Многие литературоведы называют роман «Робинзон Крузо» духовной автобиографией перерождения Дефо. Книга «Робинзон Крузо» была написана в 1719 и издана в 2008 году. В Екатеринбурге впервые в России перевели и издали третью, заключительную книгу Даниэля Дефо, посвященную Робинзону Крузо. Дефо Д. Робинзон Крузо после долгих и опасных приключений оказался на необитаемом острове и пробыл там 28 лет. Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев кораблекрушение во время страшной бури, был выброшен на берег этого ужасного, злополучного острова, который я назвал Островом отчаяния.
В России впервые перевели третью часть знаменитого романа Дефо о Робинзоне Крузо
Robinson Crusoe) может означать: Робинзон Крузо главный герой нескольких романов Даниэля Дефо. Первый роман, «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо», написан как вымышленная автобиография Робинзона Крузо, моряка из Йорка, который провёл 28 лет на необитаемом острове после крушения судна. Роман «Робинзон Крузо» дал начало классическому английскому роману и породил моду на псевдодокументальную художественную прозу; его нередко называют первым «подлинным» романом на английском языке. Робинзон Крузо Робинзон Крузо Эксмодетство Выпущенный в 1719 году приключенческий роман о Робинзоне Крузо стал сенсацией для современников. Роман о Робинзоне Крузо экранизировали в разных странах около 30 раз! Позже он написал свой знаменитый роман «Жизнь и приключения Робинзона Крузо».
Робинзону Крузо исполнилось 300 лет
Роман «Робинзон Крузо» давно стал классикой всемирной литературы и является одной из самых читаемых книг. Роман «Робинзон Крузо» давно стал классикой всемирной литературы и является одной из самых читаемых книг. Роман о Робинзоне Крузо экранизировали в разных странах около 30 раз!
Даниель Дефо
| Робинзон Крузо, Шикотан и Пятница с грузинским акцентом | Робинзон Крузо провел в изоляции на острове 28 лет, два месяца и 19 дней, но не потерял страсти к приключениям. |
| Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои | Книга написана как вымышленная автобиография Робинзона Крузо, жителя Йорка, одержимого мечтой о неизведанных землях. |
Характеристики
- Легендарный роман «Робинзон Крузо» отмечает 300-летие // Новости НТВ
- Третья книга Даниэля Дефо, посвященная Робинзону Крузо, никогда раньше не переводилась на русский
- Место и время действия
- Детство, юность, интересы
Кто написал «Робинзона Крузо»? Английский писатель Даниель Дефо
Оказалось, что все эти годы он жил на полуострове, соединённом перешейком с побережьем Гайаны. Любопытно, что после выхода романа в свет Даниеля Дефо всерьёз обвинили в плагиате, то есть в использовании брошюры "Превратности судьбы, или Удивительные приключения Александра Селькирка, написанные его собственной рукой". Проблема состояла в том, что брошюра эта была, в свою очередь, перепечатана за исключением нескольких строк из книги некоего капитана Роджерса. Книга стоила пять шиллингов, что составляло половину цены породистой лошади. Фронтспис первого издания Прототипы У Робинзона были предшественники и в литературе, и в жизни. Например,роман Генри Невиля "Остров Пайнса, или Четвёртый остров близ неизвестного австралийского материка, недавно открытый Генрихом Корнелиусом фон Слоттеном" 1668.
Этот вздорный моряк поссорился с капитаном и по собственному желанию был высажен с корабля на остров, расположенный недалеко от берегов Чили. Селькирк надеялся, что вскоре его подберёт какое-нибудь судно, которое зайдёт сюда пополнить запасы воды. Однако он просчитался. Жить на необитаемом острове ему пришлось четыре года и четыре месяца. Никакого Пятницы и встречи с каннибалами там не было.
Кроме того, спас несчастного не пиратский корабль, а английское судно "Герцогиня". Вернувшись на родину, Селькирк привлёк к себе общее внимание. О нём написал капитан Роджерс, который сам снял горемыку с острова в архипелаге Хуан Фернандес. Потом эту историю изложил другой капитан - Кук, и, спустя некоторое время, - очеркист Ричард Стиль в журнале "Англичанин". Легендарный боцман, закончивший свою морскую карьеру капитаном, умер через два года после выхода в свет знаменитого романа.
Остров Робинзона Многие литературоведы считают, что остров Робинзона мог существовать лишь в богатом воображении автора, и искать этот клочок земли на картах бессмысленно. Отчасти это так, но: Боцман Селькирк, повздоривший с капитаном, был списан с судна у берегов Чили на необитаемый остров Мас-а-Тьерра что в переводе с испанского означает "ближе к берегу". Остров относится к архипелагу Хуан Фернандес, открытому в 1563 году и названному в честь испанского мореплавателя. Площадь острова 144 квадратных километра, высшая точка -гора Юнке 1000 метров над уровнем моря. Земля там плодородна, растут съедобные корнеплоды, злаки, фрукты, живёт потомство тех коз, которых оставил на острове Хуан Фернандес.
Но всего этого, включая описание флоры и фауны, Даниель Дефо знать не мог. Дефо отправил своего героя в Атлантический океан, в устье реки Ориноко, на землю, географические координаты которой совпадают с островом Тобаго.
Существует гипотеза, что роман основан на материалах пребывания шотландского боцмана Александра Селькирка на необитаемом острове в 1704-1709 годах.
Склочного и неуживчивого моряка высадили на остров, где он находился в таких же условиях и изоляции, как и описываемый Дефо персонаж, однако реальный прототип героя романа за пять лет одичал на острове, а Робинзон напротив — нравственно возродился. Сам автор называл роман аллегорией. Роман Дефо, демонстрирующий неистощимые возможности человека в освоении природы и в борьбе с враждебным ему миром, сразу же после выхода в свет стал литературной сенсацией, им зачитывались все слои населения.
А по числу выпущенных экземпляров роман долгое время занимал лидирующие позиции в книжном мире.
Это в первом томе Робинзон только на пятидесятой странице из трехсот попадает на остров и как-то задерживается на нем, а во втором томе разбогатевший Робинзон уже отправляется, что твой Дампьер, вокруг света. Для всего лишь нескольких страниц, посвященных путешествию Робинзона по России, Дефо, как показал М. Алексеев, потребовалась буквально библиотека. Из одного источника Дефо почерпнул ситуацию — человек в одиночестве, другой подсказал ему Робинзонов маршрут, третий — какое-нибудь описание. Источники можно было бы поделить на две большие группы — подсобные и конструктивные. Подсобные — это материал, который еще надо было обработать. Из таких источников Дефо преимущественно брал отдельные факты. Второго рода источники, как те же «Превратности судьбы» — «собственную руку», подсказывали ему повествовательный прием, сюжетную ситуацию, одним словом, конструкцию. Книга, о которой до сих пор почему-то вовсе не говорят как об источнике Робинзоновых «Приключений», — это автобиография Дантона, все того же Джона Дантона, оказавшего, безусловно, формирующее влияние на Дефо.
Книга не имела успеха, и мы даже не можем сказать, насколько была она известна Дефо. Однако была, и «Робинзон» написан после этой книги, и не только хронологически, но и с усвоением сделанного Дантоном, этим великолепным выдумщиком, блистательным стилистом. Почему не сопоставил он исповедей Дантона и «моряка из Йорка»? Что ж, ему было виднее, но факт: друг Дефо, внедривший в сознание будущего автора «Робинзона Крузо» некоторые идеи, владевшие Дефо всю жизнь «правдоподобная выдумка» и проекты , дал и образец автобиографических записок. И наконец, надо указать два крупнейших ориентира, на которые равнялся Дефо. Один мы уже называли — Шекспир. Другой — «Дон-Кихот». Это была любимейшая книга Дефо. Когда «Приключения Робинзона» стали уничижительно третировать как всего лишь вариант «донкихотства», в смысле вымышленности, Дефо ответил: «Меня хотели оскорбить этим и не знают, как на самом деле польстили мне».
Тогда меня и моего спутника пригласили на корабль со всем нашим грузом и приняли весьма любезно. Легко себе представить, какой невыразимой радостью наполнило меня сознание свободы после того бедственного и почти безнадежного положения, в котором я находился. Я немедленно предложил все свое имущество капитану в благодарность за мое избавление, но он великодушно отказался, сказав, что ничего с меня не возьмет и что все будет возвращено мне в целости, как только мы придем в Бразилию. А это всегда может случиться. Кроме того, ведь мы завезем вас в Бразилию, а от вашей родины это очень далеко, и вы умрете там с голоду, если я отниму все, что у вас есть. Для чего же тогда мне было вас спасать? Нет, нет, сеньор инглезе то есть англичанин , я довезу вас даром до Бразилии, а ваше имущество даст вам возможность прожить там и оплатить проезд на родину. Капитан оказался великодушным не только на словах, но и на деле. Он распорядился, чтобы никто из матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробную его опись и взял все это под присмотр, а опись передал мне, чтобы потом, по прибытии в Бразилию, я мог получить по ней каждую вещь, вплоть до трех глиняных кувшинов. Что касается моего баркаса, то капитан, видя, что он очень хорош, сказал, что охотно купит его для своего корабля, и спросил, сколько я хочу получить за него. На это я ответил, что он поступил со мной так великодушно во всех отношениях, что я ни в коем случае не стану назначать цену за свою лодку, а всецело предоставляю это ему. Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за нее восемьдесят серебряных «восьмериков» в Бразилии, но что если по приезде туда кто-нибудь предложит мне больше, то и он даст мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят «восьмериков» за мальчика Ксури. Мне очень не хотелось брать эти деньги, и не потому чтобы я боялся отдать мальчика капитану, а потому что мне было жалко продавать свободу бедняги, который так преданно помогал мне самому добыть ее. Я изложил капитану все эти соображения, и он признал их справедливость, но советовал не отказываться от сделки, говоря, что он выдаст мальчику обязательство отпустить его на волю через десять лет, если он примет христианство. Это меняло дело, а так как к тому же сам Ксури выразил желание перейти к капитану, то я и уступил его. Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно, и после двадцатидвухдневного плавания мы вошли в залив де Тодос-лос-Сантос, иначе — залив Всех Святых. Итак, я еще раз был избавлен от самого бедственного положения, в какое только может попасть человек, и теперь мне оставалось решить, что делать с собою. Я никогда не забуду, как великодушно отнесся ко мне капитан португальского корабля. Он ничего не взял с меня за проезд, аккуратнейшим образом возвратил мне все мои вещи, дал мне двадцать дукатов за шкуру леопарда и сорок за львиную шкуру и купил все, что мне хотелось продать, в том числе ящик с винами, два ружья и остаток воску часть его пошла у нас на свечи. Одним словом, я выручил около двухсот «восьмериков» и с этим капиталом сошел на берег Бразилии. Вскоре капитан ввел меня в дом одного своего знакомого, такого же доброго и честного человека, как он сам. Это был владелец «инхеньо», то есть, по местному наименованию, плантации сахарного тростника и сахарного завода при ней. Я прожил у него довольно долгое время и благодаря этому познакомился с культурой сахарного тростника и сахарным производством. Видя, как хорошо живется плантаторам и как быстро они богатеют, я решил хлопотать о разрешении поселиться здесь окончательно, чтобы самому заняться этим делом. В то же время я старался придумать какой-нибудь способ выписать из Лондона хранившиеся у меня там деньги. Когда мне удалось получить бразильское подданство, я на все мои наличные деньги купил участок невозделанной земли и стал составлять план моей будущей плантации и усадьбы, сообразуясь с размерами той денежной суммы, которую я рассчитывал получить из Англии. Был у меня сосед, португалец из Лиссабона, по происхождению англичанин, по фамилии Уэллс. Он находился приблизительно в таких же условиях, как и я. Я называю его соседом, потому что его плантация прилегала к моей и мы с ним были в самых приятельских отношениях. У меня, как и у него, оборотный капитал был весьма невелик, и первые два года мы оба еле-еле могли прокормиться с наших плантаций. Но, по мере того как земля возделывалась, мы богатели, так что на третий год часть земли была у нас засажена табаком, и мы разделали по большому участку под сахарный тростник к будущему году. Но мы оба нуждались в рабочих руках, и тут мне стало ясно, как неразумно я поступил, расставшись с мальчиком Ксури. Благоразумием я никогда не отличался, и неудивительно, что я так плохо рассчитал и в этот раз. Теперь мне не оставалось ничего более, как продолжать в том же духе. Я навязал себе на шею дело, к которому у меня никогда не лежала душа, прямо противоположное той жизни, о какой я мечтал, ради которой я покинул родительский дом и пренебрег отцовскими советами. Более того, я сам пришел к той золотой середине, к той высшей ступени скромного существования, которую советовал мне избрать мой отец и которой я мог бы достичь с таким же успехом, оставаясь на родине и не утомляя себя скитаниями по белу свету. Как часто теперь говорил я себе, что мог бы делать то же самое и в Англии, живя среди друзей, не забираясь за пять тысяч миль от родины, к чужеземцам и дикарям, в дикую страну, куда до меня никогда не дойдет даже весточка из тех частей земного шара, где меня немного знают! Вот каким горьким размышлениям о своей судьбе предавался я в Бразилии. Кроме моего соседа-плантатора, с которым я изредка виделся, мне