Актер Константин Хабенский поселил своего 13-летнего сына Ваню с бабушкой, которую мальчик называет мамой. Константин Хабенский воспитывает троих детей — 14-летнего Ивана, 6-летнюю Александру и 3-летнюю Веру. Константин Хабенский составляет сыну компанию в ресторанах, на спектаклях, мероприятиях, да и просто на прогулках. Народный артист Российской Федерации Константин Хабенский относится к тем знаменитостям, которые редко рассказывают о своей личной жизни, предпочитая сохранять ее в тайне.
Личная жизнь Константина Хабенского: Анастасия Смирнова, Ольга Литвинова и дети актера
Когда маленькому Ивану был всего лишь один год, его мама скончалась. Перед этим она перенесла две операции и мужественно боролась с недугом, пустившим метастазы по всему организму. Хабенский делал всё, чтобы спасти супругу, поэтому к тому моменту, когда её не стало, он был без сил. На время мальчика к себе забрали бывшие тесть и теща актера. Инна Глебовна заботилась о внуке вместе с мужем Артемом, однако через несколько лет он скончался от того же диагноза, что и его дочь. Мать Анастасии переехала в Испанию и начала жизнь с чистого листа.
Сын Константина Хабенского с бабушкой Фото: Личный архив Сын Хабенского говорит на четырех языках Хабенский постарался устроить сына в одну из лучших школ Барселоны. Он учился в Aula Escola Europea, где делался акцент на изучении иностранных языков. Благодаря этому Ваня практически свободно говорит на четырех языках: испанском, каталанском, английском и французском.
Женщина тут же бросилась рассказывать об этом в соцсетях. После этого поста мы уже, наверное, никогда не получим фотографию с любимым актером, но я не могла не поделиться этим. Личное пространство — да! Фотографии с толпой — это сомнительно! Но отказать «особенному» ребенку и коллеге фотографироваться — нет!
Простите, Константин Юрьевич, не поняла».
Я тогда предложил поучаствовать в помощи другим людям, — речь о детях в основном, — которые находились в той же ситуации, что и мы. В тот момент мы что-то уже знали, чем-то могли помочь: врачи, маршруты, больницы. Это случайно получилось. Я плохо помню события того времени и не всегда могу восстановить некоторые детали: я мотался между континентами, приезжал в больницу, мы что-то обсуждали, я уезжал, летел и уже в Москве с кем-то встречался, брал и передавал какие-то деньги, разговаривал с мамами, помогал искать врачей, опять летел через океан, рассказывал, как и что, что сдвинулось, получилось. Я думал, что это поможет переключиться, поможет отвлечься. Что-то успели даже сделать.
Кому-то даже успели помочь. А потом, когда у нас все произошло… ну, когда все случилось, я понял, что грош мне цена, если я эту историю не продолжу. Если вот в этом моменте закончу существование фонда. Я решил продолжать один. Со временем стали появляться вокруг люди, которые были готовы помочь: приходили, уходили. Потом мне вдруг повезло: пришла Алена Мешкова и ее команда. И у фонда случился перезапуск.
То, что сделала Алена, я бы не смог никогда. Это менеджмент. Из меня менеджер — нулевой. Команда, которая пришла в фонд, принципиально пересмотрела все прошлые позиции и предложила план развития. А я сидел, открыв рот, и понимал, что это какая-то фантастика, — что они предлагают. И что, скорее всего, это в фонде работать не будет. А оно вдруг заработало.
И пошло такими темпами, что я теперь уже не очень понимаю, почему это называется фондом Константина Хабенского. В этом году у нас около семисот подопечных. Не детей, семей. О чем это? И нужна железная уверенность, что тебя не бросят. Знаете, я запомнил одного парня из Запорожья, который приехал к нам с полуторагодовалой дочкой. Он всю жизнь работал ментом.
У него взгляд был такой непробиваемый: уличный, натертый. Мы с ним сидели, я ему объяснял, что нужно сделать, какие бумажки заполнить, куда им с женой пойти после того, как они в отделение заселятся, а он вдруг говорит: «Костя, я всю жизнь привык людей подозревать. Когда ехал сюда, меня спросили: кто тебе деньги даст? Я ответил: Фонд Хабенского обещал. Ну и все такие: ага, сейчас, конечно, ха-ха-ха». А потом он вдруг говорит: «Я не верил людям. А вы это изменили».
Я его похлопал — он такой огромный амбал — по плечу: «Всё, лечитесь, держитесь, не унывайте. Я побежал, у меня дела». Но я тогда подумал о том, что, может быть, фонд нужен для такой элементарной вещи, как вера человека в людей. Я не помню детей, если честно. Я помню родителей. Точнее, их глаза. Там очень высокая концентрация боли и страха.
