас скалы начались. Шакула задумчиво посмотрел на Осташу, потом на реку за соснами, но, видно, ответа не нашёл. А в лесу плохие боги остались, мелкие, слабые, глупые. Думал, хорошая будет охота. А боги-то плохие, никудышные. Побежал я за лосем — ушёл от меня лось. Побежал за оленем — и олень ушёл!
Хотел кабана взять — кабан меня чуть не разорвал, целый день я на берёзе сидел. Не-ет, плохие боги. Раньше хорошие были, да Ермак всех утопил. Плохо вогулам. Осташа рассмеялся. Я только каюк привёл, это ничего не стоит. Всё равно домой шёл. Разве ты мог подумать, что это был я?
Осташа вспомнил сладостно-стыдное ощущение нагого девичьего тела рядом с собой и ухмыльнулся. Нашаманила, что ли? Ты у неё спроси. Осташа в тревоге ощупал волосы, посмотрел на отросшие ногти — нет, ничего не срезано. А то ведьма срежет чего с тела и по той части человека сглазить сможет. Но если лечит — то засовывает срезанные части в дырку в осине, а потом читает заговоры, и все волосатики из больных членов за отрезанными частями бегут, а ведьма их в дырке глиной замажет-закупорит. У сатаны на привязи девять сестёр-лихорадок; он их иной раз спускает полетать. Когда лихорадка человека в губы поцелует — на него трясавица потом и нападёт, взревнует.
Осташа и лицо потёр ладонями — нет, чистое. Я её у настоящей ведьмы отнял. Я ведь из мангквла самынпатум — совиного рода. Я тамошние места хорошо знал. Там на Синем болоте, что среди гор висит, жила ведьма, которая яд варила. А у нас на Ёкве завелась росомаха, тулмах, всё драла, одна беда с ней. Ни стрелы, ни ловушки не помогали. Умная была, башка большая, как у тебя.
Я решил приманку ей ядовитую бросить, отравить. Думаю: может, ведьма та ещё жива? Яду даст. Пришёл на Синее болото. Домик маленький, ведьма на полу спит. А в болоте торчит бочка, и в бочке будто скребётся кто-то и голосом человеческим плачет. Я взял да и достал бочку. А в бочке девочка, ей лет семь было.
Сидит голая, связанная. У бочки все стенки дырявые. Понятно мне стало: в дырки гадюки наползут и девочку съедят, а обратно, толстые, не вылезут сквозь дырки-то. Только головы выставят и шипеть будут. Ведьма их клещами за головы вытащит и будет в горшке на огне варить. То, что получится, — яд. Я в горшок посмотрел, который в углях стоял, — там ещё на дне яду осталось с прошлого раза. Значит, ведьма кого-то уже скормила гадюкам.
Она детей воровала. Я надел рукавицы, поднял горшок да ведьме на рожу и вылил. Она завыла и околела. Только на ногу себе капнул — дырку прожёг насквозь. Сейчас покажу тебе дырку… Шакула отложил вентерь и взялся было за кожаный чулок на ноге, но Осташа замахал руками: — Не надо мне твоей дырки!.. Тьфу, что за дрянь!.. А девочку я себе взял. Будет вместо дочки, решил.
Жены-то мне не досталось. Когда молодой был, всех девок наших русские забирали. Хотели, видно, чтоб совсем мы кончились. Я думал, девчонка вырастет, мне внуков народит, учить стану… Ваш Пугач бешеный всю мою старость отравил хуже той ведьмы с Синего болота… Горе. Шакула замолчал, глядя в землю, потом легко вздохнул и снова взялся за вентерь. Осташа знал, что за беду принёс вогулу Пугач. Вся Чусовая знала о той беде, и многие мужики ею пользовались. Осташа снова ухмыльнулся, но уже недобро.
Шакула этого не видел. В чуме лежит. Она ж твоей болезнью болеет. Может, умрёт. Привык я, полюбил. Да что сделаю-то? Лечить не умею, а она на себя колдовать не может. Вот, жду, что будет, с тобой говорю.
Шакула встал и, слегка прихрамывая, повёл Осташу к чуму. В чуме был полумрак, только из прорехи дымохода на стенку из оленьей шкуры падал столб света. Почти у стены на камнях курились угли прогоревшего костра. Было дымно и жарко. На земле валялась разворошённая гора лапника, а на лапнике, раскидав руки и ноги, отвернувшись, лежала в беспамятстве Бойтэ. Она была почти нагой, от пота мокрой и блестящей. Мокрые волосы облепили голову и плечи, мокрая чёрная тряпка плотно обвивала бёдра. От колышка тянулся ремень, накрученный на Бойтэ поперёк живота.
