Список книг автора Бернард Шоу, доступных для чтения в Букмейте. Сейчас у нас 8 произведений, включая: Дом, где разбиваются сердца, Пигмалион, Профессия миссис Уоррен, Пьесы для 11 класса. Аудиокнига "Pygmalion", автором книги является Бернард Шоу На нашем сайте аудиокнига находится в разделе аудиокниги на английском языке, социальная проза, экранизации, Авантюры, Зарубежная драматургия, Пьесы и драматургия.
Эпистолярное наследие Шоу
Умение воздерживаться от негативного поведения, такого как жалобы, обвинения и самооправдание приведет к спокойствию и к гармонии в душе, рождая внутренний покой и благодарность. Как же ты меркантилен, мой друг. Запомни: всё, что можно купить за деньги — уже дёшево! Никогда не поздно уйти из толпы. Следуй за своей мечтой, двигайся к своей цели. Бернард Шоу верил в гениальность каждого человека, в способности любого человека создавать что-то прекрасное, ценное, нужное. Именно умение человека покинуть толпу и зону комфорта позволяет ему проявляться в этом мире, демонстрировать свою индивидуальность и иной взгляд на мир.
Шоу призывает людей быть мужественными и следовать за своими устремлениями и мечтами. Величайшее из зол и наихудшее из преступлений — это бедность. Наш первый долг, ради которого следует пожертвовать всеми остальными соображениями, — не быть бедным. Честность и верность — это дорогой подарок, которого от дешёвых людей не стоит ожидать. Шоу подчеркивает ценность двух самых важных добродетелей любого человека — честности и верности. Не спеши помогать тем, кто не просил тебя об этом.
Не лезь с советами к тем, кто их не спрашивал. Цени себя, свое слово, свои мысли...
Автор был хорошо знаком с Бернардом Шоу. Почти всю книгу писал он в библиотеке Палаты общин. Помощь в этом ему оказывали и в библиотеке Британского музея, и в России его друзья, в том числе Самуил Яковлевич Маршак, встречавшийся с Бернардом Шоу в Ленинграде во время его визита в советскую Россию. В предисловии к изданию материалов о Бернарде Шоу Эмрис Хьюз написал: «В сущности, это лишь введение в биографию Шоу, которое должно облегчить читателю знакомство с его огромнейшим литературным наследием.
Можно ли считать эту книгу предисловием — ведь сам Шоу так любил писать предисловия! В ней голос самого Шоу слышен чаще всего: я широко цитировал его произведения, и критикам, которые скажут: «Не слишком ли много цитат? Эта книга, выпущенная в Москве в 1968 году издательством «Молодая Гвардия», хранится в фонде Российской государственной библиотеки для слепых вместе с произведениями Бернарда Шоу в форматах, доступных для чтения слепыми и слабовидящими людьми.
Бернард Шоу и Ибсен Невозможно отрицать тот факт, что Шоу являлся самым верным поклонником таланта Ибсена. Он полностью поддерживал взгляды норвежского драматурга на необходимые изменения в современной литературе.
Кроме того, Шоу занимался активной пропагандой идей своего кумира. В 1891 году он стал автором книги «Квинтэссенция ибсенизма», в которой он демонстрирует свою ненависть к буржуазной лжеморали и стремление к разрушению фальшивых идеалов. По мнению Шоу, новаторство Ибсена проявляется в создании острых конфликтов и наличии разумных, тонких дискуссий. Именно благодаря Ибсену, Чехову и Шоу дискуссия стала неотъемлемой частью новой драматургии. Так же как и Ибсен, Бернард Шоу показывает глубокое несоответствие между видимостью и реальностью, внешней респектабельностью и внутренней ничтожностью своих героев. Главная героиня пьесы — девушка легкого поведения, которая смогла накопить серьезный капитал при помощи своего ремесла.
Пытаясь оправдаться перед своей дочерью, которая понятия не имеет об источнике семейного дохода, миссис Уоррен рассказывает о полнейшей нищете, в которой ей приходилось жить ранее, утверждая, что именно это подтолкнуло ее к такому образу жизни. Кому-то такой род деятельности может прийтись не по вкусу, но Бернард Шоу объясняет читателю, что миссис Уоррен стала жертвой несправедливого устройства социума. Автор не осуждает свою героиню, ведь она просто пошла на поводу у общества, которое гласит, что все пути наживы хороши. Ретроспективно-аналитическая композиция, которую Шоу позаимствовал у Ибсена, здесь реализуется по самой своей стандартной схеме: правда, касающаяся жизни миссис Уоррен, открывается постепенно. В финале пьесы решающей является дискуссия между главной героиней и ее дочерью, образ которой стал первой попыткой автора изобразить положительного героя. Пьесы для пуритан Все свои пьесы автор разделил на три категории: приятные, неприятные и для пуритан.
В неприятных пьесах автор стремился изобразить ужасные проявления социального строя Англии. Приятные, напротив, должны были развлечь читателя. Пьесы для пуритан же нацелены на изобличение отношения автора к официальной лжеморали. Высказывания Бернарда Шоу по поводу его пьес для пуритан сформулированы в предисловии к сборнику, вышедшему в 1901 году. Автор утверждает, что он не ханжа и не боится изображать чувства, но против сведения всех событий и действий героев к любовным мотивам.
Шоу испытывал настоятельную потребность делиться самыми сокровенными мыслями и чувствами с женщиной, которую он считал мудрой, остроумной и прекрасной. Если бы Шекспир встретил Ирвинга на улице, он тотчас же признал бы в нем замечательный, но знакомый ему тип. А если бы он встретил Эллен Терри, то воззрился бы на нее в изумлении, как на новый неотразимо прекрасный образ женщины» 1.