не с кем было перекинуться словом; все работы мне приходилось исполнять собственными руками, и я, бывало, постоянно твердил, что живу точно на необитаемом острове, и жаловался, что кругом нет ни одной души человеческой. Как справедливо покарала меня судьба, когда впоследствии и в самом деле забросила меня на необитаемый остров, и как полезно было бы каждому из нас, сравнивая свое настоящее положение с другим, еще худшим, помнить, что Провидение во всякую минуту может совершить обмен и показать нам на опыте, как мы были счастливы прежде! Да, повторяю, судьба наказала меня по заслугам, когда обрекла на ту действительно одинокую жизнь на безотрадном острове, с которой я так несправедливо сравнивал свое тогдашнее житье, каковое, если б у меня хватило терпения продолжать начатое дело, вероятно, привело бы меня к богатству и процветанию. Мои планы продолжать разделывать плантацию приняли уже некоторую определенность к тому времени, когда мой благодетель — капитан, подобравший меня в море, должен был отплыть обратно на родину его судно простояло в Бразилии около трех месяцев, пока он готовил новый груз на обратный путь. И вот, когда я рассказал ему, что у меня остался в Лондоне небольшой капитал, он дал мне следующий дружеский и чистосердечный совет. Напишите, чтобы для вас там закупили товаров, таких, какие находят сбыт в здешних краях, и переслали бы их в Лиссабон, по адресу, который я вам укажу; а я, если Бог даст, вернусь и доставлю вам их в целости. Но так как дела человеческие подвержены всяким превратностям и бедам, то на вашем месте я взял бы на первый раз всего лишь сто фунтов стерлингов, то есть половину вашего капитала. Рискните сначала только этим. Если эти деньги вернутся к вам с прибылью, вы можете таким же образом пустить в оборот и остальной капитал, а если пропадут, так у вас по крайней мере останется хоть что-нибудь в запасе. Совет был так хорош и так дружествен, что лучшего, казалось мне, нельзя и придумать, и мне оставалось только последовать ему. Поэтому я не колеблясь выдал капитану доверенность, как он того желал, и приготовил письма к вдове английского капитана, которой когда-то отдал на сохранение свои деньги. Я подробно описал ей все мои приключения: рассказал, как я попал в неволю, как убежал, как встретил в море португальский корабль и как человечно обошелся со мною капитан. В заключение я описал ей настоящее мое положение и дал необходимые указания насчет закупки для меня товаров. Мой друг капитан тотчас по прибытии своем в Лиссабон через английских купцов переслал в Лондон одному тамошнему купцу заказ на товары, присоединив к нему подробнейшее описание моих похождений. Лондонский купец немедленно передал оба письма вдове английского капитана, и она не только выдала ему требуемую сумму, но еще послала от себя португальскому капитану довольно кругленькую сумму в виде подарка за его гуманное и участливое отношение ко мне. Закупив на все мои сто фунтов английских товаров по указанию моего приятеля капитана, лондонский купец переслал их ему в Лиссабон, а тот благополучно доставил их мне в Бразилию. В числе других вещей он уже по собственному почину ибо я был настолько новичком в моем деле, что мне это даже не пришло в голову привез мне всевозможных земледельческих орудий, а также всякой хозяйственной утвари. Все это были вещи, необходимые для работ на плантации, и все они очень мне пригодились. Когда прибыл мой груз, я был вне себя от радости и считал свою будущность отныне обеспеченной. Мой добрый опекун капитан, кроме всего прочего, привез мне работника, которого нанял с обязательством прослужить мне шесть лет. Для этой цели он истратил собственные пять фунтов стерлингов, полученные в подарок от моей покровительницы, вдовы английского капитана. Он наотрез отказался от всякого возмещения, и я уговорил его только принять небольшой тюк взращенного мною табака. И это было не все. Так как все мои товары состояли из английских мануфактурных изделий — полотен, байки, сукон, вообще вещей, которые особенно ценились и требовались в этой стране, то я имел возможность распродать их с большой прибылью; словом, когда все было распродано, мой капитал учетверился. Благодаря этому я далеко опередил моего бедного соседа по разработке плантации, ибо первым моим делом после распродажи товаров было купить невольника-негра и нанять еще одного работника-европейца, кроме того, которого привез мне капитан из Лиссабона. Но дурное употребление материальных благ часто является вернейшим путем к величайшим невзгодам. Так было и со мной. В следующем году я продолжал возделывать свою плантацию с большим успехом и собрал пятьдесят тюков табаку сверх того количества, которое я уступил соседям в обмен на предметы первой необходимости. Все эти пятьдесят тюков весом по сотне с лишним фунтов каждый лежали у меня просушенные, совсем готовые к приходу судов из Лиссабона. Итак, дело мое разрасталось; но, по мере того как я богател, голова моя наполнялась планами и проектами, совершенно несбыточными при тех средствах, какими я располагал: короче, это были такого рода проекты, которые нередко разоряют самых лучших дельцов. Останься я на поприще, мною же самим избранном, я, вероятно, дождался бы тех радостей жизни, о которых так убедительно говорил мне отец как о неизменных спутниках тихого, уединенного существования среднего общественного положения. Но мне была уготована иная участь: мне по-прежнему суждено было самому быть виновником всех моих несчастий. И, точно для того чтобы усугубить мою вину и подбавить горечи в размышления над моей участью, на что в моем печальном будущем мне было отпущено слишком много досуга, все мои неудачи вызывались исключительной моей страстью к скитаниям, каковой я предавался с безрассудным упрямством, тогда как передо мной открывалась светлая будущность полезной и счастливой жизни, стоило мне только продолжать начатое, воспользоваться теми житейскими благами, которые так щедро расточали мне Природа и Провидение, и исполнять свой долг. Как когда-то, когда я убежал из родительского дома, так и теперь я не мог удовлетвориться настоящим. Я отказался от видов на будущее мое благосостояние, быть может, богатство, которое принесла бы работа на плантации, — и все оттого, что меня одолевало жгучее желание обогатиться скорее, чем допускали обстоятельства. Таким образом, я вверг себя в глубочайшую бездну бедствий, в какую, вероятно, не попадал еще ни один человек и из какой едва ли можно выйти живым и здоровым. Перехожу теперь к подробностям этой части моих похождений. Прожив в Бразилии почти четыре года и значительно увеличив свое благосостояние, я, само собою разумеется, не только изучил местный язык, но и завязал большие знакомства с моими соседями — плантаторами, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам портового города. Встречаясь с ними, я часто рассказывал им о двух моих поездках к берегам Гвинеи, о том, как ведется торговля с тамошними неграми и как легко там за безделицу — за какие-нибудь бусы, игрушки, ножи, ножницы, топоры, стекляшки и тому подобные мелочи — приобрести не только золотой песок и слоновую кость и прочее, но даже в большом количестве негров-невольников для работы в Бразилии. Мои рассказы они слушали очень внимательно, в особенности, когда речь заходила о покупке негров. В то время, надо заметить, торговля невольниками была весьма ограниченна, и для нее требовалось так называемое «асьенто», то есть разрешение от испанского или португальского короля; поэтому негров-невольников было мало и стоили они чрезвычайно дорого. Как-то раз собралась большая компания: я и несколько человек моих знакомых — плантаторов и купцов, и мы оживленно беседовали на эту тему. На следующее утро трое из моих собеседников явились ко мне и объявили, что, пораздумав хорошенько над тем, что я им рассказал накануне, они пришли ко мне с секретным предложением. Затем, взяв с меня слово, что все, что я от них услышу, останется между нами, они сказали, что у всех у них, как и у меня, есть плантации и что ни в чем они так не нуждаются, как в рабочих руках. Поэтому они хотят снарядить корабль в Гвинею за неграми. Но так как торговля невольниками связана с затруднениями и им невозможно будет открыто продавать негров по возвращении в Бразилию, то они думают ограничиться одним рейсом, привезти негров тайно, а затем поделить их между собой для своих плантаций. Вопрос был в том, соглашусь ли я поступить к ним на судно в качестве судового приказчика, то есть взять на себя закупку негров в Гвинее. Они предложили мне одинаковое с другими количество негров, причем мне не нужно было вкладывать в это предприятие ни гроша. Нельзя отрицать заманчивости этого предложения, если бы оно было сделано человеку, не имеющему собственной плантации: за ней нужен был присмотр, в нее вложен был значительный капитал, и со временем она обещала приносить большой доход. Но для меня, владельца такой плантации, кому стоило только еще года три-четыре продолжить начатое, вытребовав из Англии остальную часть своих денег — вместе с этим маленьким добавочным капиталом мое состояние достигло бы трех-четырех тысяч фунтов стерлингов и продолжало бы возрастать, — для меня помышлять о подобном путешествии было величайшим безрассудством. Но мне на роду было написано стать виновником собственной гибели. Как прежде я оказался не в силах побороть своих бродяжнических наклонностей и добрые советы отца пропали втуне, так и теперь я не мог устоять против сделанного мне предложения. Короче говоря, я отвечал плантаторам, что с радостью поеду в Гвинею, если в мое отсутствие они возьмут на себя присмотр за моим имуществом и распорядятся им по моим указаниям в случае, если я не вернусь. Они торжественно обещали мне это, скрепив наш договор письменным обязательством, я же, со своей стороны, сделал формальное завещание на случай моей смерти: свою плантацию и движимое имущество я отказывал португальскому капитану, который спас мне жизнь, но с оговоркой, чтобы он взял себе только половину моей движимости, а остальное отослал в Англию. Словом, я принял все меры для сохранения моей движимости и поддержания порядка на моей плантации. Прояви я хоть малую часть столь мудрой предусмотрительности в вопросе о собственной выгоде, составь я столь же ясное суждение о том, что я должен и чего не должен делать, я, наверное, никогда бы не бросил столь удачно начатого и многообещающего предприятия, не пренебрег бы столь благоприятными видами на успех и не пустился бы в море, с которым неразлучны опасности и риск, не говоря уже о том, что у меня были особые причины ожидать от предстоящего путешествия всяких бед. Но меня торопили, и я слепо повиновался внушениям моей фантазии, а не голосу рассудка. Итак, корабль был снаряжен, нагружен подходящим товаром, и все устроено по взаимному соглашению участников экспедиции. В недобрый час, 1 сентября 1659 года, я взошел на корабль. Это был тот самый день, в который восемь лет тому назад я убежал от отца и матери в Гулле, тот день, когда я восстал против родительской власти и так неразумно распорядился своею судьбой. Наше судно было вместимостью около ста двадцати тонн; на нем было шесть пушек и четырнадцать человек экипажа, не считая капитана, юнги и меня. Тяжелого груза у нас не было; весь он состоял из разных мелких вещиц, какие обыкновенно употребляются для меновой торговли с неграми: из ножниц, ножей, топоров, зеркалец, стекляшек, раковин, бус и тому подобной дешевки. Как уже сказано, я сел на корабль 1 сентября, и в тот же день мы снялись с якоря. Сначала мы направились к северу вдоль побережья, рассчитывая свернуть к Африканскому материку, когда пойдем до десятого или двенадцатого градуса северной широты: таков в те времена был обыкновенный курс судов. Все время, покуда мы держались наших берегов, до самого мыса Святого Августина, стояла прекрасная погода, было только чересчур жарко. От мыса Святого Августина мы повернули в открытое море, как если бы держали курс на остров Фернандо ди Норонья, то есть на северо-восток, и вскоре потеряли из виду землю. Остров Фернандо остался у нас по правой руке. Он начался с юго-востока, потом пошел в обратную сторону и наконец задул с северо-востока с такою ужасающей силой, что в течение двенадцати дней мы могли только носиться по ветру и, отдавшись на волю судьбы, плыть, куда нас гнала ярость стихий. Нечего и говорить, что все эти двенадцать дней я ежечасно ожидал смерти, да и никто на корабле не чаял остаться в живых. Но наши беды не ограничились страхом бури: один из наших матросов умер от тропической лихорадки, а двоих — матроса и юнгу — смыло с палубы. На двенадцатый день шторм стал стихать, и капитан произвел по возможности точное вычисление. Мы были теперь недалеко от берегов Гвианы или северной части Бразилии, выше Амазонки и ближе к реке Ориноко, более известной в тех краях под именем Великой реки. Капитан спросил моего совета, куда нам взять курс. Ввиду того, что судно дало течь и едва ли годилось для дальнейшего плавания, он полагал, что лучше всего повернуть назад, к берегам Бразилии. Но я решительно восстал против этого. В конце концов, рассмотрев карты берегов Америки, мы пришли к заключению, что до самых Карибских островов не встретим ни одной населенной страны, где можно было бы найти помощь. Поэтому мы решили держать курс на Барбадос, до которого, по нашим расчетам, можно было добраться в две недели, так как нам пришлось бы немного уклониться от прямого пути, чтобы не попасть в течение Мексиканского залива. О том же, чтобы идти к берегам Африки, не могло быть и речи: наше