ректор Высшего театрального училища имени М. С. Щепкина. Биография Подкасты Новости. Лента новостей Липецка. Культура. Липецкие актёры встретились с ректором знаменитой «Щепки» Борисом Любимовым. Документальная кинокартина об историке театра, театроведе, театральном критике и педагоге Борисе Николаевиче Любимове. 26 апреля в рамках фестиваля «Движение» в ОмГУ прошла творческая встреча с Борисом Любимовым.
В Доме русского зарубежья состоится встреча с Борисом Любимовым и премьера фильма о мастере
Но известный театровед, ректор Высшего театрального училища имени Щепкина Борис Любимов считает, что Константина Станиславского (1863–1938) за его вклад в театральное. Алексей Урусов, : Борис Николаевич, как родилась идея увековечить в Перемышле имя знаменитого переводчика Любимова? Документальная кинокартина об историке театра, театроведе, театральном критике и педагоге Борисе Николаевиче Любимове. В кинозале Дома русского зарубежья состоялась премьера документального фильма «Борис Любимов.
Последние события
- Борис Любимов: решение Домогарова не выходить на сцену подведет театр и зрителей
- Борис Любимов. Литература и культура в современном обществе
- Все новости, где упоминается Борис Любимов
- Запас прочности
- Борис Любимов: театральная критика сейчас находится на задворках задворок
Николай Любимов: разговор о переводе и переводчике
Медаль имени Михаила Чехова 2023 год [11] Труды и монографии править Автор более 500 научных трудов, статей и монографий. Основные работы посвящены истории русского театра, теории театра; актуальным проблемам современного российского театрального процесса и русского классического репертуара, методологии театроведения, русской литературе, а также истории Русской православной церкви, русской религиозно-философской и общественной мысли. Книги: «О сценичности произведений Достоевского» 1981 , «Действо и действие» 1997.
Профессор, художественный руководитель курса. В числе разработанных Борисом Любимовым лекционных курсов: «Введение в источниковедение», «Теория драмы», «История русского театра 1830-1850 гг. За долгие годы своей профессиональной деятельности Борис Любимов работал в Малом театре, Центральном Академическом театре Российской Армии, был вице-президентом Российского фонда культуры, а также гендиректором Государственного центрального театрального музея им. С 2007 года он является ректором Высшего театрального училища института им. Щепкина и профессором кафедры искусствоведения, где читает спецкурс «Проблемы современного театра».
Как только уходит тот или иной руководитель, оказывается, что смена неравносильна. Важно искать людей, и эта сторона всегда была сильной чертой в характере Ольги Любимовой, рассказал отец министра, ректор Высшего театрального училища имени М. Щепкина Борис Любимов. Напомним, руководитель департамента кинематографии Минкультуры Ольга Любимова сменила Владимира Мединского на посту министра культуры РФ. Это касается и выставок, и концертных залов, и кинематографа, и театров. Эту сторону нужно не ломать, а развивать.
Естественно, играют другие актеры, и многие вещи не воспринимаются так, как в 1981 году: предпоследний год правления Брежнева, холодная война, американцы не приехали к нам на Олимпиаду, мы не поедем к ним, а тут — давайте дружить, пусть с Латинской Америкой, но все равно удивительно. Да и само понятие «рок-опера» было новым, вызывающим. Декорации Олега Шейнциса тоже воспринимались как прорыв. Молодые Караченцов, Шанина, Абдулов. Но больше всего поражали Андреевский флаг и Казанская икона Божией Матери. Помню, меня на прогоне спектакля чиновники из Министерства культуры спрашивали: «Вас не шокирует наличие образа Казанской Божией Матери? Я ответил: «Нет, что вы». Боялись чиновники, что их снимут, а не только Марка Анатольевича Захарова. Естественно, моего внука ни Андреевский флаг, ни Казанская икона ошеломить не могут, потому что это уже можно. То есть спектакль сегодня воспринимается не совсем так, как в 1981 году, но тем не менее живет — зал полный. Если говорить про Художественный театр, то «Царь Федор Иоаннович» шел с 1898 по 1949 год и был снят после смерти Бориса Добронравова. Больше пятидесяти лет! Спектакль «Дни Турбиных» шел 15 лет, прошел почти 1000 раз, но в 1941 году на гастролях в Минске попала бомба, сгорели декорации, и потом уже спектакль не возобновили. Одни исполнители умерли, другим было сильно за 40, и играть молодых белогвардейцев ни Кудрявцев, ни Добронравов не могли. Не было и исполнительницы роли Елены, и так далее. Приведу другой пример, не связанный со Станиславским, но тоже мхатовский — «Три сестры» Немировича-Данченко шли больше пятидесяти лет. Не премьера 1901 года, а спектакль, поставленный в 1940 году. Такое долголетие для спектакля не всегда хорошо, иногда бывает и ужасно. В театре Вахтангова «Без вины виноватые» в постановке Фоменко живут уже 20 лет, в «Современнике» «Вишневый сад» в