Осташа стоял и жадно смотрел на голую, ничего не понимавшую девку-вогулку, которая заживо жарилась в огне его простуды. Ему немного жаль было её — наверное, куда меньше, чем Шакуле, — но жалость лизала душу где-то с самого края. Под ложечкой горячо запекло от другой мысли: вот девка, даже без рубахи, доступная, в забытьи, а значит, безответная, покорная, которая после и не вспомнит обиды… Да и вообще, обижается ли она?.. Но мысль эта была какая-то поганая, давила горло, словно сухой кус. Стыдно было бы бате признаться в такой мысли. Да что там бате — Никешке и то стыдно. Подожду, пока девка твоя оклемается. Всё ж таки жизнь мне спасла, наверное.
На прибрежной отмели встал шитик с четырьмя молодыми подвыпившими мужиками: по замашкам — мастеровые, а по рванью — демидовские. Тот, что спрашивал, явно прятал за нахальством смущение. Он исподлобья глянул на заводского. Мужики в шитике замолчали, спьяну неповоротливо соображая, что же делать. Теперь будет на что у Петровича второе ведро купить. Шитик сполз с отмели, неуклюже развернулся на реке, сплывя почти до Собачьего камня, и пополз к порожней, а потому высокой барке, что на якоре стояла у левого берега напротив устья Ёквы. Барку, видно, сплавляли от плотбища на Илимской пристани к казённым причалам Ослянки, где в только что опустевшие амбары уже привезли новые полосы откованного в Кушве железа. При словах о смерти жлудовки тонкие руки её даже не дрогнули: двигались всё так же мерно, как жерди-шатуны, которые от зубчаток водобойных колёс над вешняками прудов качали рамы с полотнищами пил на лесопильных мельницах под плотинами.
Осташа угрюмо молчал, сматывая бредень, и тогда Бойтэ спросила: — Почто меня мёртвой назвал? Лесенку из берёзовых жердей сколотил Шакула и спустил с обрыва на приплёсок, чтобы ходить к воде прямо со своего двора, а не тащиться к дальней деревенской дорожке. Под горячим ветром над берегом чуть качались дырявые космы высоких сосен. Огни прыгали по Чусовой, в огнях ныряли чайки. На гребнях скалы в ряд стояли тонкие и острые ёлки, как свечки вдоль иконостаса неба. Бойтэ сполоснула котёл, распрямилась, держа его за ухо, и направилась к лесенке. Осташа дорогу не уступил. Бойтэ остановилась, не глядя ему в глаза, помолчала.
А деньгу за себя Шакуле уже отдал. Больше ихней. Бойтэ наконец подняла глаза и с какой-то прощающей жалостью глянула в глаза Осташе. Лицо у неё было смуглое, кошачье, треугольное, глаза — жёлто-зелёные, словно осенние, а пышные, неприбранные волосы — совсем светлые, как седые. В лесных глазах Бойтэ мелькнула давно отгоревшая боль, словно за праздничной листвой бабьего лета качнулась чёрная, уже облетевшая ветка. Грустно улыбнувшись бледными, нецелованными губами, Бойтэ котлом спихнула Осташу со ступеньки и прошла наверх. Лесенка даже не скрипнула под её лёгкими ногами, только подол рубахи с запахом сена и девичьего тела обмахнул Осташу по лицу. Всё вроде бы Осташе про себя было понятно.
Колыван в душу плюнул, Неждана Колыванова по сердцу царапнула, а тут и девка подвернулась блудная. Сорвать бы злость — и домой. Но пока ждал, чтобы Бойтэ от болезни оправилась, слишком уж сильно засматривался на неё, и злость куда-то пропала. Осташа знал про себя, что злопамятный, а вот пропала злость, не вспоминалась. И как-то жалко было эту девку — даже стыдно за себя. Не поднималась на неё рука. А чтоб за плату, как со всеми, — она, видишь, не согласна. Тьфу, досада.
Жлудовкой Бойтэ, понятно, не родилась. Жила, найденная и пригретая Шакулой, как все. Ей было тринадцать лет, когда по льдам Чусовой покатилось вниз кровавое половодье пугачёвщины. Воры только до Кашки дошли, где пировали и лютовали вместе с дядьями Осташиными, братьями Гусевыми. А кто уж придумал от Кашки за десять вёрст до Ёквы прокатиться, Осташа не знал. Может, и Гусевы, чтоб их в пекло за ребро волокли. Только эти гулёбщики полтора дня в избе насильничали девчонку-вогулку. Разворотили её, как быки — калитку.
И детей у неё уже быть не могло, а потому грех сокрытым мог остаться. Вот потихоньку-помаленьку всякий пропащий люд, что на сплавах по Чусовой с караванами бежал, и приучил вогулку грехом деньги добывать. И прозвали её жлудовкой. Хоть и жалели, но брезговали за человека считать. Батя как-то говорил, что за общий людской грех под святым именем царским пришёл наказанием на Чусовую Пугач-антихрист, соблазнивший и обольстивший немало безвинного народу. И каждый из тех, кто выжил, за этот грех ответит, хоть и сам не грешил. По греху и Бойтэ Осташе близкой была: она честью расплатилась, и Осташа от поклёпа колывановского — тоже честью. Может, это Осташу и зацепило в Ёкве?