судно нуждалось в починке, а экипаж — в пополнении. Ввиду вышеизложенного мы изменили курс и стали держать на запад-северо-запад. Мы рассчитывали дойти до какого-нибудь из островов, принадлежащих Англии, и получить там помощь. Но судьба судила иначе. Так же стремительно, как и в первый раз, мы понеслись на запад и очутились далеко от торговых путей, так что, если бы даже мы не погибли от ярости волн, у нас все равно почти не было надежды вернуться на родину и мы, вероятнее всего, были бы съедены дикарями. Однажды ранним утром, когда мы бедствовали таким образом, — ветер все еще не сдавал, — один из матросов крикнул: «Земля! В тот же миг от внезапной остановки вода хлынула на палубу с такой силой, что мы уже считали себя погибшими; стремглав бросились мы вниз в закрытые помещения, где и укрылись от брызг и пены. Тому, кто не бывал в подобном положении, трудно себе представить, до какого отчаяния мы дошли. Мы не знали, где находимся, к какой земле нас прибило, остров это или материк, обитаемая земля или нет. А так как буря продолжала бушевать, хоть и с меньшей силой, мы не надеялись даже, что наше судно продержится несколько минут, не разбившись в щепки: разве только каким-нибудь чудом ветер вдруг переменится. Словом, мы сидели, глядя друг на друга и ежеминутно ожидая смерти, и каждый готовился к переходу в иной мир, ибо в здешнем мире нам уже нечего было делать. Единственным нашим утешением было то, что вопреки всем ожиданиям судно было все еще цело, и капитан сказал, что ветер начинает стихать. Но хотя нам показалось, что ветер немного стих, все же корабль так основательно сел на мель, что нечего было и думать сдвинуть его с места, и в этом отчаянном положении нам оставалось только позаботиться о спасении нашей жизни какой угодно ценой. У нас были две шлюпки; одна висела за кормой, но во время шторма ее разбило о руль, а потом сорвало и потопило или унесло в море. На нее нам нечего было рассчитывать. Оставалась другая шлюпка, но как спустить ее на воду? Задача казалась неразрешимой. А между тем нельзя было мешкать: корабль мог каждую минуту расколоться надвое; некоторые даже говорили, что он уже дал трещину. В этот критический момент помощник капитана подошел к шлюпке и с помощью остальных людей экипажа перебросил ее через борт; мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку, отчалили и, поручив себя милосердию Божию, отдались на волю бушующих волн; хотя шторм значительно поулегся, все-таки на берег набегали страшные валы и море могло быть по справедливости названо den wild zee — дикое море, как выражаются голландцы. Наше положение было поистине плачевным: мы ясно видели, что шлюпка не выдержит такого волнения и что мы неизбежно потонем. Идти на парусе мы не могли: у нас его не было, да и все равно он был бы нам бесполезен. Мы гребли к берегу с тяжелым сердцем, как люди, идущие на казнь, мы все отлично знали, что как только шлюпка подойдет ближе к земле, ее разнесет прибоем на тысячу кусков. И, подгоняемые ветром и течением, предавши душу свою милосердию Божию, мы налегли на весла, собственноручно приближая момент нашей гибели. Какой был перед нами берег — скалистый или песчаный, крутой или отлогий, — мы не знали. Единственной для нас надеждой на спасение была слабая возможность попасть в какую-нибудь бухточку, или залив, или в устье реки, где волнение было слабее и где мы могли бы укрыться под берегом с наветренной стороны. Но впереди не было видно ничего похожего на залив, и чем ближе подходили мы к берегу, тем страшнее казалась земля, страшнее самого моря. Когда мы отошли, или, вернее, нас отнесло примерно мили на четыре от застрявшего корабля, огромный вал, величиной с гору, неожиданно набежал с кормы на нашу шлюпку, словно для того, чтобы последним ударом прекратить наши страдания. В один миг опрокинул он нашу шлюпку. Мы не успели крикнуть: «Боже! Ничем не выразить смятения в моих мыслях, когда я погрузился в воду. Я отлично плаваю, но я не мог вынырнуть на поверхность и набрать в грудь воздуху, пока подхватившая меня волна, пронеся меня изрядное расстояние по направлению к берегу, не разбилась и не отхлынула назад, оставив меня на мелком месте, полумертвого от воды, которой я нахлебался. У меня хватило самообладания и сил, увидев сушу гораздо ближе, чем я ожидал, подняться на ноги и опрометью пуститься бежать в надежде достичь берега прежде, чем нахлынет и подхватит меня другая волна, но скоро я увидел, что мне от нее не уйти: море шло горой и догоняло, как разъяренный враг, бороться с которым у меня не было ни сил, ни средств. Мне оставалось только, задержав дыхание, вынырнуть на гребень волны и плыть к берегу, насколько хватит сил. Главной моей заботой было справиться по возможности с новой волной так, чтобы, поднеся меня еще ближе к берегу, она не увлекла меня за собой в своем обратном движении к морю. Набежавшая волна скрыла меня футов на двадцать — тридцать под водой. Я чувствовал, как меня подхватило и долго, с неимоверной силой и быстротой несло к берегу. Я задержал дыхание и поплыл по течению, изо всех сил помогая ему. Я уже почти задыхался, как вдруг почувствовал, что поднимаюсь кверху; вскоре, к великому моему облегчению, мои руки и голова оказались над водой, и хотя я мог продержаться на поверхности не больше двух секунд, однако успел перевести дух, и это придало мне силы и мужества. Меня снова захлестнуло, но на этот раз я пробыл под водой не так долго. Когда волна разбилась и пошла назад, я не дал ей увлечь себя обратно и скоро почувствовал под ногами дно. Я простоял несколько секунд, чтобы отдышаться, и, собрав остаток сил, снова опрометью пустился бежать к берегу. Но и теперь я еще не ушел от ярости моря: еще два раза оно меня нагоняло, два раза меня подхватывало волной и несло все вперед, так как в этом месте берег был очень отлогий. Последний вал едва не оказался для меня роковым: подхватив меня, он вынес, или, вернее, бросил, меня на скалу с такой силой, что я лишился чувств и оказался совершенно беспомощным: удар в бок и в грудь совсем отшиб у меня дыхание, и, если б море снова подхватило меня, я бы неминуемо захлебнулся. Но я пришел в себя как раз вовремя: увидев, что сейчас меня опять накроет волной, я крепко уцепился за выступ скалы и, задержав дыхание, решил переждать, пока волна не схлынет. Так как ближе к земле волны были уже не столь высоки, то я продержался до ее ухода. Затем я снова пустился бежать и очутился настолько близко к берегу, что следующая волна хоть и перекатилась через меня, но уже не могла поглотить и унести обратно в море. Пробежав еще немного, я, к великой моей радости, почувствовал себя на суше, вскарабкался на прибрежные скалы и опустился на траву. Здесь я был в безопасности: море не могло достать до меня. Очутившись на земле целым и невредимым, я поднял взор к небу, возблагодарив Бога за спасение моей жизни, на что всего лишь несколько минут тому назад у меня почти не было надежды. Я думаю, что нет таких слов, которыми можно было бы изобразить с достаточной яркостью восторг души человеческой, восставшей, так сказать, из гроба, и я ничуть не удивляюсь тому, что, когда преступнику, уже с петлей на шее, в тот самый миг, как его должны вздернуть на виселицу, объявляют помилование, — повторяю, я не удивляюсь, что при этом всегда присутствует и врач, чтобы пустить ему кровь, иначе неожиданная радость может слишком сильно потрясти помилованного и остановить биение его сердца.
Аудиокниги слушать онлайн
Фото: rewizor. Также влияние на сюжет романа произвело громкое событие, произошедшее с путешественником Александром Селькирком. Он был моряком, прожившем на необитаемом острове более четырех лет в полном одиночестве. Дефо потратил много времени на изучение тем о путешествиях, свой замысел он вынашивал годами. Своего героя он назвал в честь школьного друга Тимати Крузо, а книгу он представил, как рукопись Робинзона. Однако основой сюжета стала именно история моряка Александра Селькирка. Он родился в Шотландии, и в определенный момент решил стать моряком, так как всегда мечтал о путешествиях. Однако его судно было захвачено французскими пиратами, он попал в рабство. Однако ему все же удалось вернуться домой с крупными деньгами.
Как то он услышал, что набирается два судна для плавания в Вест-Индию за золотом.
Теги: Приключения , Классическая литература , Английская литература , Детская литература , Зарубежная литература , Дефо , 1001 books you must read before you die , Художественная литература , Детство , Взрослым и детям Все теги Интересные факты Второй роман — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» — менее известен; в России он полностью не издавался с 1935 по 1992 годы только в пересказе, а последняя часть, «Робинзон в Сибири», в сокращении. В нём престарелый Робинзон, посетив свой остров и потеряв Пятницу, доплыл по торговым делам до берегов Юго-Восточной Азии и вынужден добираться в Европу через всю Россию. В частности, он в течение 8 месяцев пережидает зиму в Тобольске. Летом того же года Крузо доезжает до Архангельска и отплывает в Англию. Существует и третья книга Дефо о Робинзоне Крузо, до сих пор не переведённая на русский язык. Она озаглавлена «Серьёзные размышления Робинзона Крузо» англ.
Проходившее мимо судно бросило им шлюпку, и к вечеру им удалось спастись. Робинзону было стыдно вернуться домой, поэтому он решил снова отправиться в плавание. Глава 3 В Лондоне Робинзон познакомился с почтенным пожилым капитаном. Новый знакомый предложил Крузо отправиться вместе с ним в Гвинею. Во время пути капитан обучал Робинзона корабельному делу, что очень пригодилось герою в дальнейшем. В Гвинее Крузо удалось выгодно выменять привезенные побрякушки на золотой песок. После смерти капитана Робинзон снова отправился в Африку. На этот раз путешествие было менее удачным: по дороге на их корабль напали пираты — турки из Салеха. Робинзон попал в плен к капитану разбойничьего судна, где пробыл почти три года. Наконец ему представился шанс бежать — разбойник отправил Крузо, мальчика Ксури и мавра рыбачить в море. Робинзон взял с собой все необходимое для долгого плавания и по дороге сбросил мавра в море. Робинзон держал путь на Зеленый мыс, надеясь встретить европейский корабль. Глава 4 Через много дней плавания Робинзону пришлось сойти на берег и попросить у дикарей еды. Мужчина отблагодарил их тем, что убил из ружья леопарда. Дикари отдали ему шкуру животного. Вскоре путешественникам встретился португальский корабль. На нем Робинзон добрался в Бразилию. Глава 5 Капитан португальского корабля оставил Ксури у себя, пообещав сделать его моряком. Робинзон четыре года прожил в Бразилии, занимаясь выращиванием сахарного тростника и производством сахара. Как-то знакомые купцы предложили Робинзону снова совершить путешествие в Гвинею. На двенадцатый день на корабль налетел сильный шквал. Непогода длилась двенадцать дней, их судно плыло туда, куда его гнали волны. Когда корабль сел на мель, матросам пришлось пересесть на шлюпку. Однако через четыре мили «разъяренный вал» перевернул их судно. Робинзона волной выбросило на берег. Он, единственный из экипажа, остался в живых. Ночь герой провел на высоком дереве. Глава 6 Утром Робинзон увидел, что их корабль прибило ближе к берегу. Используя запасные мачты, стеньги и реи, герой сделал плот, на котором переправил на берег доски, сундуки, съестные припасы, ящик с плотничьими инструментами, оружие, порох и другие необходимые вещи. Вернувшись на сушу, Робинзон понял, что находится на необитаемом острове. Он построил себе палатку из паруса и жердей, окружив ее пустыми ящиками и сундуками для защиты от диких зверей. Каждый день Робинзон плавал к кораблю, забирая вещи, которые могут ему понадобиться. Найденные деньги Крузо сначала хотел выбросить, но затем, подумав, оставил. После того как Робинзон посетил корабль двенадцатый раз, буря унесла судно в море. Вскоре Крузо нашел удобное место для жилья — на небольшой гладкой полянке на скате высокого холма. Здесь герой поставил палатку, окружив ее оградой из высоких кольев, преодолеть которую можно было только с помощью лестницы. Глава 7 За палаткой Робинзон выкопал в холме пещеру, которая служила ему погребом.
Одним словом, истоки наших нынешних непростых отношений с Великобританией можно найти уже там, во втором томе «Робинзона». Испания, Португалия, Франция — вот, пожалуй, и все, да и про них нельзя сказать наверняка. Очень многое в биографии Дефо покрыто туманом, он был большим путаником. Но мы наверняка знаем, что он интересовался Россией: авторству Дефо даже принадлежит труд «Беспристрастная история жизни и деятельности Петра Алексеевича, нынешнего царя Московии», в которой, в частности, рассказывается о взаимоотношениях Петра I с его сыном, царевичем Алексеем! Сегодня Даниэль Дефо стал бы миллиардером, как Джоан Роулинг, но тогда больших денег «Робинзон» ему не принес. Насколько мне известно, его прототипом является шотландский моряк Александр Селькирк, которого в 1709 году обнаружили на необитаемом острове. Это так? О Селькирке вспомнили почти сразу после выхода «Робинзона», ведь его история в те времена была известна многим. Давайте я напомню ее в самых общих чертах. В начале XVIII века уроженец шотландского городка Нижнее Ларго Александр Селькирк действительно участвовал в приватирской экспедиции знаменитого мореплавателя Уильяма Дампира в качестве штурмана галеры «Синк Портс» приватирами называли частных лиц, которые с разрешения властей своей страны захватывали торговые кораб-ли врагов. В какой-то момент между Селькирком и капитаном корабля возник конфликт.