постановке Волчек возобновлявшийся, правда и «Три сестры» — 30 лет, в Петербурге «Братья и сестры» и «Бесы» Додина — больше четверти века. Сравнивать с Пушкиным рискованно, но я сравню — Десятилетия, а не века. Ни один театральный режиссер не может иметь такую славу, как Пушкин, но специалисты знают ему цену. Вы как человек, всю жизнь занимающийся театром, с кем из представителей других искусств могли бы сравнить Станиславского по значению для русской и мировой культуры? Понимаю всю условность таких сравнений, но все-таки… — Пушкин — наше всё, поэтому с ним сравнивать рискованно, но я сравню. Конечно, это совсем разные эпохи, но, думаю, за то, что сделал Станиславский для театра, его можно назвать Пушкиным нашей сцены. А если сравнивать с современниками, то совсем просто: Чехов и Лев Толстой. Другое дело, что Льва Толстого или Чехова вы можете снять с полки… Станиславского тоже можете — «Работу актера над собой», — но между его спектаклями и «Работой актера над собой» такая же разница, как между «Войной и миром» и теоретическими трактатами — об искусстве, про религиозные я говорить не буду — Толстого. Я всегда думал о том, что он почти одногодок крупнейших церковных иерархов своего времени. Двумя годами младше Патриарх Тихон, четырьмя — митрополит, а потом Патриарх Сергий, пятью — митрополит Евлогий, создатель другой ветви Зарубежной Церкви. Все лидеры тех или иных ветвей Русской Православной Церкви — его поколение. Если говорить об ученых, то я бы, наверное, сравнил Станиславского с его одногодком Вернадским. Или это так быстро развивающееся искусство, что любая новация через несколько десятилетий устаревает? Например, у любимого вами Женовача есть что-то от Станиславского? Не только потому, что его театр помещается на фабрике Алексеева, хотя это символично. Но я бы скорее сравнил не само творчество Сергея Женовача, а его студийную линию, со студиями Художественного театра. Здесь Женовач прямой наследник не столько даже Станиславского, хотя и Станиславского тоже, но в большей степени — Сулержицкого с его этическим фундаментом, который он закладывал в первой студии Художественного театра. Но сами студии — целиком идея Станиславского. Безусловно, во многом продолжает традиции Станиславского театр Фоменко. Я бы сказал, что опосредованно, через то, чему Станиславский научился у Малого театра и что потом внесли на сцену Малого театра некоторые его ученики, эти традиции живут в Малом театре. Театр Вахтангова в лучших своих спектаклях… Я не говорю об их последних сезонах, но, скажем, спектакль «Без вины виноватые» в постановке Фоменко Станиславский, я уверен, принял бы. Все профессии богопротивны — В своей системе Станиславский разделил работу актера на три типа: ремесло, искусство представления — когда актер испытывает переживания своего героя на репетициях, но не во время спектакля,- и искусство переживания, когда и на сцене актер пропускает через себя эти переживания. И он настаивал, что именно искусство переживания — высшее проявление актерского мастерства. Трудно усомниться, что именно испытывая на сцене переживания своего персонажа, актер при прочих равных условиях будет убедительней и спектакль — значительней. Но не опасны ли такие переживания для душевного здоровья актера? Не за это ли многие в церковной среде осторожно относятся к актерской профессии, а кто-то считает ее даже богопротивной? Ректора — тоже. Во всяком случае, многие студенты так считают. На самом деле все просто. У любой профессии есть оборотная сторона, свои соблазны. Конечно, для актера главный соблазн — слава. Например, писателей, которых узнают на улице, можно по пальцам одной руки пересчитать, а артиста, который в каком-то сериале сыграл эпизод, знает весь двор. Самое сокрушительное чувство славы, конечно, в шоу-бизнесе: огромные залы, стадионы и т. Отсюда и наркотические вещи, и безумное поведение многих представителей шоу-бизнеса. Но и у актеров это есть. Только мне кажется, что не переживания персонажа, которые испытывает актер, портят его характер, а жажда славы, первенства. И тут актер в той же ситуации, что спортсмен, представитель шоу-бизнеса и вообще любой человек, который сегодня, можно сказать, вышвырнут на обозрение массам. Это и в интернете возможно. Блоггер, на мой взгляд, профессия куда более опасная, чем актер. И Станиславский в своем дневнике это за собой замечал. Он играет в «Мудреце» генерала Крутицкого, играет гениально, но главную роль — Глумова — играет Качалов, а зритель аплодирует актеру, играющему главную роль. Станиславский записывает, что шевельнулась в нем какая-то змея ревности, и это надо в себе побороть. Сам факт, что он это написал, говорит о том, что христианское покаянное начало в нем жило. Вот что главное! Неважно, кто ты, но если это начало есть у блоггера или у ректора, они еще не безнадежные люди. Станиславский и Ильин — То есть система Станиславского христианству не противоречит?
