Новости иван сгорбившись стоял

По громкому делу о взятке идут обыски по нескольким адресам, список фигурантов — не окончательный.

Сгорбившийся дедушка: Чернышев вышел в изможденном виде с дочерью Заворотнюк

В Ивановской области при тушении травы обнаружили труп	: главные новости.
Mash: замглавы Минобороны Иванов строил себе «дворянское гнездо» на берегу Волги	Старушка, сгорбившись, сидела на скамейке, а слёзы всё катились по щекам.
Басманный суд Москвы арестовал заместителя министра обороны Тимура Иванова. Новости. Первый канал	Иван стоял за штурвалом, Сергей курил, сидя на высоком комингсе рубки.

Защита экс-замминистра обороны РФ Иванова обжаловала его арест

Задержание и последующий арест заместителя министра обороны РФ Тимура Иванова стали главной новостью последних суток. Ракетный балкон может нанести ротовые описания даже поверхностям, иван сгорбившись стоял с ничего не выражающим лицом и все время держал, а более важные документы типа штандартов первоначально уничтожаются первой же ареной. Только тогда Сергей заметил, что перед одной из фигур, сгорбившись, стоит старик. Иван стоял за штурвалом, Сергей курил, сидя на высоком комингсе рубки. Ракетный балкон может нанести ротовые описания даже поверхностям, иван сгорбившись стоял с ничего не выражающим лицом и все время держал, а более важные документы типа штандартов первоначально уничтожаются первой же ареной. Иван стоял за штурвалом, Сергей курил, сидя на высоком комингсе рубки.

В деле замминистра обороны РФ Тимура Иванова появился третий фигурант

И вот то, что ты сейчас хлебнешь рядовым солдатом, ты сам и заварил. Думая о такой перспективе, каждый генерал должен создавать условия в окопе, как для себя», — пишет Ахмедова. Реально воевать на передовой и смыть грехи кровью. Способен ли будет Иванов публично обратиться в инстанции с такой просьбой? Показать: была совершена ошибка — он готов ее исправить. Встать в строй вместе с рядовыми, пойти штурмовиком, с таким же обмундированием, взяв в руки оружие», — пишет депутат в своем телеграм-канале. Политтехнолог Мария Сергеева говорит о других возможных героях этой истории. А на него уже давно всё заведено, кипят котлы кипучие, ножи точат булатные, и специальные товарищи только и ждут, когда конъюнктура переменится и станет можно.

И нет, я сейчас не про Иванова», — пишет Сергеева. Журналист и политик Максим Шевченко в этой связи тоже думает о том, какие еще задержания могут последовать после ареста Иванова: «Как представишь, что за дивная вереница лиц и имен встает за задержанным генералом Тимуром Ивановым, так прям дух захватывает. Какие регионы! Какие города! Одна Московская область чего стоит».

В особняке имеется зал для светских приёмов, столовая для званых обедов на первом этаже. На втором — хозяйская спальня, ванная комната площадью 40 квадратных метров, три гардеробные и будуар супруги Тимура Иванова площадью 80 квадратных метров. Источник: Uralweb.

За достоверность информации в материалах, размещенных на коммерческой основе, несет ответственность рекламодатель. Instagram и Facebook Metа запрещены в РФ за экстремизм.

На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии.

На канале давно не было классического словарного диктанта, в котором необходимо выбрать правильное написание существительных. Сегодня я исправил этот недочёт и составил такой тест. В конце теста два вопроса на повторение и бонусное задание, а чтобы получить зачёт, необходимо набрать минимум 8 баллов из 12.

«Папа на небе». История семьи, похоронившей своего мобилизованного мужа, сына, отца и брата

75. Задание 16. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на месте которых в предложении должны стоять запятые. Иван (1) сгорбившись (2) стоял с (3) ничего не выражающим (4) лицом и всё время держал трясущуюся руку у козырька фуражки. Иван (1) сгорбившись (2) стоял с (3) ничего не выражающим (4) лицом и всё время держал трясущуюся руку у козырька фуражки. Цитата из книги«Поединок» А. И. Куприна — «Слива, сгорбившись, стоял с деревянным, ничего не выражающим лицом и все время держал трясущуюс». Только тогда Сергей заметил, что перед одной из фигур, сгорбившись, стоит старик.

В Ивановской области при тушении травы обнаружили труп

Предполагалось, что самолет мог загореться во время учебно-тренировочного полета. Дело в том, что в северной части города располагается военный аэродром. По словам пресс-секретаря спасательного ведомства Алины Новиковой, подобных сообщений не поступало, происшествий с дымящимся самолетом не зарегистрировано.

Как признаётся Иван, к моменту знакомства с Оксаной у него уже созрело желание создать семью. Охлобыстин и Арбузова поженились в 1995 году и вскоре обвенчались. В их счастливом браке родилось шестеро детей. Иван, который в 2001 году принял сан священника, считает, что Оксана была послана ему Богом. Благодаря ей и вере он смог побороть свои вредные привычки.

Повсюду из пробитой крыши струились на пол пыльные лучи полуде 1 ого солнца. В другом, разруше 2 ом конце огромного сооружения сновали десятки людей с гружё 3 ыми носилками; по настла 4 ым на землю неструга 5 ым доскам женщины гоняли гружё 6 ые щебёнкой тачки. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на месте которых в предложении должны стоять запятые. Лениво поворачивалось мельничное колесо 1 почернелое от времени 2 набирая 3 в медленно подставляющиеся коробки 4 сонно журчащую воду 5 боясь уронить лишнюю каплю драгоценной влаги.

Экс-замминистра обвиняют в совершении преступления по статье УК «Получение взятки», она связана со строительными контрактами. Тем временем правоохранительные органы задержали уже третьего фигуранта дела, который был связан с Ивановым. Известно также, что у Тимура Иванова в собственности имеется семь квартир и девять транспортных средств, причем одна жилплощадь находится в Мексике.

Пять школьников упали в яму с кипятком после провала тротуара в Юже под Иваново

И уж не о суетности мирской, а о вечном думает, о добром… — Христианка ты у меня, мать, — улыбнулся шкипер. А с покосом мы тебе всегда поможем. Все заливные луга, все низиночки да ложки под воду ушли, а остались одни косогоры, где сроду ничего, кроме бурьяна, и не росло. Главное — электроэнергия.

Энергия, а не цветочки в девичьи веночки. А потом — чего старое-то жалеть? Отгуляло и — не брыкайся!..

Ну, этой не будет, так другая будет, велика ли важность. Давай и мы по-деловому рассудим. Знаешь ли ты, парень, что такое луг вырастить?

Не год на это уходит, не сто лет — тысяча. Тысячу лет люди луга эти пестовали, кочкарник да лютик всякий на нет сводили, кусты корчевали, болота сбрасывали. И лугам цены не было, и скот нагуливался тут такой, какой сейчас только на выставке и увидишь.

Теперь же луга эти под воду ушли карасям на утеху, низины позатопило, и всего в приплоде имеем одну осоку да болотный мох. А лес с ними сжился, они ему помогали, он их кормил. А сейчас что будет?

Утка тебе семян не разнесет — для этого белка нужна, глухарь, тетерев. И с этой стороны лесу — полный карачун, и через сотни лет внуки наши одну сплошную ольху вдоль всей Волги увидят — там, где на нашей еще памяти мачтовые сосны шумели. Сейчас в наших руках техника, атом, химия — все исправим, дайте срок!..

Старик угрюмо молчал. Ивана чуть пошатывало, и Еленка вела его под руку. Сергей шел сзади, сунув руки в карманы.

В сонной тишине тяжело ударил запоздалый жерех. Разбудили их рано: в четвертом часу гулко загрохотало над головой: — Эй, хозяева, к диспетчеру на полных оборотах!.. В кубрике было еще темно.

Еленка сидя натянула платье, соскочила на холодный пол. Иван уже возился наверху, открывая задраенные на ночь люки. Отдавай чалку, Сергей.

Сергей спрыгнул на баржу, отпутал разлохмаченный старый канат, спросил: — А завтракать? До десяти они без отдыха сновали по реке: ходили в Красногорье, возили приказ в контору, проволоку на вторую сплоточную, монтеров в самые верховья: там открывался хлебный ларек. Хлопот было много, а еще больше — криков и недовольства, потому что всем было некогда, а старенький катерок никак не мог одновременно поспеть в разные концы.

Катер стоял у причала: надобность в нем вдруг схлынула. Из кубрика появилась Еленка. Выплеснула помои, сказала ворчливо: — Люльку бы забросили, что ли.

Иван снял с крыши рубки снасть, вместе с Сергеем собрал дуги в крестовину, натянул сеть. Он закинул люльку с кормы, подождал, пока она ляжет на дно, закрепил веревку за леер. Сергей, покурив, кинул окурок за борт, спросил: — Поглядеть?

Сергей прошел на корму, намотал на руку веревку, рывком поднял из воды. Край зацепился за обшивку, дуги спружинили, подбросив в воздух брызги и двух небольших подлещиков, серебряно блеснувших на солнце. За сорок минут поймали полтора десятка окуней и подлещиков — мелких и тощих.

Иван не удержался: — Федор на это дело мастак был… — Трофимыч! Сергей вытащил люльку, положил ее на корме, отдал чалку. Иван завел двигатель, стал отводить катер кормой вперед, разворачиваясь.

Сергей заглянул в рубку: — Дай постоять. Сергей стоял за штурвалом, чуть расставив ноги, ссутулившись. Поначалу он нарочно повалял катер с борта на борт, проверяя, как он слушается руля и велик ли свободный ход.

Катерок рыскнул несколько раз, но выровнялся и точно, как по нитке, пошел на створы. Иван молчал, приглядываясь к помощнику: все в нем, начиная с позы, убеждало, что парень ходил по воде. Сергей заложил так, что катер не пришлось подравнивать.

Иван одобрительно улыбнулся: — Ловко. Он мягко причалил к нефтянке — чистенькой, выкрашенной в красную краску нефтеналивной барже. Передал штурвал Ивану, спрыгнул на баржу, зачалил катер.

На шум вышла приземистая молодуха в платке и телогрейке. Из-под короткой юбки выглядывали ярко-синие рейтузы. Она еще раз глянула на Сергея, хихикнула и пошла к каюте.

Сергей метнулся к катеру, зашептал: — Погоди тут, капитан… Торопливо прошел в каюту. Иван открыл горловины баков, промыл фильтры, подтащил рукав от третьей помпы он всегда заправлялся от нее , подсоединил. Из каюты вышел Сергей.

Подошел к Ивану, давясь от смеха: — Ну, дура! Страшное дело… Ты какой подсоединил? Кинулся к первой помпе, сунул рукав в вентиляционное отверстие, включил: топливо туго побежало по рукаву перекачиваясь из отсека в отсек.

В дверь выглянула Шура: — Ты чего колдуешь? Дверь за ними закрылась. Иван хмуро держал пустой рукав.

Рядом мерно работала помпа, гоняя топливо по замкнутому кругу. Щелкала стрелка, отсчитывая литры. Из рубки вышла Еленка.

Переливает из пустого в порожнее. Шурка лишнее колхозу за полцены продаст и вам же спасибо скажет. Из каюты выскочил Сергей, глянул на счетчик.

До тысячи я, пожалуй, выдержу. Улыбнулся Еленке, подмигнул шальным, победным глазом, опять скрылся в каюте. Еленка промолчала.

Посидела немного, ушла в кубрик. Пришел Сергей. Усмехаясь, быстро отключил помпу, смотал рукав.

Шуры не было. Вдвоем накачали масла в бак. Иван прошел на катер, закрыл горловины.

Вышла Шура. Остановилась в дверях — непривычно тихая, с застывшей улыбкой: — Дом пять. С палисадничком.

До встречи, курносая! Иван молчал. Он отводил катер кормой и сквозь стекло рубки видел толстуху.

Она стояла у борта, держась за леер, и глядела им вслед. Сергей посмотрел на него, усмехнулся: — Мне еще противнее, капитан. А что сделаешь?

Жизнь такая, что только поворачивайся побойчей, а то затолкают. У диспетчерской их ждала высокая худая женщина в белом платочке, повязанном вровень с бровями. Она выхватила у Сергея канат, неумело зачалила, приговаривая: — Да сама я, сама… Не беспокойтесь.

Как Федор? Кланяться вам велел, благодарил. И я вам благодарная, Иван Трофимыч, так я вам благодарная… Она тихо заплакала, утирая слезы концом платка.

Оформили меня. Я за Федю моего. Ведь матросом я к вам.

Пятьдесят рублей положили мне… — Двадцатого приходи. Получка у нас двадцатого и пятого каждого месяца. Рубашечки, может, бельишко.

И товарища вашего. Ступай домой. Вовке скажи, что жду его к семи, как условились.

Потом их срочно отрядили тянуть плот — «воз», как это именовалось здесь. Многотонная громадина длиною в четверть километра медленно ползла сзади, катерок, задыхаясь, волок ее, дрожа корпусом и глубоко осев кормой. Трос звенел, как струна.

Он сидел перед рубкой рядом с бригадиром плотовщиков — рослым, угрюмым мужиком, ехавшим на буксир оформлять акт о сдаче плота. Бригадир всю дорогу радовался, что работа идет без перебоев, и этот плот — уже сверхплановый. Рубликов, думаю, полтораста.

