Произведения Бунина. Рубрикатор произведений Бунина. Вспомним ещё одно яркое произведение Бунина о любви «Солнечный удар».
Любовь на страницах произведений И. А. Бунина
Поэтому, рассматривая рассказы Бунина весьма разных лет, мы не выйдем за тематические рамки дореволюционного периода, но прежде, чем приступить к такому анализу, дадим возможность читателю ознакомиться с биографией И.А. Бунина. В другом рассказе Бунин описывает неразделённую любовь молодого парня к девушке, которая не обращает на него никакого внимания. Очевидно, Бунин стремился создать нечто большее, чем рассказ о несчастной любви. Бунин сходил с ума, потому что ему был нанесен удар, по силе сопоставимый с новостью о Нобелевской премии, но только с обратным знаком: сразу после большой удачи пришло такое же большое несчастье, и он не мог не думать об этом как о мести судьбы.
Другие статьи в литературном дневнике:
- Иван Бунин - Стихи о любви: Читать стихотворения Бунина о любви к женщине на РуСтих
- Читайте также
- Смысл рассказа "Грамматика любви" Бунина | Какой Смысл
- От первой любви до «брака втроём». Четыре женщины в жизни Ивана Бунина | АиФ Воронеж
- Литературные дневники / Стихи.ру
ВЕЛИКИЕ ИСТОРИИ ЛЮБВИ. БУНИН И ЕГО ЖЕНЩИНЫ - Статья из Альманаха "Бунинские Озерки" 2019
Любовь — это что-то неуловимое и естественное, ослепляющее человека, действующее на него, как солнечный удар 4. Любовь всегда связана с трагизмом, счастливого финала у настоящей любви не бывает. Одиночество становится неизбежным уделом человека, не сумевшего вовремя разглядеть в другом близкую душу.
Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства.
Эта тема позволяет писателю соотнести то, что происходит в душе у человека, с явлениями внешней жизни, с требованиями общества, которое основывается на отношениях купли-продажи и в котором порой царят... Тема природы в поэзии «серебряного века» на примере творчества И. Бунина Пора и горе, и ненастье, И зиму темную забыть, — Одно есть только в мире счастье — Весь божий свет душой любить! Бунин План 1. Поэзия в творчестве Бунина. Многообразие красок, звуков, запахов. Тема любви и смерти в рассказе И. Бунина «Легкое дыхание» Рассказ «Легкое дыхание» написан И.
Буниным в 1916 году. В нем нашли отражение философские мотивы жизни и смерти, прекрасного и безобразного, которые были в центре внимания писателя. В этом рассказе Бунин развивает одну из ведущих для своего творчества проблем: любовь... Философия любви в цикле И. Бунина «Темные аллеи» Теме любви И. Бунин посвятил значительную часть своих произведений, от самых ранних до последних. Сборник «Темные аллеи» стал воплощением всех многолетних размышлений писателя о любви. Он видел ее повсюду, поскольку для него это понятие было весьма широким.
Рассказы Бунина... Трагедия любви в рассказе Бунина «Кавказ» Теме любви посвящены многие рассказы И. В его изображении любовь — это грозная сила, способная перевернуть всю жизнь человека и принести ему великое счастье или огромное горе. Такая история любви показана им в рассказе «Кавказ». У героя и... Тема женского счастья и любви в творчестве Чехова Темой женского счастья и любви связаны чеховские рассказы «Попрыгунья», «Душечка», «Дама с собачкой». В романном содержании рассказа «Попрыгунья» 1899 поставлены и решаются проблемы взаимоотношения мужчины и женщины, нарушения моральной нормы, истинных и ложных ценностей, роли женщины в семье. Интересно, что...
Жанры и стили произведений И. Бунина Жанры и стили произведений И. Бунина Среди произведений Бунина есть рассказы, в которых расширено эпическое, романическое начало — в поле зрения писателя попадает вся жизнь героя «Чаша жизни» , Бунин — фаталист, иррационалист, его произведениям свойственны пафос трагичности и скептицизм.... Его первый сборник стихотворений вышел в 1881 году. Написаны рассказы «Танька», «На край света», «Вести с родины» и другие. В 1898 году выходит новый сборник «Под открытым небом». В 1901 году... Философия любви в цикле Ивана Бунина «Темные аллеи» Сборник «Темные аллеи» стал воплощением многолетних размышлений писателя о любви.
Бунин показывает человеческие отношения во всех проявлениях: возвышенная страсть, вполне заурядные влечения,... Сборник И. Бунина «Темные аллеи» Многоликая и преобразующая сила любви сочинение-миниатюра Цикл рассказов «Темные аллеи» И. Бунин писал с 1937 по 1945 год. Заслуживает внимания его признание: «Думаю, что это самое лучшее и самое оригинальное из того, что я написал в жизни». Первый рассказ «Темные аллеи» дает название всему циклу... Проблема счастья в рассказах А. Чехова В моем сочинении я покажу, как проблема счастья поставлена в рассказах А.
Чехова, как она им раскрывается. Поставив проблему счастья людей — важнейшую проблему человеческого общества, Чехов ставит вопрос о необходимости изменения общества, в котором честные люди не могут... Бунина «Антоновские яблоки» и «Танька» Особенность творчества И. Бунина заключается в том, что он глубинно исследует душу русского человека и своеобразие национального характера, в изображении черт психики славянина. Рассказ «Антоновские яблоки» — это своеобразная зарисовка осени, времени года, всегда вызывающего в романтических душах элегическую грусть,... Тема: Любовь в творчестве Куприна и Бунина О любви писали многие писатели, почти все. И каждое произведение показывало его личное мировоззрение, подчеркивало своеобразие и неповторимость. Так получилось и с КупринЫм, и БунинЫм — знаменитыми русскими писателями.
Каждый из нх показывал свой взгляд на любовь. У КупринА любовь... Поэзия любви по произведениям А. Бунина Но ежели для истинной любви Страдание всегда необходимо, То, видно, уж таков закон судьбы. Научимся сносить его с терпеньем… В. Шекспир Л. Толстой говорил, что сколько сердец, столько и родов любви. Это очень верно.
Я прочитала много книг о... Мой любимый писатель о любви по творчеству И. Бунина В одном часе любви — целая жизнь.
Если мы в рассуждениях о духовном встречаем у писателя что-то не соответствующее христианскому вероучению, то, «несомненно, Бунин не кощунствовал осознанно» [8]. Бунин о Божией Матери В стихах и прозе разных периодов у Бунина встречаются взаимосвязанные темы матери и Матери Божией. Его душа жаждала святынь, он не мог жить без святынь «Молился на собор как каждое утро — он виден далеко внизу — Божьей Матери и Маленькой Терезе Божья Матерь над порталом, Тереза в соборе, недалеко от входа, направо », — записывает в дневнике 20 августа 1940 года. О Божьей Матери-Заступнице он писал в рассказе «Notre-Dame de la Garde» 1925 : в вагоне старичок-странник читает то, «что было напечатано на обороте картинки, которую вместе с бумажным цветком раздавали монахини: … прошения молитвенные к Божьей Матери Заступнице … — … Божья Матерь Заступница, Царица и Покровительница Марселя, моли о нас! Reine et Patronne, Царица и Покровительница… Разве не великое счастье обладать чувством, что есть все-таки Кто-то, благостно и бескорыстно царствующий над этим Марселем, над его грешной и корыстной суетой, и могущий стать на его защиту в беде, в опасности? И Кто эта Reine? Уже было во Франции то же, что и у нас: молодежь, итальянцы и провансальцы «кто в лес, кто по дрова» затягивали в вагоне «Интернационал», а монахинь, продававших картинки, «встретили и проводили уханьем, визгом и мяуканьем.
Я вышел, — пишет Бунин, — вслед за ними … Солнце пронизывало листья дикого винограда, вьющегося по столбам платформы, делало зелень светлой и праздничной, и небо ярко, невинно и молодо синело меж их гирляндами» [9]. Нобелевская премия Чествование И. Бунина по поводу присуждения ему Нобелевской премии. Источник: bunin-lit. Бунин — первый из русских писателей лауреат Нобелевской премии по литературе И. Бунин — первый из русских писателей лауреат Нобелевской премии по литературе. Не думаю, что в дело вмешалась политика. Премия вполне заслужена. По словам А. Седых, «успех Буниных в Стокгольме был настоящий… Десятки людей говорили мне в Стокгольме, что ни один нобелевский лауреат не пользовался таким личным и заслуженным успехом, как Бунин» [11].
Позднее мнение западных писателей о Бунине ярко выразил нобелевский лауреат 1952 Франсуа Мориак 16 октября 1950 года в письме к 80-летию Ивана Алексеевича: «Мой дорогой и знаменитый Собрат… хочу выразить и свое восхищение, которое я испытываю от вашего творчества, и симпатию, которую мне внушает ваша личность и столь жестокая судьба, какой была ваша» [12]. Как говорил И. Бунин о себе: «Я все физически чувствую. Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду — и как остро. Боже мой, до чего остро, даже больно!.. Как только я его нашел — все остальное дается само собой» [14]. Поместили его многочисленные портреты — какие нашлись в редакциях. Ибо самый лучший, самый талантливый не кто-нибудь, а свой брат, соотечественник! Русские испытали сладчайшее из чувств — благородное чувство национальной гордости.
Они ходили с высоко поднятой головой, и их переполняла радость» [15]. Во-первых, тем, что папка была не синяя, а светло-коричневая, а во-вторых, что в ней в красках написаны в русском билибинском стиле две картины — особое внимание со стороны Нобелевского комитета. Никогда, никому этого еще не делалось» [16]. В дневнике Бунин пишет: «Наряду со всем тем обычным, что ежегодно происходит вокруг каждого нобелевского лауреата, со мной, в силу необычности моего положения, то есть моей принадлежности к той странной России, которая сейчас рассеяна по всему свету, происходило нечто такое, чего никогда не испытывал ни один лауреат в мире: решение Стокгольма стало для всей этой России, столь униженной и оскорбленной во всех своих чувствах, событием истинно национальным…» [17]. Бунин восхищался П. Чайковским, общался с братьями Васнецовыми, М. Нестеровым, И. Репиным с уважением относился к творчеству И. Тургенева, Н. Гоголя не без иронии , Ф.