Премьера документального фильма «Борис Любимов. 10 встреч»
Мария Вадимовна и Борис Николаевич любезно приняли приглашение побывать в гостях у редакции «КВ». Сын знаменитого советского переводчика, Борис Любимов с детства был окружен писателями, литературоведами, критиками, артистами. Театр эпохи восьмидесятых. Ректор театрального института им. Щепкина Борис Любимов в разговоре с сайтом заявил, что умершему народному артисту СССР Юрию Соломину было очень тяжело в последние.
Борис Любимов: Три главные темы в жизни – Церковь, литература и театр
Позже состоялось личное знакомство с Александром Исаевичем Солженицыным и постановка спектакля «Пир победителей» по одноименной пьесе писателя в Малом театре. Размышления о жизни и литературе, театре и истории, религии и философии — все это 10 встреч с Борисом Любимовым. Фильм представит режиссер Денис Бродский.
Одно из первых моих детских воспоминаний я могу датировать с точностью до одного-двух дней.
Мы жили около площади Маяковского, около гостиницы «Пекин», в коммунальной квартире, в тесноте. И вдруг отец исчез на один-два дня, это было настолько непривычно для меня, что я спросил: «Где папа? И вот в шесть утра открывается дверь это я помню смутно , и я вижу в отдалении голову своего отца и какую-то старушку сейчас я понимаю, что ей было тогда столько лет, сколько мне сейчас, но мне она казалась совершенно дряхлой и древней , и она на меня бросается, а я еще в кроватке лежу.
Это оказалась моя бабушка. Конечно, мне в четыре года это был 1951 год не сказали, откуда бабушка прибыла. Обстоятельства ее жизни я узнал уже значительно позже.
Я думаю, что и культура, и церковность одновременно были отцу привиты в большой мере бабушкой и дедушкой. В этой родословной редко можно увидеть священника, чаще — дьячка. Дьячок такой-то церкви, причем не Калуги, а какого-то села, иногда диакон и так далее.
Поэтому когда, уже значительно позднее, отец чуть посмеивался над моим азартным увлечением не вообще церковностью, а церковной утварью, церковной терминологией, всем воздухом церковным, он говорил, шутя: «Это в тебе дьячковская кровь играет». Мама была из Харькова, с юга России, как тогда говорили. Она замечательно знала языки: французский, немецкий, очень хорошо испанский и немножко английский.
Одно время, по-моему, еще в дошкольные времена, я с ней занимался тремя языками. Но тут я, имея отца-переводчика, все делал в своей жизни, чтобы в этом смысле не повторять шагов родителей. Моя старшая сестра тоже была переводчицей, у нее были блестящие способности к языкам, она легко овладела сверх обычных языков еще и португальским.
В моем же случае это единственное, в чем я, скорее инстинктивно, чем сознательно, не то что отталкивался, но отходил от троп отца. Три главные темы от отца — Всё остальное — три главные темы жизни: Церковь, литература и театр — унаследовано от отца, от родителей. Лучший подарок в доме — это книга.
От отца я, пожалуй, кроме книг ничего в подарок и не получал. Он сам был совершенно равнодушен к вещам, ничего в этом не понимал, не любил. До сорока лет у него не было денег, а потом уже не было ни вкуса, ни опыта.
А книги — да. Был в доме такой обычай: он, библиофил, завел библиотеку, потом, как только моя старшая сестра подросла, он ей завел библиотеку, дублируя свою, потом так же и мне. У нас дома было три собрания сочинений Пушкина, три собрания сочинений Достоевского, три собрания сочинений Толстого.
Я помню, если меня за что-то и могли наказать, то есть не наказать даже, а сделать выволочку, так только за то, что я неаккуратно обращался с книгой. И четвертое, что я унаследовал тоже от отца, — это любовь к природе. Был, естественно, и в Тбилиси, и в Армении, и в Прибалтике.
Но прогулка по Подмосковью вместе с ним в детстве и попутно рассказ о спектакле Художественного театра или о «Днях Турбиных» Булгакова! Первый раз я услышал о Булгакове от него, он мне подробно весь спектакль рассказал, когда мне было шесть лет. Как дети играли, что Чапаев не погиб, я играл в то, что Алексей Турбин не погиб, что мы с ним, два белогвардейца, спасаем Россию от коммунизма, большевиков.
