«Повесть о Сонечке» — это ностальгическая, мемуарная, абсолютно насквозь идеалистическая, безусловно, повесть, которая и есть для Цветаевой единственный способ спасти себя во временах, когда ее не любит никто. Государственный академический театр имени Евгения Вахтангова представил на суд публики премьеру спектакля «Повесть о Сонечке» по одноименному произведению Марины Цветаевой. В издание включены письма актрисы к ее прославленным коллегам — актерам Василию Качалову, Азарию Азарину, Борису Захаве, режиссерам Константину Станиславскому, Евгению Вахтангову, а также воспоминания современников. Ксения Трейстер — Сонечка — идеальный и 100-процентный инфантилизм Серебряного века.
Куда пойти, что посмотреть: АРТиШОК на Мойке и Повесть о Сонечке
В актерском трио первая скрипка, конечно, она — Евгения Крегжде. Для актрисы — это, безусловно, этапная роль. Ее партия глубоко драматична, но всегда чуткая к партнерше, не упускающая ее звенящей струны, и сама в какой то момент такой становящейся. Только драматизм звучит в ней все сильней — от лёгкой столичной богемности вначале к безысходности в финале повести. И как верно меж двух героинь существует сонм мужчин в исполнении Константина Белошапки, роль которого в спектакле вспомогательная, но позволяющая развивать бессюжетную историю.
У актера двенадцать персонажей, обозначенных не сколько гримом одни усы не в счёт , и отдельными элементами костюма, сколько на скорости сменяемыми образами. Завернул за кулису Завадским — вышел морячком Пашей, на глазах преобразившимся в Стаховича, потом — в Володечку, а после и совсем бесцеремонного монтировщика. Режиссеру, который в спектакле выступил ещё сценографом, композитором и исполнителем песен за кадром, удалось довольно изящно раздвинуть рамки литературного театра, к которому так располагает проза. Литературу он постоянно переводит в действенный ряд с головокружительными монологами на зыбкой сыпучей поверхности, в ряде мизансцен перекидывает мостки из прошлого в настоящее, чтобы предсказать будущее героев.
Так выглядит рассказ о Стаховиче, аристократе духа, который влез в петлю — не перенёс потерь в семье, не принял нового бытия. И тут же покойник с верёвкой на шее, уложенный в шкаф со стеклянной дверцей, точно в гроб, вместе с Сонечкой вспоминает уроки хороших манер, которым он учил студийцев — как вставать, как подавать руку или подтянуть сползший чулок, когда идёшь по улице с кавалером. Легко, с азартом разыграно упражнение, но становится жутковато, если припомнить начало сцены самоубийства достойнейшего аристократа. У Наставшева суицид почему то носит фарсовый характер, как в цирке или гиньоле.
Это, пожалуй, единственная резанувшая меня грубоватая краска на тонко выполненном полотне. Но тут же постановщик исправит грубость, завершив сцену метафорой: сидя в шкафу, Стахович молча протягивает веревку сидящей напротив него Марине, которая спустя двадцать два года сама возьмётся за такую же — с петлей на конце… А так даже песня из репертуара 90-х «Плачь, любовь, плачь», за счёт аранжировки Иван Лубенников вписалась в музыкальный ряд спектакля, где песни на стихи Цветаевой звучат так современно, как если бы их пели в каком-нибудь модном клубе. И все же «Повесть о Сонечке» не одна любовь, как уверяла Цветаева. Она ещё свидетель времени, сохранившая для нас портреты людей искусства, составивших в XX веке славу отечественного театра.
Не льстивые, скорее, объёмные, что для истории намного ценнее безизъянных отшлифованных идеологией изображений. Ведь написала Цветаева, что от Вахтангова на неё «веяло и даже дуло— холодом головы: того, что обыватель называет «фантазией».
Театральный мир Москвы давно ждал, когда в репертуаре театра Вахтангова появится имя Марины Цветаевой. Марина Ивановна хорошо знала основателя театра Евгения Вахтангова их познакомил поэт Павел Антокольский , дружила с учениками Евгения Багратионовича, актерами его Студии, и первые успехи Вахтангова до этого была череда провалов происходили на глазах Цветаевой. Главное воспоминание Марины Ивановны о первых вахтанговцах - повесть «О Сонечке», написанная в страшном 1937 году. В Париже, 19 мая, Марина Ивановна получила известие о смерти актрисы, своей подруги Софьи Голлидэй, которая была на два года ее моложе и которую она в своих стихах сравнивала с «белоснежным ландышем». Сонечка Голлидэй вошла в историю вахтанговского театра как исполнительница роли Настеньки в спектакле по повести Достоевского «Белые ночи».
Интересно отметить, что выбор этого текста Марины Цветаевой не случаен. Герои этой истории — студийцы-вахтанговцы, которые сделали значительный вклад в жизнь поэтессы, хоть и провели вместе относительно непродолжительное, но яркое время. Она была написана в конце 1930-х годов, в трудные времена с террором на родине и одиночеством в эмиграции. Это был период, когда Цветаева утешалась воспоминаниями о счастливых моментах, проведенных вместе с молодыми актерами Мансуровской студии, особенно о Сонечке - актрисе Софье Голлидэй, с которой она была близка. Она, конечно, восхищалась ее всеобъемлющим талантом», - отметила Ксения Трейстер.
Вроде бы, актеры постоянно говорят, и четко произносят текст. Но проходит 15 минут спектакля, 20 минут, 30.... Атмосфера упадка Серебряного века передается великолепно. А смысла в сказанном — никакого.
Сидишь и не понимаешь, а что происходит-то на сцене? А о чем спектакль? Просто набор красивых слов, возвышенных фраз, вроде бы на актуальные темы — но складывается ощущение, что меня все это время обманывают. И за этой красотой — нет попросту ничего. Ближе к концу первого акта начинается хотя бы что-то происходить. Началось хоть какое-то действие, но предыдущие 50 минут бессмыслицы уже не позволяли его адекватно воспринимать. Был бы я поклонником Марины Цветаевой, может быть, я это бы и оценил. А так мне было скучно. Мне казалось, что главная задача спектакля показать запредельный уровень инфантилизма всех без исключения персонажей.
И от этого запредельного уровня начисто пропадают какие-то к ним чувства. И это грустно.