Шоу считал удачным тот день, когда среди утренней корреспонденции находил ее послание — слишком интимное, слишком непосредственное и проникновенное, чтобы его мог читать кто-либо иной, кроме него самого. Письма Эллен Терри, по словам Шоу, были написаны своеобразным и незабываемым почерком: он живо запоминался, как и ее незабываемое лицо. В письмах к Эллен Терри ярко сказался артистизм Шоу, артистизм человека, воспитанного в традициях галантности. Но как всякий ретроград, я находился во власти тенденции, против которой я выступал; одной из черт моей традиционной манеры было предоставлять пьедестал любой женщине как таковой; и понятно, что при общении с такой божественной женщиной, как Эллен Терри, я ни на мгновение не задумывался, заслужил ли бы такой подход одобрение Ибсена или Стриндберга» 2. Переписка Шоу с Эллен Терри обаятельна и человечна. Это откровенная, задушевная по тону беседа двух художников, если угодно, двух комических актеров, которые вели тонкую игру, стремясь выказать друг другу свое искреннее расположение и восхищение. Актриса большого дарования, Эллен Терри как бы воплощала для Шоу восприимчивый зрительный зал, перед которым он выступал в блеске своего остроумия, призывая внять его мольбам и отозваться на зов «новой драмы», и она в свою очередь представала перед ним со всей ее душевной щедростью, чувством прекрасного, нравственной чистотой и бескорыстием, материнской чуткостью и отзывчивостью. Именно ей он поверял свои душевные «секреты», именно ее дружески подбадривал и утешал.
Учитывая откровенный и вольный тон личной переписки, не желая, чтобы она была истолкована превратно и чтобы на чисто платонический характер их отношений была бы брошена тень, Шоу счел своим долгом предостеречь читателя от опрометчивых и поспешных суждений: «Читателя- этой связки интимных писем не должна шокировать та необычная манера, в какой корреспонденты говорили о том, как приятно им общество друг друга. Я не хочу сказать, что они были неискренни, — авторы писем выражали все то, что они чувствовали в тот момент, когда их писали. Но профессия освободила их от многих сдерживающих начал, которым люди другой профессии должны подчиняться; и стиль писем не должен вызывать умозаключений такого рода, что могут возникнуть при чтении подобной же переписки между воспитательницей и студентом богословия» 3. Шоу выступал как увлекательный рассказчик, и его письма-исповеди складываются в вереницу занимательных рассказов, раскрывающих течение одной романтической истории — скорей гармоничной и цельной, чем драматичной и надрывной, переданной с чувством юмора и изящной непринужденностью. Шоу умел очень мило шутить и развлекать корреспондентку, и в то же время он держался серьезного тона, когда заходил разговор о возрождении театра и драмы, о призвании людей искусства. Именно Эллен Терри мог Шоу откровенно поведать свои соображения о том, что больше всего занимало его как художника, потому что она, по признанию Шоу, обладала той «мудростью сердца», которая позволяла ему делиться с ней глубокими мыслями. Шоу писал ей о возникающих замыслах например, о замысле «Пигмалиона» и о пьесе, специально для нее предназначенной, — «Обращение капитала Брассбаунда» , о поэтическом строе «Кандиды» и особенностях «Человека судьбы» и «Ученика дьявола», о природе жанра мелодрамы, о сценическом воплощении «божественных откровений» Шекспира и многом другом, что может служить теперь бесценным источником при исследовании эстетических воззрений писателя. Письма позволяют заглянуть в сложный личный мир писателя, разрушая ходячие о нем представления.
В общем контексте его литературно-критических работ и драматических произведений они дают возможность глубже уяснить направление и эволюцию его литературных исканий. О большой заинтересованности Шоу в верной интерпретации его пьес говорят его испещренные многочисленными пометками режиссерские экземпляры, хранящиеся в Отделе рукописей Британского музея, и его деловая переписка с Гренвилл-Баркером, принимавшим живейшее участие в постановке многих пьес Шоу на сцене театра «Корт» 1904 — 1907. Видно, как Шоу была дорога идея целостного ансамбля, где правильно подобраны и распределены роли. Интимно-лирическое начало, как начало поэтическое, не выпадало из поля зрения Шоу-драматурга и Шоу-режиссера.
Эпистолярное наследие Шоу
Nikolay Komarov 4 часа назад Если у кого-нибудь есть chatgpt под рукой, запостите сюда короткий пересказ этого комментарии Крейг Оулсен - Новая жизнь Юрий Иванов 4 часа назад Впечатлило, не найдя ничего подобного, через время решил прослушать заново. Кравец топ, мало кто может с ним сравнится... Тырин Михаил - Желтая линия Татьяна Орловская 4 часа назад Прослушала 5 минут, подскажите, эта так называемая музыка идёт на протяжении всего рассказа? Или она закончится и...
Nikolay Komarov 4 часа назад Если у кого-нибудь есть chatgpt под рукой, запостите сюда короткий пересказ этого комментарии Крейг Оулсен - Новая жизнь Юрий Иванов 4 часа назад Впечатлило, не найдя ничего подобного, через время решил прослушать заново. Кравец топ, мало кто может с ним сравнится... Тырин Михаил - Желтая линия Татьяна Орловская 4 часа назад Прослушала 5 минут, подскажите, эта так называемая музыка идёт на протяжении всего рассказа? Или она закончится и...
Шоу совершенно порывает с чопорной пуританской моралью, всё ещё свойственной значительной части зажиточных кругов английского общества. Он называет вещи их настоящими именами, считает возможным изображать любое житейское явление и до известной степени является последователем натурализма. У Шоу есть и пьесы в психологическом жанре, иногда соприкасающиеся даже с областью мелодрамы «Candida» и др.
Ему принадлежит также написанный в более раннюю пору роман «Любовь в мире артистов».
Наконец Лепорелло вытащил пистолеты, мы кинулись к двери, и он пустился бежать сломя голову. После некоторого колебания я последовал за ним; мы взяли лошадей на ближайшей почтовой станции и благополучно прибыли в Севилью. Некоторое время затем я жил спокойно. Однажды вечером моя жена увидела меня из окна, но я отделался от нее несколькими любезностями, а йотом закутал Лепорелло в свой плащ и послал его к ней вместо себя. Будучи, подобно большинству ревнивых женщин, слишком эгоистичной, чтобы заподозрить, что она мне просто неприятна, она распространила слух, что я отправил ее с Лепорелло, желая в ее отсутствие поухаживать за служанкой, — утверждение, для которого не было никаких оснований, но которому почти все поверили. Теперь я подхожу к странному происшествию, которое привело к мдей смерти. В тот же самый вечер Лепорелло, убежав от Эльвиры, встретился со мной на площади возле статуи командора, о которой я уже говорил в связи с надписью и муниципальным советом. Во время нашей беседы я случайно засмеялся.