Достоевского не любил его стиль, но уважал проницательность , К. Симонова, дружил с А. Чеховым, Ф. Шаляпиным, А. Толстым, А. Куприным, М. Алдановым… Иван Бунин и Сергей Рахманинов были родственными душами и походили друг на друга внешне. Когда-то Иван Алексеевич дружил и восхищался М. Горьким, признавал его талант и влияние на российскую интеллигенцию начала века. Встречался с Л.
Толстым, увлекался толстовством, но впоследствии критиковал это направление. Долго собирал материал и написал «Освобождение Толстого», по мнению специалистов, одну из лучших книг во всей литературе о Л. К Лескову Н. Страшно длинно, многословно, но главное место рассказа — очень хорошо! Своеобразный, сильный человек! Мориак, французский писатель, поэт и критик Р. Гиль, Д. Джером, Р. Роллан выдвинувший кандидатуру Бунина на Нобелевскую премию , Т. Манн, А.
Жид, Э.
Недоумение счастья». (Тема любви в рассказах И. А. Бунина.)
Свидание на кладбище Отрывок из рассказа Ивана Бунина «Чистый понедельник» Кто же знает, что такое любовь? Я махнул рукой: — Ах, Бог с ней, с этой восточной мудростью! С меня опять было довольно и того, что вот я сперва тесно сижу с ней в летящих и раскатывающихся санках, держа ее в гладком мехе шубки, потом вхожу с ней в людную залу ресторана под марш из «Аиды», ем и пью рядом с ней, слышу ее медленный голос, гляжу на губы, которые целовал час тому назад… И завтра и послезавтра будет все то же, думал я, — все та же мука и все то же счастье... Ну что ж — все-таки счастье, великое счастье! Так прошел январь, февраль, пришла и прошла масленица.
В прощеное воскресенье она приказала мне приехать к ней в пятом часу вечера. Я приехал, и она встретила меня уже одетая, в короткой каракулевой шубке, в каракулевой шляпке, в черных фетровых ботиках. Глаза ее были ласковы и тихи. Я удивился, но поспешил сказать: — Хочу!
Я удивился еще больше: — На кладбище? Это знаменитое раскольничье? Допетровская Русь! Хоронили ихнего архиепископа.
И вот представьте себе: гроб — дубовая колода, как в древности, золотая парча будто кованая, лик усопшего закрыт белым «воздухом», шитым крупной черной вязью — красота и ужас. А у гроба диаконы с рипидами и трикириями... Рипиды, трикирии! Я не знаю что...
Но я, например, часто хожу по утрам или по вечерам, когда вы не таскаете меня по ресторанам, в кремлевские соборы, а вы даже и не подозреваете этого... Так вот: диаконы — да какие! Пересвет и Ослябя! И на двух клиросах два хора, тоже все Пересветы: высокие, могучие, в длинных черных кафтанах, поют, перекликаясь, — то один хор, то другой, — и все в унисон, и не по нотам, а по «крюкам».
А могила была внутри выложена блестящими еловыми ветвями, а на дворе мороз, солнце, слепит снег... Да нет, вы этого не понимаете!
Одоевцева в статье «На берегах Сены» писала, например: «Мне нравятся «Темные аллеи». Но меня удивляло количество самоубийств и убийств в них. Мне кажется, что это какое-то юношеское, чересчур романтическое понимание любви. Чуть что — ах!
И она вешается, или он стреляется, или убивает её. Я говорю ему Бунину — прим. Он сердито пожимает плечами: — Вот как? По-вашему, незрело, романтично? Ну, значит, вы никогда не любили по-настоящему. Понятия о любви у вас нет.
Неужели вы ещё не знаете, что в семнадцать и семьдесят лет любят одинаково? Неужели вы ещё не поняли, что любовь и смерть связаны неразрывно? Каждый раз, когда я переживал любовную катастрофу — а их, этих любовных катастроф, было немало в моей жизни, вернее почти каждая моя любовь была катастрофой, — я был близок к самоубийству. Даже когда никакой катастрофы не было, а просто очередная размолвка или разлука. Я хотел покончить с собой из-за Варвары Пащенко. Из-за Ани, моей первой жены, тоже, хотя я её по-настоящему и не любил.
Но когда она меня бросила, я буквально сходил с ума. Днем и ночью думал о смерти. Даже с Верой Николаевной… Ведь я был всё ещё женат, и моя первая жена мне назло не желала со мной разводиться. Я боялся, что Вера Николаевна откажется. Не решится соединить свою жизнь со мной. Ведь это было ещё до первой мировой войны.
Светские условности и предрассудки «Анны Карениной» были ещё живы. А она — Муромцева, дочь известного профессора, племянница председателя I Думы. Но жизнь без неё я себе не представлял. Если бы она не решилась, отказала мне, я бы непременно… — он замолкает на минуту, глядя в окно. Вы же знаете…». И герои Бунина — такие же.
И именно слова самого писателя следует брать за основу, а не субъективные впечатления читателей, основанные на личном опыте. Санкт-Петербург Список использованной литературы: Бабореко А. Собрание сочинений.
Однако, писатель не ограничивается только романтическими отношениями между мужчиной и женщиной. В его произведениях прослеживаются различные мотивы, такие как: любовь к родине; любовь к искусству; любовь к жизни в целом. Таким образом, Бунин показывает, что любовь может проявляться в разных формах и направлениях, и что она является неотъемлемой частью жизни человека. Характеристика героев Герои рассказов Бунина о любви часто являются сложными и многогранными личностями. Они имеют свои сильные и слабые стороны, свои мечты и страхи. Однако, все они объединены одним — они любят и жаждут любви.
Примером такого героя может служить Алексей из рассказа "Темные аллеи". Он является человеком, который потерял веру в любовь и живет в одиночестве. Однако, встреча с молодой девушкой Марьей заставляет его пересмотреть свои взгляды и открыться для новых чувств. Стиль и язык Стиль рассказов Бунина о любви отличается простотой и ясностью. Он не использует сложных конструкций и высокопарных слов, предпочитая простые и понятные выражения. Такой стиль позволяет читателю легко воспринимать произведения и погружаться в мир героев. Язык рассказов Бунина о любви также отличается особой красотой и мелодичностью.
И невероятное, ошеломившее начальницу признание Оли Мещерской совершенно подтвердилось: офицер заявил судебному следователю, что Мещерская завлекла его, была с ним близка, поклялась быть его женой, а на вокзале, в день убийства, провожая его в Новочеркасск, вдруг сказала ему, что она и не думала никогда любить его, что все эти разговоры о браке — одно ее издевательство над ним, и дала ему прочесть ту страничку дневника, где говорилось о Малютине. Город за эти апрельские дни стал чист, сух, камни его побелели, и по ним легко и приятно идти. Каждое воскресенье, после обедни, по Соборной улице, ведущей к выезду из города, направляется маленькая женщина в трауре, в черных лайковых перчатках, с зонтиком из черного дерева Женщина эта — классная дама Оли Мещерской, немолодая девушка, давно живущая какой-нибудь выдумкой, заменяющей ей действительную жизнь. Смерть Оли Мещерской пленила ее новой мечтой. Теперь Оля Мещерская — предмет ее неотступных дум и чувств. Она ходит на ее могилу каждый праздник, по часам не спускает глаз с дубового креста, вспоминает бледное личико Оли Мещерской в гробу, среди цветов — и то, что однажды подслушала: однажды, на большой перемене, гуляя по гимназическому саду, Оля Мещерская быстро, быстро говорила своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной: — Я в одной папиной книге,— у него много старинных смешных книг,— прочла, какая красота должна быть у женщины... Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза,— ей-богу, так и написано: кипящие смолой! А ведь оно у меня есть,— ты послушай, как я вздыхаю,— ведь правда, есть?
Любовь в понимании Бунина
Александр Бельский Город Орёл Сочинение Во все времена тема любви являлась основной, многие писатели воспевали отношения между мужчиной и женщиной. Иван Алексеевич не стал исключением, во многих рассказах пишет о любви. Любовь является самым чистым и светлым чувством в мире. Тема любви является вечной в любую эпоху. В произведениях Бунина писатель описывает сокровенное и тайное что происходит между двумя людьми. Творчество Ивана Алексеевича можно разделить на периоды. Так сборник «Темные аллеи» написанный во времена мировой войны посвящён полностью любви.
В сборнике собрано столько любви и теплых чувств, он просто наполнен любовью. Бунин считает, что любовь это великое чувство, даже если эта любовь является неразделённой. Писатель считает, что любая любовь имеет право на жизнь. Так же прочитав рассказы Ивана Алексеевича можно увидеть, что любовь в его произведениях идёт рядом со смертью. Он как бы проводит черту, что за большим светлым чувством может стоять смерть. В некоторых своих рассказах Бунин пишет о том, что любовь это не всегда красиво и солнечно, а может и закончится история любви и трагично.
Так, например, в рассказе «Солнечный удар» его герои встречаются на пароходе, где между ними вспыхивает замечательное чувство. Влюбленная девушка говорит поручику о том, что чувство, которое их посетило, словно солнечный удар, который затмил им разум. Она говорит что никогда не испытывала ничего подобного и вряд ли когда-нибудь испытает. К сожалению, поручик очень поздно понимает, насколько он влюбился в девушку, ведь он даже не узнал ее имени фамилии и где она живет. Поручик готов был умереть ради еще одного дня проведенного с девушкой, которую он так сильно полюбил. Его переполняли чувства, но они были большими и светлыми.
В другом рассказе Бунин описывает неразделённую любовь молодого парня к девушке, которая не обращает на него никакого внимания. Девушку ничего не радует и не делает счастливой даже любовь парня. В конце новеллы она уходит в монастырь, где как ей кажется, она приобретет счастье.