У детей совсем не так. У детей нет страха смерти практически: они не так связаны какими-то материальными якорями, долгоиграющими планами и обязательствами перед близкими. Иногда я думаю, что, из-за отсутствия страха, опухоли в голове — это один из самых сложных и тяжких онкологических диагнозов — у детей излечиваются намного чаще и лучше, чем у взрослых. У меня нет этому подтверждений никаких, наука еще, слава Богу, не рассказала нам молекулярные схемы страха, любви и ненависти, что-то еще все-таки — остается тайной. Но если про страх — это мои домыслы, то в том, что любовь и возможность сохранить привычный ритм жизни — это важная составляющая лечения, я уверен. А значит — важная задача фонда. Это к вопросу о шести тысячах семей, которым помогает фонд.
Я попробую объяснить: у нас есть прекрасные сумасшедшие родители, которые, узнав о болезни, не только не меняют график ребенка, наоборот — делают все возможное, чтобы оставить все секции и кружки на своих местах. У нас есть родители, которые, несмотря на болезнь, мчатся с ребенком на конкурсы и соревнования как это было в здоровой жизни , и наша задача — сделать все, чтобы они своего энтузиазма и своих сил не растеряли, просто корректировать: ребята, ваш ребенок принимает кое-какие препараты, которые сказываются на длине ежедневного забега, поэтому вы чуть-чуть поберегите его. Но не останавливайтесь! У нас есть 11-летний парень, выигравший олимпиаду во время лечения, есть девчонка, которая до болезни боксом занималась, танцами и музыкой, сейчас, уже после терапии, вернулась в бокс. А с танцами пока придется подождать: там крутиться, вертеться надо, ей тяжеловато еще. Есть у нас парнишка, который загремел в больницу почти выпускником и потерял из-за болезни зрение. Но родители сказали: «Никаких соплей», наняли репетитора, и он сдал ЕГЭ, поступил в универ, ходит и учится.
Так вот, чтобы у всех этих семей были силы поддерживать своих детей, им самим нужна поддержка, плечо. Мы стараемся этим плечом быть. В любой ситуации. Мы должны объяснить, что происходит, предложить помощь. И никогда не судить. Даже если нам кажется, что родители поступают вопреки нашим рекомендациям и даже здравому смыслу. Бывает, даже отказываются от классического лечения.
Я говорю: «Вы вправе сделать все, но мы вам хотим предложить и рекомендуем сделать сюда два шажочка, потом направо два шажочка. Вот вам рука, пойдемте. Устанете — отдохните. Потом по коридору десять шажочков. Там будет стульчик. Вы сядете, и мы скажем, куда идти дальше». Это тоже очень важная задача — подхватить ошеломленного болезнью человека.
Потому что в этом состоянии — я это знаю — он растерян, беспомощен и очень уязвим. Left Right — Вы простили журналистам то, как они десять лет назад воспользовались вашей беспомощностью в момент болезни Насти? Но это и не журналисты, это папарацци. В какой-то момент в стране произошло повальное превращение журналистов в папарацци, безнравственность которых подогревалась изданиями: чем более мерзкий снимок ты принесешь, тем больше мы тебе заплатим. Вначале эти люди выходили на боевые задания против уже болеющего Александра Гавриловича [Абдулова]. Я своими глазами видел, как один из главных подонков страны в упор снимал день рождения Абдулова, который — и это вполне нормально — хотел побыть с друзьями. Александр Гаврилович, пьяненький, и так, и эдак: «Уйдите, не надо, уйдите».
Но нет. Подонок продолжал лезть к нему со своим аппаратом. Вышли покурить, и этот — бросился со своей камерой, тыкая ею в лицо. Вот тогда ему квадрат этого фотоаппарата и оставили на физиономии. Это было по делу. После этого случая они стали ходить вдвоем: один близко подходит, типа камикадзе, а другой со стороны с расстояния двадцать метров на длинном объективе снимает побои. Я с ними сталкивался.
Это люди, которым нравится играть в войнушку и которые не понимают, что за этой их «войнушкой» стоит что-то большее: чья-то честь, боль, просто личная жизнь, которая их не касается. Но для них же не существует людей, не готовых видеть на страницах газет свои фотографии или фотографии своих родных. Вот они и щелкают, щелкают. Лезут, подкупают, внедряются. Мне не сложно будет в какой-то момент, если я кого-то из них увижу рядом и узнаю, дать в рожу со всей силы. Просто отведу подальше от камер. Но это не журналисты, повторюсь.
С журналистами как раз проблема. Их мало. Поэтому интервью так мало. Вот и лезут отовсюду перепечатанные, сфабрикованные из каких-то ошметков, обрывков разного времени ответы на вопросы, которые никто не задавал. Но все это пользуется популярностью: люди читают, фантазируют, придумывают какие-то совсем фантастические истории. Чушь, конечно. А настоящих, талантливых журналистов — мало.