Может, сена раздобуду: лето уже за половину зашло… Навстречу шел «Быстрый» — катер сплавконторы. Сергей дал отмашку по борту, но «Быстрый» с ходу подошел почти вплотную. Понял, Трофимыч?

Причал был весь забит катерами, и Иван отшвартовался у борта самоходного топлякоподъемника. Через топлякоподъемник к ним пробирался председатель месткома Володька Пронин — в белой рубашке, при галстуке, с папкой. Значит, повестка такая: я информирую о вашем трудовом подвиге, затем… — Ох, Володя, не надо!..

Тут из рубки вылезла Еленка. Пронин пронзительно глянул на нее. Перед народом стоять будете.

Еленка завозилась, переодеваясь, и вышли они на площадь, когда народ уже собрался. Володя шел впереди, пробираясь к спешно сооруженной трибуне. Люди с готовностью уступали дорогу.

Вслед за Прониным они поднялись на трибуну, где уже стояли директор Юрий Иванович, парторг Пахомов и Николай Николаевич. Володька прошел к перилам трибуны, на ходу доставая из папки исписанный лист. Иван не слушал, о чем кричал Володька.

Он стоял неуклюже вытянувшись, не зная, куда девать ставшие вдруг ненужными руки. Впопыхах он забыл палку, нога замлела, но он не решался шевельнуться. Он был оторван от своих и мучительно стеснялся и хромой ноги, и небритых щек, и мятых, давно не глаженных брюк.

Как оказалось, они только отыграли спектакль "Три сестры" по Чехову. Проходя мимо, я взял и сказал: "Ты будешь моей! Охлобыстин предложил Оксане ночную прогулку по Москве, на что она согласилась с условием, что он отвезёт её домой, но Охлобыстин обманул девушку: «Я был на мотоцикле, в шортах, в шнуровках, в жилетке дико исписанной, частью татуирован был уже — дикий дядька. Оксана согласилась с условием, что я отвезу ее домой. Я пообещал, но в итоге отвез ее к себе и не выпускал из дома, пока не появился третий ребенок.

В жилом мире эту постройку под большим кедром принял бы за баню. Но это было жилье, простоявшее тут в одиночестве около сорока лет. Картофельные борозды, лесенкой бегущие в гору, темно-зеленый островок конопли на картошке и поле ржи размером с площадку для волейбола придавали отвоеванному, наверное, немалым трудом у тайги месту мирный обитаемый вид.

Не слышно было ни собачьего лая, ни квохтанья кур, ни других звуков, обычных для человеческого жилья. Диковатого вида кот, подозрительно изучавший нас с крыши избушки, прыгнул и пулей кинулся в коноплю. Да еще птица овсянка вспорхнула и полетела над пенным ручьем. Жив ли? В избушке что-то зашевелилось. Дверь скрипнула, и мы увидели старика, вынырнувшего на солнце. Мы его разбудили. Он протирал глаза, щурился, проводил пятерней по всклокоченной бороде и наконец воскликнул: — Господи, Ерофей!..

Старик явно был встрече рад, но руки никому не подал. Подойдя, он сложил ладони возле груди и поклонился каждому из стоявших. Решили, что пожарный был вертолет. И в печали уснули. Узнал старик и Николая Устиновича, побывавшего тут год назад. Мой друг. Интересуется вашей жизнью, — сказал Ерофей. Старик настороженно сделал поклон в мою сторону: — Милости просим, милости просим… Пока Ерофей объяснял, где мы сели и как по-глупому заблудились, я мог как следует рассмотреть старика.

Он уже не был таким «домоткано-замшелым», каким был открыт и описан геологами. Даренная кем-то войлочная шляпа делала его похожим на пасечника. Одет в штаны и рубаху фабричной ткани. На ногах валенки, под шляпой черный платок — защита от комаров. Слегка сгорблен, но для своих восьмидесяти лет достаточно тверд и подвижен. Речь внятная, без малейших огрехов, свойственных возрасту. Часто говорит, соглашаясь: «едак-едак…», что означает: «так-так». Слегка глуховат, то и дело поправляет платок возле уха и наклоняется к собеседнику.

Но взгляд внимательный, цепкий. В момент, когда обсуждались виды на урожай в огороде, дверь хижины приоткрылась и оттуда мышкой выбежала Агафья, не скрывавшая детской радости от того, что видит людей. Тоже соединенные вместе ладони, поклоны в пояс. Так говорят блаженные люди. И надо было немного привыкнуть, чтобы не сбиться на тон, каким обычно с блаженными говорят. По виду о возрасте этой женщины судить никак невозможно. Черты лица человека до тридцати лет, но цвет кожи какой-то неестественно белый и нездоровый, вызывавший в памяти ростки картошки, долго лежавшей в теплой сырой темноте. Одета Агафья была в мешковатую черного цвета рубаху до пят.

Ноги босые. На голове черный полотняный платок. Стоявшие перед нами люди были в угольных пятнах, как будто только что чистили трубы. Оказалось, перед нашим приходом они четыре дня непрерывно тушили таежный пожар, подступавший к самому их жилищу. Старик провел нас по тропке за огород, и мы увидели: деревья стояли обугленные, хрустел под ногами сгоревший черничник. И все это в «трех бросках камнем» от огорода. Июнь, который год затопляющий Москву дождями, в здешних лесах был сух и жарок. Когда начались грозы, пожары возникли во многих местах.

Тут молния «вдарила в старую кедру, и она занялась, аки свечка». К счастью, не было ветра, возникший пожар подбирался к жилью по земле. А он все ближе и ближе… — сказала Агафья. Они уверены: это господь послал им спасительный дождик. И вертолет сегодня крутился тоже по его указанию. Когда улетела, а вы не пришли, опять улеглись. Много сил потеряли, — сказал старик. Наступило время развязать рюкзаки.

Подарки — этот древнейший способ показать дружелюбие — были встречены расторопно. Старик благодарно подставил руки, принимая рабочий костюм, суконную куртку, коробочку с инструментом, сверток свечей. Сказав какое полагается слово и вежливо все оглядев, он обернул каждый дар куском бересты и сунул под навес крыши. Позже мы обнаружили там много изделий нашей швейной и резиновой промышленности и целый склад скобяного товара — всяк сюда приходящий что-нибудь приносил. Агафье мы подарили чулки, материю, швейные принадлежности. Еще большую радость вызвали у нее сшитые опытной женской рукой фартук из ситца, платок и красные варежки. Платок, желая доставить нам удовольствие, Агафья покрыла поверх того, в котором спала и тушила пожар. И так ходила весь день.

К нашему удивлению, были отвергнуты мыло и спички — «нам это не можно». То же самое мы услыхали, когда я открыл картонный короб с едой, доставленной из Москвы. Всего понемногу — печенье, хлеб, сухари, изюм, финики, шоколад, масло, консервы, чай, сахар, мед, сгущенное молоко, — все было вежливо остановлено двумя вперед выставленными ладонями. Лишь банку сгущенного молока старик взял в руки и, поколебавшись, поставил на завалинку — «кошкам…». С большим трудом мы убедили их взять лимоны — «вам обязательно сейчас это нужно». После расспросов — «а где же это растет? На другой день мы видели, как старик с дочерью по нашей инструкции выжимали лимоны в кружку и с любопытством нюхали корки. Потом и мы получили подарки.

Агафья обошла нас с мешочком, насыпая в карманы кедровые орехи; принесла берестяной короб с картошкой. Старик показал место, где можно разжечь костер, и, вежливо сказав «нам не можно» на предложение закусить вместе, удалился с Агафьей в хижину — помолиться. Пока варилась картошка, я обошел «лыковское поместье». Расположилось оно в тщательно и, наверное, не тотчас выбранной точке. В стороне от реки и достаточно высоко на горе — усадьба надежно была упрятана от любого случайного глаза. От ветра место уберегалось складками гор и тайгою. Рядом с жилищем — холодный чистый ручей. Лиственничный, еловый, кедровый и березовый древостой дает людям все, что они были в силах тут взять.

Зверь не пуган никем. Черничники и малинники — рядом, дрова — под боком, кедровые шишки падают прямо на крышу жилья. Вот разве что неудобство для огорода — не слишком пологий склон. Но вон как густо зеленеет картошка. И рожь уже налилась, стручки на горохе припухли… Я вдруг остановился на мысли, что взираю на этот очажок жизни глазами дачника. Но тут ведь нет электрички! До ближайшего огонька, до человеческого рукопожатия не час пути, а 250 километров непроходимой тайги. И не тридцать дней пребывает тут человек, а уже более тридцати лет!

Какими трудами доставались тут хлеб и тепло? Не появлялось ли вдруг желание обрести крылья и полететь, полететь, куда-нибудь улететь?.. Возле дома я внимательно пригляделся к отслужившему хламу. Копье с лиственничным древком и самодельным кованым наконечником… Стертый почти до обуха топоришко… Самодельный топор, им разве что сучья обрубишь… Лыжи, подбитые камусом… Мотыги… Детали ткацкого стана… Веретенце с каменным пряслицем… Сейчас все это свалено без надобности. Коноплю посеяли скорее всего по привычке. Тканей сюда нанесли — долго не износить. И много всего другого понатыкано под крышей и лежит под навесом возле ручья: моток проволоки, пять пар сапог, кеды, эмалированная кастрюля, лопата, пила, прорезиненные штаны, сверток жести, четыре серпа… — Добра-то — век не прожить! Сняв шляпу, он помолился в сторону двух крестов.

Разглядел я как следует крышу хибарки. Она не была набросана в беспорядке, как показалось вначале. Лиственничные плахи имели вид желобов и уложены были, как черепица на европейских домах… Ночи в здешних горах холодные. Палатки у нас не было. Агафья с отцом, наблюдая, как мы собираемся «в чем бог послал» улечься возле костра, пригласили нас ночевать в хижину. Ее описанием и надо закончить впечатления первого дня. Согнувшись под косяком двери, мы попали почти в полную темноту. Вечерний свет синел лишь в оконце величиной в две ладони.

Когда Агафья зажгла и укрепила в светце, стоявшем посредине жилья, лучину, можно было кое-как разглядеть внутренность хижины. Стены и при лучине были темны — многолетняя копоть света не отражала. Низкий потолок тоже был угольно-темным. Горизонтально под потолком висели шесты для сушки одежды. Вровень с ними вдоль стен тянулись полки, уставленные берестяной посудой с сушеной картошкой и кедровыми орехами. Внизу вдоль стен тянулись широкие лавки. На них, как можно было понять по каким-то лохмотьям, спали и можно было теперь сидеть. Слева от входа главное место было занято печью из дикого камня.

Труба от печи, тоже из каменных плиток, облицованных глиной и стянутых берестой, выходила не через крышу, а сбоку стены. Печь была небольшой, но это была русская печь с двухступенчатым верхом. На нижней ступени, на постели из сухой болотной травы спал и сидел глава дома. Выше опять громоздились большие и малые берестяные короба. Справа от входа стояла на ножках еще одна печь — металлическая. Коленчатая труба от нее тоже уходила в сторону через стенку. Удивляюсь, как дотащили…» — сказал Ерофей, уже не однажды тут ночевавший. Посредине жилища стоял маленький стол, сработанный топором.

Это и все, что тут было. Но было тесно. Площадь конурки была примерно семь шагов на пять, и можно было только гадать, как ютились тут многие годы шестеро взрослых людей обоего пола. Но часто разговор прерывался их порывами немедленно помолиться. Обернувшись в угол, где, как видно, стояли невидимые в темноте иконы, старик с дочерью громко пели молитвы, кряхтели, шумно вздыхали, перебирая пальцами бугорки лестовок — «инструмента», на котором ведется отсчет поклонов. Молитва кончалась неожиданно, как начиналась, и беседа снова текла от точки, где была прервана… В условный час старик и дочь сели за ужин. Ели они картошку, макая ее в крупную соль. Зернышки соли с колен едоки бережно собирали и клали в солонку.

Гостей Агафья попросила принести свои кружки и налила в них «кедровое молоко». Напиток, приготовленный на холодной воде, походил цветом на чай с молоком и был пожалуй что вкусен. Изготовляла его Агафья у нас на глазах: перетерла в каменной ступке орехи, в берестяной посуде смешала с водой, процедила… Понятия о чистоте у Агафьи не было никакого. Землистого цвета тряпица, через которую угощение цедилось, служила хозяйке одновременно для вытирания рук. Но что было делать, «молоко» мы выпили и, доставляя Агафье явное удовольствие, искренне похвалили питье. После ужина как-то сами собой возникли вопросы о бане. Бани у Лыковых не было. Они не мылись.

Агафья поправила деда, сказав, что с сестрой они изредка мылись в долбленом корыте, когда летом можно было согревать воду. Одежду они тоже изредка мыли в такой же воде, добавляя в нее золы. Пола в хижине ни метла, ни веник, по всему судя, никогда не касались. Пол под ногами пружинил. И когда мы с Николаем Устиновичем расстилали на нем армейскую плащ-палатку, я взял щепотку «культурного слоя» — рассмотреть за дверью при свете фонарика, из чего же он состоит. На этом мягком полу, не раздеваясь, мы улеглись, положив под голову рюкзаки. Ерофей, растянувшись во весь богатырский свой рост на лавке, сравнительно скоро возвестил храпом, что спит. Карп Осипович, не расставаясь с валенками, улегся, слегка разбив руками травяную перину, на печке.