В сборнике «Темные аллеи» главная тема — любовь. Бунин показывает нам не только светлые, но и темные стороны любви, что символизирует и само название сборника.
Возьмем для примера открывающий его одноименный рассказ. Сюжет его прост. Старик-генерал приезжает на почтовую станцию в Тульскую губернию и встречает свою возлюбленную, с которой не виделся тридцать пять лет. Он не сразу узнает Надежду, ныне — хозяйку постоялого двора, где когда-то произошла их встреча. А узнав, внезапно выясняет, что все эти годы она любила его одного.
Генерал Николай Алексеевич пытается оправдаться перед Надеждой, что столько лет не навещал ее: «Все проходит, мой друг… Любовь, молодость — все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? Но больно уж неуклюжи, неискренни эти объяснения.
Молодость у всякого проходит, а любовь — другое дело». Бунинский герой не верит: «Ведь не могла же ты любить меня весь век! И Надежда «с недоброй улыбкой» укоряет своего возлюбленного: «Очень бессердечно вы меня бросили, сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем», хотя и сознает, что «поздно теперь укорять». Генерал как будто не испытывает раскаяния: «А! Все проходит.
Но на самом деле Надежда права: «все проходит, да не все забывается». И Николай Алексеевич так и не смог забыть свою первую любовь. Напрасно молил он: «Уходи… Уходи, пожалуйста». И неожиданно проговаривается: «Лишь бы Бог меня простил. А ты, видно, простила».
Выясняется, что не простила. Надежда не простила его, она признается: «Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя». И Николай Алексеевич вынужден как бы извиняться, оправдываться перед бывшей возлюбленной: «…Никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста.
Может быть, оно Вот этот сад осенний за сараем И чистый воздух, льющийся в окно. В бездомном небе легким краем Встает, сияет облако.
Давно Слежу за ним... Окно открыто. Пискнула и села На подоконник птичка и от книг Усталый взгляд я отвожу на миг День вечереет, небо опустело, Гул молотилки слышен на гумне... Я вижу, слышу, счастье. Все во мне. Бунин «Вечер» Слайд 5 Описание слайда: «Грамматика любви» 1915 «Мой племянник Коля Пушешников, большой любитель книг, редких особенно, приятель многих московских букинистов, добыл где-то и подарил мне маленькую старинную книжечку под заглавием «Грамматика любви».
Прочитав ее, я вспомнил что-то смутное, что слышал еще в ранней юности от моего отца о каком-то бедном помещике из числа наших соседей, помешавшемся на любви к одной из своих крепостных, и вскоре выдумал и написал рассказ с заглавием этой книжечки» И. Бунин Человек может рассчитывать только на мгновение счастья.
А потом ночью пёр со станции в Огневку, и брат, никогда не забуду я этой ночи! Ах, ну к черту их — тут, очевидно, роль сыграли 200 десятин земельки». Навсегда в памяти у него осталась эта кошмарная ночь.
В конце 1894 года Варя прислала ему короткое письмецо. Написала по-женски рассудительно, суховато. И он простил её. Он всегда прощал женщин за наносимые ему страдания и обиды в благодарность за их любовь. Живя уже в эмиграции, в Париже, Бунин запишет в дневнике: «Да, это уже весна.
И сердце вдруг сжалось — молодо, нежно и грустно, — вспомнилось почему-то время моей любви, несчастной, обманутой — и всё-таки в ту пору правильной: всё-таки в ту пору было в ней, тогдашней, удивительная прелесть, очарование, трогательность, чистота, горячность…» Пащенко навсегда осталась в истории русской литературы. В романе «Жизнь Арсеньева» — это Лика. В образе этой чудесной и прекрасной девушки угадываются черты Вари Пащенко. Разрыв с Пащенко, по сути, спас Бунина. Он воскрес, вернулся к жизни.
Полтавчанка А. Женжурист, ставшая свидетельницей разрыва Бунина и Пащенко, позднее писала о том, что Варвара Владимировна «не ведала, что творила, ища выгодного мужа. Любил Ванечка, конечно, не ту, какой была в действительности его избранница…» А что же стало с Варей, с её избранником Арсением Бибиковым? Сбылись ли её мечты о славе на сцене, известности? Нет, не хватило Варваре Владимировне прозорливости: не сумела она оценить талант Бунина.
Да и в Бибикове крепко ошиблась — он не создал условий, о которых ей мечталось. Дальнейшие отношения между Бибиковыми и Буниным были весьма прохладными. Живя с 1909 года в Москве, Бибиковы пытались как-то наладить контакт с супругами Буниными, но тень прошлого лежала между ними, мешала взаимному сближению. Иван Алексеевич был уже известным писателем, он награждён Пушкинской премией, Академия наук избирает его своим почётным членом. В это время он пишет свою «Деревню», принёсшую автору широкую известность.
Семейная жизнь Бибиковых сложилась несчастливо: умерла от туберкулёза их единственная тринадцатилетняя дочь. А 1 мая 1918 года в 48-летнем возрасте скончалась от той же болезни сама Варвара Владимировна. Похоронили её на Новодевичьем кладбище. А через год Бунин начал исход из родной России.
Тема любви в рассказах Ивана Бунина
«Грамматика любви» — рассказ И. А. Бунина, посвященный любовной тематике. Рассказывает о любви дворянина к крепостной, показывает важность романтических чувств для жизни человека. Это 8 рассказов о том, как герои теряют любовь в разных реперных точках своей жизни. Инфоурок › Литература ›Презентации›Презентация "Рассказы Бунина о любви". Видеоуроки являются идеальными помощниками при изучении новых тем, закреплении материала, для обычных и факультативных занятий, для групповой и индивидуально. Рассказы о любви «Как дико, страшно все будничное, обычное, когда сердце поражено этим страшным «солнечным» ударом, слишком большой любовью, слишком большим счастьем!». Стихотворение «Встреча» о неутоленной любви Ивана Бунина стало ярким началом мероприятия.
ВЕЛИКИЕ ИСТОРИИ ЛЮБВИ. БУНИН И ЕГО ЖЕНЩИНЫ - Статья из Альманаха "Бунинские Озерки" 2019
Темные аллеи. Рассказ включен в «Темные аллеи» не случайно, ведь весь этот сборник объединен общей темой. Об этом Бунин писал Н. Тэффи в письме от 23 февраля 1944 г. Бунин также говорит в этом письме, что содержание рассказов «вовсе не фривольное, а трагическое». Рассказы эти большей частью в лист — самая крайняя сжатость, хотя я и всегда был на этом довольно помешан.
И вот еще что — нынешней осенью всё хотелось писать и писал что-нибудь милое, пустяковое, веселое из любовных делишек — что ж все думать о смерти и дьявольских делах в мире! Написал этот рассказ, вспомнив, как однажды — лет сорок тому назад — уезжал из Москвы по Брянской дороге с женой одного офицера, с которой был в связи и которую он провожал на Брянском вокзале в Киев, к её родителям, не зная, что я уже сижу в поезде, еду с ней до Тихоновой пустыни. Это была очаровательная, веселая, молоденькая, хорошенькая женщина с ямочками на щеках при улыбке, решительно ничем не похожая на ту, что написана в «Кавказе», сплошь, кроме воспоминания о вокзале, выдуманном; на Кавказском побережье я тоже никогда не был, — был только в Новороссийске и в Батуме, видел прочее побережье только с парохода. У меня много лет тому назад была тайная связь с одной молодой женщиной, женой офицера, чрезвычайно ревнивого. Она однажды поехала на юг, к своим родным, и я провожал её до половины её пути точно так, как это рассказано в «Кавказе».
Женщина эта была на редкость очаровательна, ей было всего двадцать два, двадцать три года, она была небольшая ростом и такая живая, милая, легкая характером, что я другой такой не встречал; в полную противоположность той, что в моем рассказе. Отсюда и всё прочее, что выдумано в нем, чем он кончается. А муж её вполне мог застрелиться именно так, как в рассказе, если бы узнал про её измену». Вероятно, та же «жена офицера» упоминается в статье «Жизнь Бунина», написанной женой Бунина Верой Муромцевой. В этой статье отразились в частности события жизни Бунина осенью 1905 года, основанные на архивных данных, так как познакомились Вера Муромцева и Иван Бунин позже — только 4 ноября 1906 года [4: 134]: «В Васильевском царило оживление: приехала погостить из Огневки Настасья Карловна, а с ней знакомая Софьи Николаевны по Ефремову, молодая жена офицера, служившего в Смоленске.
Память об этой встрече запечатлелась в стихах «Новый Год». В этих стихах отразился его короткий роман с женой офицера. Летом он на несколько дней съездил в Смоленск, но, кажется, больше сидел в гостинице, чтобы её не скомпрометировать, — муж у неё был болезненно ревнивым человеком. Иван Алексеевич говорил, что она была прелестна, на редкость легкая по характеру женщина, но жизнь её с мужем была нудной». Сколько раз Я ловил, сквозь блеск огней и говор, Быстрый взгляд твоих влюбленных глаз!
Вышли мы, когда уже светало И в церквах затеплились огни… О, как мы любили! Как томились! Но и здесь мы были не одни. Молча шла ты об руку со мною По средине улиц. Городок Точно вымер.
Мягко веял влажный Тающего снега холодок… Но подъезд уж близок. Вот и двери… О, прощальный милый взгляд! Молчанье, Бледный сумрак, предрассветный звон… 1906 В этом стихотворении отразилась та же тема — любовь, которой нужно прятаться, невозможность остаться наедине и связанные с этим муки. Не понимают, фарисеи, что это новое слово в искусстве, новый подход к жизни! Сравните, как объективным замечаниям по поводу особенностей художественного строя рассказа «Кавказ» сопутствуют очень субъективные оценки преподавателя, которые навязываются учащимся: «...