Таких, знаете, чтобы ты вдруг читал и поражался: вот это полет мысли, вот это мастерство, я бы сам не додумался. Как было у вас? Я не болел. Я был рядом. Это разные вещи. У меня тоже были свои мысли, свои какие-то их трансформации. Но это — совершенно не то, это не сравнимо с переживаниями и мыслями того, кто находится в эпицентре болезни.
Даже потом, в другой истории, с другим человеком — боишься. Вы научились справляться с этим страхом? Этот страх, наверное, когда-то пройдет. Не совсем точно назвать его страхом за близких, но это страх того, что все, ты попал в капкан, и этот капкан никогда не отцепить, это навсегда к тебе прицепилось и уже не отвяжется. Отсюда все это идет: и что заболевания передаются через поколения, и онкология передастся, и что-то ты такое в жизни сделал не так или твои родители сделали что-то — и вот тебе кара, и платит кто-то, кто тебе дорог. Из этих порождений страха вырастают потом муки родителей: «Ах, мы провели так по-дурацки свою жизнь, наш ребенок теперь мучается». Так вот, этот страх надо победить в себе.
Однако иногда в сеть все же проскальзывают совместные фотоснимки актера с его близкими родственниками. Такие кадры молниеносно становятся главными объектами обсуждения среди пользователей сети. Одним из таких стало фото Хабенского с 15-летним сыном Иваном, которого актеру подарила его бывшая супруга, ныне покойная журналистка Анастасия Федосеева.
Сын Хабенского напоминает ему покойную жену: 12-летний мальчик вырос ее копией
Константин Хабенский – один из самых успешных и высокооплачиваемых актеров нашей страны. Актер театра и кино Константин Хабенский не только руководит фондом благотворительной помощи детям, но и сам является многодетным отцом. Артист не стремится к демонстрации семейной жизни широкой публике, потому о его наследниках не так много информации в сети. Константин Хабенский. У Константина Хабенского нет официальной страницы в "Инстаграме (Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации)", только фан-страница и страница созданного им фонда, который помогает детям с опухолью мозга. Дети Константина Хабенского от второго брака.
Как выглядит и с кем живет сын Константина Хабенского от умершей жены
Главные новости о персоне Константин Хабенский на В 2008 году Константин Хабенский создал благотворительный фонд, названный «Благотворительный фонд Константина Хабенского», который занимается организацией помощи детям с онкологическими и другими тяжёлыми заболеваниями головного мозга[15]. У Константина Хабенского трое детей от разных браков.
"Папино воспитание": 15-летний сын Хабенского сделал неожиданное заявление
После смерти супруги, Константин ощущал глубокую пустоту. Бабушка взяла на себя заботу о маленьком Иване и перевезла его в Испанию, где он поступил в школу и получил новые знания и навыки. Соцсети Хотя актер постоянно приезжал навещать сына и помогал ему финансово, он все же оставался в отдалении. Несколько лет спустя, Константин встретил свою новую любовь, Ольгу Литвинову, которая стала его женой. Позже появились две дочери — Александра и Вера.
А сегодня в личном блоге Ольги появился трогательный снимок, на котором любящий отец держит на руках свою принцессу и очень ласково её обнимает. Восхищенные поклонники живо отреагировали на такой теплый кадр, оставив под постом множество комментариев: В надежных папиных объятиях! Бесконечно Обожаем!!!!
Мира Вашему дому! К слову, в одном из интервью Константин Хабенский обмолвился о своем отцовстве.
Кто выбирал тему? А мультфильм «Маугли» с такой таинственной и тревожной музыкой — он же затягивал, цеплял и не отпускал. И еще, мне кажется, это — очень добрая история. У меня не было такого, как у вас, обостренного чувства реальности: дескать, звери воспитывают! Вы меня озадачили.
Мне все происходящее в «Маугли» казалось совершенно естественным, нормальным и добрым. В отличие, например, от «Малыша и Карлсона» — вот тут страдания ребенка, который доверился старому не очень порядочному человеку, я вполне разделял. Было много вариантов, но звезды сошлись на Киплинге. Мы с товарищами сели и стали придумывать. Вышла история про приключения мальчика, который ищет свою правду в каменных джунглях мегаполиса. Мы придумали диалоги и ужали время действия до суток: утро — это весна, день — лето, вечер — осень, зима — это ночь. Дальше мы фантазировали уже со студийцами.
