Руины — Виктор Вахштайн / ПостНаука. Поиск. Смотреть позже. Причем в качестве модели, по которой может протекать этот крах, довольно часто предлагается повнимательней присмотреться к Руине — трагическому тридцатилетию истории Малороссии, с 1657 по 1687 год.
Украина: новая «Руина»
В условиях, когда основным эмоциональным топливом всего процесса является пафосное негодование, гнев и ненависть к врагу, это психологически неизбежно. Радикализм перекрашивает как движение в целом, так и отдельно взятые головы — и если человек сегодня еще путается в том, чего он хочет — соблюдения Конституции или свержения режима, то завтра, или даже в следующем комментарии в фейсбуке, он будет говорить именно о свержении. И вот текст Гозмана — опубликованный на оппозиционном ресурсе и вовсе не вызывающий негодования у протестной тусовки — говорит именно о свержении. Начиная с авторского названия: «На обломках самовластья — что будем строить на руинах режима? Такие улучшения только укрепят режим. Либо в случае сокрушительного военного поражения, когда вся полнота власти переходит к оккупационной администрации, а уцелевшее население выпрашивает тушенку у иностранных танкистов. Либо в результате революции — когда с тушенкой тоже возникают трудности. Либо в результате какой-то комбинации того и другого.
Само слово «руины», если речь не идет о тысячелетней давности памятниках, означает результат каких-то насильственных и разрушительных действий. Причем дальнейший текст не оставляет никаких сомнений в том, что имеется в виду: «Лишь при выполнении негативной программы — смене режима — имеют шанс заработать те механизмы, которые позволят добиваться уже позитивных целей. Поэтому, как это уже бывало в мировой истории, лозунг «Долой! И неизбежным, поскольку власть ведет себя таким образом, что эволюционный путь нашего развития представляется все менее вероятным». При этом автор не высказывает какие-то чрезмерно резкие или крамольные для своей среды мысли — это то, чем полны протестные аккаунты. Режим настолько ужасен, что его невозможно как-то исправить — его можно только «сменить».
Обвиняют Порошенко, Медведчука, самого Зеленского, Ермака, Ахметова и массу других политиков рангом ниже. Все обвинения не имеют ничего общего с законностью, правом, справедливостью. Это все технический прием борьбы за власть, но прием, что называется, на грани фола.
О чем это говорит? Ответ однозначный. Обвинения политических противников друг друга в держзраде госизмене — укр.
Версия 5. Информация Российское информационное агентство «Новый День» зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций РФ. Екатеринбург, ул.
Радищева, д.
Но в любом случае эти реакции привязаны к роли США в этом мире», — указал Серенко. США поставили свое участие в проекте глобализации на паузу, но это не значит, что они отказались от этой роли, добавил политолог. Просто эта пауза совпала с президентством Трампа, и с завершением его президентства эта пауза закончится, заключил собеседник издания.
СМИ в соцсетях
Эти тридцать лет получили, во-первых, название гетманщина, потому что гетманы сменялись чуть ли не ежегодно, и, во-вторых, название Руина, потому что на территории, подконтрольной тогдашним гетманам и составлявшей примерно пятую часть Украинской ССР образца 1991. Интересные новости! В Краснодоне прошел открытый турнир по боксу памяти героев «Молодой гвардии». Сирия была развитым государством,а теперь же сейчас и делают с УКраиной. Согласно словарю терминов и понятий, руина — это развалины или обвал какого-либо строения или места поселения людей.
В Европарламенте назвали условие превращения "Северного потока – 2" в руины
Блогер «Общественного контроля» Виталий Трофимов-Трофимов о том, что такое «терроризм». Разрушенный жилой дом в Донецкой Народной Республике Россия 24 мая в 10:44 В России создадут федеральную службу для восстановления ДНР и ЛНР. В одном из старейших поселений мира археологи раскопали руины школы Культура 24 ноября в 07. Согласно словарю терминов и понятий, руина — это развалины или обвал какого-либо строения или места поселения людей.
Что такое ретеллинги
От себя добавим, что «великая перемога» поляков на фронте борьбы с российским газопроводом не имеет ничего общего с действительностью. Германия, и лично канцлер Ангела Меркель, уже не раз давали понять — «Северный поток-2» нужен Берлину и будет достроен во что бы то ни стало. Действия Варшавы понятны: сегодня Польша выступает главным протеже США в Европе, превращаясь в оплот дерзкой русофобии и откровенного политического маразма. Однако как бы поляки ни тужились, остановить энергетический проект РФ им не удастся.