По просьбе Ивлева показывает комнату, в которой заперся Хвощинский, и его библиотеку. Рассказывает, что его отец не был сумасшедшим, а стал затворником и всю жизнь жалел о смерти Лушки — приобрел после этого венчальные свечи, обручальное кольцо, которое носил всегда. Ивлев, просматривая библиотеку, натыкается на «Грамматику любви» — небольшую книжку, которую составил сам Хвощинский. Она его интересует, и тот выкупает ее у сына помещика за большие деньги, хотя молодой человек поначалу не желает ее продавать. Смысл произведения В рассказе говорится о том, что любовь Хвощинского и Лушки стала легендарной — несмотря на то, что прошло всего 20 лет, Ивлеву кажется, что предание о них ходит уже давно. Ему интересен помещик и то, чем он жил. Сам Хвощинский не смог вынести ошибок, совершенных в молодости и того, что отказался от сильной любви из-за того, что любимая женщина была крепостной.
Он заперся в имении, сделал то, чего не сотворил при жизни Лушки купил обручальное кольцо и свечи для венчания. Помещик не женился, после себя оставил «Грамматику любви» в назидание потомкам о том, как нужно любить. История показывает, что любовь — великое чувство, способное привести к любым последствиям. Его не нужно бояться, но иногда нужно научиться любить, показывать свои чувства тому, кого любишь. Оцените статью.
И, войдя в дом, нигде не нашел ее. Сел за самовар один. Гулять ушла? Их нету дома с самого завтрака.
И так же внезапно очнулся через час — с ясной и дикой мыслью: «Да ведь она бросила меня! Наняла на деревне мужика и уехала на станцию, в Москву, — от нее все станется! Но может быть, вернулась? Стыдно прислуги… Часов в десять, не зная, что делать, я надел полушубок, взял зачем-то ружье и пошел по большой дороге к Завистовскому, думая: «Как нарочно, и он не пришел нынче, а у меня еще целая страшная ночь впереди! Неужели правда уехала, бросила? Да нет, не может быть! И он бесшумно, в валенках, появился на пороге кабинета, освещенного тоже только луной в тройное окно: — Ах, это вы… Входите, входите, пожалуйста… А я, как видите, сумерничаю, коротаю вечер без огня… Я вошел и сел на бугристый диван. Потом почти неслышным голосом: — Да, да, я вас понимаю… — То есть, что вы понимаете? И тотчас, тоже бесшумно, тоже в валенках, с шалью на плечах, вышла из спальни, прилегавшей к кабинету, Муза. И села на другой диван, напротив.
Я посмотрел на ее валенки, на колени под серой юбкой, — все хорошо было видно в золотистом свете, падавшем из окна, — хотел крикнуть: «Я не могу жить без тебя, за одни эти колени, за юбку, за валенки готов отдать жизнь! Он трусливо сунулся к ней, протянул портсигар, стал по карманам шарить спичек… — Вы со мной говорите уже на «вы», — задыхаясь, сказал я, — вы могли бы хоть при мне не говорить с ним на «ты». Сердце у меня колотилось уже в самом горле, било в виски. Я поднялся и, шатаясь, пошел вон. С девятнадцати лет. Жил когда-то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и не велик был труд проехать каких-нибудь триста верст. А все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня.
И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи. Мост был такой знакомый, прежний, точно я его видел вчера: грубо-древний, горбатый и как будто даже не каменный, а какой-то окаменевший от времени до вечной несокрушимости, — гимназистом я думал, что он был еще при Батые. Однако о древности города говорят только кое-какие следы городских стен на обрыве под собором да этот мост. Все прочее старо, провинциально, не более. Одно было странно, одно указывало, что все-таки кое-что изменилось на свете с тех пор, когда я был мальчиком, юношей: прежде река была не судоходная, а теперь ее, верно, углубили, расчистили; месяц был слева от меня, довольно далеко над рекой, и в его зыбком свете и в мерцающем, дрожащем блеске воды белел колесный пароход, который казался пустым, — так молчалив он был, — хотя все его иллюминаторы были освещены, похожи на неподвижные золотые глаза и все отражались в воде струистыми золотыми столбами: пароход точно на них и стоял. Это было и в Ярославле, и в Суэцком канале, и на Ниле. В Париже ночи сырые, темные, розовеет мглистое зарево на непроглядном небе, Сена течет под мостами черной смолой, но под ними тоже висят струистые столбы отражений от фонарей на мостах, только они трехцветные: белое, синее, красное — русские национальные флаги. Тут на мосту фонарей нет, и он сухой и пыльный. А впереди, на взгорье, темнеет садами город, над садами торчит пожарная каланча. Боже мой, какое это было несказанное счастье!
Это во время ночного пожара я впервые поцеловал твою руку и ты сжала в ответ мою — я тебе никогда не забуду этого тайного согласия. Вся улица чернела от народа в зловещем, необычном озарении. Я был у вас в гостях, когда вдруг забил набат и все бросились к окнам, а потом за калитку. Горело далеко, за рекой, но страшно жарко, жадно, спешно. Там густо валили черно-багровым руном клубы дыма, высоко вырывались из них кумачные полотнища пламени, поблизости от нас они, дрожа, медно отсвечивали в куполе Михаила-архангела. И в тесноте, в толпе, среди тревожного, то жалостливого, то радостного говора отовсюду сбежавшегося простонародья, я слышал запах твоих девичьих волос, шеи, холстинкового платья — и вот вдруг решился, взял, замирая, твою руку… За мостом я поднялся на взгорье, пошел в город мощеной дорогой. В городе не было нигде ни единого огня, ни одной живой души. Все было немо и просторно, спокойно и печально — печалью русской степной ночи, спящего степного города. Одни сады чуть слышно, осторожно трепетали листвой от ровного тока слабого июльского ветра, который тянул откуда-то с полей, ласково дул на меня. Я шел — большой месяц тоже шел, катясь и сквозя в черноте ветвей зеркальным кругом; широкие улицы лежали в тени — только в домах направо, до которых тень не достигала, освещены были белые стены и траурным глянцем переливались черные стекла; а я шел в тени, ступал по пятнистому тротуару, — он сквозисто устлан был черными шелковыми кружевами.
У нее было такое вечернее платье, очень нарядное, длинное и стройное. Оно необыкновенно шло к ее тонкому стану и черным молодым глазам. Она в нем была таинственна и оскорбительно не обращала на меня внимания. Где это было? В гостях у кого? Цель моя состояла в том, чтобы побывать на Старой улице. И я мог пройти туда другим, ближним путем. Но я оттого свернул в эти просторные улицы в садах, что хотел взглянуть на гимназию. И, дойдя до нее, опять подивился: и тут все осталось таким, как полвека назад; каменная ограда, каменный двор, большое каменное здание во дворе — все также казенно, скучно, как было когда-то, при мне. Я помедлил у ворот, хотел вызвать в себе грусть, жалость воспоминаний — и не мог: да, входил в эти ворота сперва стриженный под гребенку первоклассник в новеньком синем картузе с серебряными пальмочками над козырьком и в новой шинельке с серебряными пуговицами, потом худой юноша в серой куртке и в щегольских панталонах со штрипками; но разве это я?
Старая улица показалась мне только немного уже, чем казалась прежде. Все прочее было неизменно. Ухабистая мостовая, ни одного деревца, по обе стороны запыленные купеческие дома, тротуары тоже ухабистые, такие, что лучше идти срединой улицы, в полном месячном свете… И ночь была почти такая же, как та. Только та была в конце августа, когда весь город пахнет яблоками, которые горами лежат на базарах, и так тепла, что наслаждением было идти в одной косоворотке, подпоясанной кавказским ремешком… Можно ли помнить эту ночь где-то там, будто бы в небе? Я все-таки не решился дойти до вашего дома. И он, верно, не изменился, но тем страшнее увидать его. Какие-то чужие, новые люди живут в нем теперь. Твой отец, твоя мать, твой брат — все пережили тебя, молодую, но в свой срок тоже умерли. Да и у меня все умерли; и не только родные, но и многие, многие, с кем я, в дружбе или приятельстве, начинал жизнь, давно ли начинали и они, уверенные, что ей и конца не будет, а все началось, протекло и завершилось на моих глазах, — так быстро и на моих глазах! И я сел на тумбу возле какого-то купеческого дома, неприступного за своими замками и воротами, и стал думать, какой она была в те далекие, наши с ней времена: просто убранные темные волосы, ясный взгляд, легкий загар юного лица, легкое летнее платье, под которым непорочность, крепость и свобода молодого тела… Это было начало нашей любви, время еще ничем не омраченного счастья, близости, доверчивости, восторженной нежности, радости… Есть нечто совсем особое в теплых и светлых ночах русских уездных городов в конце лета.
Какой мир, какое благополучие! Бродит по ночному веселому городу старик с колотушкой, но только для собственного удовольствия: нечего стеречь, спите спокойно, добрые люди, вас стережет божье благоволение, это высокое сияющее небо, на которое беззаботно поглядывает старик, бродя по нагретой за день мостовой и только изредка, для забавы, запуская колотушкой плясовую трель. И вот в такую ночь, в тот поздний час, когда в городе не спал только он один, ты ждала меня в вашем уже подсохшем к осени саду, и я тайком проскользнул в него: тихо отворил калитку, заранее отпертую тобой, тихо и быстро пробежал по двору и за сараем в глубине двора вошел в пестрый сумрак сада, где слабо белело вдали, на скамье под яблонями, твое платье, и, быстро подойдя, с радостным испугом встретил блеск твоих ждущих глаз. И мы сидели, сидели в каком-то недоумении счастья. Одной рукой я обнимал тебя, слыша биение твоего сердца, в другой держал твою руку, чувствуя через нее всю тебя. И было уже так поздно, что даже и колотушки не было слышно, — лег где-нибудь на скамье и задремал с трубкой в зубах старик, греясь в месячном свете. Когда я глядел вправо, я видел, как высоко и безгрешно сияет над двором месяц и рыбьим блеском блестит крыша дома. Когда глядел влево, видел заросшую сухими травами дорожку, пропадавшую под другими травами, а за ними низко выглядывавшую из-за какого-то другого сада одинокую зеленую звезду, теплившуюся бесстрастно и вместе с тем выжидательно, что-то беззвучно говорившую. Но и двор и звезду я видел только мельком — одно было в мире: легкий сумрак и лучистое мерцание твоих глаз в сумраке. А потом ты проводила меня до калитки, и я сказал: — Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты дала мне на земле.