Первый город, который попал под раздачу — Казань. Собственно, там этот спектакль и родился: Алексей Кортнев придумал тексты песен, Николай Симонов, наш, мхатовский, художник — многофункциональные декорации. Все было по-взрослому. Left Right — Сколько времени лично вы отдавали проекту? После Казани были Уфа, Новосибирск, Питер, Челябинск — проект развивался, а к нему подключались удивительные и неожиданные участники. Например, Диана Арбенина или Александр Кержаков. Прямо скажем, неожиданное камео.
В спектакле было занято огромное количество звезд: и Юра Гальцев, и Катя Гусева, и Родригес, кого там только не было. А потом «Поколение Маугли» — стало чем-то большим, чем спектакль. Но я понимал, что студийцы прекрасно знают, чем я занимаюсь. Они читают интервью, смотрят репортажи, они — нормальные люди с нормальным кругозором. И они прекрасно знают, что помимо профессии актера у меня есть фонд, в котором я занимаюсь помощью детям с онкологическими и другими тяжелыми заболеваниями головного мозга. До какого-то момента творческие студии и больные дети никак не соединялись: ни в жизни, ни в моей голове. Хотя в Перми мы соприкасались с ребятами из детских домов, в Уфе — с детьми, у которых были нарушения двигательного аппарата, но все шло медленно.
И я понимал, что такие встречи очень развивают в человеческом смысле, но психологически это непросто. Я это знаю, мне самому не очень комфортно приходить в больницы, там встречаться, общаться, видеть глаза родителей больных детей и настраивать их на позитив. Я раньше много времени проводила в больницах. И, мне кажется, отношения, которые там, внутри, — одни из самых честных на свете. Но, смотрите, я — актер, хочу я, не хочу выходить на площадку — мне нужно. Я выхожу и начинаю работать на зрителя. Верит он мне или нет — это другая история.
В больнице — то же самое: я хочу или не хочу, я прихожу, переступаю порог отделения и начинаю разговаривать. Разница, очень важная притом, состоит в том, что в больнице — дети: прыгать и кривляться перед ними не надо. Надо поймать тональность: не жалеть, но, в то же время, обласкать. Дать надежду. Это — трудно. По первости я не вылезал из больниц, и тогда я — вот как вы говорите — ни о чем таком не думал, просто занимался делом: объяснял родителям, где подписать, что подготовить, это — сюда положите, вот так переверните ребенка, эту бумажку — доктору, а эту — в фонд. Времени на рефлексии не было, да я особенно и не поднимал голову.
Единственное, что меня иногда выводило из этого ритма — глаза родителей. Тех, чьи дети выздоравливали. На это я обращал внимание: «Ох, ничего себе! Бывает же такое! Сейчас у меня — и это довольно закономерно — меньше времени посвящено непосредственно больнице: в фонде работает большая классная команда, я становлюсь менее нужен лично. Меня теперь используют, в основном, как лицо в тех проектах, когда без меня уже совсем никак не обойтись… В общем, в больницах я появляюсь редко. И находить общий язык с детьми — мне стало сложнее.
С родителями — нормально, почти как раньше, но с ними проще. А с ребятами — там ежедневная практика нужна. И им нужна помощь. То есть мы совершенно точно понимали, для чего мы играем спектакли, куда пойдут деньги — вот этим детям. Чтобы было предельно ясно, я перед каждым генеральным прогоном — для мам и пап, как мы его называем, — обязательно в каждом городе показывал студийцам клип Чулпашин [Хаматовой, создан для фонда «Подари жизнь» в 2014 году], который она сделала вместе с Шевчуком: «Это все, что останется после меня», знаете его? Вы в нем тоже участвовали. Так вот, это был мой самый последний волшебный пинок: я показывал всей команде клип, а потом выходил и говорил: «То, насколько мы сможем помочь этим больным детям, зависит сегодня от того, как мы потратим себя на сцене.
От того, какой будет ваша энергетика, желание и понимание того, для чего вся эта история рассказывается, будет зависеть, придет ли к нам зритель завтра и будет ли у нас возможность помогать. Если вы будете работать в полноги…» — Дети разве умеют халтурить? Но, кажется, наши дети поняли, в чем сверхсмысл их существования на сцене. Через «Поколение Маугли» прошли те, кто потом стал «маленькой армией благотворителей», как я это называю. А потом случилось чудо. Во время наших гастролей в Москве за кулисы пришли те ребята, для которых всего полгода назад студийцы собирали деньги. Не помню, казанские или новосибирские это ребята, но они узнали их в лицо — это были те самые, с фотографий.
И вот они пришли за кулисы сказать: «Спасибо». Они вошли и… Ну, там по-разному. Кто-то рыдал, не мог прийти в себя, кто-то ржал совершенно неукротимо, кто-то целовался, а кто-то просто остолбенел. Я думал о том, как важно, что взрослые в кои-то веки их не обманули: взрослые им обещали, что деньги, собранные на спектаклях, пойдут на лечение этих детей, они бухнули туда все свои силы, отказываясь от каникул, от своих обычных занятий и развлечений, чем-то жертвовали. И вот — результат. Все закольцевалось. Мне кажется, это важный опыт: помимо того, что это — абсолютно честная история, они еще поняли, что спектакль — это не только выпуск пара и какая-то экономически перспективная история.