Кем был реальный Робинзон Крузо?
| Робинзон Крузо - роман Даниеля Дефо, читать онлайн | В продолжении романа о Крузо, которое не слишком известно русскоязычному читателю, Дефо описал Робинзона в Великой Тартарии и государствах, расположенных на ее землях, — Китайской и Российской империи (Московии). |
| Приключения Робинзона Крузо в России. Правда, полуправда, ложь и пропаганда | Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо – роман английского писателя Даниэля Дефо, написанный как вымышленная автобиография, тем не менее основан на реальных событиях, произошедших с шотландским моряком Александром Селкирком. |
| Дефо Даниэль - Робинзон Крузо | После «Робинзона Крузо» Дефо написал ещё несколько романов, но первый стал самым известным и оказался наиболее достоверным. |
| Кто написал роман "Робинзон Крузо"? | Многие литературоведы называют роман «Робинзон Крузо» духовной автобиографией перерождения Дефо. |
| 300 лет назад был впервые напечатан «Робинзон Крузо» | История написания романа «Робинзон Крузо» включает в себя интересные факты. |
«Создатель „Робинзона“ был шпионом»
Я разделил страницу пополам и написал слева «худо», а справа «хорошо», и вот что у меня получилось... Этим приемом, к которому современные психологи рекомендуют прибегать для упорядочения своих мыслей перед принятием решения, пользуется не кто иной, как Робинзон Крузо, роман о приключениях которого вышел в свет ровно триста лет назад, в апреле 1719 года. Мы привыкли называть эту книгу «Приключениями Робинзона Крузо» или просто по имени главного героя, однако полностью ее заглавие звучит так: «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами; написанные им самим». Аннотация и реклама вместе — Даниель Дефо, создатель романа, знал, как привлечь внимание публики. Знал не только в теории. Когда журналиста, памфлетиста и публициста Дефо за острое выступление приговорили к тюремному заключению и стоянию у позорного столба, он написал в тюрьме «Гимн позорному столбу», который опубликовал с помощью друзей. Эффект был оглушителен: наказание превратилось в триумф, Дефо, стоявшего у позорного столба, встретили овациями и осыпали цветами. Он оставил более трех тысяч сочинений обо всем на свете: о политике, морали, преступности, религии, семье и браке.
И чтобы эта книга стала совсем другой, достаточно было одного — убрать из нее Бога. В пересказе, который появился в 1935 году, книга не просто лишается своего христианского содержания, не просто превращается в очередной поверхностный приключенческий роман, но и приобретает совершенно четкий идейный посыл: человек своими силами может добиться всего, благодаря своему разуму, с помощью науки и техники он может справиться с любой безвыходной ситуацией, и никакой Бог ему для этого не нужен. Хотя тому, кто прочтет оригинальный текст Дефо, станет очевидно: без постоянной молитвы, без мысленного общения с Богом пускай даже такого куцего, в протестантском формате, без богослужения, без церковных таинств Робинзон быстро сошел бы с ума. Но с Богом человек не одинок даже в самых экстремальных обстоятельствах. Причем это не просто авторская идея — это подтверждается реальной жизнью. Ведь прототип Робинзона, Александр Селькирк, проведший четыре года на необитаемом острове, реально обратился к вере, реально молился, и эта молитва помогла ему сохранить рассудок. От прототипа Дефо взял не только внешнюю ситуацию, но и средство преодолеть ужас одиночества — обращение к Богу. При этом со взглядом на учение Христа и у Дефо, и у его героя все, мягко говоря, неоднозначно. Они исповедовали кальвинизм в одной из его вариаций. То есть верили в своего рода предопределение: если ты человек, изначально благословенный свыше, то тебе везет, все у тебя получается, а вот неуспешным людям и даже народам! Для нас, православных христиан, подобные взгляды очень далеки от сути Благой Вести. Конечно, говорить о подобных богословских и моральных проблемах «Робинзона Крузо» можно тогда, когда мы знаем, как и о чем на самом деле писал Дефо свой роман. А в нашей стране, как уже говорилось, узнать это не всегда было просто или даже возможно. Дважды вранье — или эффективный пиар Даниэль Дефо представляется, на первый взгляд, автором одной великой книги — «Робинзон Крузо». Приглядевшись, мы поймем, что это не совсем так: примерно за пять лет 1719—1724 он выпустил друг за другом около десятка беллетристических книг, по-своему важных: к примеру, «Роксана» 1724 стала на долгие годы образцом уголовного романа, а «Дневник чумного года» 1722 повлиял на творчество Гарсиа Маркеса. И все ж «Робинзон Крузо», как «Одиссея», «Божественная комедия», «Дон Кихот», — это совсем иной уровень известности и основание для долгой культурной рефлексии. Робинзон стал мифом, титаном, вечным образом в искусстве. В оригинальном английском названии — 65 слов. Этот заголовок — еще и толковая аннотация к книге: какой читатель её не купит, если на обложке — Америка и пираты, приключения и кораблекрушение, река с загадочным названием и необитаемый остров. А еще — небольшое вранье: на двадцать четвертом году «полное одиночество» кончилось, появился Пятница. Второе вранье серьезнее: Робинзон Крузо написал книгу не сам, он — плод воображения автора, намеренно не упомянувшего себя на обложке книги. Ради хороших продаж он выдал фикшн художественный вымысел за нон-фикшн то есть документалистику , стилизовав роман под мемуары. Расчет сработал, тираж был распродан мгновенно, хотя книжка стоила пять шиллингов — как парадный костюм джентльмена. Робинзон в русских снегах Уже в августе того же года, вместе с четвертым тиражом романа, Дефо выпустил продолжение — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо…» далее опять много слов , тоже без упоминания автора и тоже в виде воспоминаний. Эта книга повествовала о кругосветном путешествии постаревшего Робинзона по Атлантике и Индийскому океану, Китаю и заснеженной России, о новом посещении острова и гибели Пятницы на Мадагаскаре. А еще через некоторое время, в 1720 году, вышел и настоящий нон-фикшн про Робинзона Крузо — книга эссе на разные темы, содержащая, в числе прочего, и описание видения Робинзоном ангельского мира. На волне популярности первой книжки и эти две продавались неплохо. В сфере книжного маркетинга Дефо тогда не было равных. Жан Гранвиль Можно лишь удивляться, с какой непринужденностью писатель имитирует легкую безыскусность дневникового стиля, притом что пишет в бешеном темпе. В 1719 году вышли в свет три его новые книги, в том числе два тома про Робинзона, в 1720 — четыре. Часть из них — действительно документальная проза, другая часть — псевдомемуары, которые сейчас обычно именуют романами novel. Роман ли это? Говорить о жанре романа в том смысле, в котором мы сейчас вкладываем в это слово, на начало XVIII века нельзя. В этот период в Англии идет процесс слияния разных жанровых образований «правдивая история», «путешествие», «книга», «жизнеописание», «описание», «повествование», «романс» и другие в единое понятие о романном жанре и постепенно складывается представление о самостоятельной его ценности.
Как-то мой хозяин дольше обыкновенного находился дома и не готовил свой корабль к отплытию у него, как я слышал, не хватало денег. Постоянно, раз или два в неделю, а в хорошую погоду и чаще, он выходил на корабельном полубаркасе на взморье ловить рыбу. В каждую такую поездку он брал гребцами меня и молоденького мавра, и мы увеселяли его по мере сил. А так как я к тому же оказался весьма искусным рыболовом, то иногда он посылал за рыбой меня с мальчиком — Мареско, как они называли его, — под присмотром одного взрослого мавра, своего родственника. Однажды мы вышли на ловлю в тихое, ясное утро, но, проплыв мили полторы, мы очутились в таком густом тумане, что потеряли из виду берег и стали грести наугад; проработав вёслами весь день и всю ночь, мы с наступлением утра увидели кругом открытое море, ибо вместо того, чтобы держаться ближе к берегу, мы отошли от него по меньшей мере на шесть миль. В конце концов мы с огромным трудом и не без риска добрались домой, так как с утра задул довольно крепкий ветер, и к тому же мы изнемогали от голода. Наученный этим приключением, мой хозяин решил впредь быть осмотрительнее и объявил, что больше никогда не выедет на рыбную ловлю без компаса и без запаса провизии. После захвата нашего английского корабля он оставил себе баркас и теперь приказал своему корабельному плотнику, тоже невольнику-англичанину, построить на этом баркасе в средней его части небольшую рубку, или каютку, как на барже. Позади рубки хозяин велел оставить место для одного человека, который будет править рулём и управлять гротом, а впереди — для двоих, чтобы крепить и убирать остальные паруса, из коих кливер находился над крышей каютки. Каютка получилась низенькая, очень уютная и настолько просторная, что в ней можно было спать троим и поместить стол и шкафчики для хранения хлеба, риса, кофе и бутылок с теми напитками, какие он считал наиболее подходящими для морских путешествий. Мы часто ходили за рыбой на этом баркасе, и так как я стал искуснейшим рыболовом, то хозяин никогда не выезжал без меня. Однажды он задумал выйти в море за рыбой или просто прокатиться, уж не могу сказать с двумя-тремя маврами, надо полагать, важными персонами, для которых он особенно постарался, заготовив провизии больше обычного и ещё с вечера отослав её на баркас. Кроме того, он приказал мне взять у него на судне три ружья с необходимым количеством пороха и зарядов, так как, помимо ловли рыбы, им хотелось ещё поохотиться на птиц. Я сделал всё, как он велел, и на другой день с утра ждал его на баркасе, чисто вымытом и совершенно готовом к приёму гостей, с поднятыми вымпелами и флагом. Однако хозяин пришёл один и сказал, что его гости отложили поездку из-за какого-то непредвиденного дела. Затем он приказал нам троим — мне, мальчику и мавру — идти, как всегда, на взморье за рыбой, так как его друзья будут у него ужинать, и потому, как только мы наловим рыбы, я должен принести её к нему домой. Я повиновался. Вот тут-то у меня блеснула опять моя давнишняя мысль о побеге. Теперь в моём распоряжении было маленькое судно, и, как только хозяин ушёл, я стал готовиться, но не для рыбной ловли, а в дальнюю дорогу, хотя не только не знал, но даже и не думал о том, куда я направлю свой путь: всякая дорога была для меня хороша, лишь бы уйти из неволи. Первым моим ухищрением было внушить мавру, что нам необходимо запастись едой, так как нам не пристало пользоваться припасами для хозяйских гостей. Он ответил, что это справедливо, и притащил на баркас большую корзину с сухарями и три кувшина пресной воды. Я знал, где стоит у хозяина ящик с винами судя по ярлычкам на бутылках — добыча с какого-нибудь английского корабля , и покуда мавр был на берегу, я переправил все бутылки на баркас и поставил в шкафчик, как будто они были ещё раньше приготовлены для хозяина. Кроме того, я принёс большой кусок воску, фунтов в пятьдесят весом, да прихватил моток бечёвки, топор, пилу и молоток. Всё это очень нам пригодилось впоследствии, особенно воск, из которого мы делали свечи. Я пустил в ход ещё и другую хитрость, на которую мавр тоже попался по простоте своей души. Его имя было Измаил, но все его звали Мали или Мули. Вот я и сказал ему: — Мали, у нас на баркасе есть хозяйские ружья. Что, если б ты добыл немножко пороху и дроби? Может быть, нам удалось бы подстрелить себе на обед несколько альками птица вроде нашего кулика. Хозяин держит порох и дробь на корабле, я знаю. Он захватил также и пули. Всё это мы сложили в баркас. Кроме того, в хозяйской каюте нашлось ещё немного пороху, который я пересыпал в одну из стоявших в ящике почти пустую бутылку, перелив из неё остатки вина в другую. Таким образом, мы запаслись всем необходимым для путешествия и вышли из гавани на рыбную ловлю. В сторожевой башне, что стоит у входа в гавань, знали, кто мы такие, и наше судно не привлекло внимания. Отойдя от берега не больше как на милю, мы убрали парус и стали готовиться к ловле. Ветер был северо-северо-восточный, что не отвечало моим планам, потому что, дуй он с юга, я мог бы наверняка доплыть до испанских берегов, по крайней мере до Кадикса; но откуда бы он ни дул, я твёрдо решил одно: убраться подальше от этого ужасного места, а потом будь что будет. Поудив некоторое время и ничего не поймав — я нарочно не вытаскивал удочки, когда у меня рыба клевала, чтобы мавр ничего не видел, — я сказал: — Тут у нас дело не пойдёт; хозяин не поблагодарит нас за такой улов. Надо отойти подальше. Не подозревая подвоха, мавр согласился и поставил паруса, так как он был на носу баркаса. Я сел на руль и, когда баркас отошёл ещё мили на три в открытое море, лёг в дрейф как будто затем, чтобы приступить к рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я подошёл к мавру сзади, нагнулся, словно рассматривая что-то под ногами, вдруг обхватил его, поднял и швырнул за борт. Мавр мгновенно вынырнул, ибо плавал как пробка, и стал умолять, чтобы я взял его на баркас, клянясь, что поедет со мной хоть на край света. Он плыл так быстро, что догнал бы лодку очень скоро, тем более что ветра почти не было. Тогда я бросился в каюту, схватил охотничье ружьё и, направив на него дуло, крикнул, что не желаю ему зла и не сделаю ему ничего дурного, если он оставит меня в покое. Тогда он повернул к берегу и, несомненно, доплыл до него без особого труда — пловец он был отличный. Конечно, я мог бы бросить в море мальчика, а мавра взять с собою, но довериться ему было бы опасно. Когда он отплыл достаточно далеко, я повернулся к мальчику — его звали Ксури — и сказал: — Ксури! Если ты будешь мне верен, я сделаю тебя большим человеком, но если ты не погладишь своего лица в знак того, что не изменишь мне, то есть не поклянёшься бородой Магомета и его отца, я и тебя брошу в море. Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и отвечал так чистосердечно, что я не мог не поверить ему. Он поклялся, что будет мне верен и поедет со мной на край света. Пока плывущий мавр не скрылся из виду, я держал прямо в открытое море, лавируя против ветра. Я делал это нарочно, чтобы показать, будто мы идем к Гибралтарскому проливу как, очевидно, и подумал бы каждый здравомыслящий человек. В самом деле, можно ли предположить, что мы намерены направиться на юг, к тем поистине варварским берегам, где целые полчища негров со своими челноками окружили и убили бы нас; где, стоило только ступить на землю, нас растерзали бы хищные звери или ещё более кровожадные дикие существа в человеческом образе? Но как только стало смеркаться, я изменил курс и стал править на юг, уклоняясь слегка к востоку, чтобы не слишком удаляться от берегов. Благодаря довольно свежему ветерку и спокойствию на море мы шли таким хорошим ходом, что на другой день в три часа пополудни, когда впереди в первый раз показалась земля, мы были не менее чем на полтораста миль южнее Сале, далеко за пределами владений марокканского султана, да и всякого другого из тамошних владык; по крайней мере мы не видели ни одного человека. Но я набрался такого страху у мавров и так боялся снова попасться им в руки, что, пользуясь благоприятным ветром, целых пять дней плыл, не останавливаясь, не приставая к берегу и не бросая якоря. Через пять дней ветер переменился на южный, и, по моим соображениям, если за нами и была погоня, то к этому времени преследователи уже должны были от неё отказаться, поэтому я решился подойти к берегу и стал на якорь в устье какой-то маленькой речки. Какая это была речка и где она протекала, в какой стране, у какого народа и под какой широтой, я не имел понятия. Я не видал людей на берегу, да и не стремился увидеть; главное для меня было — запастись пресной водой. Мы вошли в эту речку под вечер и решили, когда стемнеет, добраться вплавь до берега и осмотреть местность. Но как только стемнело, мы услыхали с берега такие ужасные звуки, такой неистовый рёв, лай и вой неведомых диких зверей, что бедный мальчик чуть не умер со страху и молил меня не сходить на берег до наступления дня. От невольников-англичан Ксури научился говорить на ломаном английском языке. Я был рад, что мальчик так весел, и, чтобы поддержать в нём эту бодрость духа, дал ему стакан вина из хозяйских запасов. Совет его, в сущности, был недурён, и я последовал ему. Мы бросили якорь и простояли всю ночь, притаившись. Я говорю — притаившись, потому что мы ни минуты не спали. Часа через два-три после того, как мы бросили якорь, мы увидали на берегу огромных животных каких — мы и сами не знали ; они подходили к самому берегу, бросались в воду, плескались и барахтались, очевидно, чтобы освежиться, и при этом отвратительно визжали, ревели и выли; я в жизни не слыхал ничего подобного. Ксури был страшно напуган, да, правду сказать, и я тоже. Но ещё больше испугались мы оба, когда услыхали, что одно из этих страшилищ плывёт к нашему баркасу; мы не видели его, но по тому, как оно отдувалось и фыркало, могли заключить, что это было свирепое животное чудовищных размеров. Ксури решил, что это лев быть может, так оно и было, по крайней мере я не уверен в противном , и крикнул, что надо поднять якорь и уйти отсюда. Признаюсь, я немного оторопел, однако сейчас же схватил в каюте ружьё, и, как только я выстрелил, животное повернуло назад и поплыло к берегу. Невозможно описать, что за адский рёв, вопли и завывания поднялись на берегу и дальше, в глубине материка, когда раздался мой выстрел. Это давало мне некоторое основание предположить, что здешние звери никогда не слыхали такого звука. Я окончательно убедился, что нам и думать нечего о высадке на берег ночью, но вряд ли возможно будет высадиться и днём: попасть в руки какого-нибудь дикаря не лучше, чем попасться в когти льву или тигру; по крайней мере эта опасность пугала нас нисколько не меньше. Тем не менее здесь или в другом месте, но нам необходимо было сойти на берег, ибо у нас не оставалось ни пинты воды. Но опять загвоздка была в том, где и как высадиться. Ксури объявил, что, если я его пущу на берег с кувшином, он постарается разыскать и принести пресную воду. А когда я спросил его, отчего же идти ему, а не мне и отчего ему не остаться в лодке, в ответе мальчика было столько глубокого чувства, что он подкупил меня навеки. Я дал мальчику поесть сухарей и выпить глоток вина из хозяйского запаса, о котором я уже говорил; затем мы подтянулись поближе к земле и, соскочив в воду, направились к берегу вброд, не взяв с собой ничего, кроме оружия да двух кувшинов для воды. Я не хотел удаляться от берега, чтоб не терять из виду баркаса, опасаясь, как бы вниз по реке к нам не спустились дикари в своих пирогах; но Ксури, заметив низинку на расстоянии приблизительно одной мили от берега, зашагал туда с кувшином. Вскоре я увидел, что он бежит назад. Подумав, что за ним гонятся дикари либо он испугался хищного зверя, я бросился к нему на помощь, но, подбежав ближе, увидел, что на плечах у него что-то лежит. Оказалось, он убил какого-то зверька вроде нашего зайца, но иной окраски и с более длинными ногами. Мы оба радовались такой удаче, и мясо убитого животного оказалось очень вкусным; но ещё больше я обрадовался, услышав от Ксури, что он нашёл хорошую пресную воду и не встретил диких людей. Потом оказалось, что наши чрезмерные хлопоты о воде были напрасны: в той самой речке, где мы стояли, только немного повыше, куда не достигал прилив, вода была совершенно пресная, и мы, наполнив кувшины, устроили пиршество из убитого зайца и приготовились продолжать путь, так и не обнаружив в этой местности никаких следов человека. Я уже побывал однажды в этих местах, и мне было хорошо известно, что Канарские острова и острова Зелёного Мыса отстоят недалеко от материка. Но теперь у меня не было с собой приборов для наблюдений, и, следовательно, я не мог определить, на какой широте мы находимся; к тому же я не знал в точности или, во всяком случае, не помнил, на какой широте лежат эти острова, поэтому неизвестно было, где их искать и когда следует свернуть в открытое море, чтобы приплыть к ним; знай я это, мне было бы нетрудно добраться до какого-нибудь из островов. Но я надеялся, что если я буду держаться вдоль берега, покамест не дойду до той части страны, где англичане ведут береговую торговлю, то я, по всей вероятности, встречу какое-нибудь английское купеческое судно, совершающее свой обычный рейс, и оно нас подберёт. По всем моим расчётам, мы находились теперь против береговой полосы, что тянется между владениями марокканского султана и землями негров.
У Шерлока Холмса есть музей-квартира , а у Робинзона Крузо — нет. Дефо был автором более 400 произведений. Также он шпионил в пользу правительства, занимался объединением Шотландии и Англии, боролся с королем, трижды стоял у позорного столба, сидел в долговой яме, стал основоположником английской журналистики. И из всего этого многообразия дел главное, если верить надгробию, — «Робинзон Крузо». Роман о том, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя ни сдаваться, ни унывать. Картина дня.
Робинзон Крузо, Шикотан и Пятница с грузинским акцентом
Книга о приключениях Робинзона Крузо по праву может считаться одним из наиболее знаменитых произведений в европейской литературе. Роман «Робинзон Крузо» дал начало классическому английскому роману и породил моду на псевдодокументальную художественную прозу; его нередко называют первым «подлинным» романом на английском языке. Дефо написал "Робинзона Крузо" как конфессиональный, автобиографический роман, глубоко показывающий внутренний мир его главного героя. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо – роман английского писателя Даниэля Дефо, написанный как вымышленная автобиография, тем не менее основан на реальных событиях, произошедших с шотландским моряком Александром Селкирком. Скорее всего, перед тем, как в 1719 году написать своего «Робинзона Крузо», Даниель Дефо виделся с Александром Селкирком и выслушал его историю. Полное название книги Даниэля Дефо — «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо моряка из Йорка прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве, на необитаемом острове у берегов Америки, близ устьев реки Ориноко.
Краткое содержание «Робинзон Крузо»
Тем не менее Селькирк всё же смог поведать экипажу «Дюка» свою удивительную историю. Неизвестно, поверили бы они Александру, если бы не Уильям Дампир, всё тот же капитан, под началом которого когда-то ходил моряк. Дампир был одним из предводителей этой экспедиции и членом экипажа корабля Роджерса — он-то и узнал в заросшем дикаре своего старого подчинённого. Селькирк помогал морякам в ловле коз, варил для них похлёбку и кормил местными овощами и фруктами, за что Роджерс был очень признателен: его команда страдала от цинги. Александру выдали одежду, его побрили и отмыли. Когда же «Робинзону» предложили корабельную еду, оказалось, что желудок Селькирка совсем отвык от засоленных припасов и не мог их переварить. Впечатлённый историей Александра, Роджерс предложил ему должность второго помощника на «Дюке», которую тот с радостью принял.
Прежде чем вернуться в Англию, экспедиция ещё 2 года колесила возле побережья Перу и Эквадора, грабя испанские суда. В октябре 1711 года они наконец причалили в Лондоне. Команда «Дюка» встречает Селькирка. За время последнего плавания под командованием Роджерса Александр разбогател, что позволило ему несколько лет жить на широкую ногу. В любом пабе моряка приветствовали, а местные с радостью покупали ему пиво и обед, чтобы только послушать невероятный рассказ о жизни на необитаемом острове. Впрочем, довольно скоро такая жизнь утомила Селькирка: он жаждал вернуться к тем примитивным условиям и быту, которые были на Мас-а-Тьерра.
Насладившись славой в столице, он отправился в свой родной город в Шотландии, где вёл фактически отшельническое существование, периодически попадая в неприятности из-за выпивки и скверного характера. Другие вероятные «Робинзоны» Скорее всего, Даниэль Дефо был знаком с историей Селькирка, однако его свидетельства были не единственной базой для написания романа. Другим вероятным прототипом называют капитана Роберта Нокса, попавшего в плен на Цейлоне в 1659 году.
Однако слово novel употребляется в XVIII веке редко, а его смысл пока узкий — это просто небольшая любовная повесть. Жан Гранвиль Ни один из своих романов Дефо не позиционировал как роман, а раз за разом использовал один и тот же маркетинговый ход — выпускал поддельные мемуары без указания имени настоящего автора, полагая, что нон-фикшн куда интереснее вымысла. Той же возможностью вскоре после Дефо воспользовался Джонатан Свифт в «Путешествиях Гулливера» 1726—1727 , стилизованных под дневник: хотя в книге описывались события куда более фантастические, чем у Дефо, и тут нашлись читатели, поверившие рассказчику на слово. В развитии жанра романа поддельные мемуары Дефо сыграли ключевую роль. В «Робинзоне Крузо» Дефо предложил сюжет не просто нашпигованный приключениями, а держащий читателя в напряжении вскоре в той же Англии будет предложен термин «саспенс». К тому же повествование было довольно цельным — с четкой завязкой, последовательным развитием действия и убедительной развязкой. По тем временам это было, скорее, редкостью.