Я вышел на середину светлой улицы и пошел на свое подворье. Обернувшись, видел, что все еще белеет в калитке. Теперь, поднявшись с тумбы, я пошел назад тем же путем, каким пришел. Нет, у меня была, кроме Старой улицы, и другая цель, в которой мне было страшно признаться себе, но исполнение которой, я знал, было неминуемо. И я пошел — взглянуть и уйти уже навсегда. Дорога была опять знакома. Все прямо, потом влево, по базару, а с базара — по Монастырской — к выезду из города. Базар — как бы другой город в городе. Очень пахучие ряды. В Обжорном ряду, под навесами над длинными столами и скамьями, сумрачно.
В Скобяном висит на цепи над срединой прохода икона большеглазого Спаса в ржавом окладе. В Мучном по утрам всегда бегали, клевали по мостовой целой стаей голуби. Идешь в гимназию — сколько их! И все толстые, с радужными зобами — клюют и бегут, женственно, щёпотко виляясь, покачиваясь, однообразно подергивая головками, будто не замечая тебя: взлетают, свистя крыльями, только тогда, когда чуть не наступишь на какого-нибудь из них. А ночью тут быстро и озабоченно носились крупные темные крысы, гадкие и страшные. Монастырская улица — пролет в поля и дорога: одним из города домой, в деревню, другим — в город мертвых. Дует с полей по Монастырской ветерок, и несут навстречу ему на полотенцах открытый гроб, покачивается рисовое лицо с пестрым венчиком на лбу, над закрытыми выпуклыми веками. Так несли и ее. На выезде, слева от шоссе, монастырь времен царя Алексея Михайловича, крепостные, всегда закрытые ворота и крепостные стены, из-за которых блестят золоченые репы собора. Дальше, совсем в поле, очень пространный квадрат других стен, но невысоких: в них заключена целая роща, разбитая пересекающимися долгими проспектами, по сторонам которых, под старыми вязами, липами и березами, все усеяно разнообразными крестами и памятниками.
Тут ворота были раскрыты настежь, и я увидел главный проспект, ровный, бесконечный. Я несмело снял шляпу и вошел. Как поздно и как немо! Месяц стоял за деревьями уже низко, но все вокруг, насколько хватал глаз, было еще ясно видно. Все пространство этой рощи мертвых, крестов и памятников ее узорно пестрело в прозрачной тени. Ветер стих к предрассветному часу — светлые и темные пятна, все пестрившие под деревьями, спали. В дали рощи, из-за кладбищенской церкви, вдруг что-то мелькнуло и с бешеной быстротой, темным клубком понеслось на меня — я, вне себя, шарахнулся в сторону, вся голова у меня сразу оледенела и стянулась, сердце рванулось и замерло… Что это было? Пронеслось и скрылось. Но сердце в груди так и осталось стоять. И так, с остановившимся сердцем, неся его в себе, как тяжкую чашу, я двинулся дальше.
Я знал, куда надо идти, я шел все прямо по проспекту — и в самом конце его, уже в нескольких шагах от задней стены, остановился: передо мной, на ровном месте, среди сухих трав, одиноко лежал удлиненный и довольно узкий камень, возглавием к стене. Из-за стены же дивным самоцветом глядела невысокая зеленая звезда, лучистая, как та, прежняя, но немая, неподвижная. В поезде, к опущенному окну вагона первого класса, подошли господин и дама. Через рельсы переходил кондуктор с красным фонарем в висящей руке, и дама спросила: — Послушайте. Почему мы стоим? Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский. На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полями, все еще мертвенно светила долгая летняя московская заря. В окно сыро пахло болотом. В тишине слышен был откуда-то равномерный и как будто тоже сырой скрип дергача.
Он облокотился на окно, она на его плечо. Скучная местность. Мелкий лес, сороки, комары и стрекозы. Вида нигде никакого. В усадьбе любоваться горизонтом можно было только с мезонина. Дом, конечно, в русском дачном стиле и очень запущенный, — хозяева были люди обедневшие, — за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то болото, заросшее кугой и кувшинками, и неизбежная плоскодонка возле топкого берега. Только девица была совсем не скучающая. Катал я ее все больше по ночам, и выходило даже поэтично. На западе небо всю ночь зеленоватое, прозрачное, и там, на горизонте, вот как сейчас, все что-то тлеет и тлеет… Весло нашлось только одно и то вроде лопаты, и я греб им, как дикарь, — то направо, то налево. На противоположном берегу было темно от мелкого леса, но за ним всю ночь стоял этот странный полусвет.
И везде невообразимая тишина — только комары ноют и стрекозы летают. Никогда не думал, что они летают по ночам, — оказалось, что зачем-то летают. Прямо страшно. Зашумел наконец встречный поезд, налетел с грохотом и ветром, слившись в одну золотую полосу освещенных окон, и пронесся мимо. Вагон тотчас тронулся. Проводник вошел в купе, осветил его и стал готовить постели. Настоящий роман?
Поэтому там такая страсть была.
Но посмотрите на Муромцеву, она ведь напоминает статую, скорее, античную богиню, Венеру. Другое дело, что в старости она перестала за собой следить, носила бесформенные платья. Галина Кузнецова — опять совсем другой тип. Хорошенькая, круглолицая, в кудряшках, но там уже верх взяло очарование молодости и восхищение с ее стороны. Вера же Николаевна всегда была рядом, создавала ему необходимые условия. И с 1906 года для Бунина начинается благодатный период. И Бунин становится Буниным во многом благодаря ей. Надо было поехать в Палестину, она рядом.
Надо вернуться, она опять здесь. При этом она из очень высокого рода. Она племянница Сергея Муромцева, который был в Государственной думе. Бунин мог гордиться своим дворянским происхождением, но он из обедневшей семьи. А у Муромцевой есть и деньги, и образование. К тому же до нее все его избранницы были глупенькими. А она и умна, и образована. И, конечно, только она смогла воздвигнуть памятник Ивану Алексеевичу, написав мемуары о нем.
Она очень много записала его воспоминаний о прошлом, о родных, о детстве. Она, по сути, открыла буниноведение. А теперь мы подходим к такому странному эпизоду в жизни Бунина, как жизнь втроем. Вы обратили внимание на письмо, которое она писала брату Дмитрию в 35-м году. Она не преувеличивает. Она безмерно религиозна. Она не кривит душой. Она понимает, если бы она ушла, для Яна это стало бы катастрофой.
И она его никогда не покинет. Даже тогда, когда для нее жизнь будет почти невыносимой, а для него станет самым романтичным эпизодом в его жизни, эпизодом, растянув-шимся на 8 лет. К тому, что произошло, невозможно относиться однозначно. Мои студенты, например, поеживаются, когда я об этом рассказываю. Они у меня спрашивают: «Как они могли жить втроем? Все было намного сложнее, романтичнее и трагичнее. Вера Николаевна решила: так для Яна будет лучше». Это подлинная, на мой взгляд, любовь.
Любить то, что любит твой любимый, понимать, что нужно ему. Итак, мы подошли к последней любви Бунина. Мария Викторовна, опять Вам слово. Прежде, чем я перейду к внутренним переживаниям Галины Кузнецовой, как я их интерпретирую, я хочу сказать несколько слов о том, как я вижу этот треугольник. Молодая девушка Галина буквально бежит из России. Она 1900 года рождения. Уже замужем. У нее обычный муж, по фамилии Петров.
Она, как все молодые девушки в эмиграции, хочет как-то пристроиться. Все увлечены литературой, что-то пописывают. Она тоже пописывает. Не очень выразительные рассказы. Скорее средние по качеству. И вот возникает возможность знакомства с Иваном Алексеевичем Буниным. Они знакомятся в Париже на каком-то собрании, и Иван Алексеевич приглашает ее приехать на Лазурный берег, где они снимают дом, в Грасс. Я думаю, он ее пригласил, потому что она понравилась ему.
Но при этом ему так хочется иметь учеников и последователей. В эмиграции у него их не было почти. Он был такой недосягаемой величины, что все понимали: по его стопам идти сложно. И в ученики не напрашивались. Поэтому он понадеялся, что вот в этой молодой женщине он пробудит страсть к писательству, ту страсть, которая у него была самого и обуревала его до конца дней. Он, может, вначале и не думал о будущем, не знал, что произойдет потом. Он хотел иметь ученицу и такую, которая его будет слушаться. Он, конечно, по-своему деспот.
Ему хочется диктовать. Галина Кузнецова оставила выдающийся памятник — «Грасский дневник». Начиная с 1927 года, она ежедневно записывала события, которые там происходили. Никто точнее не записал высказываний Бунина о литературе. Бунин ее учил, как надо вести дневник, на что надо смотреть, какими красками рисовать закат, как описать свои чувства. Но когда я учу своих учеников, я знаю, как важно не передавить, не пережать. Важно от них не просить больше, чем они могут дать. По писавшемуся ею во время пребывания в Грассе «Грасскому дневнику» видно, как он ее просто муштрует.
Всегда есть очень опасная грань между обучением и муштрой. Муштра — это значит: «Делай как я, смотри, как я, и в ту сторону, куда я». В «Грасском дневнике» видно, как поначалу она в полном восторге от всего. Но дальше, если читать внимательно, видно, как в ней нарастает раздражение. Про Бунина она уже пишет, что у него или болит живот раньше не писала , или он не приветлив с гостями. Видно, как она начинает внутренне сопротивляться. И вот яркий пример. Все вы знаете, наверное, дневник Марии Башкирцевой.