Это была моя любимая детская игра в шесть-семь-восемь лет. Рассказ отца об этом спектакле я прекрасно помню. Мы тогда снимали дачу по Северной железной дороге.
Кстати, тоже очень любопытно, почему именно там. Троице-Сергиева Лавра была открыта только после войны, в 1946 году. Начиная с 1947 года, отец в течение семи лет снимал дачу ровно посередине между Москвой и Лаврой, потому что ему, с одной стороны, нельзя было отрываться от Москвы надо было продукты привозить, в издательство ездить и так далее , а с другой стороны — Лавра, и каждый вечер всенощная, каждое воскресенье литургия.
Пожалуй, мое отношение даже не просто к Церкви, а к монашеству связано с детством и с Лаврой. Больше так я никогда не был связан именно с монашеством. Родители рассказывали о моих первых впечатлениях: меня впервые привезли туда и потом спрашивали: «Что тебе больше всего понравилось?
Не было там никакого Якова». Оказалось, что мне очень понравился диакон. Я этого слова тогда еще не знал, оно мне запомнилось как Яков.
С тех пор я «яковов» люблю. Вообще у отца было немало добрых знакомых среди этой части церковного сословия. Он оставил об этом воспоминания.
Я помню одного из почитаемых ныне покойных старцев игумена Савву, труды которого сейчас издаются, он к нам приезжал в Москву на метро «Аэропорт». Это, конечно, была картина, когда в 1960 или в 1961 году открываются двери нашего подъезда, где живут почтенные драматурги — Розов, Арбузов и так далее, и входит не в полном одеянии, но все-таки монашески одетый отец Савва со своими близкими людьми. У лифтерши глаза полезли на лоб, что называется.
Кстати, я тогда немного посидел с ними и, каюсь, помчался играть в футбол при всей моей любви к Церкви. Отец Савва спрашивал отца: «Как сын к Церкви относится? Но у меня было преткновение: я не мог сосредоточиться во время шестопсалмия на всенощной, запинка такая бывает у человека.
Отец Савва спрашивает: «Почему? Отец Савва сказал: «Да, ему скучно, а бесам совсем не скучно». Не предполагал я, а он предполагал, что потом это будет один из самых любимых моих моментов в богослужении, и что я некоторое время буду читать шестопсалмие в одном из подмосковных храмов.
Вот такие пути. Иногда вспоминаешь какие-то точки на своей дороге, которые, тебе кажется, — просто какая-то станция, которую ты проехал, а она, оказывается, узловая. И таких узловых станций достаточно много было в моей жизни.
Пионером был, комсомольцем — нет — Ведь опасно же в те времена — ребенок, который играет в белогвардейцев. Это даже страшно вообразить. Потом, в церковь ходить — тоже в школе не скажешь.
Была двойная жизнь. Родители об этом разговаривали? Чувствовался этот гнет, атмосфера времени?
Я сам везунчик, всё-таки я родился уже после войны. Войну я не застал. После войны материальное положение у семьи было довольно тяжелое примерно до начала 1950-х годов, когда вышел отцовский перевод «Дон Кихота» и уже пошли какие-то деньги.
Но окружение тоже жило так бедно, что ты своей бедности не ощущал. Я знаю, что с первого гонорара за «Дон Кихота», еще с аванса, мне и моей старшей сестре были куплены шубки, я даже помню, как они выглядели. Но я этой бедности и военного лихолетья, как моя сестра, которая родилась в 1941 году, не застал.
А гнет, конечно, был. Я помню такой момент, это, наверное, был январь 1953 года. Мне пять лет, я читать уже научился.
Отец меня ориентировал только на русскую и зарубежную классическую литературу. Советскую литературу я почти не читал, кроме детской. Читал несколько басен Михалкова, знал Корнея Чуковского.
Кстати, Корней Иванович как-то приходил туда, в эту нашу тесноту, на площадь Маяковского. Это был первый писатель, к которому я был допущен, в компанию к взрослым. Время было довольно позднее, мне уже полагалось спать, а комнатка у нас одна, никуда не денешься, меня просто за ширмочкой положили.
Обстановка, как в «Мальчиках» у Достоевского описано: у штабс-капитана Снегирева дети, теснота, уже не бедность, но не настолько не бедность, чтобы быть воплощенной в квартиру, в обстановку. Есть только книжные полки, кровати и раскладушка для старшей сестры. Когда Корней Иванович узнал, что за занавесочкой мальчик, он потребовал мальчика к себе.