Это еще и возможность помочь другим людям. Это самое большое достижение, о каком я даже не мечтал, создавая подобные студии. Они перестали селфиться с приезжающими известными людьми — а в студии приезжали почти все, кого вы сможете вспомнить из наших знаменитостей — они стали их спрашивать о том, что те думают на чувствительные и волнительные темы. Так я увидел их взросление: они превратились в профессионалов третьего-четвертого курса театрального вуза, будучи вообще-то школьниками девятого, максимум одиннадцатого класса. До меня дошло, что я больше не имею права делать им профессиональные замечания, потому что они вышли на уровень более высокий, чем мы с ними договаривались. Не все из них были готовы посвятить свою жизнь этой профессии, но они научились говорить, что думают, выражать свои чувства — это условие договора я выполнил. И понял, что пришло время расставаться.
Уже без меня. У вас педагоги, которые тоже научились вместе с вами за наш семилетний путь. Они знают, с чего начинать, куда идти. У каждой студии — свой почерк, все вы — достигли уровня, когда я как художественный руководитель вам больше не нужен». Вначале трудно было. Сейчас уже прошел год. Все потихонечку взяли себя в руки, и пришло осмысление: все было сделано правильно.
Они пошли своей дорогой: где-то города объединились, где-то студии стали молодежными театрами, кто-то остался на уровне мастерской. Я не то чтобы сжег этот дом безвозвратно. Я понимаю, что ребята терзались, у них были сомнения, они не понимали, почему я так поступаю. Перед расставанием я написал письмо каждому студийцу: «Я вам помогу во всем, чем смогу, но мое наставничество кончилось». Так вот, это слово я намерен держать. Но семь лет — это правильный срок для того, чтобы перейти на новый уровень отношений. Я не люблю, когда начинают сажать на трон и петь хвалу, я бегу таких вещей.
Слава Богу, до этого не дошло, в Ленина меня не превратили. Почему этого не произошло? Я понимал, что мог бы быть и режиссером, и продюсером этого нового витка. Чехова в 2000—2018 гг. Разумеется, я объяснил, что эта история должна быть благотворительной. Но в тот момент у Олега Палыча были другие мысли по поводу производства, театра и того, какие и в каком объеме деньги театр должен приносить. С благотворительностью это никак не вязалось, к сожалению.
Но я продолжал ходить и напоминать о себе. Ходил два года. А потом что-то изменилось. На последнем сборе труппы он объявил о том, что я буду делать спектакль «Поколение Маугли» здесь, в МХТ. Я сказал: «Олег Палыч, у вас есть прекрасный колледж, в котором учатся дети, ровесники моих студийцев. И «Поколение Маугли» — это спектакль, который сможет их объединить». Я придумал программу обученческую для всех курсов колледжа, при которой каждый год у студента будет происходить смена рисунка и смена типажа: то есть первый курс приходит и начинает готовить программу второго курса спектакля, второй — работает над программой третьего и так далее.
Олег Палыч дал добро, мы стали репетировать со студентами и фактически перепридумали спектакль: в колледже ведь уже такие огромные лоси учатся, а я начинал «Поколение» с маленькими шпендиками-студийцами. В общем, начали вводить в новую историю любовные линии, приплетать высказывания рокеров, рэперов и даже политиков, которые, кстати, очень хорошо ложились на язык Шерхана и Акелы. Леша Кортнев добавил в спектакль песни, чему был совершенно счастлив, поскольку переживал, что не все его идеи вошли в первый вариант. В общем, мы сделали нечто совсем новое. На первый прогон в театре, куда обычно приходит человек десять, пришел полный зал. Спектакль случился, это была очень убедительная история. Набор в колледж в этом году не случился.
Мне пришлось принять решение перестать тратить свое и чужое время.
Что было дальше? И появилась идея эти две истории соединить: артисты получили бы занятость, а дети — крутых учителей. В разных городах все технически выглядело по-разному, но в основном принцип был такой, что на базе домов творчества, при театрах — чтобы аренду не платить — открываются студии, где маститые артисты преподают детям наши профессиональные дисциплины: актерскую фантазию, речь, сцендвижение. И вот так постепенно мужчины и женщины, которые отдали театру, по сути, всю свою жизнь, чья биография в творческом плане отнюдь не исчерпала себя, почувствовали себя снова нужными. Знаете, что было поразительным для меня лично? Преподавать детям захотели не только возрастные актеры в провинции. Очень для многих моих коллег более молодых это стало очень важной историей. И деньги, кстати, тоже важны. Преподавание в студиях стало помощью для моих коллег, которым в регионах живется не сладко.