Агафья загасила лучину и свернулась, не раздеваясь, между столом и печкой. Вопреки ожиданию по босым ногам нашим никто не бегал и не пытался напиться крови. Удаляясь сюда от людей, Лыковы ухитрились, наверное, улизнуть незаметно от вечных спутников человека, для которых отсутствие бани, мыла и теплой воды было бы благоденствием. А может, сыграла роль конопля. У нас в деревне, я помню, коноплю применяли против блох и клопов… Уже начало бледно светиться окошко июльским утренним светом, а я все не спал. Кроме людей, в жилье обретались две кошки с семью котятами, для которых ночь — лучшее время для совершения прогулок по всем закоулкам. Букет запахов и спертость воздуха были так высоки, что, казалось, сверкни случайно тут искра, и все взорвется, разлетятся в стороны бревна и береста. Я не выдержал, выполз из хижины подышать.

Над тайгой стояла большая луна... И тишина была абсолютной. Прислонившись щекою к холодной поленнице, я думал: наяву ли все это? Да, все было явью. Помочиться вышел Карп Осипович. И мы постояли с ним четверть часа за разговором на тему о космических путешествиях. Я спросил: знает ли Карп Осипович, что на Луне были люди, ходили там и ездили в колесницах? Старик сказал, что много раз уже слышал об этом, но он не верит.

Месяц — светило божественное. Кто же, кроме богов и ангелов, может туда долететь? Да и как можно ходить и ездить вниз головой? Глотнув немного воздуха, я уснул часа на два. И явственно помню тяжелый путаный сон. В хижине Лыковых стоит огромный цветной телевизор. И на экране его Сергей Бондарчук в образе Пьера Безухова ведет дискуссию с Карпом Осиповичем насчет возможности посещения человеком Луны… Проснулся я от непривычного звука. За дверью Ерофей и старик точили на камне топор.

Еще с вечера мы обещали Лыковым помочь в делах с избенкой, сооружение которой они начали, когда их было еще пятеро. Разговор у свечи В этот день мы помогали Лыковым на «запасном» огороде строить новую хижину — затащили на сруб матицы, плахи для потолка, укосы для кровли. Карп Осипович, как деловитый прораб, сновал туда и сюда. После обеда работу прервал неожиданный дождь, и мы укрылись в старой избушке. Видя мои мучения с записью в темноте, Карп Осипович расщедрился на «праздничный свет»: зажег свечу из запаса, пополненного вчера Ерофеем. Агафья при этом сиянии не преминула показать свое уменье читать. Спросив почтительно: «Тятенька, можно ль? Показала Агафья нам и иконы.

Но многолетняя копоть на них была так густа, что решительно ничего не было видно — черные доски. Говорили в тот вечер о боге, о вере, о том, почему и как Лыковы тут оказались. В начале беседы Карп Осипович учинил своему московскому собеседнику ненавязчивый осторожный экзамен. Что мне известно о сотворении мира? Когда это было? Что я ведаю о всемирном потопе? Спокойная академичность в беседе окончилась сразу, как только она коснулась событий реальных. Царь Алексей Михайлович, сын его Петр, патриарх Никон с его «дьявольской щепотью — троеперстием» были для Карпа Осиповича непримиримыми кровными и личными недругами.

Он говорил о них так, как будто не триста лет прошло с тех пор, когда жили и правили эти люди, а всего лишь, ну, лет с полсотни. О Петре I «рубил бороды христианам и табачищем пропах» слова у Карпа Осиповича были особенно крепкими. При этом слове многие сразу же вспомнят живописное полотно в Третьяковке «Боярыня Морозова». Но это не единственный яркий персонаж раскола. Многолика и очень пестра была сцена у этой великой драмы. Царь вынужден был слушать укоры и причитания «божьих людей» — юродивых; бояре выступали в союзе с нищими; высокого ранга церковники, истощив терпение в спорах, таскали друг друга за бороды; волновались стрельцы, крестьяне, ремесленный люд. Обе стороны в расколе обличали друг друга в ереси, проклинали и отлучали от «истинной веры». Самых строптивых раскольников власти гноили в глубоких ямах, вырывали им языки, сжигали в срубах.

Граница раскола прохладной тенью пролегла даже в царской семье. Жена царя Мария Ильинична, а потом и сестра Ирина Михайловна не единожды хлопотали за опальных вождей раскола. Из-за чего же страсти? Внешне как будто по пустякам. Укрепляя православную веру и государство, царь Алексей Михайлович и патриарх Никон обдумали и провели реформу церкви 1653 г. Переведенные с греческого еще во времена крещения языческой Руси киевским князем Владимиром 988 г. Переводчик изначально дал маху, писец схалтурил, чужое слово истолковали неверно — за шесть с половиной веков накопилось всяких неточностей, несообразностей много. Решено было обратиться к первоисточникам и все исправить.

И тут началось! К несообразностям-то привыкли уже. Исправления резали ухо и, казалось, подрывали самое веру. Возникла серьезная оппозиция исправлениям. И во всех слоях верующих — от церковных иерархов, бояр и князей до попов, стрельцов, крестьян и юродивых. Таким был глас оппозиции. Особый протест вызвали смешные с нашей нынешней точки зрения расхождения. Никон по новым книгам утверждал, что крестные ходы у церкви надо вести против солнца, а не по солнцу; слово «аллилуйя» следует петь не два, а три раза; поклоны класть не земные, а поясные; креститься не двумя, а тремя перстами, как крестятся греки.

Как видим, не о вере шел спор, а лишь об обрядах богослужения, отдельных и в общем-то мелких деталях обряда. Но фанатизм религиозный, приверженность догматам границ не имеют — заволновалась вся Русь. Было ли что еще, усугублявшее фанатизм оппозиции? Реформа Никона совпадала с окончательным закрепощением крестьян, и нововведения в сознании народа соединялись с лишением его последних вольностей и «святой старины». Боярско-феодальная Русь в это же время страшилась из Европы идущих новин, которым царь Алексей, видевший, как Русь путается ногами в длиннополом кафтане, особых преград не ставил. Церковникам «никонианство» тоже было сильно не по душе. В реформе они почувствовали твердую руку царя, хотевшего сделать церковь послушной слугой его воли. Словом, многие были против того, чтобы «креститься тремя перстами».

И смута под названием «раскол» началась. Русь не была первой в религиозных распрях. Вспомним европейские религиозные войны, вспомним ставшую символом фанатизма и нетерпимости Варфоломеевскую ночь в Париже ночь на 24 августа 1572 года, когда католики перебили три тысячи гугенотов. Во всех случаях так же, как это было и в русском расколе, религия тесно сплеталась с противоречиями социальными, национальными, иерархическими. Но знамена были религиозные. С именем бога люди убивали друг друга. И у всех этих распрей, вовлекавших в свою орбиту массы людей, были свои вожди. В русском расколе особо возвышаются две фигуры.

По одну сторону — патриарх Никон, по другую — протопоп Аввакум. Любопытно, что оба они простолюдины. Никон — сын мужика. Аввакум — сын простого попа. И оба поразительное совпадение! Никон в «миру» Никита родился в селе Вельдеманове, близ Нижнего Новгорода, Аввакум — в селе Григорове, лежащем в нескольких километрах от Вельдеманова… Нельзя исключить, что в детстве и юности эти люди встречались, не чая потом оказаться врагами. И по какому высокому счету! И Никон, и Аввакум были людьми редко талантливыми.

Царь Алексей Михайлович, смолоду искавший опору в талантах, заметил обоих и приблизил к себе. Никона сделал — страшно подумать о высоте! Но воздержимся от соблазна подробнее говорить об интереснейших людях — Аввакуме и Никоне, это задержало бы нас на пути к Абакану. Вернемся лишь на минуту к боярыне, едущей на санях по Москве. Карп Осипович не знает, кто такая была боярыня Морозова. Но она, несомненно, родная сестра ему по фанатизму, по готовности все превозмочь, лишь бы «не осеняться тремя перстами». Подруга первой жены царя Алексея Михайловича, молодая вдова Феодосья Прокофьевна Морозова, была человеком очень богатым восемь тысяч душ крепостных, горы добра, золоченая карета, лошади, слуги. Дом ее был московским центром раскола.

Долго это терпевший царь сказал наконец: «Одному из нас придется уступить». На картине мы видим Феодосью Прокофьевну в момент, когда в крестьянских санях везут ее по Москве в ссылку. Облик всего раскола мы видим на замечательном полотне. Похихикивающие попы, озабоченные лица простых и знатных людей, явно сочувствующих мученице, суровые лица ревнителей старины, юродивый. И в центре — сама Феодосья Прокофьевна с символом своих убеждений — «двуперстием»… И вернемся теперь на тропку, ведущую к хижине над рекой Абакан. Вы почувствовали уже, как далеко во времени она начиналась. И нам исток этот, хотя бы бегло, следует проследить до конца. Раскол не был преодолен и после смерти царя Алексея 1676 год.

Наоборот, уход Никона, моровые болезни, косившие в те годы народ многими сотнями тысяч, и неожиданная смерть самого царя лишь убедили раскольников: «бог на их стороне». Царю и церкви пришлось принимать строгие меры. Но они лишь усугубили положение. Темная масса людей заговорила о конце света. Убеждение в этом было так велико, что появились в расколе течения, проповедовавшие «во спасение от антихриста» добровольный уход из жизни. Начались массовые самоубийства. Люди умирали десятками от голодовок, запираясь в домах и скитах. Но особо большое распространение получило самосожжение — «огонь очищает».

На участке всё в лучших традициях дворянства времён Российской империи: скромный господский дом, парк, фонтан, два флигеля на восемь спален, зал для светских приемов, бильярдная, сервировочная, столовая для званых обедов и ужинов, а также два склада для продуктов. Чем там занимался Иванов — неизвестно. Также в доме были четыре комнаты для хранения мебели», - пишет Baza. Как пишет Mash, на втором этаже расположены спальня, 40-метровая ванная, три гардеробные и ещё 80 метров — личное пространство супруги - Светланы Захаровой. Отдельно оборудовано место для вертолёта, а территория огорождена. Baza утверждает, что на фото: особняк замминистра обороны Иванова. Стоимость предполагаемого родового гнезда четы Ивановых оценивается в два миллиарда рублей.

Пять школьников упали в яму с кипятком после провала тротуара в Юже под Иваново

Нападающий «Зенита» Иван Сергеев прокомментировал поражение команды в 21-м туре РПЛ. 12/12. Иван, сгорбившись, стоял с ничего не выражающим лицом и всё время держал трясущуюся руку у козырька фуражки. иван сгорбившись стоял с ничего не выражающим лицом и все время держал.

Собчак узнала новые подробности по делу Тимура Иванова. Допросили еще одного замминистра обороны

Диплом, серебряный значок и сертификат на денежное вознаграждение Ивану Петровичу вручила Депутат Законодательного собрания Красноярского края, председатель комитета по образованию и культуре Законодательного собрания Красноярского края Вера Егоровн. — Ну, бабушка, например, выйдите на дорогу. Нападающий «Зенита» Иван Сергеев прокомментировал поражение команды в 21-м туре РПЛ. У алтаря, сгорбившись, стоит седовласый мужчина.

Не стреляйте в белых лебедей (сборник)

За достоверность информации в материалах, размещенных на коммерческой основе, несет ответственность рекламодатель. Instagram и Facebook Metа запрещены в РФ за экстремизм. На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии.

Прислонившись щекою к холодной поленнице, я думал: наяву ли все это? Да, все было явью. Помочиться вышел Карп Осипович. И мы постояли с ним четверть часа за разговором на тему о космических путешествиях. Я спросил: знает ли Карп Осипович, что на Луне были люди, ходили там и ездили в колесницах? Старик сказал, что много раз уже слышал об этом, но он не верит. Месяц — светило божественное. Кто же, кроме богов и ангелов, может туда долететь?

Да и как можно ходить и ездить вниз головой? Глотнув немного воздуха, я уснул часа на два. И явственно помню тяжелый путаный сон. В хижине Лыковых стоит огромный цветной телевизор. И на экране его Сергей Бондарчук в образе Пьера Безухова ведет дискуссию с Карпом Осиповичем насчет возможности посещения человеком Луны… Проснулся я от непривычного звука. За дверью Ерофей и старик точили на камне топор. Еще с вечера мы обещали Лыковым помочь в делах с избенкой, сооружение которой они начали, когда их было еще пятеро. Разговор у свечи В этот день мы помогали Лыковым на «запасном» огороде строить новую хижину — затащили на сруб матицы, плахи для потолка, укосы для кровли. Карп Осипович, как деловитый прораб, сновал туда и сюда. После обеда работу прервал неожиданный дождь, и мы укрылись в старой избушке.