Марина и Сонечка
Эмоциональная, звонкая, нежная и романтичная в самом высоком смысле история о любви по выдающейся прозе Марины Цветаевой «Повесть о Сонечке». Первым спектаклем, который я увидел в театре Вахтангова, были "Три возраста Казановы" по двум пьесам Марины Цветаевой "Феникс" и "Приключение", написанным в тот же период, на который пришлись события, изложенные затем в "Повести о Сонечке". Купите билеты на "Повесть о Сонечке" в Театре Вахтангова на нашем сайте уже сегодня и наслаждайтесь вечером, полным искусства и волшебства. «Повесть о Сонечке» — это ностальгическая, мемуарная, абсолютно насквозь идеалистическая, безусловно, повесть, которая и есть для Цветаевой единственный способ спасти себя во временах, когда ее не любит никто. "Повесть о Сонечке" в постановке Владислава Наставшева. На Новой сцене Театра Вахтангова вышел спектакль Владислава Наставшева 'Повесть о Сонечке'.
«Сны о Сонечке» в исполнении Ирины Джапаковой «приснились» зрителям Камерного драматического театра
После их ухода художественное руководство театра осуществляли новосозданный худсовет и директор Кирилл Крок. Как пояснил Шульев, в новой конфигурации полномочия распределены так: худсовет продолжает свою работу, но финальные решения принимают главный режиссер и директор. Шульев также рассказал о других премьерах нового сезона Вахтанговского театра. Всего в плане уже девять названий. Из предстоящих — спектакль «Долгие годы» об отношениях детей и родителей Георгия Долмазяна по пьесе режиссера на Симоновской сцене. На Новой сцене в декабре Владислав Наставшев представит «Повесть о Сонечке», написанную Мариной Цветаевой под впечатлением от ее знакомства с театральной студией Вахтангова. Вахтангова «Сергеев и городок», «Генерал и его семья».
Со страниц с нами детским лепетом разговаривает 2-летняя младшая дочь Цветаевой - Ирина. Кайтошка давай! Девочка умрёт от голода в приюте в Кунцево меньше чем через год после описываемых событий. Реплики старшей дочери, Али, поражают своей проницательностью и мудростью. Ей 7 лет, к маме она обращается «Марина» и ведёт с ней взрослые беседы. Когда люди так брошены людьми, как мы с тобой, — нечего лезть к Богу — как нищие. У него таких и без нас много! Никуда мы не пойдем, ни в какую церковь, и никакого Христос Воскресе не будет — а ляжем с тобой спать — как собаки!
Потому что мы застенчивые нищие, правда? Не желающие омрачать его праздника. Или друг Цветаевой, актёр Володя Алексеев, несёт её на руках после Пасхальной службы и спрашивает: — Алечка, тебе удобно? Я в первый раз в жизни так еду — лежа, точно царица Савская на носилках! Володя, не ожидавший такого, молчит. Сама Цветаева понимала, что у её дочери острый ум и недетское мышление а могло ли оно быть детским при такой маме?! Что такое бездна? Сейчас становится распространённым рассуждать о Цветаевой не как о поэте, а как о плохой матери.
Что я могу сказать на это? Конечно, при прочтении Повести меня резанула её отстранённость от материнства, её сухая констатация смерти Ирочки под конец произведения в списке действующих лиц и сводке об их дальнейшей судьбе. После судьбы неродного человека Володи А. Такой сильный контраст с 200 страницами, посвящёнными умершей Сонечке. Но в данном случае я придерживаюсь мнения, что любого писателя ждёт два суда: Божий - за то как прожито, людской - за что написано. Мы не судим хорошую и любящую мать, за то, что та не написала стихов. Так и Цветаеву судить за материнство, выражаясь словами той самой Инфанты Сонечки, без-дарно.
Общественные потрясения становятся для неё своеобразным катализатором. Сумасшедшая энергия обновления, которой буквально пропитан воздух, даёт ей силы, темы, новый язык. О ком бы ни писала Марина Цветаева, она, как большой поэт, писала о себе. Примеривала на себя чужие жизни, разные роли. Её проза, соединенная с реалиями жизни, полна магии, которая завораживает…». Навигация по записям.
Здесь кипит жизнь, здесь новая столица, здесь не столько оплакивают прошлое, сколько мечтают о будущем. Реклама Главные герои повести — прелестная молодая актриса Сонечка Голлидэй, девочка-женщина, подруга и наперсница Цветаевой, и Володя Алексеев, студиец, влюблённый в Сонечку и преклоняющийся перед Цветаевой. Огромную роль играет в повести Аля — ребёнок с удивительно ранним развитием, лучшая подруга матери, сочинительница стихов и сказок, вполне взрослый дневник которой часто цитируется в «Повести о Сонечке». Младшая дочь Ирина, умершая в 1920 году в детском приюте, стала для Цветаевой вечным напоминанием о её невольной вине: «не уберегла». Но кошмары московского быта, продажа рукописных книг, отоваривание пайками — все это не играет для Цветаевой существенной роли, хотя и служит фоном повести, создавая важнейший её контрапункт: любовь и смерть, молодость и смерть. Именно таким «обтанцовыванием смерти» кажется героине-повествовательнице все, что делает Сонечка: её внезапные танцевальные импровизации, вспышки веселья и отчаяния, её капризы и кокетство.
Сонечка — воплощение любимого цветаевского женского типажа, явленного впоследствии в драмах о Казанове. Это дерзкая, гордая, неизменно самовлюблённая девочка, самовлюблённость которой все же ничто по сравнению с вечной влюблённостью в авантюрный, литературный идеал. Инфантильная, сентиментальная и при этом с самого начала наделённая полным, женским знанием о жизни, обречённая рано умереть, несчастливая в любви, невыносимая в быту, любимая героиня Цветаевой соединяет в себе черты Марии Башкирцевой кумира цветаевской юности , самой Марины Цветаевой, пушкинской Мариулы — но и куртизанки галантных времён, и Генриетты из записок Казановы. Сонечка беспомощна и беззащитна, но её красота победительна, а интуиция безошибочна.
Повесть о Сонечке. Театр имени Е. Вахтангова. 21.12.2023. Фоторепортаж
Ролей мало, их почти нет, нет также и средств. С октября 1917 года в театре введены дежурства - с целью поддержания на старых, еще идущих спектаклях стремительно расшатывающейся дисциплины. Оба мэтра друг с другом, как известно, практически не разговаривающие решают занять ветеранку театра Бутову этими дежурствами. Сонечке по указанию Мчеделова дали в «Синей птице» две маленькие рольки. В первой картине пьесы Метерлинка она молча подменяла Митиль, пока та готовилась к выходу в следующем эпизоде, а в картине «Лазоревое Царство» играла одну из неродившихся душ. Одетые в длинные бело-голубые одежды, в бело-голубых чепцах с длинными, до плеч, ушами, с набеленными лицами, «души» заполняли все пространство под бело-бирюзовыми сводами залы Лазоревого Дворца. Понятно, что такая «безликость» не слишком мотивировала молодых актрис, попавших в массовку большой сцены МХТ. Нередки были случаи несогласованных с администрацией подмен, а то и вообще пропуски спектаклей.