Это сейчас очень известный персонаж. Ее дневник имеет всемирную славу. В России он появился в 1901 году, а во Франции был опубликован в 80-е годы XIX века и стал абсолютной сенсацией. Лучшего женского дневника вообще мировая литература не знает. По откровению, по такому, я бы сказала, нахальству, желанию писать предельно искренне, то, что хочу. Обычно мы ведь опасаемся: а вдруг кто-то прочитает наш дневник и подумает: «Так вот она какая! И вот, когда Галина начинает писать дневник, она не знает, как это надо делать. И тут ей попадается дневник Марии Башкирцевой.
И происходит нечто интересное. Они с Марией даже внешне чем-то похожи. Хорошенькие, нежные волосы, задумчивый взгляд, но не напряженный. Она просто влюбляется в этот дневник, и в ней возникает желание написать эссе о Марии Башкирцевой. Для нее это не очень характерный жанр, потому что она все же пишет в первую очередь художественную прозу. Сейчас все можно прочитать. Вышла книга, которая содержит ее рассказы, роман «Пролог». Я считаю, что она вполне добротная писательница.
Бунин ее все-таки вышколил. Она, конечно, обо всем советуется с Буниным. И вдруг ей Иван Алексеевич говорит: «Ты будешь писать об этой? Она же все время кичится своей красотой? Она все время пишет, какая она хорошенькая. Она жуткая нахалка. Писала письма Мопассану, предлагая ему с нею переписываться…» Бунин возмущался: «Какое у нее непочтительное обращение к Мопассану! Ты кичишься своей молодостью и красотой — не надо!
И она чувствует, что Башкирцева очень не нравится Бунину и он не хочет, чтобы она писала о ней. Он вспоминает, что в Полтаве видел ее брата, заносчивого глупого молодого человека. Было ощущение, что Бунин сам дневник не читал, а на основании каких-то портретов, знакомства с братом составил негативное представление о Марии Башкирцевой. И что вы думаете? Кузнецова, которая во всем слушается мэтра, тем не менее начинает писать этот очерк и даже идентифицирует себя с этой женщиной. Та хочет стать выдающейся художницей, Кузнецова хочет стать писательницей. Та бросает вызов обществу, Кузнецова — вынуждена бросать вызов тоже. Марию Башкирцеву держали очень жестко, всем казалось, что она вызывающе себя ведет.
Кузнецову тоже постоянно одергивают. А представляете, какое у Кузнецовой в это время положение? Кто она? Когда приезжают гости: Мережковский, Гиппиус, Зайцев — кто она? Секретарша, экономка? Вера Николаевна, кстати, не очень любила готовить и отдала Галине все на откуп. Гиппиус, которая вообще очень злая, с нею почти не здоровается, игнорирует ее в разговорах.
Великие истории любви. Бунин и его женщины.
В сборнике стихотворений «Любить так…» Бунин выражает самые разные оттенки чувств — от нежности и радости до мучительной тоски и грусти. Также в рассказе «Грамматика любви» Бунин передает сложность человеческих отношений, показывая как любовь может быть одновременно сильным даром и болезнью души. Признание и награды Творчество Ивана Бунина было признано не только читателями, но и литературной критикой. В 1933 году он стал первым русским писателем, получившим Нобелевскую премию по литературе. Бунин был удостоен многочисленных других наград и званий за свое влиятельное творчество. Его работы о любви вызывали особый интерес и восхищение благодаря глубокому пониманию человеческих чувств. Любовь, которая пронизывает его произведения, открывает перед читателями разные аспекты этого сложного и загадочного чувства, делая его творчество бессмертным в сердцах любителей литературы. Тема любви в произведениях Бунина Тема любви занимает особое место в творчестве Ивана Бунина. Он исследует различные аспекты этого чувства — от страсти и романтики до разочарования и потерь. В его произведениях мы встречаем героев, погруженных в запретную или невозможную любовь, которая приводит к трагическим последствиям.
Бунин описывает не только любовь между двумя людьми, но также отношение к природе, Родине, искусству.
Литературный критик писал: «Стихов [31] такой сдержанной силы, такой тонкости и такого вкуса немало у Бунина. Бунин говорил о Есенине: «Память, которую оставил по себе Есенин как человек, далеко не светла. И то, что есть теперь люди, которые называют ее светлой, — великий позор нашего времени» [33]. О Есенине была статья Владислава Ходасевича в «Современных записках»: автор говорил, что у Есенина, в числе прочих способов обольщать девиц, был и такой: он предлагал намеченной им девице посмотреть расстрелы в Чека, — я, мол, для вас легко могу устроить это.
Обвинив современную ему литературу в болезненном упадке, Бунин одним из главных критериев в оценке того или иного писателя ставит его отношение к событиям 1917 года. Бунин и ранее не принимал В. Маяковского, А. Блока, С. Но после «Мистерии-буфф», «Двенадцати», «Инонии» и «Сорокоуста» он выступает против них с последовательной, бескомпромиссной враждебностью.
Что положило ей конец? Тоже честолюбие. И каким прекрасным предлогом дурачить толпу была для нас всех свобода! В 1920-е годы И. Бунин выдвигается как лидер большинства эмигрантов, исповедовавших православно-монархические идеалы.
Приведу высказывания писателя о его гражданской и политической позиции по отношению к событиям 1917 года. На этом остановлюсь более подробно, поскольку сегодня многие из русских недооценивают опасности происходившего и не имеют представления о моральном облике тех, кто управлял этими процессами. Идейный противник Октября, Бунин оставался великим патриотом своей страны… [37] Дневник «Окаянные дни» и более поздние записи, например, «Миссия русской эмиграции», включая статьи и публичные выступления, дают достаточное представление о том, как Бунин воспринимал величайшую трагедию русского народа — Октябрьский переворот. Ясность речи, свидетельства Бунина об этой эпохе хорошо характеризуют писателя как зрелого, трезвомыслящего и в суждениях независимого гражданина. Он видел, как ломали, опошляли, портили русскую нацию, лишали ее основы русской культуры и ее души — русского языка, русской веры.
По словам Бунина, ссылающегося на заключение врачей-психиатров Пироговского съезда в Харькове, «целым будущим поколениям России грозит маразм и вырождение» [38]. Революция, а точнее, бессмысленный и беспощадный русский бунт, где разинская и пугачевская голь, «лодыри» и «босяки», а того пуще — интернациональные садисты, психопаты-матросики и всякого рода уголовная рвань, направляемая на «мировой пожар» патологическими лицами с университетским образованием, не была для Бунина в отличие от большинства писателей — от Мережковского до Горького и Куприна чем-то неожиданным. Иных, здоровых и разумных, сил в противоборствующем стане Бунин не видит: одни «бесы»» [39]. По словам Бунина: «…Только Достоевский до конца с гениальностью понял социалистов, всех этих Шигалевых. Толстой не думал о них… А Достоевский проник до самых глубин их» [40].
Разве не мы? Разве он не наше кровное порождение? И на Ленина нечего особенно дивиться. И подготовляли ее мы все [41] , а не одни Керенские и Ленины, и мудрить, впадать в пафос тут совсем нечего: обе картины и соловьевская и нынешняя просты и стары, как мир» [42]. Однако только в одном прав Троцкий: подлый зверь, слепой, но хитрый и когтистый крот, в самом деле недурно рылся под Кремль, благо почва под ним еще рыхлая, — в остальном Троцкий ошибается.
Старые владыки Кремля, его законные хозяева, его кровные отцы и дети, строители и держатели русской земли, в гробах перевернулись бы, если бы слышали Троцкого и знали, что сделали над русской землей его сообщники; несказанна была бы их боль при виде того, что совершается в стенах и за стенами Кремля…» [43]. В дневнике от 14 августа 1918 г. Бунин делает запись. Позапрошлую ночь, говорят, расстреляли человек 60. Убивающий получает тысячу рублей за каждого убитого и его одежду.
Матросы, говорят, совсем осатанели от пьянства, от кокаина, от безнаказанности: — теперь они часто врываются по ночам к заключенным уже без приказов… пьяные и убивают кого попало; недавно ворвались и кинулись убивать какую-то женщину, заключенную вместе с ребенком. Речь Ленина. О, какое это животное! Ленотра 1855—1935 «Старые дома, старые бумаги»]. Конечно, все-таки московские.
Но и парижские были неплохи» [46]. Так прямо и адресовался. Еще одно дельце Гитлер обделал. Какие они все дьявольски неустанные, двужильные — Ленины, Троцкие, Сталины, фюреры, дуче! Власть, обладавшая мощным репрессивным аппаратом, способным проникать и в Зарубежье, не знала, как справиться с писателем.
Как приручить или запугать его, обладавшего во всех цивилизованных странах огромным авторитетом. Уехать в советский «рай» он не захотел, тогда пытались, с помощью своих агентов оболгать его, показать миру таким, каким хотелось Москве видеть его: идейно порвавшим с эмиграцией [48]. Писатель мечтал о Родине. Велись переговоры об издании сборника его сочинений. Но ему было совершенно ясно, что именно попыталась бы сделать с ним большевистская, коммунистическая, скажу откровеннее, антирусская идеологическая машина.
Он видел, к чему приводило возвращение в Советскую Россию творческих людей, и не желал себе такой же участи: ни физического уничтожения, ни душевного извращения. Работа над сборником «Тёмные аллеи» 1937—1944 спасала от уныния, отвлекала писателя от мрачных мыслей о Родине в период варварской оккупации нацистами, приносила и необходимые средства для жизни. Нобелевская премия быстро «растаяла», и в первую очередь на нужды бедных русских эмигрантов, поддерживать которых Бунин полагал своим необходимым нравственным долгом. Да, «Тёмные аллеи», исполненные трагизмом любви, и похожие рассказы — точно не для подростков. Или же избранные, с комментариями к прочитанному [50] , в беседе с умным учителем.