Например, вторая книга про Робинзона такой цельностью похвастаться, увы, не могла. Откуда вырос «Робинзон»? Сюжет «Робинзона Крузо» лег на подготовленную почву. При жизни Дефо была широко известна история шотландского моряка Александра Селькирка, который после ссоры со своим капитаном провел четыре с небольшим года на острове Мас-а-Тьерра в Тихом океане, в 640 км от побережья Чили сейчас этот остров называется Робинзон Крузо. Вернувшись в Англию, он не раз рассказывал в пивных о своих приключениях и в конце концов стал героем сенсационного очерка Ричарда Стила который, в частности, отмечал, что Селькирк — неплохой рассказчик. Присмотревшись к истории Селькирка, Дефо, однако, заменил остров в Тихом океане на остров в Карибском море, поскольку сведений об этом регионе в доступных ему источниках было куда больше. Это философский роман опять же, насколько можно применять этот термин к средневековой арабской книге о герое, живущем на острове с младенчества. То ли он был отправлен согрешившей матерью по морю в ларе и выброшен на остров явная аллюзия на сюжеты из Ветхого Завета и Корана , то ли «самозародился» из глины уже там в книге даны обе версии. Далее герой был вскормлен газелью, самостоятельно научился всему, подчинил себе окружающий мир и научился отвлеченно мыслить. Книга была переведена в 1671 на латинский язык как «Философ-самоучка» , а в 1708 — на английский как «Улучшение человеческого разума».
Этот роман повлиял на европейскую философию например, на Дж. Локка и литературу тот тип повествования, который немцы в XIX веке назовут «романом воспитания». Дефо в нем тоже подсмотрел немало интересного. Сюжет о познании окружающего мира и покорении природы хорошо сочетался с новым просвещенческим представлением о человеке, разумно устраивающем свою жизнь. Правда, герой Ибн Туфайля действует, не зная о цивилизации ничего; Робинзон же, наоборот, будучи цивилизованным человеком, воспроизводит приметы цивилизации у себя. С полузатонувшего корабля он забирает три Библии, навигационные приборы, оружие, порох, одежду, собаку и даже деньги правда, они пригодились лишь в финале романа. Он не забыл язык, ежедневно молился и последовательно соблюдал религиозные праздники, соорудил дом-крепость, ограду, смастерил мебель, трубку для табака, стал шить одежду, вести дневник, завел календарь, начал использовать привычные меры веса, длины, объема, утвердил распорядок дня: «На первом плане религиозные обязанности и чтение Священного Писания… Вторым из ежедневных дел была охота… Третьим была сортировка, сушка и приготовление убитой или пойманной дичи». Здесь, пожалуй, можно увидеть основной мировоззренческий посыл Дефо он есть, притом что книга о Робинзоне была явно написана и опубликована как коммерческая, сенсационная : современный человек третьего сословия, опираясь на свой разум и опыт, способен самостоятельно обустроить свою жизнь в полном согласии с достижениями цивилизации. Это авторское представление вполне вписывается в идеологию века Просвещения с его приятием декартовской гносеологии «Мыслю, следовательно существую» , локковского эмпиризма весь материал рассуждения и знания человек получает из опыта и нового представления о деятельной личности, уходящего корнями в протестантскую этику. С последним стоит разобраться подробнее.
Таблицы протестантской этики Жизнь Робинзона состоит из правил и традиций, определенных его родной культурой. Отец Робинзона, честный представитель среднего сословия, превозносит «среднее состояние» то есть аристотелевскую золотую середину , которая в данном случае заключается в разумном приятии жизненного удела: семья Крузо относительно обеспеченная и отказываться от «занимаемого по рождению положения в свете» нет смысла. Приведя отцовскую апологию среднего состояния, Робинзон продолжает: «И хотя так закончил отец свою речь он никогда не перестанет молиться обо мне, но объявляет мне прямо, что, если я не откажусь от своей безумной затеи, на мне не будет благословения Божия». Судя по сюжету романа, Робинзону понадобилось много лет и испытаний, чтобы понять, в чем суть отцовского предостережения. Жан Гранвиль На острове он заново прошел путь развития человечества — от собирательства до колониализма. Уезжая в финале романа с острова, он позиционирует себя как его владельца и во второй книге, вернувшись на остров, ведет себя как здешний вице-король. Пресловутое «среднее состояние» и бюргерская мораль в данном случае вполне сочетаются с дурным представлением XVIII века о неравноценности рас и допустимости работорговли и рабовладения.
Каждый день Робинзон плавал к кораблю, забирая вещи, которые могут ему понадобиться.
Найденные деньги Крузо сначала хотел выбросить, но затем, подумав, оставил. После того как Робинзон посетил корабль двенадцатый раз, буря унесла судно в море. Вскоре Крузо нашел удобное место для жилья — на небольшой гладкой полянке на скате высокого холма. Здесь герой поставил палатку, окружив ее оградой из высоких кольев, преодолеть которую можно было только с помощью лестницы. Глава 7 За палаткой Робинзон выкопал в холме пещеру, которая служила ему погребом. Как-то во время сильной грозы герой испугался, что один удар молнии может уничтожить весь его порох, и после этого разложил его по разным мешочкам и хранил отдельно. Робинзон обнаруживает, что на острове водятся козы и начал на них охотиться. Глава 8 Чтобы не потерять счет времени, Крузо создал имитированный календарь — вбил в песок большое бревно, на котором отмечал зарубками дни.
Вместе с вещами герой с корабля перевез двух кошек и собаку, которые жили с ним. Кроме всего прочего, Робинзон нашел чернила и бумагу и некоторое время делал записи. Со временем Крузо вырыл в холме черный ход, смастерил себе мебель. Глава 9 С 30 сентября 1659 года Робинзон вел дневник, описывая все, что случилось с ним на острове после кораблекрушения. Для копания погреба герой сделал из «железного» дерева лопату. В один из дней в его «погребе» случился обвал, и Робинзон начал прочно укреплять стены и потолок углубления. Вскоре Крузо удалось приручить козленка. Во время скитаний по острову герой обнаружил диких голубей.
Он пытался их приручить, но как только у птенцов окрепли крылья, они улетели. Из козьего жира Робинзон сделал светильник, который, к сожалению, горел очень тускло. После дождей Крузо обнаружил всходы ячменя и риса вытряхивая птичий корм на землю, он думал, что все зерна поедены крысами. Герой тщательно собрал урожай, решив оставить его на посев. Только на четвертый год он смог позволить себе отделить часть зерна на еду. После сильного землетрясения Робинзон понимает, что нужно найти другое место для жилья, подальше от утеса. Глава 10 Волнами к острову прибило обломки корабля, Робинзон получил доступ к его трюму. На берегу герой обнаружил большую черепаху, мясо которой пополнило его рацион.
С началом дождей Крузо заболел, у него началась сильная лихорадка. Вылечиться удалось табачной настойкой с ромом. Изучая остров, герой находит сахарный тростник, дыни, дикие лимоны, виноград. Последний он сушил на солнце, чтобы заготавливать изюм впрок. В цветущей зеленой долине Робинзон устраивает для себя второе жилье — «дачу в лесу». Вскоре одна из кошек привела троих котят. Робинзон научился точно разделять времена года на дождливые и сухие. Дождливые периоды он старался просиживать дома.
Глава 11 В один из дождливых периодов Робинзон научился плести корзины, которых ему очень не хватало. Крузо решил обследовать весь остров и обнаружил на горизонте полоску суши. Он понял, что это часть Южной Америки, на которой, вероятно, живут дикие людоеды, и был рад, что оказался на необитаемом острове. По пути Крузо поймал молодого попугая, которого впоследствии научил говорить некоторые слова.
Существует и третья книга Дефо о Робинзоне Крузо, до сих пор не переведённая на русский язык. Она озаглавлена «Серьёзные размышления Робинзона Крузо» англ. Serious Reflections of Robinson Crusoe и представляет собой сборник эссе на нравственные темы; имя Робинзона Крузо употреблено автором для того, чтобы подстегнуть интерес публики к этому произведению. Значение См. Он демонстрировал неистощимые возможности человека в освоении природы и в борьбе с враждебным ему миром.
300 лет назад был впервые напечатан «Робинзон Крузо»
Робинзон встречает Пятницу, старинная иллюстрация. Кстати, и до Пятницы у Робинзона был личный раб — чернокожий мальчик по имени Ксури. Строго говоря, мальчик принадлежал пирату, который захватил Крузо. Робинзон украл его, забрал с собой во время побега, и взял с него клятву верности под угрозой бросить иначе в открытом море.
История с верностью Ксури выглядит неоднозначной и далее. На незнакомом берегу Ксури вызывается сходить на разведку один: мол, ему себя не жалко, пусть, если что, нападают на него, а не на хозяина. Точно так же это могло бы быть хитростью раба, который только что видел, как другой раб смог сбежать, и тоже захотел себе свободы.
Но проверить это невозможно — Крузо пошёл с мальчиком вместе. Позже он, кстати, отдаёт мальчика в рабы спасшему их португальскому капитану. Но в знаменитом детском переводе Чуковского вы этой сцены не найдёте: в СССР была своя политкорректность, и детские книги проходили адаптацию.
Остров Робинзона Любители истории проводили расследование, чтобы понять, какой из островов у берегов Бразилии подходит под описание острова, на котором провёл часть жизни Крузо. Многие уверены, что это — Тобаго, и в таком случае с берега Тобаго Робинзон видел не матери, а очертания соседнего, более крупного острова Тринидад. На Тобаго, как и на многих других маленьких островах Карибского моря, действительно не водилось крупных хищников.
На нём можно было найти множество дикорастущих съедобных плодов. Правда, говоря честно, там не было никакой «дикой дыни», которой питался Крузо.
Это был большой леопард с необыкновенно красивой пятнистой шкурой.
Дикари, стоя над ним, от изумления и радости подняли руки кверху; они не могли понять, чем я убил его. Другой зверь, испугавшись моего выстрела, подплыл к берегу и помчался обратно в горы. Я заметил, что дикарям очень хочется полакомиться мясом убитого леопарда, и мне пришло в голову, что будет хорошо, если они получат его от меня в дар.
Я показал им знаками, что они могут взять зверя себе. Они горячо поблагодарили меня и в тот же миг принялись за работу. Ножей у них не было, но, действуя острой щепкой, они сняли шкуру с мёртвого зверя так быстро и ловко, как мы не сняли бы её и ножом.
Они предлагали мне мяса, но я отказался, сделав знак, что дарю его им. Я попросил у них шкуру, которую они отдали мне очень охотно. Кроме того, они принесли для меня новый запас провизии, и я с радостью принял их дар.
Затем я попросил у них воды: я взял один из наших кувшинов и опрокинул его кверху дном, чтобы показать, что он пуст и что я прошу его наполнить. Тогда они крикнули что-то. Немного погодя появились две женщины и принесли большой сосуд из обожжённой глины должно быть, дикари обжигают глину на солнце.
Этот сосуд женщины поставили на берегу, а сами удалились, как и прежде. Я отправил Ксури на берег со всеми тремя кувшинами, и он наполнил их доверху. Получив таким образом воду, мясо и хлебные зерна, я расстался с дружелюбными дикарями и в течение одиннадцати дней продолжал путь в прежнем направлении, не сворачивая к берегу.
Каждую ночь во время штиля мы высекали огонь и зажигали в фонаре самодельную свечку, надеясь, что какое-нибудь судно заметит наше крохотное пламя, но ни одного корабля так и не встретилось нам по пути. Наконец милях в пятнадцати перед собой я увидел полосу земли, далеко выступавшую в море. Погода была безветренная, и я свернул в открытое море, чтобы обогнуть эту косу.
В тот миг, когда мы поравнялись с её оконечностью, я отчётливо увидел милях в шести от берега со стороны океана другую землю и заключил вполне правильно, что узкая коса — Зелёный мыс, а та земля, которая маячит вдали, — один из островов Зелёного мыса. Но острова были очень далеко, и я не решался направиться к ним. Вдруг я услышал крик мальчика: — Господин!
Корабль и парус! Наивный Ксури был так перепуган, что чуть не лишился рассудка: он вообразил, будто это один из кораблей его хозяина, посланный за нами в погоню. Но я знал, как далеко ушли мы от мавров, и был уверен, что они нам уже не страшны.
Я выскочил из каюты и сейчас же увидел корабль. Мне даже удалось разглядеть, что корабль этот португальский. Но, всмотревшись внимательнее, я убедился, что корабль идёт в другом направлении и не имеет намерения поворачивать к берегу.
Тогда я поднял все паруса и понёсся в открытое море, решившись во что бы то ни стало вступить в переговоры с кораблём. Вскоре мне стало ясно, что, даже идя полным ходом, я не успею подойти настолько близко, чтобы на корабле могли различить мои сигналы. Но как раз в ту минуту, когда я начинал уже отчаиваться, нас увидали с палубы — должно быть, в подзорную трубу.
Как я узнал потом, на корабле решили, что это шлюпка с какого-нибудь утонувшего европейского судна. Корабль лёг в дрейф, чтобы дать мне возможность приблизиться, и я причалил к нему часа через три. Меня спросили, кто я такой, сперва по-португальски, потом по-испански, потом по-французски, но ни одного из этих языков я не знал.
Наконец один матрос, шотландец, заговорил со мной по-английски, и я сказал ему, что я англичанин, убежавший из плена. Тогда меня и моего спутника весьма любезно пригласили на корабль. Вскоре мы очутились на палубе вместе с нашей шлюпкой.
Невозможно выразить словами, какой испытал я восторг, когда почувствовал себя на свободе. Я был спасён и от рабства и от грозившей мне смерти! Счастье моё было беспредельно.