К моему изумлению, командор, или, вернее, статуя командора, тотчас выразил недовольство столь неприличным нарушением спокойствия. Лепорелло, отчетливо слышавший слова статуи, пришел в такой ужас, что, возмущенный его трусостью, я наконец заставил его подойти к пьедесталу и прочесть надпись, — так я часто направлял пугливую лошадь к предмету, вызывавшему у нее страх. Но надпись не успокоила бедного малого, и, когда я, желая свести дело к шутке, потребовал, чтобы он пригласил статую домой поужинать с нами, он принялся убеждать меня, что истукан в самом деле кивнул в знак согласия. Во мне проснулось любопытство. Внимательно глядя на статую, я медленно и отчетливо спросил ее, придет ли она на ужин. Статуя ответила «да» странным, каменным голосом, но не поблагодарила за приглашение, что удивило меня еще больше, так как командор, человек старых традиций, всегда был щепетилен до мелочей в вопросах этикета. Я решил было, что заболеваю или схожу с ума; но потом, поскольку Лепорелло тоже слышал голос — подумал, что сплю и все это мне снится. Я находил только два правдоподобных объяснения случившемуся. Мы ничего не ели с самого утра, и, возможно, от голода у нас начались галлюцинации, которыми мы заразили друг друга.
А может быть, кто-то просто подшутил над нами. Я решил проверить это, вернувшись сюда на следующий день и тщательно осмотрев место. Пока же мы поспешили домой и набросились на ужин. Вскоре, к большому моему огорчению, в столовую ворвалась моя жена и вместо обычных упреков стала бессвязно призывать меня изменить образ жизни. Сначала я отвечал ей ласково, затем начал посмеиваться над ее истерическими страхами, желая успокоить. В конце концов, вне себя от возмущения, она выбежала из комнаты, но сразу же с воплями кинулась обратно и исчезла в направлении кухни. Лепорелло пошел посмотреть, что ее так напугало, и тут же вернулся, охваченный паническим страхом. Он, задыхаясь, пробормотал что-то о статуе и попытался запереть дверь. Затем раздался громкий стук.
Я подумал, что дом горит и сторож пришел предупредить нас, — право же, ни один смертный, кроме сторожа, не способен стучать с такой силой. Я открыл дверь и увидел на пороге статую. Нервы мои не выдержали, и я отшатнулся, не произнеся ни слова. Статуя вошла за мной в комнату. Ее походка от долгого сидения на спине лошади была довольно неуклюжей, а поступь сотрясала дом с такой силой, что казалось, вот-вот пол проломится и статуя рухнет в подвал, — впрочем, я нисколько не был бы огорчен этим, несмотря на солидный счет за ремонт дома. Предлагать статуе сесть не имело смысла: ни один стул в доме не выдержал бы ее тяжести. Не теряя времени, она заговорила, и от звука ее голоса меня бросило в дрожь. Я пригласил ее к ужину, сказала она, и вот она явилась. Разумеется, я мог только ответить, что я очень рад, и, извинившись за то, что мы сели, не подождав ее, я велел Лепорелло накрыть стол заново, не совсем понимая, как может есть истукан, высеченный из каменной глыбы.
Статуя сказала, что не будет беспокоить нас, но сама приглашает меня на ужин, если у меня хватит смелости пойти с ней. Не будь я так испуган, я бы вежливо отказался. Но тут я вызывающе заявил, что готов сделать что угодно и пойти куда угодно. Лепорелло исчез, однако я слышал, как под столом стучат его зубы. Тогда статуя попросила меня дать ей руку, что я исполнил, по-прежнему пытаясь держаться как герой. Когда ее каменная рука схватила мою, у меня вдруг заломило в висках и в спине, голова закружилась и я почувствовал томительную слабость. Я покрылся испариной, потерял способность координировать свои движения; предметы стали двоиться у меня в глазах, и я пошатнулся, точно страдал локомоторной атаксией. Перед глазами плясали какие-то странные видения. Мне чудилось, что статуя бессмысленно кричит; «Да, да!
Тут статуя ступила на подгнившую доску, и пол не выдержал. Я пролетел вниз около двадцати пяти футов, потом мое тело отделилось от меня и понеслось к центру вселенной. Я вскрикнул и обнаружил, что я мертв и нахожусь в аду. Здесь он впервые сделал паузу. Волосы у меня уже пять минут стояли дыбом. Я бы дорого дала, чтобы осмелиться закричать или выпрыгнуть из вагона. Но я только спросила, заикаясь, что же представляет собой то место, которое он сейчас упомянул. Вы меня понимаете? Достаточно сказать, что я обнаружил там общество, состоявшее главным образом из людей вульгарных, истеричных, грубых, слабых, никчемных и полных самых лучших намерений — они поддерживали славу этого места, причиняя и себе, и друг другу столько неприятностей, сколько было в их силах.
Мне они были скучны и противны; я тоже им не слишком нравился. Князь Тьмы не джентльмен. Его осведомленность и проницательность поистине удивительны, но он ничем не превосходит тех, кто ее окружает. Он делал вид, будто ему нравится мое общество и беседы со мной; я со своей стороны был вежлив и старался, чтобы он не почувствовал моего превосходства. Тем не менее я понимал, что сердечность наших отношений ему тягостна так же, как и мне. И вот как-то раз один из его приближенных явился ко мне, и, заверив меня в своем уважении, которое якобы не позволяет ему слушать, как за моей спиной меня оскорбляют, сообщил, что Князь публично назвал мое появление здесь ошибкой и пожелал мне отправиться ко всем святым и вкусить небесного блаженства. Это были очень сильные выражения, и я сразу же пошел к Князю и передал ему то, что слышал. Сначала он ответил весьма грубо — эта манера разговаривать меня всегда раздражала, — что мой осведомитель лжец; когда же я отверг это объяснение, он нехотя извинился и стал убеждать меня, что, во-первых, пожелал мне попасть на небеса только потому, что, по его искреннему убеждению, мне было бы там лучше, хотя сам он и не разделяет моих вкусов, а во-вторых, мое появление в его владениях действительно было ошибкой, ибо командор, которого он назвал старым каменным болваном, ввел их в заблуждение относительно моей персоны и все были обмануты в своих ожиданиях. Я спросил, по какому праву он в таком случае задерживает меня здесь.