Помню, что он мне читал про «Мауса и Котауса», потом даже отец говорил не то что с некоторой ревностью, но со смехом, что он со мной общался больше, чем с родителями. Видимо, действительно он по-настоящему любил детей, а не показно, как это иногда бывает. Возвращаюсь к январю 1953 года.
У нас был тогда такой обычай — утром прибегать в кровать к родителям перед школой. Я еще тогда был дошкольник, а сестре было одиннадцать лет. Я проснулся, но делаю вид, что сплю.
Она прибегает и шепотом говорит, что во сне видела Сталина в гробу. Я тут ужаснулся, во-первых, потому что мне было пять лет, а во-вторых, потому что я был очень открытым и искренним. Вот сейчас, если бы я был открыт, как тогда, я был бы готов для Facebook: всё мог рассказать о себе и о том, что происходит дома.
Поэтому со мной на политические темы не разговаривали. А сестра уже была человеком посвященным. Я думал, что будет некий ужас, а отец шепотом сказал: «Дай-то Бог».
Я это услышал и, при всей своей детской непосредственности, затаил. А потом, когда мы пошли с отцом гулять, я на улице заметьте, это уже во мне какой-то разведчик существовал сказал: «Я это слышал». И отец мне очень коротко и очень логично и доступно не могу это сейчас воспроизвести объяснил, что происходит в стране последние тридцать пять лет.
Он сказал: «Я тебя прошу никому об этом не говорить. Ты, конечно, это можешь сделать, но имей в виду, что нас тогда не будет». Когда через два месяца умер Сталин, я очень хорошо помню демонстрации, толпы людей, которые шли к Колонному залу по Тверской улице, а мы с мамой шли в магазин «Грузия».
Я понимал, что они идут туда, а я-то нет, и это было уже сознательно. Еще один разговор, который я помню, тоже касался вроде не меня, но ко мне имел отношение. Когда сестра в 1959-м поступила на первый курс в пединститут, ее стали тянуть в комсомол.
Она сказала об этом отцу, и он ответил: «Ты можешь поступать, как ты считаешь нужным, я тебе обязательно буду материально помогать, но если ты вступишь в комсомол, знай, что у тебя отца не будет». Я думаю, что это было сказано из педагогических соображений, конечно, отец всё равно был бы, но, тем не менее, в комсомол она не вступила, как и я. В третьем классе, в 1957 году, вступил.
Что касается пионеров, тут особо и не спрашивали — как ты пошел в школу, так и пошел. Я очень хорошо помню, как я в Красноярске, году в 1985-м, сидел рядом с замечательным писателем и незауряднейшим человеком Виктором Петровичем Астафьевым. Зашла речь об этом, я говорю: «Я никогда в комсомольцах не был».
Он говорит: «Батенька, я в пионерах никогда не был. Меня приняли, я сунул в карман галстук, он оттуда висел красной тряпкой», — и я вижу его, астафьевскую, ярость. О себе я так сказать не могу.
Галстук у меня был, но комсомольского значка никогда не было, естественно, и партбилета тоже. Моя Москва: четыре поколения — Расскажите про Москву своего детства. Какой она была?
Какие места вы помните лучше других? В 1955 году мы поехали смотреть место, где этот дом будет. Я в ту сторону Москву знал до метро «Белорусская», мы туда ходили с мамой, там был магазин «Пионер», покупали мне какие-то спортивные вещи, игрушки, солдатиков.
Еще я очень любил постоять у Белорусского вокзала, сверху посмотреть, как идут поезда. И все, дальше Москва заканчивается. Один раз я был у своего дальнего родственника, который жил около метро «Динамо».
Но за «Динамо» Москвы точно нет. Когда мы сели в троллейбус и поехали к метро «Аэропорт», меня охватил ужас, это была ссылка. Кроме того, для меня всегда были очень важны старые дома, особенно с момента, когда я стал играть в «Белую гвардию».
Я думаю, что в те годы потом-то уже мироощущение расширялось я был главным реакционером, консерватором и монархистом-романтиком на земле. Притом этот мой монархизм абсолютно не был связан ни с династией Романовых, ни конкретно с последней царской семьей, которой я очень сострадал. Я сейчас вспоминаю, что эта моя игра заканчивалась, когда мы с Алексеем Турбиным побеждали и захватывали Москву.
Всё-таки думать, что государь жив, можно было в 1918 году, кому-то можно было думать так и в 1924-м, и в 1925-м, когда писалась «Белая гвардия», а в 1953-54-м, даже когда ты играешь, всё-таки должны быть какие-то правдоподобия чувств в предполагаемых обстоятельствах, как сказали бы Пушкин и Станиславский. Вот этого у меня совершенно не было. Очевидно, Иван Александрович Ильин назвал бы меня непредрешенцем.