Россия должна быть ассиметричной федерацией, принципиально готовой к выходу отдельных регионов из ее состава».
Что же, позиция, согласно которой жители того или иного региона могут принять решение отложиться от государства, в которое он входит, «пусть люди сами решают», вполне возможна — хотя ее можно оспаривать. Но сейчас речь вообще не о ней. Наши либералы включая автора текста ее вовсе не придерживаются. Регионы могут отлагаться только от России — и присоединяться, если захотят, к другим странам. Мысль о том, что жители каких-то регионов, имеют право, напротив, отложиться от соседних стран и присоединиться к России, является для либералов страшной анафемой.
В этом нет ничего неожиданного — любые принципы существуют для либералов только до тех пор, пока их можно использовать против России. Если они, напротив, могут в каком-то отношении сыграть на Россию, они немедленно утрачивают всякую действенность. Итак, вполне ясно заявляемая цель протестного движения — это «смена режима», с последующим «обретением независимости отдельными регионами РФ». Конечно, некоторые участники движения возмущенно заявят, что хотят вовсе не этого — а хотят соблюдения законов и прекращения злоупотреблений. Что же, это очень хорошо, если вы хотите именно этого.
Но тогда необходимо понять, что борьба со злоупотреблениями и «смена режима» — это не только разные, это взаимоисключающие задачи. И если вы действительно хотите права, законности, Конституции — вам стоит немедленно порвать с революционерами. Не ходить на их собрания.
Объяснение таких действий четко изложены к книге Збигнева Бжезинского «Великая шахматная доска: главенство Америки и её геостратегические императивы». Жизненный интерес Вашингтона заключается в воспрепятствовании сближения России и Украины. Однако грубая и напористая политика США в указанном регионе фактически создала благоприятные условия для возникновения сферы притяжения Москвы на значительной части разваливающейся страны.
Такое «усиление» России явно было не в планах Вашингтона и их германских сателлитов. И они нашли единственный возможный выход, который подразумевал двоякое действие. Во-первых, начали формироваться карательные подразделения по принципам, заимствованным у шефа военной разведки вермахта Вильгельма Канариса и подразумевающим опору на звериный украинский национализм, доведенный до исступления шквалом агрессивной пропаганды. Одновременно на относительно короткий период подготовки такой «национальной» гвардии и формирования общественного мнения, поддерживающего самые жестокие меры, вся тяжесть силовой операции по подавлению протестов оккупированного населения легла на иностранных наемников. При этом основу такого легиона составили русскоязычные жители западного полушария. Именно они с жестоким сарказмом расстреливали милиционеров Мариуполя, сжигали людей в Доме профсоюзов в Одессе, разгоняли митинги в Харькове.
Однако, несмотря на значительный успех на начальном этапе, наемники столкнулись с жестким отпором в Краматорске и Славянске.
Все началось с задержки зарплат и перехода на 3-х дневную рабочую неделю. Сейчас же было официально объявлено, что завод дорабатывает последние заказы и закрывается. В свете недавних событий, заказы из РФ существенно сократились, что фактически привело к разорению всей промышленности Сумской области. Ну и, как следствие, пошла волна увольнений, рост безработицы и социального напряжения.
Руина 2.0 как запасной план Запада
И если вы хотите поддержать революционное движение, вам стоит отдавать себе отчет, что оно выступает отнюдь не за укрепление законности и преодоление злоупотреблений. И любые разговоры о законности — или злоупотреблениях — являются только инструментом для достижения основной цели. Смены режима. Стоит обратить внимание и на еще один момент, который автор считает нужным затронуть в своем тексте: «обретение независимости отдельными регионами РФ вещь вполне возможная и не обязательно ужасная... Россия должна быть ассиметричной федерацией, принципиально готовой к выходу отдельных регионов из ее состава». Что же, позиция, согласно которой жители того или иного региона могут принять решение отложиться от государства, в которое он входит, «пусть люди сами решают», вполне возможна — хотя ее можно оспаривать. Но сейчас речь вообще не о ней. Наши либералы включая автора текста ее вовсе не придерживаются. Регионы могут отлагаться только от России — и присоединяться, если захотят, к другим странам.