Молодым же людям постарше, излишне романтизирующим любовь, еще не испытавшим падений в ямы, не заглянувшим в пропасть страсти, называемой «любовью», эти рассказы могут быть и полезными: уберегут от повторения ошибок литературных героев, включая непоправимые. В нескромных сценах сборника Бунин осторожнее и мудрее, по сравнению со своим современником Владимиром Набоковым, с его известным, исключительно коммерческим произведением [51] , и некоторыми современными нам книжками, по недоразумению попадающими даже в церковные лавки. В оценке «Темных аллей» необходимо учитывать, что сам автор неоднократно называл ее «лучшей своей книгой» [52]. Бельведер Исследователи жизни И.
Нам же будет холодно. Ну, скорей садись и греби к тому берегу… Всю дорогу они молчали. Когда подплыли к лесу на той стороне, она сказала: — Ну вот. Теперь иди ко мне. Где плед? Ах, он подо мной. Прикрой меня, я озябла, и садись. Вот так… Нет, погоди, вчера мы целовались как-то бестолково, теперь я сначала сама поцелую тебя, только тихо, тихо. А ты обними меня… везде… Под сарафаном у нее была только сорочка. Она нежно, едва касаясь, целовала его в края губ. Он, с помутившейся головой, кинул ее на корму. Она исступленно обняла его… Полежав в изнеможении, она приподнялась и с улыбкой счастливой усталости и еще не утихшей боли сказала: — Теперь мы муж с женой. Мама говорит, что она не переживет моего замужества, но я сейчас не хочу об этом думать… Знаешь, я хочу искупаться, страшно люблю по ночам… Через голову она разделась, забелела в сумраке всем своим долгим телом и стала обвязывать голову косой, подняв руки, показывая темные мышки и поднявшиеся груди, не стыдясь своей наготы и темного мыска под животом. Обвязав, быстро поцеловала его, вскочила на ноги, плашмя упала в воду, закинув голову назад, и шумно заколотила ногами. Потом он, спеша, помог ей одеться и закутаться в плед. В сумраке сказочно были видны ее черные глаза и черные волосы, обвязанные косой. Он больше не смел касаться ее, только целовал ее руки и молчал от нестерпимого счастья. Все казалось, что кто-то есть в темноте прибрежного леса, молча тлеющего кое-где светляками, — стоит и слушает. Иногда там что-то осторожно шуршало. Она поднимала голову: — Постой, что это? Или еж в лесу… — А если козерог? Но ты только подумай: выходит из лесу какой-то козерог, стоит и смотрит… Мне так хорошо, мне хочется болтать страшные глупости! И он опять прижимал к губам ее руки, иногда как что-то священное целовал холодную грудь. Каким совсем новым существом стала она для него! И стоял и не гас за чернотой низкого леса зеленоватый полусвет, слабо отражавшийся в плоско белеющей воде вдали, резко, сельдереем, пахли росистые прибрежные растения, таинственно, просительно ныли невидимые комары — и летали, летали с тихим треском над лодкой и дальше, над этой по-ночному светящейся водой, страшные, бессонные стрекозы. И все где-то что-то шуршало, ползло, пробиралось… Через неделю он был безобразно, с позором, ошеломленный ужасом совершенно внезапной разлуки, выгнан из дому. Как-то после обеда они сидели в гостиной и, касаясь головами, смотрели картинки в старых номерах «Нивы». Ужасно глупый! Вдруг послышались мягко бегущие шаги — и на пороге встала в черном шелковом истрепанном халате и истертых сафьяновых туфлях ее полоумная мать. Черные глаза ее трагически сверкали. Она вбежала, как на сцену, и крикнула: — Я все поняла! Я чувствовала, я следила! Негодяй, ей не быть твоею! И, вскинув руку в длинном рукаве, оглушительно выстрелила из старинного пистолета, которым Петя пугал воробьев, заряжая его только порохом. Он, в дыму, бросился к ней, схватил ее цепкую руку. Она вырвалась, ударила его пистолетом в лоб, в кровь рассекла ему бровь, швырнула им в него и, слыша, что по дому бегут на крик и выстрел, стала кричать с пеной на сизых губах еще театральнее: — Только через мой труп перешагнет она к тебе! Если сбежит с тобой, в тот же день повешусь, брошусь с крыши! Негодяй, вон из моего дома! Марья Викторовна, выбирайте: мать или он! Она прошептала: — Вы, вы, мама… Он очнулся, открыл глаза — все так же неуклонно, загадочно, могильно смотрел на него из черной темноты сине-лиловый глазок над дверью, и все с той же неуклонно рвущейся вперед быстротой несся, пружиня, качаясь, вагон. Уже далеко, далеко остался тот печальный полустанок. И уж целых двадцать лет тому назад было все это — перелески, сороки, болота, кувшинки, ужи, журавли… Да, ведь были, еще журавли — как же он забыл о них! Все было странно в то удивительное лето, странна и пара каких-то журавлей, откуда-то прилетавших от времени до времени на прибрежье болота, и то, что они только ее одну подпускали к себе и, выгибая тонкие, длинные шеи, с очень строгим, но благосклонным любопытством смотрели на нее сверху, когда она, мягко и легко разбежавшись к ним в своих разноцветных чуньках, вдруг садилась перед ними на корточки, распустивши на влажной и теплой зелени прибрежья свой желтый сарафан, и с детским задором заглядывала в их прекрасные и грозные черные зрачки, узко схваченные кольцом темно-серого райка. Он смотрел на нее и на них издали, в бинокль, и четко видел их маленькие блестящие головки, — даже их костяные ноздри, скважины крепких, больших клювов, которыми они с одного удара убивали ужей. Кургузые туловища их с пушистыми пучками хвостов были туго покрыты стальным опереньем, чешуйчатые трости ног не в меру длинны и тонки — у одного совсем черные, у другого зеленоватые. Иногда они оба целыми часами стояли на одной ноге в непонятной неподвижности, иногда ни с того ни с сего подпрыгивали, раскрывая огромные крылья; а не то важно прогуливались, выступали медленно, мерно поднимали лапы, в комок сжимая три их пальца, а ставили разлато, раздвигая пальцы, как хищные когти, и все время качали головками… Впрочем, когда она подбегала к ним, он уже ни о чем не думал и ничего не видел — видел только ее распустившийся сарафан, смертной истомой содрогаясь при мысли о ее смуглом теле под ним, о темных родинках на нем. А в тот последний их день, в то последнее их свидание рядом в гостиной на диване, над томом старой «Нивы», она тоже держала в руках его картуз, прижимала его к груди, как тогда, в лодке, и говорила, блестя ему в глаза радостными черно-зеркальными глазами: — А я так люблю тебя теперь, что мне нет ничего милее даже вот этого запаха внутри картуза, запаха твоей головы и твоего гадкого одеколона! За Курском, в вагоне-ресторане, когда после завтрака он пил кофе с коньяком, жена сказала ему: — Что это ты столько пьешь? Это уже, кажется, пятая рюмка. Все еще грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями? Что это значит? Он был молчалив и скромен, а она знала себе цену. Он был худой, высокий, чахоточного сложения, носил очки цвета йода, говорил несколько сипло и, если хотел сказать что-нибудь погромче, срывался в фистулу. А она была невелика, отлично и крепко сложена, всегда хорошо одета, очень внимательна и хозяйственна по дому, взгляд имела зоркий. Он казался столь же неинтересен во всех отношениях, как множество губернских чиновников, но и первым браком был женат на красавице — и все только руками разводили: за что и почему шли за него такие? И вот вторая красавица спокойно возненавидела его семилетнего мальчика от первой, сделала вид, что совершенно не замечает его. Тогда и отец, от страха перед ней, тоже притворился, будто у него нет и никогда не было сына. И мальчик, от природы живой, ласковый, стал в их присутствии бояться слово сказать, а там и совсем затаился, сделался как бы несуществующим в доме. Тотчас после свадьбы его перевели спать из отцовской спальни на диванчик в гостиную, небольшую комнату возле столовой, убранную синей бархатной мебелью. Но сон у него был беспокойный, он каждую ночь сбивал простыню и одеяло на пол. И вскоре красавица сказала горничной: — Это безобразие, он весь бархат на диване изотрет. Стелите ему, Настя, на полу, на том тюфячке, который я велела вам спрятать в большой сундук покойной барыни в коридоре. И мальчик, в своем круглом одиночестве на всем свете, зажил совершенно самостоятельной, совершенно обособленной от всего дома жизнью, — неслышной, незаметной, одинаковой изо дня в день: смиренно сидит себе в уголке гостиной, рисует на грифельной доске домики или шепотом читает по складам все одну и ту же книжечку с картинками, купленную еще при покойной маме, смотрит в окна… Спит он на полу между диваном и кадкой с пальмой. Он сам себе стелет постельку вечером и сам прилежно убирает, свертывает ее утром и уносит в коридор в мамин сундук. Там спрятано и все остальное добришко его. Жил он с ней с тех пор все лето и прижил мальчика, который и стал расти при матери в кухне. Дьякон, дьяконица, сам батюшка и весь его дом, вся семья лавочника и урядник с женой, все знали, от кого этот мальчик, и семинарист, приезжая на каникулы, видеть не мог его от злобного стыда за свое прошлое: жил с дурочкой! Когда он кончил курс, — «блестяще! Гости тоже говорили о его блестящей будущности, пили чай, ели разные варенья, и счастливый дьякон завел среди их оживленной беседы зашипевший и потом громко закричавший граммофон. Все смолкли и с улыбками удовольствия стали слушать подмывающие звуки «По улице мостовой», как вдруг в комнату влетел и неловко, не в лад заплясал, затопал кухаркин мальчик, которому мать, думая всех умилить им, сдуру шепнула: «Беги попляши, деточка». Все растерялись от неожиданности, а дьяконов сын, побагровев, кинулся на него подобно тигру и с такой силой швырнул вон из комнаты, что мальчик кубарем покатился в прихожую. На другой день дьякон и дьяконица, по его требованию, кухарку прогнали. Они были люди добрые