Даже не снимают кольца!!! Прошу сообщить В. Мчеделову», - записывает помрежиссера Понс. Уже в декабре 1918-го актеров МХТ стали штрафовать за дисциплинарные нарушения. Ни 6-го, ни 20-го октября Сонечка на нарушениях не попалась. Тем сильнее, тем ощутимее оказался удар 7-го ноября. И дело было не в новом революционном празднике, а в том, что спектакль в этот день стал юбилейным, трехсотым представлением «Синей птицы» и что на него не явилась «штатная» артистка МХТ Виноградская.
Голлидэй, в Лазоревом царстве, уходит до конца акта, - пишет в протоколе помреж Понс, - когда ей еще нужно стоять у дверей с другими? Не предупредивши меня, Е. Виноградская заменила себя С. Довольно странная замена, тем более что им приходится выходить одновременно в V картине». И будет, конечно, прав. В антракте перед «Лазоревым Царством» дежурная по спектаклю Бутова возле гримуборных незадолго до начала акта сталкивается с Сонечкой. Та - в бледно-голубом хитоне неродившейся души, но без грима, ненапудренная.
Надо представить себе эту сцену - дородная, громкоголосая Бутова и «чернушка» С. Голлидэй в балахоне, «едва видная от земли», как характеризуют ее рост коллеги по цеху. Бутова, как ученица и приближенная Немировича-Данченко, безусловно в курсе и «стипендиатства» Голлидэй у Станиславского, и «истории с портретом», речь о которой чуть дальше. Сонечка сообщает дежурной, что загримироваться она «не успела». Бутова уверена, что время на грим, хотя бы «и не тщательный», у Голлидэй оставалось. Голлидэй] осмелилась выйти, кое-как одетая и совсем без грима!? Ее лицо было красно и кричало; отрезало весь акт, всех исполнителей, всю картину!
Конфузясь, она нелепо закрывала лицо кулачонками и еще более нелепо жалась во все углы сцены... Дичает актер. Как роза садовая, породистая вырождается в дикий шиповник. Опять и опять, вновь надо делать прививку культуры, выращивать высшую в нас породу». На мичуринские предложения, направленные обоим мэтрам, последним, конечно, пришлось среагировать. На доске объявлений МХТ появляется «Обращение» Немировича-Данченко касательно дисциплины, вводятся штрафы на нарушения для артистов и вспомогательного персонала. Станиславский и бОльшая часть членов труппы сочли письмо Бутовой доносом.
Будь «личная стипендиатка» вполне невинна, ей можно было бы, пожалуй, рассчитывать на прощение. Но прецедент, к сожалению, уже имел место: увеличенный фотопортрет Сонечки был годом раньше выставлен в одном из московских фотоателье в подписью «Артистка Художественного театра Голлидэй». Взбешенный Станиславский, случайно столкнувшись с Сонечкой в театре, выволок ее тогда за руку на улицу, отвез на извозчике к фотографу, купил у него фотопортрет и вручил его совершенно потерявшейся студийке со словами: «Черт знает что! Какая-то девчонка заставляет меня ездить по Москве и скупать ее портреты! Такие вещи не забываются. После письма Бутовой расположение Станиславского было утрачено для Сонечки навсегда. Письмо передали «для разбора» во 2-ю Студию.
С массовки в «Синей птице» С. Голлидэй тут же сняли. Сонечка предприняла вскоре попытку добиться прощения у Станиславского. Вера Редлих, также участвовавшая в «Синей птице», вспоминала: «Как-то, когда мы гримировались [... Он сейчас в своей гримировочной, скажу ему, что потеря его внимания ко мне, такого дорогого для меня, слишком тяжела. Я сейчас пойду и брошусь под трамвай». Мы пытались задержать ее, но она вырвалась и убежала.
Потом мы видели из окна, как она выбежала из театра и вслед за нею появился во дворе Константин Сергеевич без пальто, в одном костюме. Константин Сергеевич так боялся простуды, что в его гримировочной было не две, а три оконных рамы, но, несмотря на эту боязнь, он, испугавшись за Сонечку, побежал за ней и вернул ее уже с Тверской улицы и, обняв за плечи, ласково уговаривая, успокаивая ее, привел в театр. После этого наступила временная светлая полоса в жизни Сонечки. Ей были обещаны роли». Будем справедливы и к Мчеделову, и к Совету Второй студии: Сонечка здесь по-прежнему получает не только «авансы», но и шубу на зиму, пусть и остающуюся в собственности студии, - и это уже 25 ноября 1918 г. В ней она, очевидно, и на концерте в декабре, когда после выступления со своей «Настенькой» встречается в фойе с Качаловым. Жизнь в двадцать четыре кажется бесконечной, полной надежд и очарования, тем более что предложение Вахтангова остается в силе, даже если репетиции «Куклы Инфанты» и приостановлены.
Роль Вахтанга Левановича Мчеделова в судьбе Софии Голлидэй в декабре 1918-го вполне исчерпана и роль эта, при всём «несходстве характеров» актрисы и режиссера, весьма значительна. Яркая сцена и черный зал. С первой секунды чтения у меня запылало лицо, но - так, что я боялась - волосы загорятся, я даже чувствовала их тонкий треск, как костра перед разгаром. Читала - могу сказать - в алом тумане, не видя тетради, не видя строк, наизусть, на авось читала, единым духом - как пьют! Дальше - знакомство. Зимой ее в моей жизни не было. Значит - весной.
Весной 1919 г. В пору первых зеленых листиков». Я, Марина, правда не хотела вас любить! А теперь - мне все равно, потому что теперь для меня его нет, есть вы, Марина». На январь, февраль и март 1919 года у нас по С. Голлидэй практически нет документов. Вот, собственно, и всё про Марину и Сонечку в контексте Сонечкиной судьбы.
Все три весенних месяца а точнее, два: апрель и май - у Цветаевой в «Повести». Остается еще несколько писаных из провинции Марине Сонечкиных писем-записочек. Голлидэй в Рузаевку. На подаренном ей на прощание сборнике «Волшебный фонарь» надпись: «Сонечке! Ничто не случайно. Будет Вам большая сцена Театра, как есть сцена Жизни». От Москвы до нее по рязанской дороге не менее 600 км.
Но здесь снова следует сделать ретур в декабрь 1918 года, чтобы уяснить себе «расстановку сил», безусловно повлиявшую и на жизненные планы Софьи. Нам не известно, на что с середины ноября существует С. Голлидэй: в «Синей птице» на большой сцене она больше не занята, репетиции у мансуровцев «Куклы Инфанты» сошли на нет, да и не приносили, вероятно, заработка. Она обращается в Совет студии с запросом о своей занятости. Именно в это нелегкое время Сонечка отправляется к Станиславскому и, обещая кинуться под трамвай, «вымаливает прощение», почти ни к чему конкретному впоследствии не приведшее. Вот такие судьбоносные события непосредственно предшествуют появлению С. Голлидэй в апреле 1919-го в доме на Борисоглебском.