Мысль о том, что жители каких-то регионов, имеют право, напротив, отложиться от соседних стран и присоединиться к России, является для либералов страшной анафемой. В этом нет ничего неожиданного — любые принципы существуют для либералов только до тех пор, пока их можно использовать против России. Если они, напротив, могут в каком-то отношении сыграть на Россию, они немедленно утрачивают всякую действенность. Итак, вполне ясно заявляемая цель протестного движения — это «смена режима», с последующим «обретением независимости отдельными регионами РФ». Конечно, некоторые участники движения возмущенно заявят, что хотят вовсе не этого — а хотят соблюдения законов и прекращения злоупотреблений.
Причина — отсутствие интереса к этому историческому событию у широких масс. Но и само это событие, как показали пермские историки, было «изобретено» [25].
По другой ее версии, получается, что «отнюдь не только высокие идеалы» «побуждали людей становиться революционерами, уходить в лес, бороться против существующего строя» [27]. Кудрина с описанием подоплеки мотовилихинской революции [28] читаются как современная новостная лента. Завод — прекрасный образец дореволюционной промышленной архитектуры — чуть-чуть виднелся с парковой скамейки. Центр Перми, с его Красной и Зеленой линиями маршрутами экскурсий , отмеченными на асфальте, непустующими кафе и оживлением на Эспланаде, остался в двадцати километрах. Пермь, расширяясь, включила в себя и Мотовилиху — когда-то отдельный промышленный город. Но здесь нас окружала совсем другая Пермь — Пермь окраинная, сочетающая разнородные остатки другой, закончившейся эпохи: помпезный дом культуры, в котором арендуют комнаты различные фирмы, двухэтажные сталинские жилые дома с уцелевшими неподалеку дровяниками, здание диорамы — памятник тому, чего не было. Не будет, наверное, большой ошибкой сказать, что «фейковая» деревня Хохловка олицетворяет «наследие», центр Перми в период «Белых ночей» — постиндустриальное «переизобретение» промышленного города, а Мотовилиха — такую городскую периферию, где бесполезно делать условный центр современного искусства из отслужившего свое условного речного вокзала [29].
Эти различия дают нам возможность активнее примерить на себя историю осмысления упадка и ее самого лакомого куска — руин, которая сложилась в западной урбанистике и гуманитаристике в целом. Руины, «призраки», аффект и мы Эпизод с недавней поездкой в Пермь важен мне для того, чтобы подчеркнуть следующее. Многое из написанного в последнее время о памяти, руинах, призраках, меланхолии диссонирует с настроением, в котором многие из нас сегодня пребывают. Я имею в виду, в частности, тревожное ожидание перемен к худшему. К примеру: через несколько дней после описанной экскурсии культурный ландшафт Перми поменялся — сняли с поста инициатора пермского культурного проекта Марата Гельмана, что скажется, так или иначе, на работе пермских, да и не только пермских, коллег [30]. Все важнее становятся разговоры, благодаря которым можно не только «сверить часы», но и разделить эмоции друг друга, вглядевшись в заряженные фантасмагорией места. В частности, в места, использованные тенденциозным историческим нарративом для формирования нужной для власти исторической идентичности.
Мы же, пусть бегло и пунктирно, но иначе пытаемся выстроить нарратив места и всего города, не скрывая друг от друга его противоречий. Как это сделать, если мы вступаем в контакт с прошлым тех или других мест лишь во время визита. Посещение мест, имеющих историческую ценность, не отделимо от переживаний одинокого путника-паломника-туриста. Репрезентации таких мест подчиняются всегда уже имеющимся сценариям, в которых видение, мысли и чувства автора преобладают. Как писать о городской памяти так, чтобы голоса других тоже были слышны? Как учесть самые неожиданные и невидимые сообщества и сети, которые данное место только проявляет, узлом которых является? Как писать, принимая в расчетдругих, — ведь твой одиночный взгляд точно что-то упустит?