и жалостливые, очень привыкли к ней, полюбили ее за ее безответность, послушание и всячески просили сына смилостивиться. Но он остался непреклонен, и его не посмели ослушаться. К вечеру кухарка, тихо плача и держа в одной руке свой узелок, а в другой ручку мальчика, ушла со двора. Все лето после того она ходила с ним по деревням и селам, побираясь Христа ради. Она обносилась, обтрепалась, спеклась на ветру и на солнце, исхудала до костей и кожи, но была неутомима. Она шла босая, с дерюжной сумой через плечо, подпираясь высокой палкой, и в деревнях и селах молча кланялась перед каждой избой. Мальчик шел за ней сзади, тоже с мешком через плечико, в старых башмаках ее, разбитых и затвердевших, как те опорки, что валяются где-нибудь в овраге. Он был урод. У него было большое, плоское темя в кабаньей красной шерстке, носик расплющенный, с широкими ноздрями, глазки ореховые и очень блестящие. Но когда он улыбался, он был очень мил. Студент отбывал эту повинность каждое лето и теперь ехал с покорным спокойствием, не спеша читал в вагоне второго класса, положив молодую круглую ляжку на отвал дивана, новую книжку Аверченки, рассеянно смотрел в окно, как опускались и подымались телеграфные столбы с белыми фарфоровыми чашечками в виде ландышей. Он похож был на молоденького офицера — только белый картуз с голубым околышем был у него студенческий, все прочее на военный образец: белый китель, зеленоватые рейтузы, сапоги с лакированными голенищами, портсигар с зажигательным оранжевым жгутом. Дядя и тетя были богаты. Когда он приезжал из Москвы домой, за ним высылали на станцию тяжелый тарантас, пару рабочих лошадей и не кучера, а работника. А на станции дяди он всегда вступал на некоторое время в жизнь совсем иную, в удовольствие большого достатка, начинал чувствовать себя красивым, бодрым, манерным. Так было и теперь. Он с невольным фатовством сел в легкую коляску на резиновом ходу, запряженную резвой караковой тройкой, которой правил молодой кучер в синей поддевке-безрукавке и шелковой желтой рубахе. Через четверть часа тройка влетела, мягко играя россыпью бубенчиков и шипя по песку вокруг цветника шинами, на круглый двор обширной усадьбы, к перрону просторного нового дома в два этажа. На перрон вышел взять вещи рослый слуга в полубачках, в красном с черными полосами жилете и штиблетах. Студент сделал ловкий и невероятно широкий прыжок из коляски: улыбаясь и раскачиваясь на ходу, на пороге вестибюля показалась тетя — широкий чесучовый балахон на большом дряблом теле, крупное обвисшее лицо, нос якорем и под коричневыми глазами желтые подпалины. Она родственно расцеловала его в щеки, он с притворной радостью припал к ее мягкой темной руке, быстро подумав: целых три дня врать вот так, а в свободное время не знать, что с собой делать! Притворно и поспешно отвечая на ее притворно-заботливые расспросы о маме, он вошел за ней в большой вестибюль, с веселой ненавистью взглянул на несколько сгорбленное чучело бурого медведя с блестящими стеклянными глазами, косолапо стоявшего во весь рост у входа на широкую лестницу в верхний этаж и услужливо державшего в когтистых передних лапах бронзовое блюдо для визитных карточек, и вдруг даже приостановился от отрадного удивления: кресло с полным, бледным, голубоглазым генералом ровно катила навстречу к нему высокая, статная красавица в сером холстинковом платье, в белом переднике и белой косынке, с большими серыми глазами, вся сияющая молодостью, крепостью, чистотой, блеском холеных рук, матовой белизной лица. Целуя руку дяди, он успел взглянуть на необыкновенную стройность ее платья, ног. Генерал пошутил: — А вот это моя Антигона, моя добрая путеводительница, хотя я и не слеп, как Эдип, и особенно на хорошеньких женщин. Познакомьтесь, молодые люди. Она слегка улыбнулась, только поклоном ответила на поклон студента. Рослый слуга в полубачках и в красном жилете провел его мимо медведя наверх, по блестящей темно-желтым деревом лестнице с красным ковром посредине и по такому же коридору, ввел в большую спальню с мраморной туалетной комнатой рядом — на этот раз в какую-то другую, чем прежде, и окнами в парк, а не во двор. Но он шел, ничего не видя. В голове все еще вертелась веселая чепуха, с которой он въехал в усадьбу, — «мой дядя самых честных правил», — но стояло уже и другое: вот так женщина! Напевая, он стал бриться, мыться и переодеваться, надел штаны со штрипками, думая: «Бывают же такие женщины! И что можно отдать за любовь такой женщины! И как же это при такой красоте катать стариков и старух в креслах на колесиках! Мама, тетя, дядя, их изумление, когда я заявлю им о нашей любви и нашем решении соединить наши жизни, их негодование, потом уговоры, крики, слезы, проклятия, лишение наследства — все для меня ничто ради вас… Сбегая с лестницы к тете и дяде, — их покои были внизу, — он думал: «Какой, однако, вздор лезет мне в голову! Остаться тут под каким-нибудь предлогом, разумеется, можно… можно начать незаметно ухаживать, прикинуться безумно влюбленным… Но добьешься ли чего-нибудь? А если и добьешься, что дальше? Как развязаться с этой историей? Правда, что ли, жениться? Ужасно будет жаль уезжать. Живи себе, покуда не наскучит. Сидя и беседуя, он непрестанно ждал: вот-вот войдет она — объявит горничная, что готов чай в столовой, и она придет катить дядю. Но чай подали в кабинет — вкатили стол с серебряным чайником на спиртовке, и тетя разливала сама. Потом он все надеялся, что она принесет какое-нибудь лекарство дяде… Но она так и не пришла. В семь с половиной в вестибюле завыл гонг. Он первый вошел в празднично сверкающую люстрой столовую, где уже стояли возле столика у стены жирный бритый повар во всем белом и подкрахмаленном, худощекий лакей во фраке и белых вязаных перчатках и маленькая горничная, по-французски субтильная. Через минуту молочно-седой королевой, покачиваясь, вошла тетя в палевом шелковом платье с кремовыми кружевами, с наплывами на щиколках, над тесными шелковыми туфлями, и наконец-то она. Но, подкатив дядю к столу, она тотчас, не оборачиваясь, плавно вышла — студент успел только заметить странность ее глаз: они не моргали. Дядя покрестил грудь светло-серой генеральской тужурки мелкими крестиками, тетя и студент истово перекрестились стоя, потом именинно сели, развернули блестящие салфетки. Размытый, бледный, с причесанными мокрыми жидкими волосами, дядя особенно явно показывал свою безнадежную болезнь, но говорил и ел много и со вкусом, пожимал плечами, говоря о войне, — это было время русско-японской войны: за коим чертом мы затеяли ее! Лакей служил оскорбительно-безучастно, горничная, помогая ему, семенила изящными ножками, повар отпускал блюда с важностью истукана. Ели горячую, как огонь, налимью уху, кровавый ростбиф, молодой картофель, посыпанный укропом. Пили белое и красное вино князя Голицына, старого друга дяди. Студент говорил, отвечал, поддакивал с веселыми улыбками, но, как попугай, с тем вздором в голове, с которым давеча переодевался, думал: а где же обедает она, неужели с прислугой? Но она пришла, укатила кресло и опять где-то скрылась. Ночью осторожно и старательно пели в парке соловьи, входила в открытые окна спальни свежесть воздуха, росы и политых на клумбах цветов, холодило постельное белье голландского полотна. Студент полежал в темноте и уже решил перевернуться к стене и заснуть, но вдруг поднял голову, привстал: раздеваясь, он увидал в стене у изголовья кровати небольшую дверь, из любопытства повернул в ней ключ и нашел за ней вторую, попробовал ее, но оказалось, что она заперта снаружи; теперь за этими дверями кто-то мягко ходил, что-то таинственно делал; и он затаил дыхание, соскользнул с кровати, отворил первую дверь, прислушался: что-то тихо зазвенело на полу за второй дверью… Он похолодел: неужели это ее комната! Он приник к замочной скважине, — ключа в ней, к счастью, не было, — увидал свет, край туалетного женского стола, потом что-то белое, вдруг вставшее и все закрывшее… Было несомненно, что это ее комната, — чья же иначе? Не поместят же тут горничную, а Марья Ильинишна, старая горничная тети, спит внизу возле тетиной спальни. И он точно заболел сразу ее ночной близостью вот тут, за стеною, и ее недоступностью. Он долго не спал, проснулся поздно и тотчас опять почувствовал, мысленно увидел, представил себе ее ночную прозрачную сорочку, босые ноги в туфлях….
О чём свидетельствует синтаксический строй речи каждого из них? Первая реакция? Как заговорил? Глядя в пол, чувствует вину. Как ведет? Покраснел до слез, нахмурился, зашагал. Как начал говорить? Забормотал, все проходит, любовь, молодость. Возражает ему Надежда? Любовь не проходит, не забывается. Как вы думаете, он ее любил? Да, это были волшебные минуты, самое дорогое, что имел. Не тронули сердце даже эти запоздалые слёзы. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла... Прочитаем на уроке ту часть диалога, где Николай выражает недоумение, узнав, что Надежда осталась одинокой. При такой красоте, которую ты имела? Что ты хочешь сказать? Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот... Такая самозабвенная преданность кажется Николаю Алексеевичу почти неправдоподобной, даже в чём-то неестественной. Слово учителя.
Рассказы Бунина о любви
Значимость рассказов о любви в том, что автор утверждает: любовь – чувство высокое и прекрасное, и человек, способный любить, высоконравственен. В замечательном с огромной силой выражается неповторимость и красота любви, о которой человек часто не подозревает. Сборник рассказов «Темные аллеи», написанный Иваном Буниным – это классика русской прозы о любви. Бунин редко использовал в названии рассказов о любви само слово «любовь».