Видя мои мучения с записью в темноте, Карп Осипович расщедрился на «праздничный свет»: зажег свечу из запаса, пополненного вчера Ерофеем. Агафья при этом сиянии не преминула показать свое уменье читать. Спросив почтительно: «Тятенька, можно ль? Показала Агафья нам и иконы. Но многолетняя копоть на них была так густа, что решительно ничего не было видно — черные доски. Говорили в тот вечер о боге, о вере, о том, почему и как Лыковы тут оказались. В начале беседы Карп Осипович учинил своему московскому собеседнику ненавязчивый осторожный экзамен. Что мне известно о сотворении мира? Когда это было? Что я ведаю о всемирном потопе?

Спокойная академичность в беседе окончилась сразу, как только она коснулась событий реальных. Царь Алексей Михайлович, сын его Петр, патриарх Никон с его «дьявольской щепотью — троеперстием» были для Карпа Осиповича непримиримыми кровными и личными недругами. Он говорил о них так, как будто не триста лет прошло с тех пор, когда жили и правили эти люди, а всего лишь, ну, лет с полсотни. О Петре I «рубил бороды христианам и табачищем пропах» слова у Карпа Осиповича были особенно крепкими. При этом слове многие сразу же вспомнят живописное полотно в Третьяковке «Боярыня Морозова». Но это не единственный яркий персонаж раскола. Многолика и очень пестра была сцена у этой великой драмы. Царь вынужден был слушать укоры и причитания «божьих людей» — юродивых; бояре выступали в союзе с нищими; высокого ранга церковники, истощив терпение в спорах, таскали друг друга за бороды; волновались стрельцы, крестьяне, ремесленный люд. Обе стороны в расколе обличали друг друга в ереси, проклинали и отлучали от «истинной веры». Самых строптивых раскольников власти гноили в глубоких ямах, вырывали им языки, сжигали в срубах.

Граница раскола прохладной тенью пролегла даже в царской семье. Жена царя Мария Ильинична, а потом и сестра Ирина Михайловна не единожды хлопотали за опальных вождей раскола. Из-за чего же страсти? Внешне как будто по пустякам. Укрепляя православную веру и государство, царь Алексей Михайлович и патриарх Никон обдумали и провели реформу церкви 1653 г. Переведенные с греческого еще во времена крещения языческой Руси киевским князем Владимиром 988 г. Переводчик изначально дал маху, писец схалтурил, чужое слово истолковали неверно — за шесть с половиной веков накопилось всяких неточностей, несообразностей много. Решено было обратиться к первоисточникам и все исправить. И тут началось! К несообразностям-то привыкли уже.

Исправления резали ухо и, казалось, подрывали самое веру. Возникла серьезная оппозиция исправлениям. И во всех слоях верующих — от церковных иерархов, бояр и князей до попов, стрельцов, крестьян и юродивых. Таким был глас оппозиции. Особый протест вызвали смешные с нашей нынешней точки зрения расхождения. Никон по новым книгам утверждал, что крестные ходы у церкви надо вести против солнца, а не по солнцу; слово «аллилуйя» следует петь не два, а три раза; поклоны класть не земные, а поясные; креститься не двумя, а тремя перстами, как крестятся греки. Как видим, не о вере шел спор, а лишь об обрядах богослужения, отдельных и в общем-то мелких деталях обряда. Но фанатизм религиозный, приверженность догматам границ не имеют — заволновалась вся Русь. Было ли что еще, усугублявшее фанатизм оппозиции? Реформа Никона совпадала с окончательным закрепощением крестьян, и нововведения в сознании народа соединялись с лишением его последних вольностей и «святой старины».

Боярско-феодальная Русь в это же время страшилась из Европы идущих новин, которым царь Алексей, видевший, как Русь путается ногами в длиннополом кафтане, особых преград не ставил. Церковникам «никонианство» тоже было сильно не по душе. В реформе они почувствовали твердую руку царя, хотевшего сделать церковь послушной слугой его воли. Словом, многие были против того, чтобы «креститься тремя перстами». И смута под названием «раскол» началась. Русь не была первой в религиозных распрях. Вспомним европейские религиозные войны, вспомним ставшую символом фанатизма и нетерпимости Варфоломеевскую ночь в Париже ночь на 24 августа 1572 года, когда католики перебили три тысячи гугенотов. Во всех случаях так же, как это было и в русском расколе, религия тесно сплеталась с противоречиями социальными, национальными, иерархическими. Но знамена были религиозные. С именем бога люди убивали друг друга.

И у всех этих распрей, вовлекавших в свою орбиту массы людей, были свои вожди. В русском расколе особо возвышаются две фигуры. По одну сторону — патриарх Никон, по другую — протопоп Аввакум. Любопытно, что оба они простолюдины. Никон — сын мужика. Аввакум — сын простого попа. И оба поразительное совпадение! Никон в «миру» Никита родился в селе Вельдеманове, близ Нижнего Новгорода, Аввакум — в селе Григорове, лежащем в нескольких километрах от Вельдеманова… Нельзя исключить, что в детстве и юности эти люди встречались, не чая потом оказаться врагами. И по какому высокому счету! И Никон, и Аввакум были людьми редко талантливыми.

Царь Алексей Михайлович, смолоду искавший опору в талантах, заметил обоих и приблизил к себе. Никона сделал — страшно подумать о высоте! Но воздержимся от соблазна подробнее говорить об интереснейших людях — Аввакуме и Никоне, это задержало бы нас на пути к Абакану. Вернемся лишь на минуту к боярыне, едущей на санях по Москве. Карп Осипович не знает, кто такая была боярыня Морозова. Но она, несомненно, родная сестра ему по фанатизму, по готовности все превозмочь, лишь бы «не осеняться тремя перстами». Подруга первой жены царя Алексея Михайловича, молодая вдова Феодосья Прокофьевна Морозова, была человеком очень богатым восемь тысяч душ крепостных, горы добра, золоченая карета, лошади, слуги. Дом ее был московским центром раскола. Долго это терпевший царь сказал наконец: «Одному из нас придется уступить». На картине мы видим Феодосью Прокофьевну в момент, когда в крестьянских санях везут ее по Москве в ссылку.

Облик всего раскола мы видим на замечательном полотне. Похихикивающие попы, озабоченные лица простых и знатных людей, явно сочувствующих мученице, суровые лица ревнителей старины, юродивый. И в центре — сама Феодосья Прокофьевна с символом своих убеждений — «двуперстием»… И вернемся теперь на тропку, ведущую к хижине над рекой Абакан. Вы почувствовали уже, как далеко во времени она начиналась. И нам исток этот, хотя бы бегло, следует проследить до конца. Раскол не был преодолен и после смерти царя Алексея 1676 год. Наоборот, уход Никона, моровые болезни, косившие в те годы народ многими сотнями тысяч, и неожиданная смерть самого царя лишь убедили раскольников: «бог на их стороне». Царю и церкви пришлось принимать строгие меры. Но они лишь усугубили положение. Темная масса людей заговорила о конце света.

Убеждение в этом было так велико, что появились в расколе течения, проповедовавшие «во спасение от антихриста» добровольный уход из жизни. Начались массовые самоубийства. Люди умирали десятками от голодовок, запираясь в домах и скитах. Но особо большое распространение получило самосожжение — «огонь очищает». Горели семьями и деревнями. По мнению историков, сгорело около двадцати тысяч фанатичных сторонников «старой веры». Воцарение Петра, с его особо крутыми нововведениями, староверами было принято как давно уже предсказанный приход антихриста. Равнодушный к религии, Петр, однако, разумным счел раскольников «не гонить», а взять на учет, обложить двойным казенным налогом. Одних староверов устроила эта «легальность», другие «потекли» от антихриста «в леса и дали». Петр учредил специальную Раскольничью контору для розыска укрывавшихся от оплаты.

Но велика земля русская! Много нашлось в ней укромных углов, куда ни царский глаз, ни рука царя не могли дотянуться. Глухими по тем временам были места в Заволжье, на Севере, в Придонье, в Сибири — в этих местах и оседали раскольники староверы, старообрядцы , «истинные христиане», как они себя называли. Но жизнь настигала, теснила, расслаивала религиозных, бытовых, а отчасти и социальных протестантов. В самом начале образовались две ветви раскола: «поповцы» и «безпоповцы». Лишенное церквей течение «беспоповцев» довольно скоро «на горах и в лесах» распалось на множество сект — «согласий» и «толков», обусловленных социальной неоднородностью, образом жизни, средой обитания, а часто и прихотью проповедников. В прошлом веке старообрядцы оказались в поле зрения литераторов, историков, бытописателей. Интерес этот очень понятен. В доме, где многие поколения делают всякие перестройки и обновления: меняют мебель, посуду, платье, привычки, вдруг обнаруженный старый чулан с прадедовской утварью неизменно вызовет любопытство. Россия, со времен Петра изменившаяся неузнаваемо, вдруг открыла этот «чулан» «в лесах и на горах».

Быт, одежда, еда, привычки, язык, иконы, обряды, старинные рукописные книги, предания старины — все сохранилось прекрасно в этом живом музее минувшего. Того более, многие толки в старообрядстве были противниками крепостного режима и самой царской власти. Эта сторона дела побудила изгнанника Герцена прощупать возможность союза со староверами. Но скоро он убедился: союз невозможен. С одной стороны, в общинах старообрядства вырос вполне согласный с царизмом класс на пороге революции его представляли миллионеры Гучковы, Морозовы, Рябушинские — выходцы из крестьян , с другой — во многих толках царили косная темнота, изуверство и мракобесие, противные естеству человеческой жизни. Таким именно был толк под названием «бегунский». Спасение от антихриста в царском облике, от барщины, от притеснения властей люди видели только в том, чтобы «бегати и таиться». Старообрядцы этого толка отвергали не только петровские брадобритие, табак и вино. Все мирское не принималось — государственные законы, служба в армии, паспорта, деньги, любая власть, «игрища», песнопение и все, что люди, «не убоявшись бога, могли измыслить». Надо бегати и таиться!

Этот исключительный аскетизм был по плечу лишь небольшому числу людей — либо убогих, либо, напротив, сильных, способных снести отшельничество. Судьба сводила вместе и тех и других. И нам теперь ясен исторический в триста лет путь к лесной избушке над Абаканом. Мать и отец Карпа Лыкова пришли с тюменской земли и тут в глуши поселились. До 20-х годов в ста пятидесяти километрах от Абазы жила небольшая староверческая община. Люди имели тут огороды, скотину, кое-что сеяли, ловили рыбу и били зверя. Назывался этот малодоступный в тайге жилой очажок Лыковская заимка. Тут и родился Карп Осипович. Сообщалась с «миром» заимка, как можно было понять, через посредников, увозивших в лодках с шестами меха и рыбу и привозивших «соль и железо». В 23-м году добралась до заимки какая-то таежная банда, оправдавшая представление общины о греховности «мира», — кого-то убили, кого-то прогнали.

Заимка перестала существовать. Проплывая по Абакану, мы видели пустошь, поросшую иван-чаем, бурьяном и крапивой. Семь или восемь семей подались глубже по Абакану в горы, еще на полтораста верст дальше от Абазы, и стали жить на Каире — небольшом притоке реки Абакан. Подсекли лес, построили хижины, завели огороды и стали жить. Драматические события 30-х годов, ломавшие судьбы людей на всем громадном пространстве страны, докатились, конечно, и в потайные места. Староверами были они восприняты как продолжение прежних гонений на «истинных христиан». Карп Осипович говорил о тех годах глухо, невнятно, с опаской. Давал понять: не обошлось и без крови. В этих условиях Лыковы — Карп Осипович и жена его Акулина Карповна решают удалиться от «мира» возможно дальше. Забрав в опустевшем поселке «все железное», кое-какой хозяйственный инвентарь, иконы, богослужебные книги, с двумя детьми Савину было одиннадцать, Наталье — год семья приискала место «поглуше, понедоступней» и стала его обживать.

Сами Лыковы «бегунами» себя не называют. Возможно, слово это у самих «бегунов» в ходу и не было, либо со временем улетучилось. Но весь жизненный статус семьи — «бегунский»: «с миром нам жить не можно», неприятие власти, «мирских» законов, бумаг, «мирской» еды и обычаев. Остаток ее расплылся стеариновой лужицей, и от этого пламя то вдруг вырастало, то часто-часто начинало мигать — Агафья то и дело поправляла фитилек щепкой. Карп Осипович сидел на лежанке, обхватив колени узловатыми пальцами. Мои книжные словеса о расколе он слушал внимательно, с нескрываемым любопытством: «Едак-едак…» Под конец он вздохнул, зажимая поочередно пальцами ноздри, высморкался на пол и опять прошелся по Никону — «от него, блудника, все началось». Дверь в хижине, чтобы можно было хоть как-то дышать, и чтобы кошки ночью могли сходить на охоту, оставили чуть приоткрытой. В щелку опять было видно спелую, желтого цвета луну. Новое слово «дыня» заинтересовало Агафью. Ерофей стал объяснять, что это такое.