Он ответил, что вовсе меня не задерживает, и спросил, кто или что препятствует мне отправиться куда я хочу. Я был удивлен и поинтересовался, почему, если в аду действительно царит такая свобода, все черти не отправились на небо. Смысл его ответа заключался в следующем: черти не уходят на небо по той же причине, по какой ваши соотечественники, играющие на скачках, не слишком часто слушают по понедельникам популярные концерты, хотя они могут так же свободно посещать их, как и вы. Но тут дьявол любезно выразил надежду, что мне небеса придутся по вкусу. Он предупредил меня, что обитатели небес бесчувственны, спесивы и педантичны, а все их разговоры и развлечения невыносимо скучны. Во всяком случае, я могу узнать их поближе и, если они мне не понравятся, вернуться обратно. Он всегда будет рад меня видеть, хотя я и не совсем тог человек, которого он представлял себе но описанию командора. Он добавил, что с самого начала был против истории со статуей, ибо люди уже выросли из такой чепухи и продолжать заниматься подобными вещами в наше время — значит просто сделать из ада посмешище. Я согласился с ним и откланялся.
Он обрадовался моему отбытию, но все же мое доброе мнение значило для него много, и он попросил меня не слишком строго судить их, пребывающих здесь, внизу. У них, разумеется, есть свои недостатки, сказал он, но что ни говори, а настоящую дружбу, чувства и привязанности, здоровый, честный, благотворный юмор и невинную любовь к развлечениям я могу найти только у них. Я откровенно сказал ему, что все-таки возвращаться не намерен и что он слишком умен, чтобы не признать моей правоты. Ему это польстило, и мы расстались вполне дружески. Его вульгарность меня страшно раздражала, но он и не скрывал ее, и его популярность нельзя считать совсем уж незаслуженной. С тех пор я странствовал больше, чем принято среди тех, кто находится в моем положении. Когда кто-нибудь из нас оказывается в кругу родственных душ, у него возникает почти непреодолимое искушение остаться с ними навсегда. Однако некоторым все еще не удается отыскать такой круг. И кое-кто из них — например, я сам — не потерял поэтому интереса к земле и время от времени навещает ее.
Из-за этого нас считают чудаками; на самом же деле привидения — это безумцы того света, как вы выражаетесь. Для меня это просто любимое занятие, которому, впрочем, я предаюсь не слишком часто. Теперь я ответил на ваши вопросы о том, кто я и больно ли мне было умирать. Вы удовлетворены? Она вновь надела траур и до сорока с лишним лет стойко оплакивала свои утраты, а потом вышла замуж за шотландца-пресвитериаиина и покинула Испанию. Эльвира, обнаружив, что ее брак со мной закрыл перед ней двери приличного общества, вернулась на время в свой монастырь. Потом она изо всех сил старалась снова выйти замуж, но почему-то не сумела, не знаю почему, ведь она была красивой женщиной. В конце концов ей пришлось зарабатывать на жизнь уроками пения. Деревенская девушка, имя которой я забыл, вскоре прославилась на всю округу как искусная прачка.
Дона-Жуана ди Тенорио до сих пор хорошо помнят. О вас написана величайшая из пьес и величайшая из опер. Я хотел бы посмотреть, как это выглядит на сцене. Но скажите, дают ли они правильное представление о моей личности? Но показано ли в них, что сам я никогда не влюблялся, что я всячески старался напомнить им об их долге и непреклонно противостоял всем их уловкам? Это объяснено? Скорей наоборот, мне кажется. Как прочно клевета пристает к репутации человека! И я известен и внушаю отвращение как распутник, хотя заслуживаю этого меньше, чем кто-либо другой.
Вы очень популярны. Все были бы ужасно разочарованы, если бы узнали правду. Жены моих друзей, когда я отказывался бежать с ними и даже угрожал рассказать обо всем их мужьям, если они не перестанут преследовать меня, называли меня рыбой и бесчувственным чурбаном. Вероятно, вы с ними согласны? Затем… не знаю, что сделалось со мной, но с другой стороны это был все-таки не обыкновенный мужчина. Я протянула к нему руку и сказала: — Вы были правы: это были не настоящие женщины. Если бы они уважали себя, они никогда не решились бы соблазнять мужчину, но я… я… я… люблю… — Я остановилась, парализованная удивлением, сверкнувшим в его глазах. Конечно, я не сказала бы этого, если бы вы не были привидением. А так — я просто не могла удержаться.
Если бы вы жили в этом мире, я прошла бы двадцать миль ради того, чтобы только взглянуть на вас, и я заставила бы вас полюбить меня, несмотря на всю вашу холодность. Слово в слово, если не считать того, что они говорили по-испански! Постойте, вы хотите робко обвить руками мою шею, спросить, люблю ли я вас хоть немного, и тихо поплакать на моей груди. Бесполезно: моя шея и грудь давно уже стали прахом в земле Севильи. А если вы когда-нибудь решите проделать это с кем-нибудь из своих современников, то помните, что не каждый высокий мужчина, у которого вы повиснете на шее, в состоянии выдержать ваш вес, хотя он в этом и не признается. Еще один вопрос, прежде чем поезд остановится. Когда вы были живы, вы так же не сомневались в своем обаянии, как и теперь? Разумеется, нет: от рождения я был застенчив. Но бесконечные признания укрепили во мне благоприятное представление о моей наружности, которая, разрешите вам напомнить, только отравляла мое существование.