Странно, что в цветаевской «Повести» о них не оказывается ни слова. Марине от Сонечки достается тот самый "лепет" - в жизненно-важные свои дела она Цветаеву не посвящает. Какие-то подвижки к лучшему после визита к Станиславскому всё же имеют место: фамилия «Голлидэй» появляется, приписанная карандашом, против роли Коломбины в «Игре интересов» Бенавенте, в «Сказке об Иване-дураке» Совет предлагает артистку на роль чертенка Единицы. Из «Повести» мы знаем, однако, что на роль эту Голлидэй не утверждена. Однако с апреля все группы и студии МХТ уже обсуждали летние «продовольственные» поездки и готовили их. Все едущие в Рузаевку работать получали полный пансион за счет Студии. Хотя Сонечкины «Белые ночи» не обсуждались вовсе, она была включена в актерскую группу как участница молодежных сцен «Зеленого кольца» и, вместе со всеми, «едущими работать», получила 3000 рублей «подъемных».
Можно представить себе, как неприятно поразил деревенский «общажный» быт бывшую институтку Голлидэй, у которой и в московской ее комнатке царил, по словам Цветаевой, образцовый порядок. Вахтангов после репетиций «Инфанты» в мансуровской студии Сонечку, конечно же, по-своему выделяет. Или жалеет... Перед отъездом из Шишкеева в Рузаевку на запланированные в Москве гастроли труппа показала местным жителям два спектакля. В начале августа 1919 года Мчеделов и «артист Второй студии Александр Иванович Гузеев командируются в г. Симбирск для устройства спектаклей Второй студии по приглашению агитпросвета». В программе «Литературно-художественных вечеров», которые проводились в Симбирске в Народном доме, - отрывки из «Белых ночей» Ф.
И вот результат: симбирская газета «Заря» в отчете о концерте: «Наибольший успех выпал на долю талантливой артистки Студии С. Голлидэй, поразительно естественно прочитавшей отрывок из «Белых ночей». Успех ее «Белых ночей» в Народном доме затмил успех спектаклей Второй студии.
Белошапка меняет кители и рубашки, иногда и вовсе срывая их с себя, и даже примеряет ангельские крылья.
И когда один его герой просто и честно говорит, что красив иной, чем другой его герой, красотой, в это веришь, потому что видишь это собственными глазами. А еще именно в нем — редкий юмор. Из живого человека он превращается в беззвучный реквизит: его роняют, швыряют и отпихивают, складывают руки, едва не ломают шею и с неистовой пылкостью вцепляются в волосы. Он покорно терпит, лишь изредка бросая обжигающие взгляды на обидчицу.
Фото: Яна Овчинникова Путешествие по волнам памяти сопровождается плеском волн и синтвейв-композицией Наставшева и Лубенникова на стихи Цветаевой: «В большом и радостном Париже мне снятся травы, облака, и дальше смех, и тени ближе, и боль как прежде глубока». Трагический исход предрешен: Марина интуитивно предчувствует его, анализирует с ретроспективной точки зрения и в то же время проживает во всей полноте чувств. На ее лице не успевают высыхать слезы: держать такой надрыв три часа кряду очень непросто, но Крегжде ни разу не фальшивит. Выстраданная и искренняя «Повесть о Сонечке» позволяет заглянуть в душу не поэтессы , но женщины Марины Цветаевой.
На сцене оживают зарисовки из жизни, записанные ею самой, предельно бытовые и лишенные возвышенной претенциозности.
Поводом к написанию послужило запоздалое известие о смерти Софьи Голлидэй 1894-1934 , с которой она была особенно дружна в период короткого увлечения театром и людьми театра. В 1918 году Цветаева познакомилась с актёрами Павлом Антокольским и Юрием Завадским — участниками театральной Студии Евгения Вахтангова так называемой "Мансуровской студии" — по названию переулка, на котором она помещалась , а потом с актёрами Владимиром Алексеевым и Софьей Голлидэй, занимавшимися и в Студии Вахтангова, и во Второй студии МХТ.
Они ввели её в Мансуровскую студию Евгения Вахтангова, где она сблизилась со студийцами-вахтанговцами. Для них Цветаева пишет «романтические драмы» — 9 небольших стихотворных пьес, слишком необычных, чтобы стать репертуарными.
Евгению Вахтангову поэтесса посвящает два стихотворения: «Заклинаю тебя от злата» и «Серафим — на орла! Вот бой! Оригиналы, написанные её рукой, можно увидеть в Музее-квартире Вахтангова в Денежном переулке. Там же, в Мансуровской студии, Цветаева знакомится с актрисой Сонечкой Голлидэй, завязывается дружба.
Марина Цветаева и "Повесть о Сонечке"
Повод: Пресс-показ спектакля «Повесть о Сонечке». Место: Новая сцена Театра имени Вахтангова. Билеты на Повесть о Сонечке в Вахтанговах театр (Новая сцена). Режиссёр Владислав Наставшев представит Повесть о Сонечке, написанную Мариной Ивановной Цветаевой под впечатлением от её знакомства с Евгением Богратионовичем Вахтанговым и его студией, положившей начало.
Премьера спектакля Владислава Наставшева «Повесть о Сонечке» в Театре Вахтангова
Несколько месяцев общения с нею оставляют неизгладимый след в душе Цветаевой и в ее стихах — Софье Голлидэй посвящен цикл «Стихи к Сонечке». Непростой характер и огромное обаяние, яркий талант и печальная судьба делают ее образ в повести комическим и трагическим одновременно. Подающая надежды актриса Константин Станиславский считал ее необыкновенно одаренной , она бросает театр ради замужества и уезжает из столицы в далекий Симбирск. Всё время предчувствуя свою раннюю смерть, в 1934 году она умирает в Москве от рака. Для Цветаевой ее образ стал ярким воплощением любви и творчества, неотделимых друг от друга. Это очень неожиданный материал для драматической постановки, хотя, как отмечает режиссер Яков Рубин, спектакль Камерного драматического театра — не первая театральная интерпретация этого текста: «Я нашел в интернете несколько примеров постановок разных театров: есть парные, на большую группу, есть моноспекталки. Я обычно не смотрю чужое, пока не сочиню свое, потому что если увидишь хорошее, потом очень трудно от этого отвлечься.