Хотя, наверное, вряд ли. Плевал Осташа на все эти стариковские рассужденья. Грехи не оплакивать, а исправлять надо. В скитах — молитвой, а на сплаве — делом. Так батя учил. Пёс его знает, что Осташу при жлудовке держало. Он караулил девчонку, не решаясь завалить её в чуме или в дому. Не то чтобы Шакула его смущал, нет — он же заплатит, чего тогда смущаться?
Прочие жители деревни его не беспокоили — всё равно жлудовка не станет орать и звать на помощь. Заминка была в том, что до сих пор Осташа баб ещё не пробовал. Дружки его уже отметились, тот же Никешка, к примеру. А вот Осташе случай не подвернулся. По рассказам парней постарше Осташа всё знал. Тот же Никешка, у которого женатые братья долго жили в отцовом дому ещё не отделённые, чего только не растрепал, подглядывая по ночам. Да и в Кашке на игрищах Осташа достаточно погонялся за девками, задирая для смеху подолы. Но вот главного пока не случалось.
И дело такое по первости надо было сделать подальше от чужих глаз и ушей — мало ли какой позор выйдет. Она уже ушла, а Осташа всё решал, брать ему штуцер с собой или нет. На медведя можно напороться. Окрестные дивьи леса считались божелесьем — были отписаны от казны вогулам. Порубок здесь не велось, а потому и зверь уцелел невыбитый. Осташа побаивался, не засмеётся ли Бойтэ: мол, ружжо-то взял меня уговаривать, да? Одними руками не справишься с девкой? Но Осташа в конце концов плюнул на свои опасения, забросил за спину тяжёлый штуцер и побежал по тропке вдоль Ёквы вслед за вогулкой.
Во всей этой кутерьме с простудой он, оказывается, проглядел весну, вскипевшую зелёной пеной, — словно молоко, убежавшее из горшка, прокараулил. Маленькая, узкая Ёква шустро струилась сквозь урёму, юлила на луговинах, подныривала под копны зелёных кустов или вдруг замирала тихим омутом, боязливо скосившим глаза на небо. А солнце словно нарвали на клочья и весело расшвыряли по лесу, и в солнечных пятнах свиристели и тилиликали пичуги. Высокие и заросшие горы, от тепла сытые, как послеобеденный вздох, подымались и справа, и слева, будто ладонями подгребали урёму к речке. В небе качались вершины сосен, а над ними, как гуси, растянули белые, слепящие крылья редкие облака. Осташа шагал по узкой тропке в вогульском лесу, но ему совсем не было страшно. Заблудиться он не заблудится. Речка рядом — главная примета.
Да и вообще, батя говорил, что у настоящего сплавщика глаз должен быть таким зорким и цепким, что в лесу заблудиться — стыд. А медведя, коли тот пожалует, он укокошит, если что. Осташа не верил в страшилки, что медведь подкрадывается незаметно, что коня обгоняет, что со склона кувырком скатывается. Медведь — он неуклюжий, глупый, малину жрёт, грибы сырые. Башка как помойное ведро. Искали сухие, ломкие дудки, рыли мокрую землю, набивали пазухи сладкими луковками, и непременно, рано или поздно, раздавался вопль: «Медведь!.. А Осташа, похолодев от страха, всё-таки оставался на месте, прижимаясь к какому-нибудь упавшему стволу, выжидал, потом осматривался, а потом собирал потерянные приятелями луковки и возвращался в деревню последним — гордым и с самым большим урожаем. Вот и весь «медведь!..
Знаешь, Фродо, как опасно выходить из дверей? Ступишь на дорогу и сразу хватайся за ноги, а то живо окажешься там, куда ворон костей не заносил. Властелин колец В теории литературы существует термин, нежно любимый большинством литературоведов, — хронотоп, под которым его создатель М. Хронотоп прекрасно чувствует себя во многих романах, которые принято причислять к «высокой литературе», а что касается литературы… ну, назовем ее коммерческой, то там тот или иной хронотоп, можно сказать, является необходимым условием жанра, без которого автору ни-ни.
Причем в зависимости от степени коммерциализации произведения читай: доступности сознанию рядового читателя автор может отыгрывать этот самый хронотоп либо абсолютно «в лоб», не допуская никаких вольностей, как в женских романах типа «ночь-гроза-граф-замок-гонимая любовь», либо тонко варьируя хорошо окупившую себя модель. Последнее прекрасно реализовано в романе Алексея Иванова «Золото бунта». Оттолкнусь от изложения краткого содержания романа — жанр рецензии так или иначе требует от ее автора пересказа. Весь этот мир заводских рабочих, бурлаков, золотоискателей-хитников показан глазами молодого сплавщика Осташи Перехода, движущегося по реке в поисках истинной причины гибели его отца, лучшего сплавщика на всей Чусовой, и спрятанной им когда-то казны Пугачева.