На радостях я предложил все имущество, какое было со мной, спасителю моему, капитану, в награду за моё избавление. Но капитан отказался. Я спас вам жизнь, так как хорошо сознаю, что и сам мог бы очутиться в такой же беде.
И как я был бы счастлив тогда, если бы вы оказали мне такую же помощь! Не забудьте также, что мы едем в Бразилию, а Бразилия далеко от Англии, и там вы можете умереть с голоду без этих вещей. Не для того же я спасал вас, чтобы потом погубить!
Нет-нет, сеньор, я довезу вас до Бразилии даром, а вещи дадут вам возможность обеспечить себе пропитание и оплатить проезд на родину. Глава 5 Робинзон поселяется в Бразилии. Он добросовестно выполнил все свои обещания.
Он приказал, чтобы никто из матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробный список всех принадлежащих мне вещей, велел сложить их вместе со своими вещами, а список вручил мне, чтобы по прибытии в Бразилию я мог получить все сполна. Ему захотелось купить мою шлюпку. Шлюпка действительно была хороша.
Капитан сказал, что купит её для своего корабля, и спросил, сколько я хочу за неё. Сколько дадите, столько и возьму. Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за мою шлюпку восемьдесят червонцев тотчас же по приезде в Бразилию, но, если там найдётся у меня другой покупатель, который предложит мне больше, капитан заплатит мне столько же.
Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно. В пути мы помогали матросам, и они подружились с нами. После двадцатидвухдневного плавания мы вошли в бухту Всех Святых.
Тут я окончательно почувствовал, что бедствия мои позади, что я уже свободный человек, а не раб и что жизнь моя начинается сызнова. Я никогда не забуду, как великодушно отнёсся ко мне капитан португальского корабля. Он не взял с меня ни гроша за проезд; он в полной сохранности возвратил мне все мои вещи, вплоть до трёх глиняных кувшинов; он дал мне сорок золотых за львиную шкуру и двадцать — за шкуру леопарда и вообще купил всё, что у меня было лишнего и что мне было удобно продать, в том числе ящик с винами, два ружья и оставшийся воск часть которого пошла у нас на свечи.
Одним словом, когда я продал ему большую часть своего имущества и сошёл на берег Бразилии, в кармане у меня было двести двадцать золотых. Мне не хотелось расставаться с моим спутником Ксури: он был таким верным и надёжным товарищем, он помог мне добыть свободу. Но у меня ему было нечего делать; к тому же я не был уверен, что мне удастся его прокормить.
Поэтому я очень обрадовался, когда капитан заявил мне, что ему нравится этот мальчишка, что он охотно возьмёт его к себе на корабль и сделает моряком. Вскоре по приезде в Бразилию мой друг капитан ввёл меня в дом одного своего знакомого. То был владелец плантации сахарного тростника и сахарного завода.
Я прожил у него довольно долгое время и благодаря этому мог изучить сахарное производство. Видя, как хорошо живётся здешним плантаторам и как быстро они богатеют, я решил поселиться в Бразилии и тоже заняться производством сахара. На все свои наличные деньги я взял в аренду участок земли и стал составлять план моей будущей плантации и усадьбы.
У меня был сосед по плантации, приехавший сюда из Лиссабона. Звали его Уэллс. Родом он был англичанин, но давно уже перешёл в португальское подданство.
Мы с ним скоро сошлись и были в самых приятельских отношениях. Первые два года мы оба еле могли прокормиться нашими урожаями. Но по мере того как земля разрабатывалась, мы становились богаче.
Прожив в Бразилии года четыре и постепенно расширяя своё дело, я, само собою разумеется, не только изучил испанский язык, но и познакомился со всеми соседями, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам приморского города. Многие из них стали моими друзьями. Мы нередко встречались, и, конечно, я зачастую рассказывал им о двух моих поездках к Гвинейскому берегу, о том, как ведётся торговля с тамошними неграми и как легко там за какие-нибудь безделушки — за бусы, ножи, ножницы, топоры или зеркальца — приобрести золотой песок и слоновую кость.
Они всегда слушали меня с большим интересом и подолгу обсуждали то, что я рассказывал им. Однажды пришли ко мне трое из них и, взяв с меня слово, что весь наш разговор останется в тайне, сказали: — Вы говорите, что там, где вы были, можно легко достать целые груды золотого песку и других драгоценностей. Мы хотим снарядить корабль в Гвинею за золотом.
Согласны ли вы поехать в Гвинею? Вам не придётся вкладывать в это предприятие ни гроша: мы дадим вам всё, что нужно для обмена. За ваш труд вы получите свою долю прибыли, такую же, как и каждый из нас.
Мне следовало бы отказаться и надолго остаться в плодородной Бразилии, но, повторяю, я всегда был виновником собственных несчастий. Мне страстно захотелось испытать новые морские приключения, и голова у меня закружилась от радости. В юности я был не в силах побороть свою любовь к путешествиям и не послушал добрых советов отца.
Так и теперь я не мог устоять против соблазнительного предложения моих бразильских друзей. Я ответил им, что охотно поеду в Гвинею, с тем, однако, условием, чтобы во время моего путешествия они присмотрели за моими владениями и распорядились ими по моим указаниям в случае, если я не вернусь. Они торжественно обещали выполнить мои пожелания и скрепили наш договор письменным обязательством.
Я же, со своей стороны, сделал завещание на случай смерти: все своё движимое и недвижимое имущество я завещал португальскому капитану, который спас мне жизнь. Но при этом я сделал оговорку, чтобы часть капитала он отправил в Англию моим престарелым родителям. Корабль был снаряжён, и мои компаньоны, согласно условию, нагрузили его товаром.
И вот ещё раз — в недобрый час! Это был тот самый день, в который восемь лет назад я убежал из отцовского дома и так безумно загубил свою молодость. На двенадцатый день нашего плавания мы пересекли экватор и находились под семью градусами двадцатью двумя минутами северной широты, когда на нас неожиданно налетел бешеный шквал.
Он налетел с юго-востока, потом стал дуть в противоположную сторону и, наконец, подул с северо-востока — дул непрерывно с такой ужасающей силой, что в течение двенадцати дней нам пришлось, отдавшись во власть урагана, плыть, куда гнали нас волны. Нечего говорить, что все эти двенадцать дней я ежеминутно ждал смерти, да и никто из нас не думал, что останется в живых. Однажды ранним утром ветер все ещё дул с прежней силой один из матросов крикнул: — Земля!
Но не успели мы выбежать из кают, чтобы узнать, мимо каких берегов несётся наше несчастное судно, как почувствовали, что оно село на мель. В тот же миг от внезапной остановки всю нашу палубу окатило такой неистовой и могучей волной, что мы принуждены были тотчас же скрыться в каютах. Корабль так глубоко засел в песке, что нечего было и думать стащить его с мели.
Нам оставалось одно: позаботиться о спасении собственной жизни. У нас были две шлюпки. Одна висела за кормой; во время шторма её разбило и унесло в море.
Оставалась другая, но никто не знал, удастся ли спустить её на воду. А между тем размышлять было некогда: корабль мог каждую минуту расколоться надвое. Помощник капитана бросился к шлюпке и с помощью матросов перебросил её через борт.
Мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку и отдались на волю бушующих волн, так как, хотя шторм уже поутих, всё-таки на берег набегали громадные волны и море по всей справедливости могло быть названо бешеным. Наше положение стало ещё более страшным: мы видели ясно, что шлюпку сейчас захлестнёт и что нам невозможно спастись. Паруса у нас не было, а если б и был, он оказался бы совершенно бесполезным для нас.
Мы гребли к берегу с отчаянием в сердце, как люди, которых ведут на казнь. Мы все понимали, что, едва только шлюпка подойдёт ближе к земле, прибой тотчас же разнесёт её в щепки. Подгоняемые ветром, мы налегли на вёсла, собственноручно приближая свою гибель.
Так несло нас мили четыре, и вдруг разъярённый вал, высокий, как гора, набежал с кормы на нашу шлюпку. Это был последний, смертельный удар. Шлюпка перевернулась.
В тот же миг мы очутились под водой. Буря в одну секунду раскидала нас в разные стороны. Невозможно описать то смятение чувств и мыслей, которые я испытал, когда меня накрыла волна.
Я очень хорошо плаваю, но у меня не было сил сразу вынырнуть из этой пучины, чтобы перевести дыхание, и я чуть не задохся. Волна подхватила меня, протащила по направлению к земле, разбилась и отхлынула прочь, оставив меня полумёртвым, так как я наглотался воды. Я перевёл дух и немного пришёл в себя.
Увидев, что земля так близко гораздо ближе, чем я ожидал , я вскочил на ноги и с чрезвычайной поспешностью направился к берегу. Я надеялся достичь его, прежде чем набежит и подхватит меня другая волна, но скоро понял, что мне от неё не уйти: море шло на меня, как большая гора; оно нагоняло меня, как свирепый враг, с которым невозможно бороться. Я и не сопротивлялся тем волнам, которые несли меня к берегу; но чуть только, отхлынув от земли, они уходили назад, я всячески барахтался и бился, чтобы они не унесли меня обратно в море.
Следующая волна была огромна: не меньше двадцати или тридцати футов вышиной. Она похоронила меня глубоко под собою. Затем меня подхватило и с необыкновенной быстротой помчало к земле.
Долго я плыл по течению, помогая ему изо всех сил, и чуть не задохся в воде, как вдруг почувствовал, что меня несёт куда-то вверх. Вскоре, к моему величайшему счастью, мои руки и голова оказались над поверхностью воды, и хотя секунды через две на меня налетела другая волна, но всё же эта краткая передышка придала мне силы и бодрости. Новая волна опять накрыла меня с головою, но на этот раз я пробыл под водой не так долго.
Когда волна разбилась и отхлынула, я не поддался её натиску, а поплыл к берегу и вскоре снова почувствовал, что у меня под ногами земля. Я постоял две-три секунды, вздохнул всей грудью и из последних сил бросился бежать к берегу. Но и теперь я не ушёл от разъярённого моря: оно снова пустилось за мной вдогонку.
Ещё два раза волны настигали меня и несли к берегу, который в этом месте был очень отлогим. Последняя волна с такой силой швырнула меня о скалу, что я потерял сознание. Некоторое время я был совершенно беспомощен, и, если бы в ту минуту море снова успело налететь на меня, я непременно захлебнулся бы в воде.
К счастью, ко мне вовремя вернулось сознание. Увидев, что сейчас меня снова накроет волна, я крепко уцепился за выступ утёса и, задержав дыхание, старался переждать, пока она схлынет. Здесь, ближе к земле, волны были не такие огромные.
Когда вода схлынула, я опять побежал вперёд и очутился настолько близко к берегу, что следующая волна хоть и окатила меня всего, с головой, но уже не могла унести в море. Я пробежал ещё несколько шагов и почувствовал с радостью, что стою на твёрдой земле. Я стал карабкаться по прибрежным скалам и, добравшись до высокого бугра, упал на траву.
Здесь я был в безопасности: вода не могла доплеснуть до меня. Я думаю, не существует таких слов, которыми можно было бы изобразить радостные чувства человека, восставшего, так сказать, из гроба! Я стал бегать и прыгать, я размахивал руками, я даже пел и плясал.
Всё моё существо, если можно так выразиться, было охвачено мыслями о моём счастливом спасении. Но тут я внезапно подумал о своих утонувших товарищах. Мне стало жаль их, потому что во время плавания я успел привязаться ко многим из них.
Я вспоминал их лица, имена. Увы, никого из них я больше не видел; от них и следов не осталось, кроме трёх принадлежавших им шляп, одного колпака да двух непарных башмаков, выброшенных морем на сушу. Посмотрев туда, где стоял наш корабль, я еле разглядел его за грядою высоких волн — так он был далеко!
И я сказал себе: «Какое это счастье, великое счастье, что я добрался в такую бурю до этого далёкого берега! Как только я подумал об этом, мои восторги тотчас же остыли: я понял, что хоть я и спас свою жизнь, но не спасся от несчастий, лишений и ужасов. Вся одежда моя промокла насквозь, а переодеться было не во что.
У меня не было ни пищи, ни пресной воды, чтобы подкрепить свои силы. Какое будущее ожидало меня? Либо я умру от голода, либо меня растерзают лютые звери.
И, что всего печальнее, я не мог охотиться за дичью, не мог обороняться от зверей, так как при мне не было никакого оружия. Вообще при мне не оказалось ничего, кроме ножа да жестянки с табаком. Это привело меня в такое отчаяние, что я стал бегать по берегу взад и вперёд как безумный.
Приближалась ночь, и я с тоской спрашивал себя: «Что ожидает меня, если в этой местности водятся хищные звери? Ведь они всегда выходят на охоту по ночам». Неподалёку стояло широкое, ветвистое дерево.
Я решил взобраться на него и просидеть среди его ветвей до утра. Ничего другого не мог я придумать, чтобы спастись от зверей. Меня мучила жажда.