Поезд остановился; он поднялся и прошел сквозь дерево и стекло двери. Мне же пришлось ждать, пока проводник ее отопрет. Я опустила окно, чтобы в последний раз увидеть и услышать его. Мы встретимся снова — в вечности. Кто знает, встретимся ли мы когда-нибудь? Надеюсь, что да. Дороги в рытвинах и ухабах, специально чтобы ломать ноги; пропыленные живые изгороди, канавы с дохлыми собаками, колючий бурьян и тучи ядовитых мух, дети, терзающие какую-нибудь бессловесную тварь, понурый, измученный непосильным трудом и преждевременно состарившийся батрак, злобный бродяга, навозные кучи с их ужасным запахом, придорожные камни от гостиницы до гостиницы, от кладбища до кладбища, — тяжело шагая, я прохожу мимо всего этого, пока не обнаруживаю вдали телеграфный столб или семафор, указывающий на то, что благословенный, спасительный поезд уже близко. Путь от деревенской улицы к железнодорожной станции равносилен скачку через пять столетий — от жестокой тупой тирании Природы над Человеком к упорядоченной, продуманной и организованной власти Человека над Природой. И все же на прошлой неделе я позволил своему другу Генри Солту и его жене уговорить себя «приехать и пожить до понедельника» среди холмов Суррея.
Солт, во многих отношениях человек весьма умный, помешан на сельской жизни и владеет домом в дыре, носящей название Тилфорд, по Фарнемской дороге, куда он время от времени удаляется и где живет, питаясь местными грибами и сочиняя статьи, превозносящие такого рода питание, местную погоду и прелести данного времени года в противовес лондонской скученности. Он не сомневался, что день, проведенный в Тилфорде, превратит меня из ненавистника деревенской жизни в ее поклонника, и, поскольку с ним очень приятно гулять и беседовать если бы он только, как разумный человек, ограничивал свои прогулки набережной Темзы , — я в конце концов пошел на эксперимент и даже согласился подняться на вершину якобы живописного холма, именуемого Хайндхед, и полюбоваться оттуда склонами Южного побережья, Портсмутской дорогой лично я предпочитаю тот ее конец, который ближе к Найтсбриджу и главным образом тем местом, где были повешены три человека, убившие кого-то, кто уговорил их прогуляться с ним но холмам. Когда я в воскресенье утром отправился на вокзал Ватерлоо, поднявшись — вопреки всякому обыкновению — в семь утра, Лондон был чист, свеж и сух. Я раскрыл книгу, старательно избегая смотреть в окно от остановки до остановки, и читал до тех пор, пока, миновав огромное кладбище, мы не прибыли в Фарнем. За городом, как всегда, лил дождь. Я спросил, как пройти в Тилфорд, и узнал, что надо идти той же дорогой еще мили четыре. Я боялся обидеть Солта, проявив недоверие к его деревенскому раю, а потому не взял с собой зонта, и рай, конечно, воспользовался этим упущением. Не знаю, что представляют собой склоны Южного побережья, но что касается суррейских дорог, то могу со всей Ответственностью заявить, что на них склонов предостаточно, и самых крутых. Между Фарнемом и Тилфордом находится не меньше пяти холмов и ни одного виадука.
И я влезал на них на все по очереди, ступая на носки, и плелся вниз, ступая на пятки, и каждый мой шаг создавал болотца, полные грязно-желтой жижи. По мере того как пейзаж становился все менее цивилизованным, дождь припускал все сильнее; моя книга превратилась в бумажную массу, а краска с ее переплета окрасила мою серую куртку в алый цвет. Какие-то птицы водонепроницаемой породы неудержимо хохотали надо мной, и я наконец-то понял, почему на птиц так рьяно охотятся. Затем дорога свернула в сосновый бор, украшенный роскошным ковром из мокрого мха и надписями, предупреждавшими, что это частное владение и посторонним вход в него строго запрещен под угрозой судебного преследования. Право же, стоит проехать тридцать миль ради того, чтобы какой-то самодур помещик заставил вас повернуть обратно. Рукава у меня уже насквозь промокли и липли к запястьям, как холодный компресс. Я растопырил руки, чтобы по возможности избежать неприятного ощущения, посмотрел вниз на свои негнущиеся колени, и с полей моей шляпы на них тотчас обрушилась целая пиита дождевой воды и черной краски. Я расхохотался так, как, должно быть, хохотали колесуемые преступники при втором повороте колеса. Еще одна-две мили утомительной ходьбы по колено в грязи, и я подошел к окраине деревни, где стремительно несла свои воды небольшая речка, через которую был перекинут мост наподобие готической арки, так что лошади сначала напрягали все силы, чтобы втащить на него повозку, а потом на скользком крутом спуске — чтобы затормозить ее.
Это и был Тилфорд, селение, насколько я мог судить, совершенно необитаемое, если не считать одного человека, чей угрюмый взгляд яснее всяких слов спрашивал: какого черта мне здесь надо? Тут меня ждал подъем еще на один холм, между молитвенным домом и церковью, а затем — открытый участок дороги, где дождь и ветер могли напоследок исхлестать меня без всяких помех. Солт ошибается, полагая, что живет в Тилфорде, — на самом деле он живет значительно дальше, и я уже собирался повернуть назад, пока еще был в состоянии добраться до Лондона, но тут он приветствовал меня с порога своего дома восторженным возгласом: «А вот и он! Не успел я опомниться, как моя одежда уже наполняла кухню паром, а я сам, облачившись в какое-то одеяние, принадлежавшее шурину Солта, многообещающему поэту, чья фигура не очень похожа на мою, набивал желудок плодами последних изысканий хозяина дома в области местной грибологии. Одежда моя высохла быстро. Вскоре я снова надел ее. Она стала на два дюйма короче и уже, но зато была теплой и даже пересушенной. Тем не менее я отчаянно расчихался, и миссис Солт поспешила достать пузырек с камфарным спиртом. Не зная силы этого лекарства, я неосторожно принял полную ложку, отчего чуть не умер, но, придя в себя, почувствовал, по крайней мере, полную уверенность в том, что бациллы инфлюэнцы выдержать его никак не могли.