Гулять и смотреть не то же самое, что быть так или иначе включенным — сначала в создание места, потом в его переделку, которая часто совершается не по плану, а сама собой, просто потому, что центр активности переместился куда-то еще. Визуальное наслаждение примечательным местом упускает прежде всего глубинные и продолжительные ритмы окраин, включающие традиции, восприятие которых мало совместимо с кратким исследовательски-туристским набегом. К примеру, во время нашей экскурсии в Мотовилиху я ушла фотографировать сталинские дома и дровяники. Теперь к теплым воспоминаниям о фестивале «Белые ночи» все время примешивается зрелище серьезного мужика в просторных шортах и шлепанцах, уютно расположившегося с сигареткой на крыльце своей двухэтажной «сталинки» солнечным субботним утром. Привычные абстракции — «модернистский проект», «индустриализация» и ее «закат», «постсоциализм», «авторитаризм», — которыми напичкана моя голова, столкнулись тем утром с чем-то совсем иным. Никакой «кровавый режим» не помешает этому сосредоточенному пермяку радоваться выходному, сигарете, подружке, праздности, предвкушаемой рыбалке. Он не любит богачей-начальников, признает, что производство, частью которого он остается, — неэффективно, но «людям же надо где-то работать».
Мы говорили всего-то минут десять. Записав за три визита в Пермь июнь 2011-го, 2012-го и 2013 года десятки разговоров с «креативщиками» и преподавателями, волонтерами на фестивале и горничными в гостинице, я «споткнулась» об этого мужчину, который своими спокойствием и непроницаемостью напомнил мне о важности длительного проникновения в жизнь тех, у кого также есть право определять собой город. Одна шестая суши, там столько вот народу, и ничего не можем сделать. Достаточно трех цифр. Я финансист, я же все понимаю — такие недра, такие возможности, но горстка людей, которые нами управляют, она не может все это связать, и мы не можем ничего сделать, хотя вроде работящие, здоровые, нормальные мужики» [31]. Так один пермяк описывает пермские «эмблемы», ссылаясь по очереди на названия известной пермской балетной труппы, производимой в Мотовилихе системе реактивной артиллерии и сети магазинов, принадлежавшей бывшему пермскому губернатору [32]. Невозможность долговременного планирования и необходимость осознать новые правила интеллектуальной игры, кажется, лишает тех, кто сегодня пишет в России о работе городской памяти, традиционных для этого поля созерцательности и меланхоличности.
Необходимость артикуляции своеобразного аффектароссийских интеллектуалов а в этом я вижу главную задачу «настоящего момента» приводит к любопытным разворотам нашей рефлексии свежих концептуальных движений. К примеру, сейчас есть большой интерес к нерепрезентативной теории [33]. С обсуждаемыми здесь руинами и упадком это концептуальное движение связано весьма прямо. На руины как следы упадка мы смотрим, обладая воплощенной памятью [34] и преследуемые призраками [35]. Память и ее материализации представляют интересный случай коллизий между репрезентируемым и нерепрезентируемым. Все это чудесно, и английская коллега, начав с этой точки, может написать поэтичное географическое повествование, к примеру, о прогулке по английскому постиндустриальному ландшафту вместе с местным краеведом, который знает, какими тропами ходили тут прежде [36]. Что-то помнится, что-то забывается, и географ смущен упрямством памяти своего спутника, который не хочет смиряться с тем, что шахта и тропинки, по которым ходили шахтеры, — все это в прошлом.
Автор, показывая, что не все репрезентируется, проблематизирует столкновение разных версий памяти об одном месте. У нас же многие подобные руины лежат неописанными, ничего тем самым в нашем общем опыте не представляя. Конструирование «позитивных» репрезентаций, запрос на которые понятен и объясним, сопровождается тем, что целый пласт промышленной истории физически и символически повис в воздухе: современное состояние многих цехов и иных промышленных сооружений надежно спрятано от любопытствующих глаз заборами и пропускной системой у нас ко многим «руинам» тоже нужен пропуск , что, с одной стороны, способствует воспроизводству мифов о промышленной мощи страны, а с другой, мешает бывшим рабочим культивировать продуктивную ностальгию. Чтобы проиллюстрировать, до какой степени нагружено нашими сегодняшними противоречивыми эмоциями это исследовательское поле, которое в свою очередь репрезентирует драматичные процессы и события, предлагаю читателю всмотреться в одну из фотографий Роберта Полидори [37]. Ее настроением — меланхолией утраты и запустения — проникнуты и многие научные, особенно искусствоведческие, тексты, в которых конечно, верно пишут о том, что руины — и старые, и новые — способствуют рефлексии отношений между прошлым и настоящим. Однако этот ход мысли наталкивается на неосознанное сопротивление с моей стороны, в основе которого два допущения. Первое состоит в том, что с энтузиазмом видеть красоту в руинах можно, когда основания той социальной и политической жизни, в которую наблюдатель включен, достаточно прочны.