А для детей обучение было совершенно бесплатным. Начав с двух городов — Казань и Екатеринбург — в итоге мы создали 11 творческих мастерских по всей стране, в каждой — от 150 до 300 детей. Мне было важно другое. Студии стали ситом, которое дало понимание юношам и девушкам, что такое профессия актера, и вообще что значит заниматься творчеством. Слава Богу, это понимание ко многим из них пришло раньше, чем они пошли поступать в театральные вузы. Вот он — остался. А кто-то все понял и ушел. И для меня это тоже — важная история: мы человека уберегли от опасности испортить себе жизнь, занимаясь не своим делом. Даже если одного уберегли, все равно стоило затеваться. Кто выбирал тему?
А мультфильм «Маугли» с такой таинственной и тревожной музыкой — он же затягивал, цеплял и не отпускал. И еще, мне кажется, это — очень добрая история. У меня не было такого, как у вас, обостренного чувства реальности: дескать, звери воспитывают! Вы меня озадачили. Мне все происходящее в «Маугли» казалось совершенно естественным, нормальным и добрым. В отличие, например, от «Малыша и Карлсона» — вот тут страдания ребенка, который доверился старому не очень порядочному человеку, я вполне разделял. Было много вариантов, но звезды сошлись на Киплинге. Мы с товарищами сели и стали придумывать. Вышла история про приключения мальчика, который ищет свою правду в каменных джунглях мегаполиса. Мы придумали диалоги и ужали время действия до суток: утро — это весна, день — лето, вечер — осень, зима — это ночь.
Дальше мы фантазировали уже со студийцами. Первый город, который попал под раздачу — Казань. Собственно, там этот спектакль и родился: Алексей Кортнев придумал тексты песен, Николай Симонов, наш, мхатовский, художник — многофункциональные декорации. Все было по-взрослому. Left Right — Сколько времени лично вы отдавали проекту? После Казани были Уфа, Новосибирск, Питер, Челябинск — проект развивался, а к нему подключались удивительные и неожиданные участники. Например, Диана Арбенина или Александр Кержаков. Прямо скажем, неожиданное камео. В спектакле было занято огромное количество звезд: и Юра Гальцев, и Катя Гусева, и Родригес, кого там только не было. А потом «Поколение Маугли» — стало чем-то большим, чем спектакль.
Но я понимал, что студийцы прекрасно знают, чем я занимаюсь. Они читают интервью, смотрят репортажи, они — нормальные люди с нормальным кругозором. И они прекрасно знают, что помимо профессии актера у меня есть фонд, в котором я занимаюсь помощью детям с онкологическими и другими тяжелыми заболеваниями головного мозга. До какого-то момента творческие студии и больные дети никак не соединялись: ни в жизни, ни в моей голове. Хотя в Перми мы соприкасались с ребятами из детских домов, в Уфе — с детьми, у которых были нарушения двигательного аппарата, но все шло медленно. И я понимал, что такие встречи очень развивают в человеческом смысле, но психологически это непросто. Я это знаю, мне самому не очень комфортно приходить в больницы, там встречаться, общаться, видеть глаза родителей больных детей и настраивать их на позитив. Я раньше много времени проводила в больницах. И, мне кажется, отношения, которые там, внутри, — одни из самых честных на свете. Но, смотрите, я — актер, хочу я, не хочу выходить на площадку — мне нужно.
Я выхожу и начинаю работать на зрителя. Верит он мне или нет — это другая история. В больнице — то же самое: я хочу или не хочу, я прихожу, переступаю порог отделения и начинаю разговаривать. Разница, очень важная притом, состоит в том, что в больнице — дети: прыгать и кривляться перед ними не надо. Надо поймать тональность: не жалеть, но, в то же время, обласкать. Дать надежду. Это — трудно. По первости я не вылезал из больниц, и тогда я — вот как вы говорите — ни о чем таком не думал, просто занимался делом: объяснял родителям, где подписать, что подготовить, это — сюда положите, вот так переверните ребенка, эту бумажку — доктору, а эту — в фонд. Времени на рефлексии не было, да я особенно и не поднимал голову. Единственное, что меня иногда выводило из этого ритма — глаза родителей.