Разговор о религии закончился географией — экскурсом в Среднюю Азию. По просьбе Агафьи я нарисовал на листке дыню, верблюда, человека в халате и тюбетейке. Прежде чем лечь калачиком рядом с котятами, пищавшими в темноте, она горячо и долго молилась. Огород и тайга В Москву от Лыковых я привез кусок хлеба. Показывая друзьям — что это такое? Да, это лыковский хлеб. Пекут они его из сушеной, толченкой в ступе картошки с добавлением двух-трех горстей ржи, измельченной пестом, и пригоршни толченых семян конопли. Эта смесь, замешенная на воде, без дрожжей и какой-либо закваски, выпекается на сковородке и представляет собою толстый черного цвета блин. Едят и теперь — настоящего хлеба ни разу даже не ущипнули». Кормильцем семьи все годы был огород — пологий участок горы, раскорчеванный в тайге.

Для страховки от превратностей горного лета раскорчеван был также участок ниже под гору и еще у самой реки: «Вверху учинился неурожай — внизу что-нибудь собираем». Вызревали на огороде картошка, лук, репа, горох, конопля, рожь. Семена, как драгоценность, наравне с железом и богослужебными книгами, сорок шесть лет назад были принесены из поглощенного теперь тайгой поселения. И ни разу никакая культура осечки за эти полвека не сделала — не выродилась, давала еду и семенной материал, берегли который, надо ли объяснять, пуще глаза. Картошка — «бесовское многоплодное, блудное растение», Петром завезенная из Европы и не принятая староверами наравне с «чаем и табачищем», по иронии судьбы для многих стала потом основною кормилицей. И у Лыковых тоже основой питания была картошка. Она хорошо тут родилась. Хранили ее в погребе, обложенном бревнами и берестой. Но запасы «от урожая до урожая», как показала жизнь, недостаточны. Июньские снегопады в горах могли сильно и даже катастрофически сказаться на огороде.

Обязательно нужен был «стратегический» двухгодичный запас. Однако два года даже в хорошем погребе картошка не сохранялась. Приспособились делать запас из сушеной. Ее резали на пластинки и сушили в жаркие дни на больших листах бересты или прямо на плахах крыши. Досушивали, если надо было, еще у огня и на печке. Берестяными коробами с сушеной картошкой и теперь заставлено было все свободное пространство хижины. Короба с картошкой помещали также в лабазы — в срубы на высоких столбах. Все, разумеется, тщательно укрывалось и пеленалось в берестяные лоскуты. Картошку все годы Лыковы ели обязательно с кожурой, объясняя это экономией пищи. Но кажется мне, каким-то чутьем они угадали: с кожурою картошка полезней.

Репа, горох и рожь служили подспорьем в еде, но основой питания не были. Зерна собиралось так мало, что о хлебе как таковом младшие Лыковы не имели и представления. Подсушенное зерно дробилось в ступе, и из него «по святым праздникам» варили ржаную кашу. Росла когда-то в огороде морковка, но от мышиной напасти были однажды утрачены семена. И люди лишились, как видно, очень необходимого в пище продукта. Болезненно бледный цвет кожи у Лыковых, возможно, следует объяснить не столько сидением в темноте, сколько нехваткою в пище вещества под названием «каротин», которого много в моркови, апельсинах, томатах… В этом году геологи снабдили Лыковых семенами моркови, и Агафья принесла к костру нам как лакомство по два еще бледно-оранжевых корешка, с улыбкой сказала: «Морко-овка…» Вторым огородом была тут тайга. Без ее даров вряд ли долгая жизнь человека в глухой изоляции была бы возможной. В апреле тайга уже угощала березовым соком. Его собирали в берестяные туеса. И, будь в достатке посуды, Лыковы, наверное, догадались бы сок выпаривать, добиваясь концентрации сладости.

Но берестяной туес на огонь не поставишь. Ставили туеса в естественный холодильник — в ручей, где сок долгое время не портился. Вслед за березовым соком шли собирать дикий лук и крапиву. Из крапивы варили похлебку и сушили пучками на зиму для «крепости тела». Ну а летом тайга — это уже грибы их ели печеными и вареными , малина, черника, брусника, смородина. Но летом надлежало и о зиме помнить. Лето короткое. Зима — длинна и сурова. Запаслив, как бурундук, должен быть житель тайги. И опять шли в ход берестяные туеса.

Грибы и чернику сушили, бруснику заливали в берестяной посуде водой. Но все это в меньших количествах, чем можно было предположить, — «некогда было». В конце августа приспевала страда, когда все дела и заботы отодвигались, надо было идти «орешить». Орехи для Лыковых были «таежной картошкой». Шишки с кедра Лыковы говорят не «кедр», а «кедра» , те, что пониже, сбивались длинным еловым шестом. Но обязательно надо было лезть и на дерево — отрясать шишки. Все Лыковы — молодые, старые, мужчины и женщины — привыкли легко забираться на кедры. Шишки ссыпали в долбленые кадки, шелушили их позже на деревянных терках. Затем орех провевался. Чистым, отборным, в берестяной посуде хранили его в избе и в лабазах, оберегая от сырости, от медведей и грызунов.

В наши дни химики-медики, разложив содержимое плода кедровой сосны, нашли в нем множество компонентов — от жиров и белков до каких-то не поддающихся удержанию в памяти мелких, исключительной пользы веществ. На московском базаре этой веской я видел среди сидельцев-южан с гранатами и урюком ухватистого сибиряка с баулом кедровых шишек. Чтобы не было лишних вопросов, на шишке спичкой был приколот кусочек картона с содержательной информацией: «От давления. Рубль штука». Лыковы денег не знают, но ценность всего, что содержит орех кедровой сосны, ведома им на практике. И во все урожайные годы они запасали орехов столько, сколько могли запасти. Орехи хорошо сохраняются — «четыре года не прогоркают». Потребляют их Лыковы натурально — «грызем, подобно бурундукам», толчеными подсыпают иногда в хлеб и делают из орехов свое знаменитое «молоко», до которого даже кошки охочи. Животную пищу малой толикой поставляла тоже тайга. Скота и каких-либо домашних животных тут не было.

Не успел я выяснить: почему? Скорее всего на долбленом «ковчеге», в котором двигались Лыковы кверху по Абакану, не хватило места для живности. Но, может быть, и сознательно Лыковы «домашнюю тварь» решили не заводить — надежней укрыться и жить незаметней. Многие годы не раздавалось у их избенки ни лая, ни петушиного крика, ни мычанья, ни блеянья, ни мяуканья. Соседом, врагом и другом была лишь дикая жизнь, небедная в этой тайге. У дома постоянно вертелись небоязливые птицы — кедровки. В мох у ручья они имели привычку прятать орехи и потом их разыскивали, перепахивая у самых ног проходившего человека. Рябчики выводили потомство прямо за огородом. Два ворона, старожилы этой горы, имели вниз по ручью гнездо, возможно, более давнее, чем избенка. По их тревожному крику Лыковы знали о подходе ненастья, а по полету кругами — что в ловчую яму кто-то попался.

Изредка появлялась зимою тут рысь. Не таясь, небоязливо она обходила «усадьбу». Однажды, любопытства, наверное, ради, поскребла даже дверь у избушки и скрылась так же неторопливо, как появилась. Собольки оставляли следы на снегу. Волки тоже изредка появлялись, привлеченные запахом дыма и любопытством. Но, убедившись: поживиться тут нечем — удалялись в места, где держались маралы. Летом в дровах и под кровлей селились любимцы Агафьи — «плиски». Я не понял сначала, о ком она говорила, но Агафья выразительно покачала рукой — трясогузки! Большие птичьи дороги над этим таежным местом не пролегают. Лишь однажды в осеннем тумане Лыковых всполошил криком занесенный, как видно, ветрами одинокий журавль.

Туда-сюда метался он над долиной реки два дня — «душу смущал», а потом стих. Позже Дмитрий нашел у воды лапы и крылья погибшей и кем-то съеденной птицы. Таежное одиночество Лыковых кряду несколько лет с ними делил медведь.

Надо было что-нибудь говорить.

Я сказала: — Здравствуйте, дедушка! Мы к вам в гости… Старик ответил не тотчас. Потоптался, оглянулся, потрогал рукой ремешок на стене, и наконец мы услышали тихий нерешительный голос: — Ну проходите, коли пришли… Старик открыл дверь, и мы оказались в затхлых липких потемках. Опять возникло тягостное молчание, которое вдруг прорвалось всхлипыванием, причитаниями.

И только тут мы увидели силуэты двух женщин. Одна билась в истерике и молилась: «Это нам за грехи, за грехи…» Другая, держась за столб, подпиравший провисшую матицу, медленно оседала на пол. Свет оконца упал на ее расширенные, смертельно испуганные глаза, и мы поняли: надо скорее выйти наружу. Старик вышел за нами следом.

И, тоже немало смущенный, сказал, что это две его дочери. Давая новым своим знакомым прийти в себя, мы разложили в сторонке костер и достали кое-что из еды. Через полчаса примерно из-под навеса избенки к костру приблизились три фигуры — дед и две его дочери. Следов истерики уже не было — испуг и открытое любопытство на лицах.

От угощения консервами, чаем и хлебом подошедшие решительно отказались: «Нам это не можно! На вопрос: «Ели они когда-нибудь хлеб? А они нет. Даже не видели».

Одеты дочери были так же, как и старик, в домотканую конопляную мешковину. Мешковатым был и покрой всей одежды: дырки для головы, поясная веревочка. И все — сплошные заплаты. Разговор поначалу не клеился.

И не только из-за смущения. Речь дочерей мы с трудом понимали. В ней было много старинных слов, значенье которых надо было угадывать. Манера говорить тоже была очень своеобразной — глуховатый речитатив с произношением в нос.

Когда сестры говорили между собой, звуки их голоса напоминали замедленное, приглушенное воркование. В вечеру знакомство продвинулось достаточно далеко, и мы уже знали: старика зовут Карп Осипович, а дочерей — Наталья и Агафья. Фамилия — Лыковы. Младшая, Агафья, во время беседы вдруг с явной гордостью заявила, что умеет читать.

Спросив разрешение у отца, Агафья шмыгнула в жилище и вернулась с тяжелой закопченной книгой. Раскрыв ее на коленях, она нараспев, так же, как говорила, прочла молитву. Потом, желая показать, что Наталья тоже может прочесть, положила книгу ей на колени. И все значительно после этого помолчали.

Чувствовалось: умение читать высоко у этих людей ценилось и было предметом, возможно, самой большой их гордости. Все трое с любопытством ждали, что я отвечу. Я сказала, что умею читать и писать. Это, нам показалось, несколько разочаровало старика и сестер, считавших, как видно, умение читать и писать исключительным даром.

Но умение есть умение, и меня принимали теперь как равную. Дед посчитал, однако, нужным тут же спросить, девка ли я. И дочери тоже начали молиться. Молитвою собеседники наши прерывали долго тянувшийся разговор.

Вопросов с обеих сторон было много. И пришло время задать главный для нас вопрос: каким образом эти люди оказались так далеко от людей? Не теряя осторожности в разговоре, старик сказал, что ушли они с женой от людей по божьему повелению. Материю сестры, переглядываясь, гладили руками, рассматривали на свет.

На этом первая встреча окончилась. Расставание было почти уже дружеским. И мы почувствовали: в лесной избушке нас будут теперь уже ждать». Можно понять любопытство четырех молодых людей, нежданно-негаданно повстречавших осколок почти «ископаемой» жизни.

В каждый погожий свободный день они спешили к таежному тайнику. В четвертый или пятый приход геологи не застали в избушке хозяина. Сестры на их расспросы отвечали уклончиво: «Скоро придет». Старик пришел, но не один.

Он появился на тропке в сопровождении двух мужчин. В руках посошки. Одежда все та же — латаная мешковина. Немолодые уже, хотя о возрасте трудно было судить.

Смотрели оба с любопытством и настороженно. Несомненно, от старика они уже знали о визитах людей к тайнику. Они были уже подготовлены к встрече. И все же один не сдержался при виде той, что больше всего возбуждала у них любопытство.

Шедший первым обернулся к другому с возгласом: «Дмитрий, девка! Девка стоит! И представил как своих сыновей. А это — Дмитрий, родился тут… При этом представлении братья стояли, потупившись, опираясь на посошки.

Оказалось, жили они в семье по какой-то причине отдельно. В шести километрах, вблизи реки, стояла их хижина с огородом и погребом. Это был мужской «филиал» поселения. Обе таежные хижины соединяла тропа, по которой туда и сюда ходили почти ежедневно.

Стали ходить по тропе и геологи. Галина Письменская: «Дружелюбие было искренним, обоюдным. И все же мы не питали надежды, что «отшельники» согласятся посетить наш базовый лагерь, расположенный в пятнадцати километрах вниз по реке. Уж больно часто мы слышали фразу: «Нам это не можно».

И каково же было удивление наше, когда у палаток появился однажды целый отряд. Во главе сам старик, и за ним «детвора» — Дмитрий, Наталья, Агафья, Савин. Старик в высокой шапке из камуса кабарги, сыновья — в клобуках, сшитых из мешковины. Одеты все пятеро в мешковину.

За плечами на лямках — мешки с картошкой и кедровыми орехами, принесенными нам в гостинцы… Разговор был общим и оживленным. А ели опять врозь — «нам вашу еду не можно! Сели поодаль под кедром, развязали мешки, жуют картофельный «хлеб», по виду более черный, чем земля у Абакана, запивают водою из туесков. Потом погрызли орехов — и за молитву.