Мне кажется, именно прочность оснований и вытекающая из них свобода от разговоров о возможных последствиях неизбежного и наступающего бунта против авторитарного порядка — та грань, которая отделяет друг от друга постсоветских и постиндустриальных созерцателей руин. Второе мое допущение: нерепрезентируемое сегодня — это не только и даже не столько то, что связано с работой аффекта, а то, о чем лучше помолчать.
Поскольку главную задачу думающих и пишущих об этом я вижу в артикуляции «текущего момента», я продолжу свой текст обращением к конкретным местам и эпизодам. Я вдохновлена рассуждениями Джорджо Агамбена о единичном, универсальном и любом: «…Подлинное место примера всегда рядом с самим собой, в том пустом пространстве, где пребывает его жизнь, ускользающая и от каких бы то ни было определений, и от забвения» [18].
Мой пример — попытка не забыть то средоточие двусмысленности, в котором мы сегодня оказались, перестраивая свои отношения со старым и новым прошлым в свете наступившей политической реакции. Читателю самому судить, насколько приложим к иным, а то и к любым, местам и визитам тот нехитрый эпизод, к которому я обращусь. Пермь: Эспланада, Хохловка, Мотовилиха Субботним июньским днем 2013 года, встав на скамейку обзорной площадки городского парка, мы пытались поймать в объективы фотокамер старое главное здание Мотовилихинского завода, видневшееся сквозь листву. Участники конференции «Пермь как стиль» поехали в Мотовилиху, чтобы посмотреть на то, что осталось от «революционного» и «советского»: знаменитый завод, революция 1905 года, выступления рабочих, диорама.
Позади была экскурсия по Хохловке — этнографической деревне, где можно пройтись по восстановленным гумну с овином, по соликамской солеварне, полюбоваться цветущей земляникой и послушать, как старается приобщить к легендам о домовых и леших молоденькая провожатая. Берега Камы стали новым домом для двух дюжин образцов русской и коми-пермяцкой деревянной архитектуры. Те, что свезли в Хохловку в качестве музейных экспонатов, уцелели, а многие другие сгинули либо гниют и разрушаются — деревянные, каменные, кирпичные церкви и цеха, избы и дома культуры некоторые из них мы видели по дороге. Вспомним: топос руин вызрел посреди природы.
Руина, по Зиммелю, врастает в окружающий ландшафт: «Руина… означает, что в исчезнувшее и разрушенное произведение искусства вросли другие силы и формы, силы и формы природы, и из того, что еще осталось в ней от искусства, и из того, что уже есть в ней от природы, возникла новая целостность, характерное единство. Конечно, с точки зрения цели, которую дух воплотил во дворце и в церкви, крепости и зале, в акведуке и обелиске, их разрушенный образ — бессмысленная случайность; однако эту случайность поглощает новый смысл, он объединяет ее и духовное образование, исходя не из человеческой целесообразности, а из глубины, в которой эта целесообразность и действие бессознательных сил природы вырастают из единого корня» [19]. Наверное, у пустой восстановленной церкви на холме Хохловки цель иная, нежели та, что воплотил в ней при создании дух. Возможно, как и ее многочисленные заброшенные сестры, она тоже «бессмысленная случайность», но опять же, по Зиммелю, в руине живет природа, преобразуя культурные артефакты в орудие ее собственного выражения.
Природа в Хохловке помогала вчувствованию в имитацию старины. Многочисленные туристы гуляли по небольшой набережной, проложенной вдоль реки и подчеркивающей городское предназначение всего заповедника. Я слышала, как мужчина с внешностью преуспевающего бизнесмена сказал своей спутнице: «Хоть какой-то частью наследия с толком распорядились». Но как соединить факт эффективной эксплуатации одного из живописных уголков Пермского края я нарочно имитирую здесь стиль рекламных проспектов с запустением множества других строений, брошенных церквей, запущенных жилых домов и неиспользуемых зданий?