Затем, когда дождь перестал, мы пошли прогуляться но дороге, которая вилась среди холмов, походивших под пасмурным небом на кучки мокрого торфа. Наконец мы выбрались на возвышенность, где болото сменилось мягким зыбучим песком и кустиками вереска, уже высушенного пронизывающим ветром с Северного моря. С подветренной стороны от нас лежал Френшемский пруд, похожий на водохранилище, только без насосной станции; при каждом порыве ветра дрожь пробирала его сверху донизу, покрывая поверхность рябью. Я посочувствовал ему и украдкой посмотрел на Солта; неужели его не обескуражила невыразимая унылость этого пейзажа? Но он привык к нему и по пути домой принялся строить планы завтрашней экскурсии на Хайндхед. Одно упоминание об этом вызвало у меня новый приступ чихания. Но я решительно отказался от второго приема камфары, и миссис Солт, далеко не исчерпавшая своих ресурсов, угостила меня черносмородиновым джемом с кипятком, что мне даже понравилось. На следующее утро я встал в восемь, чтобы полюбоваться солнцем и послушать пение птиц. Но оказалось, что я поднялся раньше их; и я не видел солпца и не слышал ни единой птицы, пока не вернулся в Лондон.
Солт ликовал, потому что дул северо-восточный ветер, исключавший всякую возможность дождя. После завтрака мы двинулись но холмам к Хайндхеду сквозь туман, превращавший коров в мамонтов, а гряды холмов — в горные цепи. Когда мы отошли достаточно далеко от какого-либо пристанища, начался дождь. Солт заявил, что это пустяки и никакой дождь долго не выдержит северо-восточного ветра. Но этот дождь выдержал. Когда, спотыкаясь и скользя по канавам, которые Солт именовал тропинками, хотя на самом деле это были русла горных потоков, стремительно наполнявшиеся мутной водой, мы наконец добрались до Хайндхеда ничем не отличавшегося от всех остальных торфяных кучек , из-за тумапа мы не могли различить не только Южного побережья, по даже друг друга. Я увидел место, где были повешены те трое, и, не стану отрицать, испытал известное мстительное удовлетворение при мысли о том, что некогда хоть один человек понес здесь справедливую кару. Когда мы отправились обратно, Солт был в наилучшем расположении духа. Дождь при северо-восточном ветре привел его в такой восторг, который может сравниться лишь с восторгом астронома, открывшего новую комету.
Миссис же Солт из всего этого сделала вывод, что я должен приехать еще раз. Дождь мешал ей не больше, чем если бы она была уткой; и я невольно начал прикидывать, не является ли в действительности ее костюм для прогулок хитроумным купальным костюмом. Она была в отличном настроении, хотя даже овцы жалобно блеяли, глядя на небо, а корова, которую я дружески похлопал но спине, проходя мимо, была так пропитана дождевой влагой, что мне в рукав ударила струйка воды и брызги долетели до самой подмышки. Миссис Солт во время нашей прогулки говорила главным образом о добродушии своего пса Неро, за которым Солт тем временем зорко следил, неукоснительно пресекая его попытки подойти к овцам. Пока мы добрались до дому, в моей одежде накопилось в три раза больше воды, чем накануне. Когда я снова надел ее, могло показаться, что я, ввиду крайней нужды, воспользовался гардеробом своего младшего брата. Незачем описывать мой обратный путь в Фарнем после обеда. Всю дорогу шел дождь, но я, по крайней мере, приближался к Лондону. Я побывал в новых местах и отдохнул, и я уверен, что недели через две мне удастся избавиться от последствий того и другого.
И если мой опыт предостережет какого-нибудь лондонца, соблазненного чрезмерно восторженными описаниями весенней прелести холмов Суррея, значит, мои мучения были не напрасны. К сожалению, я отнюдь не уверен, что столь же широкой известностью пользуется ее продолжение, написанное покойным сэром Уолтером Безантом, [10] который искренне торжествовал в уверенности, что отомстил за эту мораль заблудшему норвежскому еретику. И мне никак невозможно поместить здесь сей шедевр без нарушения авторского права. К тому же я вынужден с прискорбием сознаться, что не помню оттуда ни единого слова и могу лишь косвенно воспроизвести отдельные эпизоды, написав рассказ, в котором следует их продолжение. Стало быть, я и сам знаю не более читателя — это плохое оправдание, но лучшего у меня нет. Нора не доехала до вокзала. Она чувствовала всей душой, что не имеет права спасаться бегством от смерти дочери и злого языка Кристины. Она велела кучеру скорей повернуть назад и отвезти ее в тот самый дом, который она только что покинула; в ней росло, ширилось, разгоралось, пылало негодование, которое она начала испытывать, когда поняла, с какой легкостью могут люди, вроде Крогстада, заразить пагубным духом страха и безысходности одинокую, беззащитную девушку и довести ее до самоубийства. Нора знала, что эти люди не виноваты — что ее возмущение может лишь повредить им и ей самой.
Собственно говоря, она уже растратила все свое возмущение и ту безрассудную смелость, которую в нем черпала: ей незачем было теперь назидательно напоминать себе, что это горькое и ядовитое чувство: она вкусила его и отринула с отвращением. Но у нее была горячая кровь; и время от времени потрясение при виде вопиющей несправедливости распаляло эту кровь и возбуждало гнев вопреки разуму, умудренпому опытом. Когда она выходила из кареты, какой-то мужчина нехотя отступил от дверей ее дома. В банке, где он служил, его не узнали бы в этом грубом, мешковатом плаще и широкополой шляпе; но она не усомнилась: он всегда приходил к ней переодетый. И продолжала, трогательно стараясь смягчить свою суровость: — Что вы здесь делаете? Я действительно решила уехать; но по дороге на вокзал передумала и вернулась. На то есть причина. Ступайте наверх: я только скажу фру Крог, что оставляю квартиру за собой. Едва дверь отворили, Крогстад повиновался.
Ему было неловко перед кучером, горничной и фру Крог, которая вышла им навстречу, сгорая от удивления и любопытства. Горничная поднялась вместе с ним наверх и стала зажигать газовый рожок; он стоял к ней спиной, притворяясь, будто рассматривает книги на полке, все время, пока она задергивала занавеси и растапливала погасший камин. Когда она, наконец, ушла, он спял плащ и вновь превратился в почтенного банковского служащего, если судить по платью. Но вид у него был робкий и смиренный: он слонялся по комнате, поглаживая гладко выбритую верхнюю губу, словно расправлял несуществующие усы. Когда вошла Нора, он заулыбался и угодливо помог ей снять длинпое дорожное пальто. Его подобострастие явно было ей неприятно, и он, почувствовав это, слегка втянул голову в плечи. Сегодня мне невыносимо видеть вас и вам подобных. Мне необходимо с кем-нибудь поговорить. Крогстад просиял.