Тех, чьи дети выздоравливали. На это я обращал внимание: «Ох, ничего себе! Бывает же такое! Сейчас у меня — и это довольно закономерно — меньше времени посвящено непосредственно больнице: в фонде работает большая классная команда, я становлюсь менее нужен лично. Меня теперь используют, в основном, как лицо в тех проектах, когда без меня уже совсем никак не обойтись… В общем, в больницах я появляюсь редко. И находить общий язык с детьми — мне стало сложнее. С родителями — нормально, почти как раньше, но с ними проще. А с ребятами — там ежедневная практика нужна. И им нужна помощь. То есть мы совершенно точно понимали, для чего мы играем спектакли, куда пойдут деньги — вот этим детям.
Чтобы было предельно ясно, я перед каждым генеральным прогоном — для мам и пап, как мы его называем, — обязательно в каждом городе показывал студийцам клип Чулпашин [Хаматовой, создан для фонда «Подари жизнь» в 2014 году], который она сделала вместе с Шевчуком: «Это все, что останется после меня», знаете его? Вы в нем тоже участвовали. Так вот, это был мой самый последний волшебный пинок: я показывал всей команде клип, а потом выходил и говорил: «То, насколько мы сможем помочь этим больным детям, зависит сегодня от того, как мы потратим себя на сцене. От того, какой будет ваша энергетика, желание и понимание того, для чего вся эта история рассказывается, будет зависеть, придет ли к нам зритель завтра и будет ли у нас возможность помогать. Если вы будете работать в полноги…» — Дети разве умеют халтурить? Но, кажется, наши дети поняли, в чем сверхсмысл их существования на сцене. Через «Поколение Маугли» прошли те, кто потом стал «маленькой армией благотворителей», как я это называю. А потом случилось чудо. Во время наших гастролей в Москве за кулисы пришли те ребята, для которых всего полгода назад студийцы собирали деньги. Не помню, казанские или новосибирские это ребята, но они узнали их в лицо — это были те самые, с фотографий.
И вот они пришли за кулисы сказать: «Спасибо». Они вошли и… Ну, там по-разному. Кто-то рыдал, не мог прийти в себя, кто-то ржал совершенно неукротимо, кто-то целовался, а кто-то просто остолбенел. Я думал о том, как важно, что взрослые в кои-то веки их не обманули: взрослые им обещали, что деньги, собранные на спектаклях, пойдут на лечение этих детей, они бухнули туда все свои силы, отказываясь от каникул, от своих обычных занятий и развлечений, чем-то жертвовали. И вот — результат. Все закольцевалось. Мне кажется, это важный опыт: помимо того, что это — абсолютно честная история, они еще поняли, что спектакль — это не только выпуск пара и какая-то экономически перспективная история. Это еще и возможность помочь другим людям. Это самое большое достижение, о каком я даже не мечтал, создавая подобные студии. Они перестали селфиться с приезжающими известными людьми — а в студии приезжали почти все, кого вы сможете вспомнить из наших знаменитостей — они стали их спрашивать о том, что те думают на чувствительные и волнительные темы.
Так я увидел их взросление: они превратились в профессионалов третьего-четвертого курса театрального вуза, будучи вообще-то школьниками девятого, максимум одиннадцатого класса. До меня дошло, что я больше не имею права делать им профессиональные замечания, потому что они вышли на уровень более высокий, чем мы с ними договаривались. Не все из них были готовы посвятить свою жизнь этой профессии, но они научились говорить, что думают, выражать свои чувства — это условие договора я выполнил. И понял, что пришло время расставаться. Уже без меня. У вас педагоги, которые тоже научились вместе с вами за наш семилетний путь. Они знают, с чего начинать, куда идти. У каждой студии — свой почерк, все вы — достигли уровня, когда я как художественный руководитель вам больше не нужен». Вначале трудно было. Сейчас уже прошел год.
Все потихонечку взяли себя в руки, и пришло осмысление: все было сделано правильно. Они пошли своей дорогой: где-то города объединились, где-то студии стали молодежными театрами, кто-то остался на уровне мастерской. Я не то чтобы сжег этот дом безвозвратно. Я понимаю, что ребята терзались, у них были сомнения, они не понимали, почему я так поступаю. Перед расставанием я написал письмо каждому студийцу: «Я вам помогу во всем, чем смогу, но мое наставничество кончилось». Так вот, это слово я намерен держать. Но семь лет — это правильный срок для того, чтобы перейти на новый уровень отношений. Я не люблю, когда начинают сажать на трон и петь хвалу, я бегу таких вещей. Слава Богу, до этого не дошло, в Ленина меня не превратили. Почему этого не произошло?
Я понимал, что мог бы быть и режиссером, и продюсером этого нового витка. Чехова в 2000—2018 гг.