Мы сетуем на то, как много интересных сооружений исчезает сегодня в горячке агрессивного городского и пригородного переустройства. Однако всматривание в пестроту уцелевшего наследства убеждает нас: выжить, скорее, суждено тому, что уродливо, что сброшено со счетов, о чем никто не пожалеет [21]. Сколько архитектурно вторичных зданий, странных, построенных со страшной экономией либо тяп-ляп, брошенных посередине строительства либо оставленных за ненужностью, напоминает нам в каждом городе об упрямстве материи, о возможности «плохого» наследия — проблематичного «приданого» модерности. Этот термин английские географы Эрик Суигенду и Мария Кайка используют для обозначения городской инфраструктуры — электро- и насосных станций, всего, что обеспечивало жизнь городов [22] и на что вначале чуть ли не молились — а потом бросили.
Бросовое «приданое» постсоветской России — разрушающиеся электростанции и заводы, дома культуры и, повторюсь, церкви. Избирательное придание ценности сооружениям и памятникам оборачивается тем, что лишь у некоторых из них есть шанс стать привлекательными компонентами культурного наследия, очищенными от следов запустения и новейших вмешательств, спасенными реставрацией от дальнейшего разложения. Стоя на скамейке, мы смотрели на Мотовилиху с высоты городского холма. Перед нами, используя географическую лексику, расстилался типичный ландшафт модерности.
Река, взятая в хозяйственный оборот; синие холмы на горизонте, деревья, рекламные плакаты, жилые микрорайоны: увязанные воедино земля и жизнь, социальное и материальное, определяющие особость региона. Географы сегодня говорят о ландшафте критически, оспаривая эстетическую дистанцию как преобладающий вариант отношения к ландшафту. К примеру, книгу с ярким названием «Ложь земли» американский географ Дон Митчелл начинает пересказом эпизода из «Гроздьев гнева» Стейнбека. Сюжет ее составляет бегство фермерской семьи в Калифорнию от последствий Великой депрессии.
Ближе к финалу повествования беглецы любуются зрелищем, «спектаклем» калифорнийской мечты, — сияющими на солнце крыльями ветряной мельницы, аллеями деревьев, рядами виноградников, красными крышами; перед ними «процветающий, деревенский, Джефферсонов» идеал американской мечты, обещание новой жизни. Из самого романа понятно: обещание не сбудется. В своей книге Митчелл показывает, как за райскими образами аграрного ландшафта Калифорнии — холмами в дымке и уходящими к горизонту полями — скрывается невидимая армия трудовых мигрантов, без которой эти бескрайние поля заросли бы сорняками. Согласна, что этот ход может показаться слишком прямолинейным, но мне нравится, как Митчелл одному эстетизирующему взгляду противопоставляет другой — критический [23].
Ландшафт Мотовилихи тоже связан с ложью: диорама, построенная как визуальный рассказ о роли города в революционных событиях 1905 года, сегодня «переизобретается» [24]. Причина — отсутствие интереса к этому историческому событию у широких масс. Но и само это событие, как показали пермские историки, было «изобретено» [25]. По другой ее версии, получается, что «отнюдь не только высокие идеалы» «побуждали людей становиться революционерами, уходить в лес, бороться против существующего строя» [27].
Кудрина с описанием подоплеки мотовилихинской революции [28] читаются как современная новостная лента. Завод — прекрасный образец дореволюционной промышленной архитектуры — чуть-чуть виднелся с парковой скамейки. Центр Перми, с его Красной и Зеленой линиями маршрутами экскурсий , отмеченными на асфальте, непустующими кафе и оживлением на Эспланаде, остался в двадцати километрах. Пермь, расширяясь, включила в себя и Мотовилиху — когда-то отдельный промышленный город.
Но здесь нас окружала совсем другая Пермь — Пермь окраинная, сочетающая разнородные остатки другой, закончившейся эпохи: помпезный дом культуры, в котором арендуют комнаты различные фирмы, двухэтажные сталинские жилые дома с уцелевшими неподалеку дровяниками, здание диорамы — памятник тому, чего не было. Не будет, наверное, большой ошибкой сказать, что «фейковая» деревня Хохловка олицетворяет «наследие», центр Перми в период «Белых ночей» — постиндустриальное «переизобретение» промышленного города, а Мотовилиха — такую городскую периферию, где бесполезно делать условный центр современного искусства из отслужившего свое условного речного вокзала [29]. Эти различия дают нам возможность активнее примерить на себя историю осмысления упадка и ее самого лакомого куска — руин, которая сложилась в западной урбанистике и гуманитаристике в целом. Руины, «призраки», аффект и мы Эпизод с недавней поездкой в Пермь важен мне для того, чтобы подчеркнуть следующее.