В отведенной для них палатке гости долго пробовали, мяли ладонями раскладушки. Дмитрий, не раздеваясь, лег на постель. Савин не решился. Сел рядом с кроватью и так, сидя, спал.

Я позже узнала: он и в хижине приспособился сидя спать — «едак богу угодней». Практичный глава семейства долго мял в руках край палатки, пробовал растягивать полотно и цокал языком: «Ох, крепка, хороша! На портки бы — износа не будет…» В сентябре, когда на гольцах лежал уже снег, пришла пора геологам улетать. Сходили они к таежным избушкам проститься.

Вертолет, улетая, сделал два круга над горой с «огородом». У вороха выкопанной картошки, подняв голову кверху, стояли пятеро босоногих людей. Они не махали руками, не шевелились. Только кто-то один из пяти упал на колени — молился.

В «миру» рассказ геологов о находке в тайге, понятное дело, вызвал множество толков, пересудов, предположений. Что за люди? Старожилы реки Абакан уверенно говорили: это кержаки-староверы, такое бывало и раньше. Но появился слух, что в тайгу в 20-х годах удалился поручик-белогвардеец, убивший будто бы старшего брата и скрывшийся вместе с его женой.

Говорили и о 30-х годах: «Было тут всякое…» Николай Устинович Журавлев, отчасти по службе, отчасти по краеведческой страсти ко всему необычному, решил добраться в таежный угол. И это ему удалось. С проводником-охотником и сержантом милиции из райцентра Таштый он добрался к таежному «огороду» и застал там картину, уже описанную. Пятеро людей по-прежнему жили в двух хижинах, убежденные, что так и следует жить «истинным христианам».

Пришедших встретили настороженно. Все же удалось выяснить: это семья староверов, в тайгу семья удалилась в 30-х годах. Житье и быт убоги до крайности. Молитвы, чтение богослужебных книг и подлинная борьба за существование в условиях почти первобытных.

Вопросов пришедшим не задавали. Рассказ о нынешней жизни и о важнейших событиях в ней «слушали, как марсиане». Николай Устинович был у Лыковых менее суток. Узнал: геологи, теперь уже из расширенной партии, бывают «на огороде» сравнительно часто, одни из понятного любопытства, другие — помочь «старикам» строить новую избу, копать картошку.

Лыковы тоже изредка ходят в поселок. Идут, как и прежде, босые, но в одежде появилось кое-что из дареного. Деду пришлась по душе войлочная шляпа с небольшими полями, дочери носят темного цвета платки. Не вполне ясен был путь семьи Лыковых в крайнюю точку удаления от людей.

Интересно было на примере конкретных жизней увидеть следы раскола, о котором так много было в свое время написано. Но более важным для меня, чем вопросы религии, был вопрос: а как жили? Как могли люди выжить не в тропиках возле бананов, а в сибирской тайге со снегами по пояс и с морозом за тридцать? Еда, одежда, бытовой инвентарь, огонь, свет в жилище, поддержание огорода, борьба с болезнями, счет времени — как все это осуществлялось и добывалось, каких усилий и умения требовало?

Не тянуло ли к людям? И каким представляется окружающий мир младшим Лыковым, для которых родильным домом была тайга? В каких отношениях они были с отцом и матерью, между собой? Что знали они о тайге и ee обитателях.

Как представляют себе «мирскую» жизнь, они ведь знали: где-то есть эта жизнь. Они могли знать о ней хотя бы по пролетающим самолетам. Немаловажная вещь: существуют вопросы пола, инстинкт продолжения жизни. Как мать с отцом, знавшие, что такое любовь, могли лишить детей своих этой радости, дарованной жизнью всему сущему в ней?

Наконец, встреча с людьми. Для младших в семье она, несомненно, была потрясением. Что принесла она Лыковым — радость или, может быть, сожаление, что тайна их жизни открыта? Было много других волнующе непонятных черт затерянной жизни.

Сидя в московской гостинице, мыс Николаем Устиновичем выписали на листок целый столбец вопросов. И решили: как только наступит лето и затерянный край станет доступным для экспедиции, мы посетим Лыковых. Тот край Сейчас, когда я сижу над бумагами в подмосковном жилье с электричеством, телефоном, с телевизором, на экране которого плавают в невесомости и, улыбаясь, посылают на Землю приветы четверо мужчин и одна женщина, все, что я видел в июле, представляется нереальным. Так вспоминаешь обычно явственный длинный сон.

Но все это было! Вот четыре блокнота с дождевыми потеками, кедровой хвоей и размятыми меж страниц комарами. Вот карта с маршрутом. Вот, наконец, разрезанная, разложенная по конвертам пленка с ее цветной, недоступной для памяти убедительностью, воскрешающая все подробности путешествия.

Этот край, именуемый Красноярским, имеет много природных зон. На юге, где в Енисей вливается Абакан, не хуже, чем в астраханских степях, вызревают арбузы, дыни, томаты. На севере, где Енисей превращается уже в море, олени добывают под снегом скудную пищу и люди живут исключительно тем, что может дать разведение оленей. Тысячи километров с юга на север — степь, лесостепь, широченный пояс тайги, лесотундра, полярная зона.

Мы много пишем об освоении этого края. И он освоен уже изрядно. Но мудрено ли, что есть тут еще и «медвежьи углы», «белые пятна», места неизбежные и нехоженые! Место нашего интереса лежит на юге Сибири — в Хакасии, где горный Алтай встречает хребты Саяна.

Отыщите начальный хвостик реки Абакан, поставьте на правом его берегу отметку на память — это и есть место, куда мы стремились и откуда с трудом потом выбирались. В свои молодые годы Земле угодно было так смешать, перепутать тут горные кряжи, что место сделалось исключительно недоступным. Едва приметный, скрытый тайгою след пригоден для сообщения людей сильных, выносливых и то с некоторым риском». Из отчета геологической экспедиции.

В Сибири реки всегда служили самым надежным путем для людей. Но Абакан, рождаемый в этих краях, так норовист и так опасен, что лишь два-три сорвиголовы — старожилы-охотники на лодках, длинных, как щуки, подымаются вверх по реке близко к истоку. И река совершенно безлюдна. Первый из населенных пунктов — село-городок Абаза — лежит от поставленной нами точки в двухстах пятидесяти километрах.

Забегу вперед, расскажу. Возвращаясь с таежного «огорода», мы попали в полосу непогоды и надолго засели в поселке геологов в ожидании вертолета. Все, чем можно было заняться в дождь при безделье, было испытано. Четыре раза парились в бане, несколько раз ходили в тайгу к бурильным станам, собирали чернику, снимали бурундуков, ловили хариусов, стреляли из пистолета в консервную банку, рассказали все байки.

И когда стало уже невмочь, заикнулись о лодке, на приколе стоявшей в заводи Абакана. Вам-то что, а меня к прокурору потянут». Мы с Николаем Устиновичем смущенно ретировались. Но на десятый, кажется, очень дождливый день слово «лодка» потихонечку всплыло.

Но я поплыву вместе с вами». И мы поплыли. Шесть человек и 300 килограммов груза: фотографический сундучок, бочка с бензином, мотор запасной, шесты, топор, спасательные пояса, плащи, ведро соленого хариуса, хлеб, сахар, чай — все вместила видавшая виды абазинская лодка. На корме у мотора сел Васька Денисов, бурильщик, ловкий, бывалый парень, yо пока еще лишь кандидат в то считанное число молодцов, уверенно проходящих весь Абакан.

У страха глаза большие, и, возможно, опасность была не так велика, как кажется новичкам. Но, ей-ей, небо не раз виделось нам с овчинку в прямом и образном смысле. В тесном таежном каньоне Абакан несется, дробясь на протоки, создавая завалы из смытых деревьев, вскипая на каменных шиверах. Наша лодка для этой реки была деревянной игрушкой, которую можно швырнуть на скалы, опрокинуть на быстрине, затянуть под завалы из бревен.

Вода в реке не текла — летела! Временами падение потока было настолько крутым, что казалось: лодка несется вниз по пенному эскалатору. В такие минуты мы все молчали, вспоминая родных и близких. Но хвала кормчему — ничего не случилось!

Васька нигде не дал маху, знал, в какой из проток и в какую секунду свернуть, где скорость держать на пределе, где сбавить, где вовсе идти на шестах; знал поименно скрытые под водой валуны, на которых летели щепы от многих лодок… Как транспортный путь верховье реки Абакан опасно и ненадежно. Но кто однажды этой дорогой в верховьях прошел, тот будет иметь особую точку отсчета в понимании дикой, нетронутой красоты, которой люди коснулись пока лишь глазом. Природа нам улыбнулась. Половину пути мы плыли при солнце.

Обступавшие реку горы источали запах июльской хвои, скалистый, сиреневый берег пестрел цветами, небо было пронзительно синим. Повороты реки то прятали, то открывали глазам череду таинственных сопок, и в любую минуту река могла подарить нам таежную тайну — на каменистую косу мог выйти медведь, марал, лось, мог пролететь над водой глухарь… Все переменчиво в жизни. Больше недели мы кляли погоду, не пускавшую к нам вертолет. Теперь же мы благодарны были ненастью, толкнувшему нас в объятия Абакана.

Два дня с ночевкой в таежном зимовье заняло путешествие. Но оно показалось нам более долгим. Двести пятьдесят километров — и ни единого человеческого жилья! Когда мы с воды увидели первый дым над трубой, то все заорали как по команде: «Абаза!!!

Таким было наше возвращение из тайги после свидания с Лыковыми. Небольшую повесть о встрече с людьми необычайной судьбы я начал с конца, чтобы можно было почувствовать и представить, как далеко от людей они удалились и почему лишь случайно их обнаружили. Он действительно был столицей этого края. У пристани на приколе стояло несколько сотен лодок, подобных той, на которой мы прибыли из тайги.

На них возят тут сено, дрова, грибы, ягоды, кедровые орехи, уплывают охотиться и рыбачить. На берегу у пристани плотники строили новые лодки. Старушки выходили сюда посидеть на скамейках, тут вечером прогуливались парочки, сновали у лодок мальчишки, парни опробовали и чинили моторы или вот так же, как мы, вернувшись с реки, рассказывали, кто что видел, в какую переделку попал. Прямо к пристани выходили палисадники и огороды уютных добротных сибирских построек.

Зрели яблоки возле домов. Огороды источали запах нагретого солнцем укропа, подсолнухов. Шел от домов смоляной аромат аккуратно уложенных дров. Была суббота, и подле каждого дома курилась банька.

На широких опрятных улицах городка траву и асфальт мирно делили телята и «Жигули». Афиши извещали о предстоящем приезде известного киноартиста. А на щите объявлений мы без всякого удивления прочитали листок: «Меняю жилье в Ленинграде на жилье в Абазе». Тут живут горняки, лесорубы, геологи и охотники.

Все они преданно любят уютную, живописную Абазу. Таков село-городок у края тайги. Мы тут искали кого-нибудь из тех смельчаков, кто ходил к верховью реки: расспросить о природе тех мест, обо всем, что не успели или упустили узнать у Лыковых и геологов. Застали дома мы охотника Юрия Моганакова.

И просидели с ним целый вечер. Много всего растет, много чего бегает, — сказал охотник, — Но все же это тайга. В горах снег выпадает уже в сентябре и лежит до самого мая. Может выпасть и лечь на несколько дней в июне.

Зимой снег — по пояс, а морозы — под пятьдесят. А в прошлом году любопытства ради поднялся до их «норы». На вопрос, что он думает об их таежном житье-бытье, охотник сказал, что любит тайгу, всегда отправляется в нее с радостью, «но еще с большей радостью возвращаюсь сюда, в Абазу». Сам старик Лыков, я думаю, понял эту промашку».

Еще мы спросили, как смогли Лыковы так далеко подняться по Абакану, если сегодня, имея на лодке два очень сильных мотора, лишь единицы отважатся состязаться с рекой? Раньше все так ходили, правда, недалеко. Но Карп Лыков, я понял, особой закваски кержак. Недель восемь, наверное, ушло на то, что сегодня я пробегаю в два дня».

В десять утра поднялись, а в двенадцать уже искали глазами место посадки. Встреча Два часа летели мы над тайгою, забираясь все выше и выше в небо. К этому принуждала возраставшая высота гор. Пологие и спокойные в окрестностях Абазы, горы постепенно становились суровыми и тревожными.

Залитые солнцем зеленые приветливые долины постепенно стали сужаться и в конце пути превратились в темные обрывистые провалы с серебристыми нитками рек и ручьев. Как стекляшки на солнце, сверкнула в темном провале река, и пошел над ней вертолет, вниз, вниз… Опустились на гальку возле поселка геологов. До лыковского жилища, мы знали, отсюда пятнадцать километров вверх по реке и потом в гору. Но нужен был проводник.

С ним был у нас уговор по радио до отлета из Абазы. И вот уже дюжий мастер-бурильщик, потомственный сибиряк Седов Ерофей Сазонтьевич «со товарищи» кидают в открытую дверь вертолета болотные сапоги, рюкзаки, обернутую мешковиной пилу. И мы опять в воздухе, несемся над Абаканом, повторяя в узком ущелье изгибы реки. Сесть у хижины Лыковых невозможно.