Странно, однако, что ни в одном из весьма экзальтированных писем Голлидэй из провинции нет никаких упоминаний о «ребеночке» или о его смерти. Не в Сонечкиной это манере: родить, сдать дитя в приют - и забыть о нем навсегда. Как бы то ни было, мать забирает ее из Павловского института, и Сонечка вскоре становится вольнослушательницей словесного отделения дополнительного педагогического класса Мариинской гимназии. Здесь преподают, кроме русского, французского и немецкого языков, русскую и западноевропейскую литературу, законоведение, анатомию, физиологию и педагогику. После окончания выпускницы получают аттестат. В аттестате С. Голлидэй «при отличном поведении» здесь нельзя не улыбнуться, вспомнив постоянные стычки Сонечки с режиссером Мчеделовым во 2-й Студии МХТ сплошь хорошие и отличные оценки: высшие баллы 12 по закону божьему, по методике начального обучения русскому языку и по истории русской и всеобщей литературы. Одиннадцать баллов по педагогике, дидактике, по французскому и немецкому языкам, десять баллов «четверка» - по анатомии и физиологии человека. Аттестат выдан Софье Голлидэй 15 мая 1913 года. Сонечке девятнадцать лет, и в руках у нее «специальность», право на легальный заработок: гувернерство и наставничество в «хороших домах». Так почему она - уменьшительно «Сонечка»? И это у Сонечки «лепет»? С ее двенадцатью из двенадцати баллов по истории русской и всеобщей литературы? Далее - трехлетняя ничем не заполненная прореха. Сонечка, рассказывая Марине об этих трех домосковских годах своей жизни 1913-1916 , упоминает какого-то антрепренера, спектакли на провинциальной сцене, влюбленности. Софья Евгеньевна, прочтите нам рассказ Настеньки из «Белых ночей» Достоевского». Первое документальное свидетельство о появлении Сонечки в театральной Москве, у Станиславского, связано с именем петербургской драматической актрисы Инны Александровны Аполлонской, урожденной и по сцене Стравинской, знакомой Голлидэев с конца XIX века». Экземпляр книги Аполлонской «Христианский театр» с дарственной автора на титульном листе книги - Сонечке, с напутствием ей, оказался в режиссерской библиотеке Станиславского. Скорее всего, Сонечка показала книгу Станиславскому и оставила ее у него. Дарственная надпись Аполлонской датирована 17 ноября 1916 года. В 1914-м три актера Художественного театра - Массалитинов, Александров и Подгорный - открыли частную театральную школу. Ее называли «Школой трех Николаев». Как это возможно? Разве что в массовке... И дальше у Бродской: «Осенью 1916 года, когда Сонечка Голлидэй включилась в репетиции «Зеленого кольца» во Второй студии Художественного театра, ей - 21 год. У нее все только начиналось. Стаховичу к осени 1916-го исполнилось 60». Учить институтку Сонечку «манерам и выправке» Стаховичу было незачем. Марина Цветаева раздумывает в «Повести» о том, как здорово было бы, если бы Сонечку в жизни «поддержал» именно Стахович. О нем очень много хорошего даже высокого сказано и в «Повести», и в публицистической прозе Цветаевой. Это из письма Стаховича Немировичу-Данченко 6 мая 1916 года. Весной 1916 года Стахович снова решил поменять образ жизни и переехал с Московского Страстного бульвара на свою петроградскую Сергиевскую улицу, собираясь заняться взрослыми детьми, внуками и летом - Пальной, фамильной усадьбой. Булгаков в «Театральном романе», пересказывая внутримхатовскую сплетню о Стаховиче, дает повод предположить иную причину столь скорого возвращения последнего обратно в Москву. На телеграмме император пометил для канцелярии: «Чтобы духу его не было в Петербурге». Насколько долговременным мог быть такой запрет, неизвестно, но ясно, что его отмена требовала специального распоряжения, теперь уже со стороны николаевской канцелярии. Голлидэй, 1894-й. Бокшанской, личного секретаря В. Немировича-Данченко, лица, безусловно, с особым допуском ко мхатовским тайнам. И этого человека, шестидесятилетнего старика, постоянно страдающего «дурнотами», Марина Цветаева видела в качестве опоры для Сонечки?! С 1904 года он работал в Художественном театре - сначала сотрудником и помощником режиссера, потом режиссером, в 1913-1916 преподавал в «Школе трех Николаев» вместе с Литовцевой, Муратовой и Лужским. Ни о его юности, ни о театральных опытах до МХТ мы ничего не знаем. Мемуары его хранятся в театральном музее в Тбилиси и, очевидно, пока недоступны широкой публике. Мчеделов еще весной 1916 года, заручившись поддержкой Станиславского, пригласил Стаховича на роль дяди Мики в «Зеленом кольце» З. Осенью начались репетиции «Зеленого кольца», намеченного на открытие Студии. В них включилась и Сонечка Голлидэй, получившая роль «влюбленной гимназистки» Зои. Надо заметить, что никакой «Зои» в тексте пьесы З. Гиппиус нет. Какие бы то ни было реплики «Зои» в пьесе также отсутствуют. И тем не менее в программке к «открытию» Второй Студии действительно указана Зоя и против нее стоит имя исполнителя - С. Их имена еще будут упоминаться в связи с С. Голлидэй, однако говорить об их «роли» в ее судьбе было бы преувеличением. В последующем она сохранила дружбу с Зуевой и ее мужем композитором Оранским, переписывалась с ними. Редлих С. Голлидэй внезапно и тепло снова встретилась в начале 30-х годов в Новосибирске - но к этой истории мы вернемся позднее. Уже тяжело, неизлечимо больная, она снова столкнется с А. Тарасовой в 1933 году в Москве. На фото, сделанном после спектакля, видна Софья Голлидэй; это, пожалуй, единственная ее «сценическая» фотография, не считая фото в моноспектакле по Достоевскому. Ей, по свидетельству Редлих, не удалось победить свою скованность и ее «переиграла» в этой роли Екатерина Корнакова, и С. Голлидэй переместилась в массовку. Откуда вдруг у дерзкой Сонечки скованность?.. Вот как Мчеделов говорит о ней в цветаевской «Повести»: «Да ее никто и не обижает - сама обидит! Вы не знаете, какая она зубастая, ежистая, неудобная, непортативная какая-то... Может быть - прекрасная душа, но - ужасный характер. И - удивительно злой язык! А чуть над ней пошутить - плачет. Плачет и тут же - что-нибудь такое уж ядовитое... Иногда не знаешь: ребенок? Потому что она может быть настоящим чертом! Действительно: если безусловно верить достоверности передачи Мариной Ивановной жалоб и сетований Мчеделова в связи с Сонечкой, можно предположить, что та ему внутренне дороже, чем он старается это изобразить. Так на не-любимых не обижаются, так на них не жалуются. С «конкуренткой» Корнаковой дела у Сонечки обстояли, возможно, не так уж плохо, поскольку на «корпоративе» после сотого представления в приветственных стихах прозвучали строки и