Мы с Алексеем Турбиным победили, мы сделали свое дело, а какая дальше будет власть — это, ребята, решайте сами: вот примерно так можно было бы мое детское мироощущение перевести. Поэтому для меня было очень важно всё, что связано с русской историей. Отец переводил в это время Рабле, Доде, «Госпожу Бовари», у нас дом был окружен западниками по профессии, по знанию языков: редакторами, переводчиками, литературоведами, замечательными знатоками европейской литературы, но надо сказать, что, приходя в дом, они чаще всего говорили о русской литературе, о русской культуре.
В Москве я больше всего любил, конечно, центр. Допуск в Кремль был разрешен только после смерти Сталина, туда начались экскурсии, и это было некоторым событием в жизни. Всё, что связано с центром Москвы, для меня почему-то всегда было по правую руку.
Представьте себе, когда-то памятника Маяковскому не было: он был поставлен на моей памяти после юбилея Маяковского в 1954 году, и любимая прогулка была от него по Тверской улице в центр, к Кремлю. Думал ли я, что буду в нем когда-то работать? Вторая линия, которую я очень любил, — это если от Пушкинской площади идешь направо по Тверскому бульвару и попадаешь как раз в дом Ермоловой, и сразу окунаешься в этот мир конца XIX века и начала XX, который мне был дорог.
Чуть позднее, с начала 1960-х годов, эта тропинка по Тверскому бульвару еще продлевалась, потому что отец меня познакомил с Еленой Сергеевной Булгаковой, вдовой Михаила Афанасьевича, в такое достаточно благоприятное время, когда уже лед вокруг Булгакова тронулся, в 1955 году две его пьесы были напечатаны, в 1962-м — уже однотомничек, где и «Бег» был напечатан, и «Мольер». Примерно в это время мы и познакомились. Я с ней, насколько это возможно при разнице в пятьдесят с лишним лет, подружился.
Сохранилось ее письмо к моему отцу в год моего поступления в институт с очень лестными словами обо мне, настолько лестными, что даже неловко и публиковать это письмо. Я у нее стал бывать очень часто в этом домике. Одни окна выходили на Никитскую площадь, а другие на тогда еще, конечно, закрытый храм Феодора Студита.
Из кухни мы смотрели туда. Там я в машинописи прочитал все пьесы. И все впервые, кроме «Собачьего сердца», я его тоже читал в те же времена, но не от нее получил.
В год моего поступления в институт она, наконец, дала мне прочитать мне уже было семнадцать лет «Мастера и Маргариту». Потом впечатления менялись, становились несколько иными, но тут что-то разверзлось. Так никто не писал.
Я помню, видимо, она увидела что-то у меня на лице, и она дала мне вторую часть с собой, чего она обычно не делала. Я помню, что бежал. Как-то по-булгаковски пошел дождик, я бежал до метро по бульвару, зажав машинопись, думаю, сейчас кто-то нападет, а я буду спасать это… Это уже не детская, юношеская романтика.
Слава Богу, никто не напал, я это прочитал дома. Но вот этот уголок Москвы еще добавился. Конечно, были и знакомые, у которых была квартира в районе Арбата, тех арбатских переулков, поэтому они мне очень дороги.
Это, конечно, мука — уничтожение Собачьей площадки, превращение ее в, как ее тогда называли, вставную челюсть — Новый Арбат. Тут просто руками можно развести от утраты дивных особняков. Всё, что сохранилось сейчас на Остоженке, Пречистенке — во славу Божию, там много оказывается вдруг дивных мест.
Тогда же всё было дивное место. Это, я думаю, было бы сейчас заповедной частью Москвы. Конечно, одна из самых горьких потерь уже на моей памяти — это храм Преображения Господня в Сокольниках, потому что это один из храмов, которые мы посещали в конце 1950-х — начале 1960-х годов, мы туда ездили с отцом.
Он на моей памяти был уничтожен, там теперь метро. Я знаю, что сейчас есть решение о восстановлении храма, но, видимо, не на том же самом месте. Вот это для меня принципиально, хотелось бы дожить до этого.
Еще один уголок — это Лаврушинский переулок: и потому, что там Третьяковская галерея, и потому, что там был действующий храм на Ордынке и были знакомые в Лаврушинском переулке, даже не считая Пастернака, с которым у отца были хорошие отношения. Тем, что я ношу это имя, отчасти я обязан Борису Леонидовичу, потому что за полтора месяца до моего рождения он читал первые главы «Доктора Живаго» и первые стихи, написанные в 1946 году, у нас дома на площади Маяковского. Были разные идеи насчет моего имени.