Вы же знаете, со мной можно говорить откровенно; и я желаю лишь, чтобы вы позволили мне такую же откровенность. Но при одном условии — не смейте говорить о вашей жене; вы сами прекрасно понимаете, что не в ваших интересах ее порочить. Я мирилась с этим, пока мне не надоело защищать ее и притом, пожалуй, кривить душой, вы ведь Гшаете, что я ее не люблю. Она опустилась в кресло-качалку у камина с живостью, какую немногим женщинам удается сохранить почти в пятьдесят лет; он сел на стул, подался вперед всем телом и не сводил с нее глаз, упершись локтями в колени, а сплетенные пальцы зажав меж икрами ног, обтянутых узкими штанами. Она сделала меня добропорядочным человеком и помогла сохранить добропорядочность. Ах да, — поспешно добавил он, видя, что в глазах у нее блеснула насмешка над его удрученным видом, — я знаю, вы не высоко ставите добропорядочность; но это так много значит для человека вроде меня, который еще в юности сбился с пути. Для такого совершенства, как вы, добропорядочность — это капитуляция; но не будь я добропорядочным, я стал бы не лучше, а хуже, подобно Хельмеру. Вот чем я ей обязан. И, кроме того, вспомните о моих мальчиках.
Не далее как сегодня утром я вам говорил, — тут Крогстад снова поймал ее взгляд и съежился, — что у меня четверо сыновей. Старший, профессор университета, пользуется общим уважением; второй — преуспевающий адвокат; третий, офицер инженерных войск, не запятнал своей чести; четвертый служит в банке и намерен пойти по моим сто… Он осекся и замолк, потому что она покачала головой с жалостливой укоризной. Крайние левые гегельянцы смотрят на истовых христиан точно так же, как истовые христиане смотрят на африканских идолопоклонников. Если бы ваш сын осмелился открыто проповедовать свои взгляды или оказать моральную поддержку тем, кто осмеливается их проповедовать, он лишился бы своей кафедры, заработков, известности и того «общего уважения», которым вы так гордитесь. Ои пользуется общим уважением, потому что лицемерит и учит лицемерию своих студентов. Второй ваш сын, адвокат, как я слышала, преуспевает, потому что и не думает защищать бедняков перед неправедным судом, а вместо этого обстряпывает грязные делишки к выгоде богачей, лебезит перед ними, покрывает их, и они при его пособничестве грабят общество. Ваш офицер инженерных войск не запятнал чести, потому что прикидывается миротворцем и левой рукой благоразумно размахивает Евангелием, а правой наводит пулемет. Ну а Нильс-младший, если пойдет по стопам своего отца, то вслед за ним станет тайно ходить к женщине, от которой он в обществе отшатнется, пылая праведным негодованием. А когда Хейердаль напрямик спросил вас, позволите ли вы Нильсу побывать у меня на вечере в один из четвергов, вы покачали головой с назидательным видом и сказали: «Ну разумеется, нет».
Крогстад кусал бледные, дрожащие губы. Какая вам была бы польза, если б я в ущерб себе и своему сыну сказал не то, чего от меня ожидали? К тому же, знай они, что я здесь бываю, им бы этого все равно не понять; они подумали бы только… — И были бы вполне правы, раз вы стыдитесь признаться, что бываете у меня. Но если вы желаете избегать всего, что посредственные люди могут истолковать в дурную сторону, вам придется приспособить свою жизнь к их посредственности. Кстати, вы уверены, что они не знают? Крогстад выпрямился. Да если б они знали, это погубило бы меня. Надеюсь, вы пи слова… — Он опять умолк и взглянул на нее с внезапным подозрением. А у вас всюду есть враги и завистники.
Крогстад обиженно насупился. А мне приятно слышать о вас, дружеское ухо — лучшее противоядие от злого языка. Ну вот что, Нильс, скажите правду о правлении банка. Вы же знаете, что почтенный стряпчий Хейердаль нажился за последние шесть лет во время биржевого бума, потому что тайно делился прибылью с маклерами, и пожелай кто-нибудь разоблачить этот сговор, ему не миновать суда и позора. Вы когда-нибудь дали ему это понять хоть намеком? Вы ведь не наказываете родителей за грехи детей, помалкиваете об этом? Ах, Нора, если бы вы знали Арнольдсона, вы полюбили бы его. Поверьте, у него доброе сердце. Нора не стала входить в обсуждение достоинств Арнольдсона.
Юхансена бьет жена. И жене Фалька тоже следовало бы бить своего муженька, это вполне соответствовало бы его собственным понятиям о справедливости, потому что он завел вторую семью, но ей об этом никто не скажет. Вы когда-нибудь пробовали урезонить Сведрупа или посочувствовать Юхансену? Решитесь ли вы прекратить знакомство с Фальком в осуждение его безнравственности? Если бы люди были так нетерпимы друг к другу, их существование стало бы ужасным. Приходится, правда, поменьше знаться с Юхансеном, ведь невозможно приглашать его без жены; но от нее никогда не знаешь, чего ждать. Нора мгновение смотрела на него, и в ее старых, умных глазах появился почти озорной блеск. Он снова подался вперед и хмуро уставился на ее ноги, которые, по мнению Кристины, были толсты до неприличия. При вас они молчат обо мне; точно так же вы при них всегда молчите об их семейных неприятностях.
Винтаж: Бернард Шоу. Полное собрание пьес (комплект из 6 книг)
ХХ веков / А. Г. Образцова. Шоу Бернард: Новые книги. Всего книг: 80. Читайте и слушайте книги автора Бернарда Шоу: доступно 23 книги, отзывы и цитаты. На Литрес вы можете скачать электронные и аудиокниги в удобном формате или читать онлайн.