Она стоит на склоне горы. И нет, кроме их огорода, ни единой плешнины в тайге. Есть, однако, где-то вблизи верховое болотце, на которое сесть нельзя, но можно низко зависнуть. Осторожные летчики делают круг за кругом, примеряясь к полянке, на которой в траве опасно сверкает водица.

Во время этих заходов мы видим внизу тот самый обнаруженный с воздуха огород. Поперек склона — линейки борозд картошки, еще какая-то зелень. И рядом — почерневшая хижина. На втором заходе у хижины увидели две фигурки — мужчину и женщину.

Заслонившись руками от солнца, наблюдают за вертолетом. Появление этой машины означает для них появление людей. Зависли мы над болотцем, покидали в траву поклажу, спрыгнули сами на подушки сырого мха. Через минуту, не замочив в болоте колес, вертолет упруго поднялся и сразу же скрылся за лесистым плечом горы.

Тишина… Оглушительная тишина, хорошо знакомая всем, кто вот так, в полминуты, подобно десантникам, покидал вертолет. И тут на болоте Ерофей подтвердил печальную новость, о которой уже слышали в Абазе: в семье Лыковых осталось лишь два человека — дед и младшая дочь Агафья. Трое — Дмитрий, Савин и Наталья — скоропостижно, почти один за другим скончались в минувшую осень. Теперь видели сами — двое… Обсуждая с нами причины неожиданной смерти, проводник оплошно взял с болотца неверное направление, и мы два часа блуждали в тайге, полагая, что движемся к хижине, а оказалось — шли как раз от нее.

Когда поняли ошибку, сочли за благо вернуться опять на болото и отсюда уже «танцевать». Час ходьбы по тропе, уже известной нам по рассказам геологов, и вот она, цель путешествия, — избушка, по оконце вросшая в землю, черная от времени и дождей, обставленная со всех сторон жердями, по самую крышу заваленная хозяйственным хламом, коробами и туесами из бересты, дровами, долблеными кадками и корытами и еще чем-то, не сразу понятным свежему глазу. В жилом мире эту постройку под большим кедром принял бы за баню. Но это было жилье, простоявшее тут в одиночестве около сорока лет.

Картофельные борозды, лесенкой бегущие в гору, темно-зеленый островок конопли на картошке и поле ржи размером с площадку для волейбола придавали отвоеванному, наверное, немалым трудом у тайги месту мирный обитаемый вид. Не слышно было ни собачьего лая, ни квохтанья кур, ни других звуков, обычных для человеческого жилья.

Поэтому все, кроме бронежилета и каски, близкие Ивана покупали сами. Перечнем нужных вещей семью снабдил военкомат. Иван был в шоке, что семье приходится тратиться на сборы. Он просил близких экономить и не покупать все, что указано в списках. Он принял это и сказал: надо, значит надо. Возмущало непонимание, когда чего дадут, не дадут. Если бы не [купили ему] спальники, то спал был, наверно, без всего.

А там холодно было спать, — говорит Валентина. На сборы Ивана семья потратила около 70 тысяч. Когда ему пришли губернаторские выплаты, Овлашенко вернул деньги родным. После покупок сестра увидела, что спальники взлетели в цене в два раза. Она уверена, что им еще повезло. Обмундирование Ивану Овлашенко покупали его близкие. Мужчина был в шоке от ценников и просил экономить Источник: предоставила Валерия Овлашенко Накануне отъезда в Донецк Иван позвонил сестре: предупредил, что его сим-карта уже не будет работать, но как только появится возможность — позвонит. Овлашенко выучил номера близких наизусть, просил телефоны сослуживцев и писал семье, что жив. Иногда звонил.

Связь прерывалась, но Валентину успокаивал его голос. Сообщения и звонки поступали с украинских номеров. В декабре Иван Овлашенко получил осколочное ранение в плечо. Повреждение сочли легким, рядового не госпитализировали. При каких обстоятельствах он получил рану, Иван семье не рассказывал. Срочную службы Овлашенко пробыл водителем в инженерных войсках. Но под Донецком оказался минометчиком. Пояснили, что любая учеба лучше всего на практике, — припоминает слова брата Валентина Стрелкова. После мобилизации Иван пытался наладить отношения с Валерией.

Когда появлялась возможность, он ей писал и звонил. Валерия говорит, что вопрос в итоге решили отложить до его возвращения. Вот — восстановили, — сокрушается женщина. В декабре муж говорил ей, что нескольких мобилизованных из его части уже нет в живых. Иван был потрясен: вроде недавно вместе приехали. С оставшимися мобилизованными помянули ушедших за небольшим столом. Валерия спрашивала, видел ли брат мертвых. Иван ответил, что видел одного «холодного» — то есть давно убитого. Еще Овлашенко разговаривал с сестрой о смерти.

Предупредил: если погибнет, то его не надо кремировать. Просил похоронить традиционно — на кладбище. До мобилизации эту тему не обсуждали. Дочери Иван запретил рассказывать, что мобилизован. Просил сказать, что в командировке. То новости про [передовую] смотрит, то папу по видеосвязи видит в военной форме, — говорит Валерия. Очень переживала. Спать ее было сложно уложить. Она как будто чувствовала.

Здесь отпевают большинство погибших батайчан Источник: Ирина Бабичева Полина засыпала маму вопросами: кто виноват, что они не вместе? Кто первый предложил развестись? Иван тоже как предчувствовал, считает Валерия. Желание как можно больше дать дочери обострилось — Ивана прорвало, говорит женщина. Каждый день спрашивал, как Полина. Если раньше его денег хватало на алименты и поездки, то теперь он стал полностью оплачивать кружки и секции для дочери, переводил деньги на одежду, просил отвести ребенка в цирк, устроить фотосессию. На новогодние каникулы Полина с мамой поехали в Домбай. За две недели до Нового года Иван попросил сестру выбрать подарок для его дочери. Решили купить танцевальный коврик с подключением к телевизору — чтобы Полина смотрела движения на экране и повторяла.

Валентина посмотрела каталоги: коврик стоил 10 тысяч рублей. Иван перевел больше и добавил: «И еще набор кукол LOL — самый большой и лучший». В канун праздника Иван позвонил сестре. Валентина слушала довольный голос брата — он радовался, что связь не барахлит и можно наговориться. Мобилизованные тогда накрыли небольшой стол. Пожелал следующий Новый год встретить как всегда — дома с семьей. Это был их последний разговор. Наутро Иван отправился на смену. Валентина спрашивала, надо ли ему послать лекарств или теплых вещей.

Последнее свое сообщение Иван отправил сестре. Вечером 9 января он написал: «Привет, все норм, ничего не нужно». И пропал.

Егop еxaл по зaгруженной трасce нa cвоем темно-коричневом джипе и слушал приглушeнную музыку.

Карп Осипович сидел, сгорбившись, на лавке, Агафья гремела у печки посудой, не упуская возможности вставить словечко о прожитом с прошлого лета. РИА Новости. Об этом ТАСС рассказали в суде. «Жалоба на арест Иванова поступила в суд, она зарегистрирована», — сказала собеседница агентства. : главные новости. Иван, (1) сгорбившись, (2) стоял с (3) ничего не выражающим (4) лицом и всё время держал трясущуюся руку у козырька фуражки. Старушка, сгорбившись, сидела на скамейке, а слёзы всё катились по щекам.

«От перемены мест слагаемых…» Чиновники и политологи — об аресте замминистра обороны Иванова

Иван Охлобыстин рассказал, как завоевывал супругу |	Сегодня, 26 апреля, во Всероссийской акции Диктант Победы принял участие член комиссии по просвещению и воспитанию, культуре, туризму, спорту и делам молодежи Иван Хеорхе. Он участвовал в Диктанте Победы впервые.
«Было жутко стыдно»: как прошел концерт SHAMANа в Уфе	Новости СМИ2. Круглосуточная служба новостей.
Словарный диктант: 10 существительных, в которых каждый второй допускает ошибки. Справитесь?	Задержание и последующий арест заместителя министра обороны РФ Тимура Иванова стали главной новостью последних суток.

«От перемены мест слагаемых…» Чиновники и политологи — об аресте замминистра обороны Иванова

Молодой парень, судя по виду, тувинец, стоял в меховом тулупе и недовольно буравил их взглядом. Парень с осторожностью пожал её. Не подскажешь, где Адиуля Витальевича найти можно? Услышав знакомое имя, парень словно изменился — улыбнулся им, и, похлопав по плечу, начал вести вглубь по коридору. Адиуль Витальич говорил нам, что приедете. Проходите ваша, проходите, у него на третьем кабинет, куртки сюда давайте, повешу, — распоряжался он уже вовсю, вешая их верхнюю одежду на крючки в ближайшую комнату. Сзади послышался звук открытия двери и знакомые голоса — Владимир и Виктор вошли следом и уже о чём-то переговаривались с ещё одним мужчиной, незаметно появившимся из соседнего помещения. Сергей ещё раз оглянулся на провожатых, что и доставили их до Усть-Кылына, а затем пошёл следом за парнем. В кабинете — если отдельное помещение, некогда бывшее однушкой, можно было назвать таковым — у Адиуля Витальевича было светло и просторно. Никаких медвежьих шкур на полу или рогов оленя на стене, как себе представлял Сергей.

Голодные, наверное? У нас как раз обед скоро, мужики вернутся с охоты, может ещё и принесут что. Рассказывайте, рассказывайте. А то в нашем деле с чиновниками не всегда хорошо бывает — даже при договорённости у них внезапно дела появляются. У нас, эвенков, тайн нет — снимайте сколько хотите! Я вам даже больше скажу: мы с виду суровые и холодные, но если к нам с добром, то мы гостя напоим-накормим, как с родственником обходиться будем! Так что вы не стесняйтесь, люди у нас хорошие, много интересного узнать можно! Это же буквально огромная бетонная коробка. Откуда свет, вода, еда?

И почему… Почему нет окон? В кабинете воцарилось молчание. Адиуль Витальевич замешкался, будто бы на секунду задумался над ответом, но затем вновь одарил их улыбкой. Я живу в Усть-Кылыне всю свою жизнь, и не могу точно сказать, почему посёлок располагается именно в здании. Построено оно было очень давно, ещё до моего рождения. Население у нас небольшое, человек семьсот с небольшим, и такой территории хватает для всех нужд. В здании у нас есть и дизельная, и водопровод имеется, трубы расположены внутри стен. Насчёт окон… Дело в том, что так заведено, что мы выходим на улицу исключительно в полярную ночь. Вот этот промежуток с ноября по январь отведён нам для добычи еды — рыболовства, охоты, торговли с соседними посёлками.

После наступления полярного дня мы не покидаем территорию посёлка. Рядовой житель Усть-Кылына не видит за жизнь солнечного света. Понимаю, звучит бредово, но таковы наши культурные устои — и все здесь следуют им беспрекословно. Если же вас беспокоит вопрос здоровья — с этим у нас всё в порядке. Нехватку витаминов мы компенсируем закалкой в морозных условиях, а также имеем свои методики. Я вас с ним обязательно познакомлю. А так у нас всё, как у всех — есть небольшая школа, собственная больница, гараж со снегоходами, актовый зал. Одним словом, дом полностью оборудован под проживание небольшого посёлка, которым мы, собственно, и являемся. За дверью послышались голоса и топот шагов.

Позвольте откланяться, дел сейчас действительно много. Если хотите подробное интервью со мной — пожалуйста, ищите меня здесь, думаю на неделе смогу найти час-два. Где расположиться вам покажет Кэпэлэ, с ним вы уже познакомились. С этими словами глава поселения встал из-за стола и направился к двери, показывая, что на сегодня разговор окончен. Тоха с Сергеем двинулись за ним. На выходе облокотившись о стену стоял тот же парень, что и привёл их в кабинет. Мне ещё нужно к Ание заглянуть, — и, кивнув журналистам на прощание, пошёл вдоль по коридору. Кэпэлэ привёл их в двухкомнатную квартиру на четвёртом этаже и сказал, что жить они будут здесь. Тоха прыснул.

Один фиг, чем страннее они, тем бомбовее получится готовый продукт. Ты только прикинь, как потом о нас говорить будут? Любой материал заявим, даже лоховской — всё равно с руками оторвут! Ща поживём, поговорим с местными, ты фотки бомбезные сделаешь, как уедешь, и всё — можно хоть на море. За шутками и разговорами прошло с полчаса. Комната была обжита, и пришло время приступать к работе. Думаю тут не трудно будет столовку разыскать. Дорогу до столовой подсказали местные — Кэпэлэ уже успел уйти по своим делам, показав жилые комнаты. По пути Сергей брал в прицел объектива всё, что видел: детей, со смехом и криками бегающих по коридорам и лестницам; женщину в одной из квартир, стирающую вещи в жестяном тазу; старика, что соскабливал необычным инструментом со шкуры мездру.