Одна — я должен был быть назван Михаилом в честь моего деда. А поскольку я родился на Тихона Калужского, отец, как калужский патриот, хотел назвать меня Тихоном, но настоятель храма и духовник моего отца и у меня первая исповедь и причастие были у него отец Александр Скворцов сказал: «Николай Михайлович, Тихонов сейчас нет. Сейчас все громкие и оручие».
А мама предложила, по-моему, после чтения стихов у нас дома: «Давай назовем Борисом». Так я стал Борисом. Позднее, мне кажется, в середине 1950-х годов как-то они меньше общались, поэтому Лаврушинский переулок у меня никак не связан с Борисом Леонидовичем, даже не знаю, в каком подъезде он жил, а снова восстановились отношения более-менее крепкие после истории с «Доктором Живаго» — и потому, что, понятно, отец не выступал против но его особо и не спрашивали , и потому, что он его поддержал и телефонными звонками, и потом, что самое главное, — работой.
Первая работа, которая напечатана Пастернаком после всей этой истории, — это перевод «Стойкого принца» в двухтомнике Кальдерона. Тогда сразу после этой истории власть искала возможности, как, с одной стороны, не дать Пастернаку печататься, а с другой стороны — дать. Перевод — это был вполне возможный вариант.
Отец был редактором этого двухтомника. Старый перевод не годился, а новый, он сказал, на уровне «Стойкого принца» может сделать только один человек — Пастернак. Ему сказали, конечно: «Нет, но давайте попробуем».
Позвонили в ЦК, а там, наоборот, очень этому обрадовались — вот, мы перед заграницей скажем: «Кто у нас Пастернака трогает? Отец послал ему поздравительную телеграмму к семидесятилетию, и свое семидесятилетие он, видимо, в разных местах праздновал, но одно из празднований было — Пастернак, Ольга Всеволодовна Ивинская, отец и покойный переводчик Константин Богатырев. Для меня это было тоже одной из таких узловых станций.
В одиннадцать лет я всё-таки прочитал «Доктора Живаго», который мне тогда совсем был недоступен, совсем, совершенно эта форма романа меня тогда не тронула. А стихи пленили даже одиннадцатилетнего. Живьем я видел Бориса Леонидовича один раз и до сих пор себе своей застенчивости простить не могу.
Я катался на лыжах по Переделкино, это был март 1959 года, и вдруг мой товарищ, житель Переделкино, сказал: «Вон Пастернак». Мы катались недалеко от его дачи. Была весна, он был в пальто, без шапки, мне кажется, собака у него была.
Мне безумно хотелось к нему подъехать и сказать, как я его люблю, как семья моя его любит, и я уверен, что ему бы это очень помогло — потому что это говорит ребенок, потому что он достаточно чувствовал свою изолированность, одиночество. Оно выражено в одном из последних его стихотворений: «Я пропал, как зверь в загоне», — в это самое время. Но от застенчивости, от стеснительности не подъехал.
До сих пор я думаю, что всё-таки оправдание есть, конечно, но застенчивость и стеснительность далеко не всегда являются добродетелью. Иногда это надо преодолевать и говорить человеку то, что ты на самом деле чувствуешь. Даже лауреату Нобелевской премии иногда бывает это важнее, чем дебютанту.
Потом — тоже узловая станция. Родители взяли меня на похороны Пастернака. Я думаю, что я — один из последних свидетелей этих похорон.
Потом еще, конечно, точки, связанные с московскими храмами. Первый храм — это храм Воскресения Словущего в Филипповском переулке, где меня крестили, где отец входил в близкий круг настоятеля, был едва ли не председателем так называемой двадцатки. Мы стояли обычно службу в алтаре.
Так что мое детское восприятие, кроме самого раннего детства, — это пребывание в алтаре, где я в свои семь-восемь лет отстаивал всенощную. Справка о крещении Бориса Любимова Опять же всё относительно: в 1990-х годах настоятелем этого храма был старейший тогда по возрасту священник города Москвы отец Василий Серебренников, он скончался в 1996 году в возрасте под девяносто лет. А я помню, как он пришел в этот храм в 1955 году вторым священником, и во время богослужения он запнулся, отец Александр сделал ему какое-то кроткое замечание.
Какой же я старый, если я помню одни из первых шагов старейшего священника города Москвы!
Таганская — кольцевая , Дом русского зарубежья Вход свободный. Количество мест ограничено.
Фильм начнется в 19:00.
«Борис Любимов. Драматургия одной судьбы» (20.12.2022)
Материалы про персону Борис Любимов в Саратовской области за неделю и за месяц. Ректор ВТУ имени М.С. Щепкина, профессор Борис Любимов подчеркнул, что он очень рад поручению Президента России, которое касается проведения пилотного проекта по реформе. Интервью ректора ВТУ (института) М.С. Щепкина Бориса Николаевича Любимова журналу «Авансцена».