Винтаж: Бернард Шоу. Полное собрание пьес (комплект из 6 книг)
Мастер острого словца «Читая биографию, помните, что правда никогда не годится к опубликованию», — сказал великий ирландский драматург, который родился 26 июля, 165 лет назад. Бернард Шоу 1856-1950 В юности Шоу пообещал себе стать знаменитым и писать каждый день пять страниц текста. В конечном итоге это принесло ему Нобелевскую премию по литературе и «Оскар» за сценарий к фильму «Пигмалион» по его собственной пьесе. Из-под пера Бернарда Шоу вышло пять романов, которые известны знатокам литературы и горячим поклонникам, около 60 пьес, среди них десяток гениальных, и, как было подсчитано, 250 тысяч писем. Казалось бы, о таком плодовитом человеке должно быть известно всё. На самом деле истинный Шоу успешно скрылся за своими афоризмами и политическими нравоучениями.
В самом деле, трудно отыскать общее между торговцем зерном и певицей. Пара произвела на свет двух дочерей и сына, который застал уже вконец опустившегося и сильно пьющего отца. С малых лет Джордж Бернард мучительно подозревал, что его настоящий родитель — яркий музыкант по фамилии Ли, с которым беззаветно дружила матушка. Родители отдали мальчика в заведение, где детей воспитывали в основном розгами и подзатыльниками. Бернард называл учителя «всеобщим врагом», а себя — застенчивым и трусливым.
Позже он посвятил немало полемических строк системе образования. Бернард Шоу «Человек — как кирпич: обжигаясь, твердеет» Когда Шоу исполнилось 15, отношения между отцом и матерью совсем разладились. Джордж остался с отцом и пошел работать. У него был великолепный разборчивый почерк, поэтому он быстро перерос должность мелкого клерка. Одной из его обязанностей было собирать деньги с арендаторов, которые проживали в трущобах.
Наблюдения, сделанные в тот период, пригодились ему при создании пьесы «Дома вдовца».
Словом, это была личность уникальная и не только в литературном отношении. И он не был бы самим собой, если бы не пошутил и по поводу присуждения премии казалось бы, весьма серьёзному поводу! Он поблагодарил за честь, оказанную ему Нобелевским комитетом, но отказался от денег, заявив, что деньги, полагающиеся лауреату, — это «спасательный круг, брошенный пловцу, который уже благополучно добрался до берега».
Один из анекдотов: как-то на одном из королевских приёмов к Шоу подошла сама королева Великобритании и спросила его: "Правда ли говорят, сэр, что вы утверждаете, будто все женщины продажны?
Первые романы автора не пользовались популярностью, тогда Шоу обратился к драматургии. Язвительный ум, ехидство и саркастичность позволили ему создать пьесы, которые не только смотрели, но и читали. Его стиль отличается острыми конфликтными ситуациями и насыщенными парадоксами диалогами.
Писатель изучал творчество Генрика Ибсена, которое, несомненно, оказало влияние на развитие драматургического таланта Шоу. Как писатель-драматург автор заявил о себе в 1885 году, опубликовав дебютную пьесу «Дом вдовца». Острая злободневная драма буквально взорвала европейскую драматургию правдивостью, едкой сатирой и социальной проблематикой. Писатель не побоялся поднять новые, острые политические и общественные для театра темы.
У нее же теперь был он, Шоу! А разве это не счастье само по себе? Их супружеские отношения были странными. Шарлотта не скрывала, что асексуальна. Но это Шоу... Он не особо интересовался вопросами интимной жизни. Возможно, «мужская сила» не была его козырем... Ведь все его влюбленности не переходили черты, за которой разливались страсти. Брак дал им обоим то, что нужно: ей — мужа, разделявшего ее взгляды, ему — тихую жену и деньги. Потом он думал — может, Шарлотта и правда любила его?
Супруги сняли дом в Хартфордшире и к 1910-м годам, забросив романы и начав писать пьесы, Шоу обрел славу. Он бил пуританскую мораль, называл все пороки общества своими именами. Шокированный Лондон ахал, ощущая себя голым, и — рукоплескал ему! В 1912 году он пишет « Пигмалион», представляя, что сыграть Элизу Дулиттл может лишь одна актриса — Стэлла Патрик Кэмпбэлл. Шоу во время поездки в Америку. И Элизу в «Пигмалионе» писал «под нее». Стэлла отказывалась — ну как ей, даме за сорок, играть девчонку? Но Шоу был настойчив и премьера прошла триумфально. Драматург понял, что испытывает к Пат не любовь, а некое необъяснимое чувство. Она могла быть далеко и не с ним.
Но мир был ценен лишь тем, что в нем жила она... Стэлла была на девять лет моложе. Она единственная поняла, что за маской балагура и циника скрывается ранимый романтик. И то, что происходило между ними, было выше любви. И один Бог знает, перешли ли они «грань» в начале отношений, но в одном из первых писем к ней он писал: «Пусть, когда я умру, на доме номер 12 на Гайдн-стрит повесят доску с надписью: «Здесь нашел счастье великий человек! Я был счастлив! И никогда уже не буду несчастливым... Они с Пат гуляли по городу и болтали. А потом она решила уехать.
Бернард Шоу (пьесы)
Пьесу Бернарда Шоу «Пигмалион» можно прочесть на одном дыхании, настолько она лёгкая для восприятия и увлекательная. Бернард Шоу и его новеллы. Уже двадцать лет бывший пасторский дом в Айот-Сент-Лоуренсе, приобретенный Шоу в 1906 году, пустует без хозяина. Джордж Бернард Шоу — британский (ирландский и английский) писатель, романист, драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе. В юбилейную дату Бернарда Шоу Тобольская районная библиотека представляет подборку книг о жизни и творчестве ирландского писателя. За что Бернард Джордж Шоу получил Нобелевскую премию по литературе за какую книгу или книги. Творчество Бернарда Шоу драматурга (1856-1950) хорошо известно у нас в стране. Его пьесы "Пигмалион", "Цезарь и Клеопатра", "Профессия миссис Уоррен" и др. прочно вошли в репертуар театров.
Книги и аудиокниги автора: Бернард Шоу
библиотека ЛибКат. На сайте Топ книг вы сможете все романы и пьесы Бернарда Шоу читать, а так же найдете полную биографию драматурга Бернарда Шоу. Главная > Книги > Топ-10 лучших произведений Бернарда Шоу. Бернард Шоу – один из самых известных ирландских деятелей, драматург и романист.