Многое из написанного в последнее время о памяти, руинах, призраках, меланхолии диссонирует с настроением, в котором многие из нас сегодня пребывают. Я имею в виду, в частности, тревожное ожидание перемен к худшему. К примеру: через несколько дней после описанной экскурсии культурный ландшафт Перми поменялся — сняли с поста инициатора пермского культурного проекта Марата Гельмана, что скажется, так или иначе, на работе пермских, да и не только пермских, коллег [30]. Все важнее становятся разговоры, благодаря которым можно не только «сверить часы», но и разделить эмоции друг друга, вглядевшись в заряженные фантасмагорией места.
В частности, в места, использованные тенденциозным историческим нарративом для формирования нужной для власти исторической идентичности. Мы же, пусть бегло и пунктирно, но иначе пытаемся выстроить нарратив места и всего города, не скрывая друг от друга его противоречий. Как это сделать, если мы вступаем в контакт с прошлым тех или других мест лишь во время визита.
Я не знаю, где он там увидел красоту. Потому что на видео обшарпанные здания, разбитый асфальт, кучи мусора, нищета и упадок. Возможно, что после убожества ридного Тэрнопиля ему и эта деградация кажется красотой, но тем, кто помнит, какой Одесса была раньше — смотреть на это просто больно. При этом товарооборот портов Одесской, Николаевской и Херсонской областей уже существенно просел и продолжает падать.
Потому что они когда-то строились именно для перевалки грузов из России и в Россию, в других направлениях нужный для поддержания нормального уровня жизни грузопоток просто не набирается. Свыше тысячи рабочих мест, зарплаты, налоги в местный бюджет и так далее. Металлурги будут работать в связке с Енакиевским коксохимом и шахтой «Щегловская-Глубокая», что, кроме всего прочего, делает продукцию конкурентоспособной. И, конечно, создаст ещё дополнительные рабочие места у смежников. Причём, если раньше некоторое время ДМЗ выпускал некондиционный чугун с высоким содержанием серы, то теперь будет выдавать чугун литейных марок Л1 и Л2.
Руины стреляют...
Согласно словарю терминов и понятий, руины — это развалины или обвал какого-либо строения или места поселения людей. Последние новости. Владимир Путин заканчивает реализацию проекта «Руина-2» по установлению контроля над всей территорией Украины – Самые лучшие и интересные антифишки по теме: Путин, руины на развлекательном портале Главная» Новости» Иранские новости сегодня.
Украина: новая «Руина»
| Новые перемоги Руины – НРН | Более того, временами нам начинает казаться, что такое их русофобское естество перманентно, такими они были всегда. |
| РУИНА КАК ВОЗМОЖНОСТЬ | Бер Илья Леонидович, Общество с ограниченной ответственностью «ЛИЗА НОРМ», Региональная общественная правозащитная организация «Союз «Женщины Дона», признаны в РФ иностранными агентами. Авторские новости. |
| Руина 2.0 как запасной план Запада | Такое мнение выразила ведущая американского телеканала Fox News Лора Ингрэм. |
| Украина: новая «Руина». 29 марта 2023 г. Кубанские новости | Владелец сайта предпочёл скрыть описание страницы. |
Руины: ностальгия и политика
Пользователь я я задал вопрос в категории Политика и получил на него 13 ответов. Владимир Путин заканчивает реализацию проекта «Руина-2» по установлению контроля над всей территорией Украины – Самые лучшие и интересные антифишки по теме: Путин, руины на развлекательном портале Такое заявление в разговоре с журналистами сделал депутат Европарламента от партии «зеленых» Райнхард Бютикофер. Эксперт отметил, что в фигуральном смысле сейчас эта волна явно схлынула, оставив после себя где руины и дымящиеся развалины, а где — вполне процветающие государства, поэтому однозначных ее итогов тоже нет.