Я пошёл посмотреть, нет ли где поблизости пресной воды, и, отойдя на четверть мили от берега, к великой моей радости, отыскал ручеёк. Напившись и положив себе в рот табаку, чтобы заглушить голод, я воротился к дереву, влез на него и устроился в его ветвях таким образом, чтобы не свалиться во сне. Затем срезал недлинный сук и, сделав себе дубинку на случай нападения врагов, уселся поудобнее и от страшной усталости крепко уснул.
Спал я сладко, как не многим спалось бы на столь неудобной постели, и вряд ли кто-нибудь после такого ночлега просыпался таким свежим и бодрым. Глава 6 Робинзон на необитаемом острове. Погода была ясная, ветер утих, море перестало бесноваться.
Я взглянул на покинутый нами корабль и с удивлением увидел, что на прежнем месте его уже нет. Теперь его прибило ближе к берегу. Он очутился неподалёку от той самой скалы, о которую меня чуть не расшибло волной.
Должно быть, ночью его приподнял прилив, сдвинул с мели и пригнал сюда. Теперь он стоял не дальше мили от того места, где я ночевал. Волны, очевидно, не разбили его: он держался на воде почти прямо.
Я тотчас же решил пробраться на корабль, чтобы запастись провизией и разными другими вещами. Спустившись с дерева, я ещё раз осмотрелся кругом. Первое, что я увидел, была наша шлюпка, лежавшая по правую руку, на берегу, в двух милях отсюда — там, куда её швырнул ураган.
Я пошёл было в том направлении, но оказалось, что прямой дорогой туда не пройдёшь: в берег глубоко врезалась бухта, шириною в полмили, и преграждала путь. Я повернул назад, потому что мне было гораздо важнее попасть на корабль: я надеялся найти там еду. После полудня волны совсем улеглись, и отлив был такой сильный, что четверть мили до корабля я прошёл по сухому дну.
Тут снова у меня заныло сердце: мне стало ясно, что все мы теперь были бы живы, если бы не испугались бури и не покинули свой корабль. Нужно было только выждать, чтобы шторм прошёл, и мы благополучно добрались бы до берега, и я не был бы теперь вынужден бедствовать в этой безлюдной пустыне. При мысли о своём одиночестве я заплакал, но, вспомнив, что слезы никогда не прекращают несчастий, решил продолжать свой путь и во что бы то ни стало добраться до разбитого судна.
Раздевшись, я вошёл в воду и поплыл. Но самое трудное было ещё впереди: взобраться на корабль я не мог. Он стоял на мелком месте, так что почти целиком выступал из воды, а ухватиться было не за что.
Я долго плавал вокруг него и вдруг заметил корабельный канат удивляюсь, как он сразу не бросился мне в глаза! Канат свешивался из люка, и конец его приходился так высоко над водой, что мне с величайшим трудом удалось поймать его. Я поднялся по канату до кубрика.
Корабль стоял на твёрдой песчаной отмели, корма его сильно приподнялась, а нос почти касался воды. Таким образом, вода не попала в корму, и ни одна из вещей, находившихся там, не подмокла. Я поспешил туда, так как мне раньше всего хотелось узнать, какие вещи испортились, а какие уцелели.
Оказалось, что весь запас корабельной провизии остался совершенно сухим. А так как меня мучил голод, то я первым делом пошёл в кладовую, набрал сухарей и, продолжая осмотр корабля, ел на ходу, чтобы не терять времени. В кают-компании я нашёл бутылку рома и отхлебнул из неё несколько хороших глотков, так как очень нуждался в подкреплении сил для предстоящей работы.
Прежде всего мне нужна была лодка, чтобы перевезти на берег те вещи, которые могли мне понадобиться. Но лодку было неоткуда взять, а желать невозможного бесполезно. Нужно было придумать что-нибудь другое.
На корабле были запасные мачты, стеньги и реи. Из этого материала я решил построить плот и горячо принялся за работу. Кубрик-помещение для матросов в носовой части корабля.
Выбрав несколько брёвен полегче, я выбросил их за борт, обвязав предварительно каждое бревно канатом, чтобы их не унесло. Затем я спустился с корабля, притянул к себе четыре бревна, крепко связал их с обоих концов, скрепив ещё сверху двумя или тремя дощечками, положенными накрест, и у меня вышло нечто вроде плота. Меня этот плот отлично выдерживал, но для большого груза он был слишком лёгок и мал.
Пришлось мне снова взбираться на корабль. Там разыскал я пилу нашего корабельного плотника и распилил запасную мачту на три бревна, которые и приладил к плоту. Плот стал шире и гораздо устойчивее.
Эта работа стоила мне огромных усилий, но желание запастись всем необходимым для жизни поддерживало меня, и я сделал то, на что при обыкновенных обстоятельствах у меня не хватило бы сил. Теперь мой плот был широк и крепок, он мог выдержать значительный груз. Чем же нагрузить этот плот и что сделать, чтобы его не смыло приливом?
Долго раздумывать было некогда, нужно было торопиться. Раньше всего я уложил на плоту все доски, какие нашлись на корабле; потом взял три сундука, принадлежавших нашим матросам, взломал замки и выбросил все содержимое. Потом я отобрал те вещи, которые могли понадобиться мне больше всего, и наполнил ими все три сундука.
В один сундук я сложил съестные припасы: рис, сухари, три круга голландского сыру, пять больших кусков вяленой козлятины, служившей нам на корабле главной мясной пищей, и остатки ячменя, который мы везли из Европы для бывших на судне кур; кур мы давно уже съели, а немного зерна осталось. Этот ячмень был перемешан с пшеницей; он очень пригодился бы мне, но, к сожалению, как потом оказалось, был сильно попорчен крысами. Кроме того, я нашёл несколько ящиков вина и до шести галлонов[12] рисовой водки, принадлежавших нашему капитану.
Эти ящики я тоже поставил на плот, рядом с сундуками. Между тем, покуда я был занят погрузкой, начался прилив, и я с огорчением увидел, что мой кафтан, рубашку и камзол, оставленные мной на берегу, унесло в море. Теперь у меня остались только чулки да штаны полотняные, короткие до колен , которые я не снял, когда плыл к кораблю.
Это заставило меня подумать о том, чтобы запастись не только едой, но и одеждой. На корабле было достаточное количество курток и брюк, но я взял пока одну только пару, потому что меня гораздо больше соблазняло многое другое, и прежде всего рабочие инструменты. После долгих поисков я нашёл ящик нашего плотника, и это была для меня поистине драгоценная находка, которой я не отдал бы в то время за целый корабль, наполненный золотом.
Я поставил на плот этот ящик, даже не заглянув в него, так как мне было отлично известно, какие инструменты находятся в нём. Теперь мне оставалось запастись оружием и зарядами. В каюте я нашёл два хороших охотничьих ружья и два пистолета, которые я уложил на плоту вместе с пороховницей, мешочком дроби и двумя старыми, заржавленными шпагами.
Я знал, что у нас на корабле было три бочонка пороху, но не знал, где они хранятся. Однако после тщательных поисков все три бочонка нашлись. Один оказался подмоченным, а два были сухи, и я перетащил их на плот вместе с ружьями и шпагами.
Теперь мой плот был достаточно нагружен, и надо было отправляться в путь. Добраться до берега на плоту без паруса, без руля — нелёгкая задача: довольно было самого слабого встречного ветра, чтобы все моё сооружение опрокинулось. К счастью, море было спокойно.
Начинался прилив, который должен был погнать меня к берегу. Кроме того, поднялся небольшой ветерок, тоже попутный. Поэтому, захватив с собою сломанные весла от корабельной шлюпки, я спешил в обратный путь.
Вскоре мне удалось высмотреть маленькую бухту, к которой я и направил свой плот. С большим трудом провёл я его поперёк течения и наконец вошёл в эту бухту, упёршись в дно веслом, так как здесь было мелко; едва начался отлив, мой плот со всем грузом оказался на сухом берегу. Теперь мне предстояло осмотреть окрестности и выбрать себе удобное местечко для жизни — такое, где я мог бы сложить все своё имущество, не боясь, что оно погибнет.
Я всё ещё не знал, куда я попал: на материк или на остров. Живут ли здесь люди? Водятся ли здесь хищные звери?
В полумиле от меня или немного дальше виднелся холм, крутой и высокий. Я решил подняться на него, чтобы осмотреться кругом. Взяв ружье, пистолет и пороховницу, я отправился на разведку.
Взбираться на вершину холма было трудно.
Это было английское судно «Герцог», с капитаном Вудсом Роджерсом, который назвал Селькирка губернатором острова. Когда корабль приплыл на родину, капитан опубликовал книгу «Путешествие вокруг света», в которой описал и чудесную историю спасения Селкирка. Известный английский писатель Даниель Дефо использовал этот сюжет для своей книги, и Селкирк стал прототипом Робинзона Крузо. Жизнь Робинзона Крузо в одноименном романе Дефо была более красочной и насыщенной событиями. После долгих лет одиночества отшельник сумел завести себе друга, чего не случилось с Селькирком.
Робинзон подробно рефлексирует по этому поводу, честно и жестко называя проступки своими именами. Итак, герой Дефо вопреки воле отца отплывает из Англии, путешествует, занимается бизнесом, берется то за одно, то за другое. И вот, наконец, ключевой момент повествования: Робинзон оказывается на неизвестном берегу, а все его спутники погибают в бушующем море. Вот как описано это в полном тексте романа: «Очутившись на земле целым и невредимым, я поднял взор к небу, возблагодарив Бога за спасение моей жизни, на что всего лишь несколько минут тому назад у меня почти не было надежды. А вот тот же эпизод в переложении Чуковского: «Я стал бегать и прыгать, я размахивал руками, я даже пел и плясал». Все мысли героя просты, все чувства лежат на поверхности. Он не думает, Кто его спас, почему и зачем. Чуковский скрупулезно ампутирует самые косвенные намеки на жизнь души и высшие силы Таких примеров можно привести десятки. Чуковский скрупулезно ампутирует самые косвенные намеки на жизнь души и высшие силы. Только человек, который «звучит гордо», его сила, смекалка, упорство, непонятно откуда взявшиеся. Идеальный образ того, кто опирается сам на себя. Но есть один момент, который Чуковский никак не объясняет — потому что не может. Не получается у него противопоставить Богу что-то достаточно весомое, если речь идет об одиночестве Робинзона. А вопрос этот очень серьезный. Человек — существо социальное, и без общения он может одичать, а то и сойти с ума. Наши психические процессы плотно завязаны на тех, кто рядом. Одиночество мучает Робинзона больше голода и страха перед дикими зверями. Он унывает. Мир несколько веков назад казался человеку гораздо больше, чем сейчас, да и людей было меньше. Робинзон не строит иллюзий и осознает перспективы. Меня забросило бурей на необитаемый остров, который лежал далеко от места назначения нашего корабля и за несколько сот миль от обычных торговых морских путей, и я имел все основания прийти к заключению, что так было предопределено небом, чтобы здесь, в этом печальном месте, в безвыходной тоске одиночества я и окончил свои дни». Но Робинзон — человек жизнелюбивый и очень обстоятельный. И он аккуратно записывает в два столбца плюсы и минусы своего положения. И плюсов находит больше, а последний звучит так: «Но Бог сотворил чудо, пригнав наш корабль так близко к берегу, что я не только успел запастись всем необходимым для удовлетворения моих потребностей, но и получил возможность добывать себе пропитание до конца моих дней». Бог становится постоянным незримым собеседником Робинзона, свидетелем его побед и неудач Бог становится постоянным незримым собеседником Робинзона, свидетелем его побед и неудач. Герой чувствует Его помощь, как ни один человек в обитаемых землях — потому что больше надеяться не на кого. И это помогает Робинзону выжить, обустроиться, остаться в здравом рассудке. И это — главное чудо книги. И если уж читать, то лучше полные «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо», чем текст Чуковского. Как и любой хороший классический текст, он будет понятен и интересен ребенку лет с 10, если читать вместе со взрослым, и лет с 12, если осваивать самостоятельно.
Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
«Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», а еще год спустя — «Серьезные размышления Робинзона Крузо». Даниэль Дефо, создатель бессмертного романа "Робинзон Крузо", считается одним из основоположников жанра романа, хотя за период творческой активности он написал более 500 трудов на разные темы, в. «Удивительные приключения Робинзона Крузо», «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» - и в России издается впервые». Книга «Робинзон Крузо», краткое содержание которой передает основные события истории, продолжает неожиданное происшествие.
Робинзону Крузо исполнилось 300 лет
Но будь книга о Робинзоне Крузо очередным философским и назидательным сочинением, ей едва ли была бы уготована столь долгая жизнь. Он считает "Приключения Робинзона Крузо" лучшей книгой, когда-либо написанной, перечитывает ее снова и снова и считает человека плохо начитанным, если бы ему случилось не читать эту книгу. Многие литературоведы называют роман «Робинзон Крузо» духовной автобиографией перерождения Дефо. «Приключения Робинзона Крузо» Один из самых известных романов Даниеля Дефо «Приключение Робинзона Крузо». Роман о Робинзоне Крузо экранизировали в разных странах около 30 раз!