«Борис Любимов. Драматургия одной судьбы» (20.12.2022)
| Любимов выразил соболезнования по поводу кончины писателя-фронтовика Бориса Жаворонкова | Борис Любимов - Отца главы Минкульта Любимову госпитализировали с коронавирусом - - Россия. |
| В Москве прошла премьера документального фильма "Борис Любимов. 10 встреч" | Документальная, познавательное. Режиссер: Денис Бродский. |
Борис Любимов: решение Домогарова не выходить на сцену подведет театр и зрителей
Я думаю, тут кое-какие гены сказываются, потому что её прапрапрадедом был при царе, при Александре II, рязанский губернатор, а при Александре III — вологодский губернатор. Я думаю, что вот эти гены как-то должны сказаться», — отметил он. По его словам, о возможном назначении дочь ему не сообщала. Мы с ней виделись в воскресенье.
В общем, в пору знакомства с отцом Всеволодом мне было довольно трудно внутренне. Виноват сам, конечно, был, но проблем это не решало. И однажды я вышел из дому в состоянии раздрая и встретился с батюшкой. Он спросил меня: «Как ваши дела? До этого я никогда никому и ничего не говорил о своих трудностях, а тут произнес: «Очень плохо, отец Всеволод». Он сразу сказал: «Вам нужно исповедоваться и причаститься».
Что в таких случаях советует говорить лукавый разум? А отец Всеволод мне: «А чего готовиться? В понедельник будет Сретение Господне. Хорошо бы вам причаститься…». Я пришел в храм. Это день моей Встречи. Протоиерей Всеволод Шпиллер сделал для меня очень многое. Он со всеми находил общий язык. Тут-то он и сказал: «Это мой сын».
Отец Всеволод был человеком бесстрашным, не боявшимся осуждения. Помню, как отец Всеволод говорил мне: «Я очень рад, что вы живете в церковном ритме». Хорошо, когда ты знаешь, какой сегодня день, какой праздник, что на каждый день есть своя молитва, что сейчас в храме звучат великопостные песнопения, а потом будут песнопения пасхальные. Когда я был маленьким, мы жили в коммунальной квартире. В нашей комнате был укромный уголочек для икон, но никто их особенно не скрывал. А те, кто навещал, были избранные или, лучше сказать, званые. Сложнее, как ни странно, оказалось в старших классах. Но я чувствовал тогда не враждебность даже, а, скорее, полное безразличие. Никто о том, что я христианин, просто не знал.
От близких своих друзей в институте я веры своей не скрывал. В 70-е, когда уже стал преподавать, говорил и со студентами… Была только одна негативная история. Однажды я пришел к отцу Всеволоду в Николо-Кузнецкий храм и вдруг увидел идущего мне навстречу моего студента в стихаре, который только что мне сдавал зачет. Он нес что-то из церковной утвари и, когда увидел меня, чуть все это не уронил. Конечно, меня ведь можно было принять за шпика. Но доучиться ему все-таки дали, слава Богу. Круг верующих действительно был узок. Советскую власть уже можно было ругать, а о вере говорить было все равно не принято. Помню, мой прогрессивный приятель с недоумением спрашивал: «А правда, что твой отец верующий?
В общем, я был свой среди чужих и чужой среди своих по некоторым параметрам. Не было ли у Вас внутренних противоречий, с этим связанных, и как Вы их преодолели, если они были? Я всегда вспоминаю одну фразу Лескова: «Глубоко верующий, как большинство актеров». Стоит ли верующему человеку служить в театре?
Щепкина Борис Любимов. Орденом «За награды в культуре и художестве» замечены актриса кино и Отвлеченного театра комедии имени Н. Орденом Дружбы — актер кино и Столичного отвлеченного театра имени Вл.
Также липчане интересовались: сможет ли выпускник провинциального вуза и актёр из периферии по уровню сравниться со столичным? Любимов ответил однозначно: таланты есть везде. В уровне актёрской игры в периферии есть достаточное количество профессиональных и одарённых актёров.
Борис Любимов, Валерий Кипелов и Тамара Синявская получили награды и звания
Сын знаменитого советского переводчика, Борис Любимов с детства был окружен писателями, литературоведами, критиками, артистами. Могила ва и его родных на Ваганьковском кладбище (уч. Президент РФ Владимир Путин наградил исполняющего обязанности ректора Высшего театрального училища (института) имени Щепкина Бориса Любимова орденом «За заслуги. Сын литературоведа и переводчика, исследователя культуры Николая Михайловича Любимова (1912-1992) и переводчика Маргариты Романовны Любимовой.