Константин Хабенский - биография, новости, личная жизнь
| Как выглядит единственный сын Константина Хабенского | Константин Хабенский. |
| От брака с Анастасией Федосеевой у Константина Хабенского есть 14-летний сын Иван. | | Актер Константин Хабенский поселил своего 13-летнего сына Ваню с бабушкой, которую мальчик называет мамой. |
| Константин Хабенский скучает по 10-летнему сыну - Новости - Дети | Главные новости о персоне Константин Хабенский на |
| Константин Хабенский скучает по 10-летнему сыну | Константин Хабенский редко посвящает поклонников в своею личную жизнь. |
| В Сети появилось редкое фото повзрослевшего сына Константина Хабенского | | Благотворительный Фонд Константина Хабенского. Помогаем детям и молодым взрослым с опухолями мозга. |
Потерявшие маму. Кем выросли дети Хабенского, Началовой, Фриске
В течение многих лет Константин Хабенский вместе с коллегами по фонду помогает пациентам с онкологическими заболеваниями. ПОДПИШИСЬ НА КАНАЛ 50-летний актер Константин Хабенский является многодетным отцом. В его нынешней семье с коллегой Ольгой Литвиновой растут две дочери. У Константина Хабенского в первом браке с ныне покойной Анастасией Смирновой родился сын Иван. РИА Новости, 1920, 14.12.2021.
Знаменитости, которые не стали откладывать материнство ради карьеры
- Сообщить об опечатке
- Копия матери: как выглядит и где живет 14-летний сын Константина Хабенского
- Свежие записи
- Хобби и увлечения
- Хабенский Константин Юрьевич, биография — РУВИКИ
У Константина Хабенского родился второй ребенок
Контакты Как выглядит единственный сын Константина Хабенского Константин Хабенский является известным и востребованным актером в современном кинематографе. У него есть старший сын Иван, который появился в браке с Анастасией Федосеевой. Кадр из сериала К сожалению, Иван потерял свою мать в раннем возрасте из-за рака. Несмотря на дорогостоящее лечение и экспериментальные препараты, ничто не помогло спасти его мать. После смерти супруги, Константин ощущал глубокую пустоту.
Актриса Ольга Литвинова Впервые как пара они вышли в свет в 2012. До Хабенского у Литвиновой были отношения с Максимом Виторганом, но они быстро сошли на нет. Ольга говорит, что Константин дал ей почувствовать себя женщиной. Настоящий рыцарь в доспехах». Они поженились в 2013. Регистрация отношений держалась в секрете, не знали даже в театре. На церемонии присутствовало несколько самых близких людей. Единственное, на чем настояла невеста — роскошное свадебное платье. Константин подарил любимой дорогой дизайнерский наряд от Веры Вонг. Фото: starhit. Ольга находилась в декретном отпуске более полутора лет. У звездных родителей нет няни и домработницы. Хабенский — очень скрытный мужчина, и не любит посторонних в доме. Ухаживать за маленькой дочерью помогают бабушки. Дети Константина Хабенского 10-летний Иван живет вместе с бабушкой в Испании. Он учится в престижной школе-интернате. Сын Иван с бабушкой Летние каникулы, как правило, проводит с отцом в России. Константин говорит, что у сына сложились великолепные отношения с его новой женой: «Он называет Олю мамой, они отлично ладят».
В знаменательный день поклонники актёра задались вопросом, сколько детей у нового худрука МХТ — трое или четверо. Сколько на самом деле детей у Константина Хабенского? Константин Хабенский — многодетный отец. Актёр старательно скрывает от публики свою личную жизнь, поэтому даже вопрос о количестве детей артиста вызывает споры. Старшему сыну Хабенского уже четырнадцать лет.
Ваня появился на свет в 2007 году в Москве, но вскоре его вывезли в Америку, где мама проходила дорогое лечение. Анастасии провели две операции, применяли экспериментальную вакцину. Константин, всеми силами пытавшийся спасти любимую, остался в России, чтобы зарабатывать на ее лечение. Вторая жена Ольга Литвинова родила актеру двух дочерей. Константин тяжело переживал трагедию, после перенесенных стрессов чувствовал себя опустошенным. Заботу о мальчике полностью взяли на себя родители умершей жены актера. Бабушка Инна Глебовна заменила ребенку маму. Позже ее муж тоже умер от онкологии. Инна Глебовна отмечала, что Ивану давно рассказали о трагичной судьбе его матери. Мальчик с детства привык называть мамой свою бабушку. Анастасии не стало, когда ее сыну исполнился годик. С годами рана зарубцевалась, и в 2013 году он женился второй раз на Ольге Литвиновой. Знакомые говорят, что Ольга ревновала мужа к сыну и не слишком стремилась к тому, чтобы мальчик вошел в ее семью. Последние девять лет Ваня вместе с бабушкой жил в Испании. Для обучения сына Хабенский выбрал платную школу в Барселоне, где мальчик получал образование с первого класса. До прошлого года Иван Хабенский проходил обучение по европейской системе. Константин, когда выпадало время, навещал его в Испании.