о ней, и о «ее» а не корнаковской Зое: Подобно запаху магнолий Пленяет всех, играя Зою, В «Кольце зеленом» Голлидэй. Мчеделов еще раз промелькнет в Сонечкиной биографии, когда в конце лета 1919 поедет из Рузаевки эмиссаром в Симбирск обустраивать тамошние гастроли Студии, но их отношения к тому времени уже станут сугубо формальными. И тому есть немало причин. Один репертуарный спектакль в «Милютинском» зале на 100 мест не мог прокормить Студию. В 1918 году начались репетиции еще двух спектаклей: «Младости» Андреева с режиссурой Литовцевой и Мчеделова и «Потопа» Бергера, который вел Вахтангов. Ни в «Младости», ни в «Потопе» Сонечка занята не была. Мне не нравилось, что Театр, студия, - какая-то одна из комнат очень обыкновенной квартиры, где днем студийцы жарят в кухне картошку, моют волосы, завивают локоны, спят в режиссерской и декораторской, а потом - идут в какую-то комнату поиграть. Что-то было чересчур обывательское - и отнимало спектакль-праздник. Я была молода, разве не понятно, что мне хотелось Театра-Храма? В своих неудачах и в отсутствии ролей в Студии Сонечка винила одного Мчеделова, не сознавая, как неудобны режиссеру ее характер и специфика ее дарования. Тем временем состоялась вторая премьера Студии. Это был ее «Дневник», строившийся на трех инсценированных рассказах - Лескова, Тургенева и Достоевского. Слава Сонечки, читавшей со сцены текст Настеньки из «Белых ночей» Достоевского, фактически сравнялась с тарасовской. А Сонечка, минутку помолчав, начинала читать «Белые ночи» по роману Достоевского». Все-таки это ультранатурализм, ибо Голлидэй переносила за рампу Настеньку быта, и бытом розовенького платьица с крапинками веяло со сцены... А вот что писала о моноспектакле Голлидэй критика. Это Сергей Глаголь. Дон-Аминадо, он же Аминодав Шполянский, пишет: «Не боясь упреков в повышенной восторженности, скажем прямо: такого ароматного и свежего дарования, как дарование г-жи Голлидэй, нам не приходилось встречать уже много лет. Что же!.. Остается пожелать ей долгие лета - нищим духом и обворованным - в утешение». Таинственный И. Джонсон отмечает: «Обнаруживаются уже гибкие и развитые дарования, среди которых дружное внимание обратила на себя г-жа Голлидэй, передающая рассказ Настеньки Достоевского с такой мастерской отделкой, соединенной, в то же время, и с такой очаровательной искренностью, что в итоге получается исключительное художественное впечатление». Спасибо Галине Юрьевне Бродской, разыскавшей этот материал - он дорогого стоит. Свой моноспектакль С. Голлидэй играла множество раз, легко устанавливая контакт с любой аудиторией, как с интеллигентной, так и пролетарской. Ее «Белые ночи» могли существовать и автономно, независимо от «Дневника студии». На одном из таких концертов Сонечка встретилась со своим кумиром и любимцем московской публики - Василием Ивановичем Качаловым. Он был при параде - во фраке с цветком на лацкане. Какой-то большой концерт зимой. Когда я уже окончила свой номер и спускалась вниз по широкой лестнице, Вы только что приехали с какого-то концерта... Это из письма Голлидэй Качалову начала 1930-х. Качалов - «штатный» актер МХТ с 1900 г.
Общественные потрясения становятся для неё своеобразным катализатором. Сумасшедшая энергия обновления, которой буквально пропитан воздух, даёт ей силы, темы, новый язык. О ком бы ни писала Марина Цветаева, она, как большой поэт, писала о себе. Примеривала на себя чужие жизни, разные роли. Её проза, соединенная с реалиями жизни, полна магии, которая завораживает…». Навигация по записям.
Общественные потрясения становятся для неё своеобразным катализатором. Сумасшедшая энергия обновления, которой буквально пропитан воздух, даёт ей силы, темы, новый язык. О ком бы ни писала Марина Цветаева, она, как большой поэт, писала о себе. Примеривала на себя чужие жизни, разные роли. Её проза, соединенная с реалиями жизни, полна магии, которая завораживает…». Одним из первых обращений Театра Вахтангова к наследию М. Цветаевой был спектакль «Три возраста Казановы», поставленный Евгением Симоновым с художником Борисом Мессерером в 1985 году. Литературная основа постановки — собственная композиция Е. Симонова по пьесам «Приключение» и «Феникс».
Спектакль «Повесть о Сонечке» в Театре Вахтангова
«Повесть о Сонечке» поднимает тему уникальности, несвоевременной «нужности» поколения, существовавшего вопреки всему. Таких тонких материй мало в сегодняшнем театре, а потому есть ощущение: «Повесть о Сонечке» в Вахтанговском по нынешним временам — драгоценная россыпь. "Повесть о Сонечке" в постановке Владислава Наставшева. Владислав Наставшев, впервые приглашённый на постановку в Театр имени Евгения Вахтангова, выпустил новый спектакль – «Повесть о Сонечке» в основе которого – одноимённое произведение Марины Цветаевой.
Премьера спектакля Владислава Наставшева «Повесть о Сонечке».
Новости. Артисты/Режиссеры. Труппы/Фестивали. Подписаться на новости. У нас вы сможете купить билеты на спектакль Повесть о Сонечке в театр Вахтангова даже в том случае, если билетов уже нет в кассе театра! Таких, например, как «Повесть о Сонечке» в Вахтангово.
«Сны о Сонечке» в исполнении Ирины Джапаковой «приснились» зрителям Камерного драматического театра
Итак, в 1917-м в поезде по пути в Крым Цветаева вдруг услышала с верхней полки стихи. Узнала чьи - Павла Антокольского. Вернувшись, разыскала его. Тот познакомил ее со своим другом, актером Юрием Завадским уже тогда он щёголь и эгоист, в спектакле появляется с белыми ангельскими крыльями, сражающими наповал - так Марина вошла в круг театральной Москвы, сдружилась со студийцами Вахтангова. Самого Евгения Багратионовича она, конечно, тоже знала: свою "Метель" читала ему и артистам сама "главное, перед лицом Вахтангова, их всех - бога и отца-командира" , но - пьеса режиссера не увлекла. Это все "доистория", как говорила сама Цветаева, а история началась как раз с чтения этой "Метели", после которой Марина и познакомилась с молодой, подающей надежды актрисой Сонечкой, поразившей ее своей живостью, открытостью и непосредственностью. Да ведь это же - из последних сил! Подруги вместе и любят, и страдают, но при этом нет в них ни капли соперничества. Они находят утешение друг в друге - в искренних разговорах, в которых каждая может быт самой собой и не притворяться, в душевной близости, в схожем внутреннем темпераменте - каждая готова любить, жертвовать, отдавать всю себя - но есть ли хоть кто-то, кому это нужно и кто это оценит? Все герои пьесы - студийцы-вахтанговцы, оставившие большой след в жизни поэта - Сонечка - актриса-птица, чья карьера не удалась.
Но это вовсе не значит, что она плохо играла, - говорит о своей героине Ксения Трейстер.
Они находят утешение друг в друге - в искренних разговорах, в которых каждая может быт самой собой и не притворяться, в душевной близости, в схожем внутреннем темпераменте - каждая готова любить, жертвовать, отдавать всю себя - но есть ли хоть кто-то, кому это нужно и кто это оценит? Все герои пьесы - студийцы-вахтанговцы, оставившие большой след в жизни поэта - Сонечка - актриса-птица, чья карьера не удалась. Но это вовсе не значит, что она плохо играла, - говорит о своей героине Ксения Трейстер.
Какие между ними с Мариной были отношения? Для Сонечки Цветаева - и наставница, и идол, она восхищается ее талантом, но при этом они так близки, что общаются запросто, могут позволить себе фамильярности. Именно с этой картинкой, с этой музыкой, с этим текстом, - рассказывает Константин Белошапка. Жизнь Сонечки сложилась необычно, какой была она сама, - ее ценил Станиславский, Вахтангов хотел зачислить в свою студию, но девушка уехала на гастроли в провинцию и в Москву больше не вернулась.
Умерла она рано, но так и осталась в памяти всех, кто ее видел, маленькой, трогательной, с огромными глазами и длинными черными косами. Прямая речь Владислав Наставшев, режиссер - Я искал материал для работы, перечитал повесть Марины Цветаевой, и меня поразило ее созвучие нашему времени - рассказано о смене эпох, как художник выживает, как переживает такое время. Проза Цветаевой полна магии, которая завораживает, соединенная с реалиями жизни. В процессе работы мы приняли решение не переиначивать текст, раскрыть его внутреннюю энергию, обнажить причудливо сплетенные мотивы, темы.
Оно работает для нас с вами, потому что, как бы мы ни держались за уютные айфончики, на нас надвигается то же самое — кризис, который возможно и даже наверняка погубит породившую его ужасную действительность. И вот «Повесть о Сонечке» рассказывает, как себя вести в этих обстоятельствах, во-первых, а во-вторых, как это будет весело и здорово! В этом смысле, конечно, «Повесть о Сонечке» — то чтение, которое можно порекомендовать всем паникерам. Каждый поэт дорастает всегда до своего времени, до того момента, когда его дар раскрывается наиболее полно. Вот это страшно, наверное, звучит, но ведь Ахматова потому сумела написать «Реквием», что она всегда жила в предощущении катастроф и чувствовала себя последней из последних, всегда виноватой. И когда все оказались растоптаны, она была единственной, кто из этого растоптанного состояния сумел сделать царственную позу. Ведь «Поэма без героя» написана тогда, когда русская лирика молчала. Это прямой репортаж из 1940-го года. Знаменитые десять строчек ахматовской прозы — вступление в «Реквием»: «В страшные годы ежовщины... Тогда нечто вроде улыбки скользнуло по тому, что прежде было ее лицом».
Ахматовское «могу» сказано тогда, когда эпоха наконец совпала с внутренним самоощущением поэта. Цветаева, кстати, совсем не поняла «Поэму без героя», и сказала: «Надо обладать большим мужеством, чтобы в 1940 году писать об арлекинах». Она не поняла, что 13-й год, о котором написана поэма, и 40-й объединены по одному главному признаку — это годы предвоенные. Арлекины тут совершенно не при чем. Так вот Цветаева совпала с собой в 1918-1919 годах. Это не значит, что у нее не было великих стихов до этого. Была гениальная поэзия невышедшего сборника «Юношеские стихи». Цветаева вообще не знала периода ученичества. Она в 13 лет уже была сложившимся поэтом. Это почти Рильке.
Но тем не менее лучшая Цветаева, Цветаева, доросшая до равенства поэта и времени, совпала со своим временем в революцию. Именно поэтому с таким восторгом рукоплескали стихам из «Лебединого стана» красноармейцы, хотя это стихи о белом офицере. Звук времени, свой звук Цветаева обретает в 1918-19 годах. Почему так получилось и с чем, собственно говоря, это связано? С двумя обстоятельствами, наиболее, по-моему, серьезными, наиболее важными для «Повести о Сонечке». Потому что именно «Повесть о Сонечке» — это рефлексия, попытка объяснить себе, почему она только и была счастлива в жизни с 1918 по 1922 год, а в 1922-м уехала, и всё кончилось. Кончилась не великая поэзия — поэзия эта продолжалась, потом были и «Поэма горы», «Поэма конца», «Крысолов». Но вот эти два обстоятельства для Цветаевой принципиально важны. Во-первых, Цветаева находится в очень странных отношениях с русским модерном и с русским Серебряным веком. Цветаеву можно назвать модернистом лишь очень условно.
Может быть, она действительно не вполне вписывается в русскую классическую парадигму. Потому что вот эта экспансия тире, эта яркая интонированность, невероятная лапидарность, сухость, явный приоритет интеллекта над чувством, в стихах во всяком случае, и в прозе почему-то наоборот, — это, конечно, выдает в ней, ну если не модерниста, то, по крайней мере, новатора. Тем не менее, психологически, душевно, по принципам своим Цветаева очень противопоставлена русскому Серебряному веку. Нет никакого культа перверсии. Сейчас о Цветаевой почему-то помнят в основном, что она была бисексуальной и была женой советского агента — вот это два страшных обстоятельства, которые позволяют вызвать к ней хоть как-то массовый интерес, интерес толпы. Это чудовищная пошлость, конечно. Цветаева — человек рыцарского склада, рыцарственного, удивительно принципиальный, чистый, прямой. Если эмиграция, не понимавшая в ней ничего, говорила, что у нее был темперамент Мессалины, говорила, что у нее были чудовищно беспринципные поступки, припоминали ей пресловутую распродажу чужих одолженных вещей, говорили о каком-то ее аморализме — все это сплетни, которые всегда окружают прежде всего именно чистого человека. Я думаю, по-настоящему чистых людей, и то у Маяковского есть очень сомнительные поступки, о них, если хотите, мы отдельно поговорим, но вот Маяковский и Цветаева — они какой-то рыцарственностью выделяются, какой-то абсолютной чистотой, абсолютным литературным и человеческим соответствием прокламированным принципам. За Цветаевой нет ни одного безнравственного поступка, есть имморальные поступки, многое можно поставить ей в вину.
И многие никогда не простят ей судьбы маленькой Ирины, которую она вынуждена была отдать в детдом. Много у нас таких моралистов, которые не простят ей романа с Радзевичем. Сережа простил, а они не прощают — видите как? Как правильно говорила Ахматова: «С точки зрения пушкинистов, конечно бы, Пушкину надо было жениться на Щеголеве». Так вот в этом-то и заключается проблема, что Цветаева в своей жизненной практике совершенно не человек модерна. В ней нет нравственного релятивизма, в ней нет культа смерти — в ней есть желание заботиться. Она никогда не может уйти первой, и в «Сонечке» об этом подробно написано. И, может быть, заложником этой ее рыцарственности и оказался Сережа Эфрон. Может быть, как знать, если бы она ушла, может быть, лучше было бы всем. Как сказала Татьяна Друбич: «Иногда, когда я ухожу от человека, я думаю, что не ломаю, а спрямляю его судьбу».
Это очень точная и очень бесстрашная формула. Но Цветаева совершенно не может этого сделать. В ней есть культ помощи, культ братской солидарности, она рождена заботиться, спасать, отогревать, задаривать. Это к чужим людям, глухим нравственно людям она сама нравственно глуха. Но к тем, в ком есть «капля солнечной крови», как это называет Замятин, в ком есть одна волшебная струнка, — она способна кидаться к ним с избытком задаривающей, даже, может быть, отягощающей любви. Она выдумывает этого человека. Она задаривает его. Она оставляет нам его сияющий в веках образ. Все мы знаем, каким слабым, мягким человеком был Максимилиан Александрович Волошин и как собственная мать над ним издевалась и трунила, а для Марины он — дух Земли, добрый медведь, спаситель. Представляете, как нам всем, людям толстым, приятно это читать?
Приятно это слышать! Умеет Марина Ивановна найти формулу, которая навеки оставляет человека в веках в наилучшем виде. Вот это первая ее черта — ее противопоставленность модерну, которая, собственно говоря, в 1918-19 годах удивительным образом как-то проявилась, проступила. Потому что большинство модернистов встретили революцию, надо сказать, довольно беспомощно. И Блок увидел в ней смерть и вскоре перестал писать вовсе. Сразу после «Двенадцати» и после чудовищных, на мой взгляд, «Скифов», так отступивших далеко от гениального «Поля Куликова», от всей этой апологии моногольщины, совершенно предательской по отношению к себе прежнему. В 18-м году почти весь русский модерн либо не писал, либо писал очень плохо. Хорошо — гениально — писала в это время Цветаева. Потому что она доросла до своего времени, до времени, когда востребовано было рыцарство. И вторая черта, которая очень в Цветаевой важна.
Конечно, пошляк назвал бы это некоммуникабельностью. Ну а возразим, а что такой коммуникабельность как не приспособленчество, как не «покровительства позор», как не умение выстраивать какие-то, опять-таки, пошлые и, как сказала бы Сонечка, «бездарные» отношения? Какого черта вообще человек должен быть коммуникабельным? Кому он должен эту коммуникабельность? Он в принципе должен быть принципиально один. Он должен быть вне быта. Цветаева никогда в быт не вписывается, не вписывается до того, что не умеет правильно заказать кухарке обед. Приготовить может — не может заказать. Не существует обстоятельств, в которых она чувствовала бы себя органично. И вот когда закончились все обстоятельства, когда с мира облетела вся шелуха, когда началась жизнь в Борисоглебском переулке в доме, где проваливается чердак, проваливается пол, где постоянно заполоняют квартиру какие-то все более странные, все более разрушающиеся, неузнаваемые вещи, — вот здесь ей стало хорошо.
Что ж, мы проживем и без хлеба — Недолго ведь с крыши на небо. Наступил тот «московский чумной 18-й год», в котором традиционные отношения уже не нужны, а нужны цветаевские. Отношения страстные, отношения, вовлекающие целиком в эту орбиту. Вот Павлик А. Это через него она вышла на Вахтанговскую студию, через него — на Сонечку, через него — на платоническую свою любовь — Юрия Завадского. И вот когда она спрашивает Павлика: «Павлик, как, по-вашему, называется то, что мы здесь, сейчас в этой комнате делаем? Да, это сидеть в облаках и править миром. Именно поэтому Цветаева — поэт революционный. Революционный не в большевистском, совершенно зловонном смысле, который так издевательски, так замечательно описан у нее в гениальном очерке «Мои службы». Конечно, не советский абсурд и не марксистский абсурд, и не большевики, и не Ленин, который вообще как будто отсутствует у нее в это время, у нее о нем вообще не сказано ни слова.
Она просто не замечает, что есть где-то такой маленький человечек с сугубо прагматическим мышлением. А вот революция для Цветаевой — это московские, очень похожие на петербургских, кстати, из Дома Искусств, очень похожие на «Серапионов» мальчики и девочки из удивительного поколения конца 90-х годов, которым в 1917 году 18, 20 лет, 22 года.
Здесь кипит жизнь, здесь новая столица, здесь не столько оплакивают прошлое, сколько мечтают о будущем. Названная по имени одной из подруг Цветаевой, актрисы Софьи Голлидэй, она рассказывает об удивительной жизни в «советской, якобинской, маратовой Москве» 1918 - 1919 годов. Молодые, талантливые, голодные, влюбленные в искусство современники Цветаевой — актеры, режиссеры, поэты — творили вместе с ней праздник бытия, противостоя чудовищному быту «военного коммунизма». Полная восхищения, любви, благодарности друзьям, эта книга остается не только памятником дорогим поэту людям, но и живейшим доказательством бессилия небытия перед гением.
«Повесть о Сонечке»: премьера 21 и 22 декабря на Новой сцене Театра Вахтангова
Владислав Наставшев, впервые приглашённый на постановку в Театр имени Евгения Вахтангова, выпустил новый спектакль – «Повесть о Сонечке» в основе которого – одноимённое произведение Марины Цветаевой. "Повесть о Сонечке" Цветаева написала в эмиграции в память о своей подруге, актрисе второй студии Вахтангова Софье Голлидэй, с которой провела в Москве весну 1919 года. Театр Вахтангова представил премьеру на Новой сцене «Повесть о Сонечке» в постановке Владислава Наставшева. «Повесть о Сонечке» — это ностальгическая, мемуарная, абсолютно насквозь идеалистическая, безусловно, повесть, которая и есть для Цветаевой единственный способ спасти себя во временах, когда ее не любит никто. В издание вошли не только «Повесть о Сонечке», но и стихотворения Марины Цветаевой, посвященные Софье Голлидэй и другим героям этой мемуарной повести — поэту Павлу Антокольскому, актеру Юрию Завадскому, режиссеру Евгению Вахтангову, и пьесы.