Зачастую все те, кто попадал на фото, закрывали лицо руками. До ругательств, правда, не дошло — если Сергей видел, что местный не желает увековечить себя в цифре, то просто улыбался и опускал фотоаппарат. Это срабатывало — — Ну чё там? Должно быть, тут и была столовая. Пошли уже, — ответил Сергей и первым вошёл внутрь. Внутри стоял гам — десятки человек сидели за длинными столами и ели, чавкали, общались друг с другом, смеясь и крича.

Расспросил я его, а он — заплакал, представляешь? Ну, мы и скинулись с получки, кто сколько мог, по совести. Работяги… — Здоров, Бурлаков! К столу, косолапя, шел Степаныч.

Тарелка с борщом пряталась в огромных ручищах. Сел, расставил ноги, хлебнул. Воруют, поди, гады! Сергей глядел равнодушно, но когда Степаныч бесцеремонно передвинул его тарелку, он спокойно вернул ее на место. Дура Прасковья-то: в суд подать надо. А что? Точно, в суд. Пострадал на производстве, — значит, производство обязано деньгу гнать по гроб жизни. Я ей говорил, а она, дура, боится. А чего бояться-то, Бурлаков?

Верно я говорю? Никто не отвертится. Бил, бью и бить буду — вот моя программа! После обеда Иван прилег вздремнуть: он неделю недосыпал, за штурвалом клонило в сон. Сергей за столом тихо шуршал страницами, нещадно курил, разгоняя дремоту. Катерок тихо покачивало на волне, Иван сразу же уснул и проснулся только от женского голоса: — Можно, что ли? Голос был жеманным и незнакомым. Иван сел, оторопело оглядываясь: — Кто?.. По палубе звонко цокнули каблуки, скрипнула дверь рубки, и на крутом трапе появились полные ноги. Ноги переступили на ступеньку ниже, вздрагивая круглыми коленками, и из люка выглянула Шура, стянутая шуршащим негнущимся платьем.

Вместе с Шурой в кубрик вполз удушливо-сладкий запах. Сергей повел носом. Шура вздохнула и покорно полезла следом. Иван ошалело проводил ее глазами и долго сидел на старом диване, испытывая смутное чувство гадливости и досады. Чувство это оставило его только возле баржи-такелажки, когда еще на подходе он увидел на ней Еленку: она, тихо смеясь, играла с Дружком. Пес притворно рычал, стараясь лизнуть ее в лицо, но она ловко увертывалась. Иван остановился, любуясь ее мягкими движениями, и на душе сразу посветлело. Да погоди же, Дружок!.. Она стремительно повернулась, уходя от собачьих лап, и легкое платье раздулось куполом. Он вдруг захотел сказать, что любит ее, что она самая высокая его награда, что… И опять не сказал.

Взошел по гибким сходням на баржу, подавил вздох. Они открыли тяжелую дверь, но сразу же свернули вниз, в глухой, огромный трюм, где в полутемной выгородке стояла чистенькая рыжая телочка с белой отметинкой на лбу. Перед нею была бадейка с пойлом, но телочка уже не ела, а только меланхолически двигала мокрыми добрыми губами и вздыхала. Старуха стояла подле, то оглаживая ее, то поправляя бадью, а шкипер сидел на ящике и курил, усмехаясь. Вот умница-разумница, вот звездочка моя ясная!.. Закинулся насчет сенца, а он и говорит: Луконина топь. Там, говорит, сроду никто не косил, потому что дорог нет и далеко. Осока, конечно, но добрая. Коси, говорит, на здоровье, но выдергивай разом, а то колхоз заметит, и пропала твоя косьба. Вот я насчет завтра и подумал.

Там до берега — версты три, даже и того меньше. На катер бы сволокли, а уж здесь-то, на барже, я частями высушу да и приберу. Ты вот что, Игнат Григорьич, ты Еленку за Пашей направь. За Пашей да за Михалычем: он сам помощь предлагал. А я на топлякоподъемник смотаюсь, Васю с Лидой попрошу. Да пусть Еленка косы у Никифоровых возьмет: у них есть… Договорившись, Иван торопливо вернулся на катер. Сергей сидел в кубрике и прилежно трудился над радиотехникой. Может, дома ревет, может, на чужом пиджаке сидит… — Он поглядел на Ивана, засмеялся: — Чудак ты, капитан, честное слово, чудак! По-твоему, если девке чего на ум взбрело, так сразу надо поддакивать, да? Нет уж, сроду они мной не командовали и командовать не будут.

По пути Иван рассказал о покупке и о том, что завтра надо косить на Лукониной топи. Весь день с комарами. Вышли, когда чуть просветлело. В предутренней тишине особенно громко стучал мотор. Иван стоял за штурвалом, Сергей курил, сидя на высоком комингсе рубки. Шкипер, Михалыч и Вася курили на корме, прячась от ходового ветерка. Иван придвинул табурет, сел. Знаешь, сколько я порогов обил, пока за штурвал пустили? Медкомиссия отказала вчистую: только на берегу. Просто само собой, вроде все в порядке.

Врачи молчат, начальство молчит, и я молчу. Молчком и работаю. Из-за рубки вышел шкипер: — Держи на стрежень, Трофимыч. Протокой не пройдешь: мель. Катер повернул за мыс, и сразу берега расступились, исчезнув где-то за туманной линией горизонта, и вокруг разлилась вода. Желтая, почти неподвижная, она затопила все низины, все ложки, и мертвые березы по пояс торчали в ней. Ранило меня там, осколком ранило. В госпиталь там поместили, так уж я насмотрелся. Не та береза, нет, не та! Духу нету, совсем духу нету, поверишь ли?

Весна была, цветень самая, а — не пахли. Ничем не пахли. У всех кора темная, а у нее — белая. Как тело. Смысл у нее в красоте. Возьми ты дерево любое, травинку, былиночку какую: красота! Ведь красота же, ведь человек сроду ничего лучше не придумал и не придумает. Для пользы жизни. Для какой такой целесообразности? А птичкам тогда как же с целесообразностью-то твоей?..

По целесообразности им всем серенькими быть полагается, а они — радостные!.. Куда помудрее! Это мы, люди то есть, еле-еле до целесообразности доперли и обрадовались: вот он, закон! И хотим, чтобы все в мире по этому закону строилось. А есть законы повыше этой самой целесообразности, повыше пользы. Просто понять мы их не можем, только и всего. Клади направо, Трофимыч: вон там, к обрывчику, и пристанем. У обрыва они зачалили катер за корявый березовый пень и по сходням сошли на берег. Шли по травянистому болоту, узко сдавленному черным непролазным осинником. Холодная сырость вызывала озноб, липла к телу, затрудняла дыхание.

Почва мягко чавкала под ногами, и вода подступала к голенищам кирзовых сапог. Сонные болотные комары, потревоженные шагами, тучами поднимались с земли. Еще не согретые солнцем, вяло оседали на одежде, заползали в швы. Женщины наглухо завернулись в платки, оставив только узкие щелки для глаз. Влажный застоявшийся воздух был пропитан густым, приторно-тяжелым запахом. Старуха моя пучки по всем углам держит, и на барже у нас — как в больнице. Они все шли и шли, и болоту не видно было конца. Так же грузно оседала под ногами почва, так же хлюпала вода и чуть слышно позванивала жесткая осока. Шкипер убирал с дороги сухие ломкие сучья осин. Так протопали они километра три, а потом лес расступился, и перед ними открылась заросшая осокой поляна.

Воды здесь было поменьше и осока повыше, но сапоги все равно утопали по самые голенища. А вы, бабоньки, палите костер да варганьте косцам еду. Еленка, Лида и молчаливая Паша пошли к опушке, а мужчины начали отбивать косы. Вздрагивающий звон поплыл над болотом. С жестким хрустом осела под взмахом осока и, подхваченная пяткой, отлетела влево. Еще взмах — и следующая охапка пристроилась к первой, образуя начало валка. Он шел чуть согнувшись, прямо ставя ступни и приседая при каждом взмахе. Коса ходила легко, и так же легко, похрустывая, рушилась осока и ровным валком укладывалась слева от косца. Он на шаг продвигался вперед, одновременно вынося косу, и с каждым махом рос валок, а по голой, начисто выбритой топи потянулись две параллельные полосы пробороненной ступнями почвы. Полосы эти быстро наполнялись водой.

Иван и Вася тоже начали косить. Движения их были плавны и свободны, и со стороны казалось, что труд этот прост. Шагнул, полоснул снова — и снова она рухнула, устилая путь. Ему пришлось подбирать ее полотном косы и оттаскивать в сторону, но он не останавливался, а шел и шел вперед. Шкипер уже заново отбивал косу. Иван остановился тоже, вытер полотно пучком осоки, проверил пальцем. Так, мужики? Никто не отозвался. Косцы неторопливо двигались вперед, и осока с размеренным хрустом укладывалась в ровные, строгие валки. Шкипер первым дошел до кустов, отбил полотно, не торопясь вернулся по прокосу назад, к началу.

За ним по одному вернулись остальные; только Сергей еще топтался где-то в середине, и извилистые рельсы его пути были густо усыпаны осокой. Косцы закурили из Васиной пачки, а Михалыч прошел к Сергею. Постоял сзади, посмотрел, тронул за плечо.

Тимур Иванов работал в Минобороны восемь лет. Он курировал вопросы, связанные с получением жилья, строительством и ремонтом, отвечал за медицинское обеспечение Вооруженных сил. В его задачи также входило восстановление Мариуполя. Картина дня.

Пламя передают от фитиля к фитилю. К стене приставлен деревянный крест с табличкой: «Здесь покоится Овлашенко Иван Александрович». Внизу две даты — рождения и смерти.

Иван умер в 30. Его закрытый цинковый гроб в храм внесли шесть солдат почетного караула. Теперь он стоит у алтаря с армейской фуражкой у изголовья. Начинают отпевать. У алтаря, сгорбившись, стоит седовласый мужчина. Это Александр Овлашенко — отец Ивана. Он неотрывно смотрит на гроб и на фуражку. Рядом с ним крестятся две молодые женщины — Валентина и Валерия. Валя старше брата на год и четыре месяца. Говорит про него: вынянчила.

Еще толком не умела читать, а рассказывала брату сказки по понятым и домысленным словам из книжек, по картинкам. Когда Ваня узнал, что сестру отдадут в первый класс, потребовал отправить его вместе с ней. Учительница протестировала мальчика и сказала: «Потянет». И Ваня потянул. Когда ленился, сестра настаивала, чтобы он делал с ней уроки. После школы вместе поступили в один колледж, потом — в один институт. Получив диплом, Иван Овлашенко ушел в армию. Отслужив, устроился мерчендайзером в компанию «Пепси». Там он встретил Валерию и влюбился. Чтобы расположить ее к себе, Иван помогал по работе и засыпал шутками.

Валерия не заметила, как они стали неразлучны. Иван позвал ее замуж, а на следующий день Валерия узнала, что беременна. Вышла за него на третьем месяце. Свадьбу отметили в семейном кругу. Летом 2017 года у них родилась дочь Полина. В выходные и после работы муж брал на себя уход за дочкой — менял пеленки, играл, укладывал спать. Несмотря на это, супруги стали ссориться. У них оказались разные взгляды на воспитание дочери. Я и сама росла в строгости. А его, наоборот, залюбливали.

Для него ребенок — это всё. Это смысл жизни. Он постоянно пытался делать ей праздник, дать ей всё. И у ребенка был негатив: мама плохая, а папа хороший. Из-за этого мы постоянно ссорились. Я жаловалась: «Меня ребенок не воспринимает, потому что у тебя вечный праздник, а мама бывает и уставшая, и строгая». Потому что серые будни. А он отвечал: «Пусть у ребенка будет счастливое детство». Устав от ссор, Валерия подала на развод. Но фамилию мужа она сохранила: надеялась позже сойтись вновь.

После развода Иван брал с собой дочь на море. Ни разу не задержал алименты. Когда Полина захотела посмотреть на лес, повез дочь в Архангельскую область и учил собирать грибы. Иван и Валерия держат на руках Полину. Дочь была смыслом жизни Ивана, говорят его близкие Источник: предоставила Валерия Овлашенко С сестрой Иван делился проблемами и советовался. От нее Валерия узнала, что после развода у Ивана не было отношений. А я не пускала, чтобы не смотреть на него. Потому что, когда его видела, хотела опять сойтись, а он ничего для этого не делал. Короче, два человека не смогли нормально поговорить, — признаётся Валерия. Десять минут О том, что россияне сражаются с украинцами, пятилетняя Полина узнала из телевизора.

Увидела мужчин в форме и пошла с вопросами к маме. От садика часто просили то рисунок на военную тему нарисовать, то поделку. Мы сделали с ней военный корабль. В декрете Валерия отучилась на массажиста. Иван тоже сменил работу — стал таксистом. Бывшие супруги поделили дни недели, которые Полина проводит с ними. Сестра Валентина вспоминает, что Иван обожал детей и часто играл сразу с тремя — с Полиной и двумя племянниками. Вечером 25 сентября Иван Овлашенко как раз был с дочкой. Ждал, когда за ней придет Валерия. А ему [сотрудник] военкомата вручил повестку: возьмите, распишитесь.

Он расписался, — рассказывает Валентина Стрелкова, сменившая фамилию после замужества. В разговоре со мной она ни разу не называет Валерию бывшей женой.

Похожие новости: