Команда социологов по руководством Григория Юдина провела общероссийский опрос «Преодоление трудного прошлого: сценарий для России». Кандидат философских наук Григорий Юдин — один из немногих, кто был уверен, что Россия начнет полномасштабную войну против Украины. Григорием Юдиным про будущее. На одном запрещённом ныне сайте, дрожа и попеременно оглядываясь, прочитал очень толковое интервью с социологом Григорием Юдиным, которого многие, подозреваю, хорошо знают. Также отмечается, что социолог распространял недостоверные сведения, направленные на формирование негативного образа Российской Федерации.
Библиография
- Кто это такой
- Биография — Григорий Юдин
- Минюст внёс Евгению Чирикову в реестр иноагентов
- Россия перестает быть социальным государством. Интервью социолога Григория Юдина
Минюст признал иноагентами экоактивистку Чирикову* и социолога Юдина*
Научный руководитель первой в России магистерской программы по политической философии Московской школы социальных и экономических наук [5]. В этой статье Юдин предположил, что никакие санкции «не остановят Москву», а её действия поспособствуют вступлению в НАТО ещё большего количества стран. С 24 февраля заявлял, что идея «денацификации», предложенная Владимиром Путиным , представляется ему самой опасной вещью, имеющей откровенные признаки родства с нацистской логикой [6]. К сентябрю 2022 года стал стипендиатом Принстонского университета , работает над своей книгой [9].
Я не уверен, что здесь нам нужно какое-то финальное решение. Вряд ли это будет продуктивно для установления гражданского согласия и поможет выработать взвешенное отношение к собственной истории. Да, людей жалко, но никто не пытается разобраться, кто их убил и зачем. Пора уже, наконец, сказать, что это сделало государство.
Вы говорите, что не нужна поляризация, а Рогинский, выходит, как раз к ней и призывал. Подробнее — Разбираться можно по-разному. Один из отличных примеров — история Дениса Карагодина житель Томска, в результате многолетних архивных исследований выяснивший имена всех, так или иначе причастных к расстрелу его прадеда; потомки следователя позже принесли Карагодину извинения. Ему важно было восстановить полную картину произошедшего, не с целью установить виновных, а чтобы выяснить все исторические факты. Давайте просто признаем: у нас это было, и не надо сводить исторические счеты. И никакой исторической ответственности государства. Это что, значит, что мы должны стереть эту часть своей культурной традиции?
Любой разговор об исторической ответственности должен идти по каким-то правилам. Главное из них состоит в том, чтобы помещать исторического персонажа в тот реальный контекст, в котором он существовал. Давайте зафиксируем, что Иосиф Сталин был историческим персонажем, который, безусловно, ответственен за многочисленные жертвы, он действовал в конкретной исторической ситуации, а наука учит нас оценивать события с позиции времени, когда они совершались. Тогда мы сможем понять, в чем конкретно состоит ответственность того или иного лица или института. И начнем уже вырабатывать чуть более спокойное отношение к собственному прошлому. Еще недавно это была тоска по суверенной, сильной державе, важному игроку на мировой арене. Но сейчас мы сдвигаемся в сторону тоски по образу социального государства, которое заботится о людях и не допускает катастрофического неравенства.
Сейчас мы с коллегами делаем одно исследование, в котором и расспрашиваем молодых людей в возрасте 17-24 лет о том, какая структура общественного устройства им кажется наиболее правильной. Они говорят: эгалитарная — а в качестве примера приводят через запятую страны Северной Европы и Советский Союз. СССР — это для них Атлантида, ушедший под воду остров равенства, стабильности и благополучия? Переняли ностальгию у бабушек и дедушек? Подробнее — Скорее альтернативный проект. К СССР можно относиться по-разному, но он представлял для всего мира историческую альтернативу — существовало как минимум два проекта развития. И во многом благодаря этому скандинавские страны, к примеру, могли комбинировать элементы этих проектов, экспериментировать.
Не нужно недооценивать катастрофу, в которой мы, в некотором смысле, оказались в 90-е годы. Социалистический проект рухнул, и остался один путь, в капитализм. А если мы допустим, что он заведет не туда? Или уже завел?
Иностранный агент Владислав Живица — подонок. Фото: yartsevo.
По утверждению Минюста, блогер — участник организации, признанной нежелательной. Из реестра иностранных агентов исключен «Институт развития прессы — Сибирь» из-за его ликвидации.
И аудитория пропаганды это понимает. Если ты не можешь никому верить, то любые политические действия бессмысленны, нельзя ничего поменять, единственное, чем ты можешь заниматься, — это своим собственным благосостоянием. Это доминирующая позиция в России. И пропаганда сегодня говорит: «Это была серьезная угроза, рядом находилось фундаментальное зло, могла случиться война, все идет по плану. Да, есть жертвы, но мы в них не виноваты».
Это нарратив, который позволяет простому человеку продолжать свое существование. Он думает, что скоро все закончится, все санкции будут сняты, конечно, будет сложно, но в итоге все сложится и будет плюс-минус как раньше. А если поверить в то, что российская армия совершает зверства, то у тебя возникнет крах мира. Предположим, что все — правда. Что делать? Лучше я буду думать, что это неправда. Изменить ничего невозможно.
Все равно Путин будет делать то, что хочет. Пускай лучше будет так, что он прав. Это ключевая функция российской пропаганды. А не заставить во что-то поверить. На вопрос «За что погиб ее сын? Почему даже смерть не может переубедить людей? Она должна сказать, что ее сын погиб просто так, за каких-то идиотов и толстосумов, которые в своей наглости решили завоевать другую страну и при этом послали людей на убой?
Это она должна сказать? И что ей дальше делать? Она не уберегла своего сына, она не остановила его, он как мясо был уничтожен, никакого героизма в этом нет, бессмысленная смерть, и она еще должна это сказать посреди страны, которая находится в состоянии фашизма. Подумайте, чего вы от нее требуете. Но я не говорю, что этого не надо требовать. Удивительно, что есть матери, которые реагируют не так, которые так или иначе признают, что все это катастрофа. Я не оправдываю реакцию женщины, но то, что она сказала, объяснимо.
Эта ситуация, когда происходит идентификация между политическим лидером, государством и обществом. Формула «нет Путина — нет России» давно используется. Раньше был зазор между государством и обществом, но сейчас он исчезает. Если ты не поддерживаешь государство в этой войне, то ты не имеешь права быть частью общества. Ты выродок и предатель. Это общий фон. Теперь посмотрим, как конкретно это применяется.
Мы видим, что изменились правила. Раньше ты мог думать и верить в то, что хочешь, но никакого политического действа совершать не имел права. Сейчас, если у тебя неправильные мысли или высказывания, это является знаком нелояльности и поводом для репрессий. Это тоталитарная ситуация. Ты обязан иметь такие же взгляды, какие есть у людей вокруг. А они должны думать как фюрер. У Путина есть взгляд на историю Украины, если ты его не разделяешь, то все.
Мы видим резкое навязывание идеологии. Особенно в тех точках, которые государство считает уязвимыми для режима, например в образовании. Мы видим формирование фашистской эстетики. А сам по себе знак Z — это полусвастика. У любого человека, кто занимался историей Германии, это вызывает очевидные ассоциации. Все видят, что это такое, никаких сомнений быть не может. Еще они выстраивают человеческие тела буквой Z.
Телесность стала инструментом государства в утверждении военной агрессии. Но самое важное — это нарратив «денацификации», который построен на идее чистоты и очищения.
Журналистку Лолу Тагаеву и социолога Григория Юдина признали иноагентами
Раньше был зазор между государством и обществом, но сейчас он исчезает. Если ты не поддерживаешь государство в этой войне, то ты не имеешь права быть частью общества. Ты выродок и предатель. Это общий фон.
Теперь посмотрим, как конкретно это применяется. Мы видим, что изменились правила. Раньше ты мог думать и верить в то, что хочешь, но никакого политического действа совершать не имел права.
Сейчас, если у тебя неправильные мысли или высказывания, это является знаком нелояльности и поводом для репрессий. Это тоталитарная ситуация. Ты обязан иметь такие же взгляды, какие есть у людей вокруг.
А они должны думать как фюрер. У Путина есть взгляд на историю Украины, если ты его не разделяешь, то все. Мы видим резкое навязывание идеологии.
Особенно в тех точках, которые государство считает уязвимыми для режима, например в образовании. Мы видим формирование фашистской эстетики. А сам по себе знак Z — это полусвастика.
У любого человека, кто занимался историей Германии, это вызывает очевидные ассоциации. Все видят, что это такое, никаких сомнений быть не может. Еще они выстраивают человеческие тела буквой Z.
Телесность стала инструментом государства в утверждении военной агрессии. Но самое важное — это нарратив «денацификации», который построен на идее чистоты и очищения. Российская армия занимается не освобождением Украины, а ее «очищением».
Я не уверен, что мы в начале 30-х годов, тут немного другая динамика. Не бывает такого, что история с точностью повторяется. А логика может.
Здесь и возрастная динамика другая: за Гитлером стояла пассионарная молодежь, в России сейчас, как мы с коллегами говорим, бабушка-фашизм. Но то, что все худшее впереди, с точки зрения того, на что нацелен этот режим, это правда. Я не понимаю людей, которые говорят, что самое худшее уже случилось.
Это только первый этап по фундаментальному изменению мира. Это история не про Россию, а про то, что случилось со всеми. Путин — это кризис мирового порядка.
Он человек, который развратил и купил огромное количество глобальных элит. И это ведет мир к большой катастрофе, которая угрожает не России или Украине, а планете. Где находиться в этих условиях — это вопрос технический.
Нужно быть там, где ты можешь с этим что-то сделать. Абсолютная глупость думать, что если ты переберешься из России в Чехию, то у тебя все будет в порядке. Хватит уже закрывать глаза на это.
Нас всех могут убить. Надо включаться в то, чтобы это остановить. Если мы будем думать, что находимся в безопасности, то шансов это остановить будет еще меньше.
У нас у всех большие проблемы, мы в опасности. По-вашему, почему получилось так, что Лукашенко позволил российским войскам напасть на Украину с территории нашей страны? Самое главное про Беларусь — это не про Лукашенко.
Россия и Беларусь сейчас оказались в разных ситуациях. В вашей стране мы имеем дело с хунтой, которая явно тиранит свой народ против его воли. Белорусское государство, которое контролирует Лукашенко, является соагрессором, но очевидно, что это происходит против воли вашего народа.
Это заметно. Белорусы дают это понять: и внутри страны, и за рубежом. В России мы видим пассивное согласие, которое в отдельных моментах перерастает в соучастие.
Евгений Чирикова с иностранный агент и просто некрасивая баба. Иностранный агент Лола Тагаева. Глупая баба. Проживает за пределами России.
Профессор даже участвовал в акции протеста в Москве, за что был избит сотрудниками правопорядка и без сознания доставлен в московское ОВД. В настоящий момент 2022 Greg Yudin — один из главных оппозиционеров России. Юдина часто вспоминают издания, признанные Минюстом РФ иностранными агентами. Профессор участвует в оппозиционных программах и телепередачах «Живой Гвоздь». Его политическая позиция Григорий Юдин придерживается оппозиционных взглядов и в прошлом не раз критиковал власть России, действия Путина.
Накануне 2022 он написал материалы на британском сайте «openDemocracy» и назвал российскую идеологию нацистской. Высказывания социолога вызвали острую реакцию в обществе. Профессор Greg Yudin раскритиковал тех россиян, которые слепо верят правительственной пропаганде и поддерживают действия РФ на Украине. По мнению Юдина, российское общество погубит самоубийственный конформизм. Есть ли сердечная привязанность Свою личную жизнь 39-летний социолог Greg Yudin старается не афишировать. Известно, что с 2017 года он женат на Анастасии Юдиной, красивой шатенке с длинными густыми волосами. Кем работает жена профессора, не известно. Анастасия имеет страничку на Фейсбуке. На аватарке она опубликовала свое фото в ведьмовском колпаке.
Правда, прочитать информацию о жене Юдина могут только друзья.
С конца 2022 года Минюст вместо четырех разных списков иноагентов ведет единый реестр , в котором уже числятся более 750 физических лиц и организаций. Закон, приведший к его созданию, президент России Владимир Путин подписал в июле 2022 года, спустя полгода он вступил в силу. После этого для присвоения статуса «иноагента» властям стало достаточно указать на «иностранное влияние», под которым находится новый фигурант списка. Это влияние в законе определяется как «предоставление иностранным источником лицу поддержки или оказания воздействия на лицо, в том числе путем принуждения, убеждения или иными способами».
Минюст признал иноагентами лекторий «Живое слово»* и социолога Григория Юдина*
Является кандидатом философских наук. Получил международную квалификацию PhD доктора философии. В совершенстве знает английский, французский, немецкий. Пишет материалы, лекции, доклады, книги на иностранных языках. В этом вузе защитил диссертацию. В 2012 получил кандидатскую степень философских наук. Был назначен старшим научным сотрудником «Лаборатории экономико-социологических исследований». Имеет 15-летний педагогический стаж.
Был лучшим преподавателем 2014, 2015, 2016. Параллельно с педагогической деятельностью занимается научной работой. Направления исследований — демократия, социология, философия, антропология. Одно время писал для газеты «Ведомости» и популярного интернет-проекта Republic. Когда добился известности Grigory Greg Yudin — довольно-таки популярный на Западе ученый. Его труды читают не только российские, но и европейские, американские социологи. Юдин написал огромное количество научных статей «Sociology as a naive science» «Human Studies» 39 4 , 547-568.
Тогда бы мы увидели, что существуют другие способы решения проблем с соседним государством, а не бомбежка. Я уверен, что все россияне несут ответственность. Но она дифференцирована и качественно разная. Люди, которые считают, что Путин является угрозой для России и для окружающих стран, несут другую ответственность, чем те, кто считал, что у них все хорошо и прекрасная ипотека, а Путин решит все проблемы, и если в Украине засели нацисты, то, значит, пусть он с ними и разбирается. Это качественно разная ответственность. Вы с этим согласны? Путин движим этой обидой, он разнес ее по всей стране. Эта обида естественная для империи, которая терпит крах своего проекта.
В России этот крах был очень спокойным и умеренным, не связанным с военным поражением, это было относительно мирное расхождение стран речь про распад СССР. Но Путин растравил это чувство. И Макрон прав, когда говорит, что президент России опирается на бесконечную обиду, которая горит внутри россиян. Она разрушительна, потому что нет никаких способов ее удовлетворить или компенсировать. У любого опроса есть граница применимости. Опросы предполагают существование автономного индивида, который вкладывает в себя некие суждения и дальше в ситуации голосования это суждение озвучивает. Опрос — это фактически голосование. Это всегда было проблемой во всех странах, и особенно в таких, как Россия.
А сейчас это просто безумие. В России к людям на работе приходят и спрашивают, есть ли у них родственники в Украине. Давая понять, что если да, то человек становится ненадежным. Людям на работе рассказывают, как они должны демонстрировать свою поддержку «специальной военной операции». А вечером к ним приходит или звонит интервьюер и спрашивает: «А вы поддерживаете операцию в Украине? Только какое-то ослиное упрямство может заставлять нас по-прежнему предполагать, что тот самый автономный индивид голосует за операцию или против. Люди озабочены другими вещами. Им страшно, у них тревога, они пытаются выжить, а мы к ним приходим и говорим: «Представьте себе, что вы сейчас принимаете решение о продолжении военной операции».
Все эти числа не имеют никакого значения. Мы почему-то не спрашиваем, какое количество немцев поддерживало «специальную военную операцию» Германии против Польши в 1939 году. Мы понимаем, что это идиотский вопрос. Почему мы сейчас смотрим на эти числа? Они — инструмент манипуляции, который создает эффект аккламации принятие решения на основе реакции участников, выражаемой эмоциями или аплодисментами. Есть фюрер, который вышел на сцену, и он получает аккламацию от народа для следующих жестоких действий. И есть ли оно? Россияне привыкли, что они охраняют свою частную жизнь, они бегут от вопросов, которые не находятся в зоне их контроля, особенно от вопросов политики.
Все прекрасно знают, что за это отвечает Путин и лучше с ним не связываться. Ничего бы не изменилось. Нет оснований искать реальное число. А самый простой способ в этом случае — пассивно принять господствующую интерпретацию, которая предполагает, что все в порядке и все под контролем. С тех пор ситуация начала плыть в условиях тоталитарного состояния страны, «болото» чувствует, что если ты явно не поддерживаешь военную операцию, то можешь оказаться следующей целью. Граница между агрессивной частью и группой пассивной поддержки меняется. Что происходит на стыке, я не очень сильно понимаю. Но вижу повторяющейся месседж: начало этой операции, возможно, было не самой лучшей идеей, но сейчас ее нужно довести до конца, иначе нам конец.
Россияне не верят пропаганде. У путинской пропаганды всегда был один посыл — никому нельзя верить. Все врут, мы тоже врем, потому что нам выгодно вам врать. И аудитория пропаганды это понимает. Если ты не можешь никому верить, то любые политические действия бессмысленны, нельзя ничего поменять, единственное, чем ты можешь заниматься, — это своим собственным благосостоянием. Это доминирующая позиция в России. И пропаганда сегодня говорит: «Это была серьезная угроза, рядом находилось фундаментальное зло, могла случиться война, все идет по плану. Да, есть жертвы, но мы в них не виноваты».
Это нарратив, который позволяет простому человеку продолжать свое существование.
Его труды по социологии изучают студенты европейских вузов. Известные данные о прошлом профессора Родился Григорий Борисович в 1983, в Москве Фрязино , в семье известного советского профессора Бориса Юдина. Мать, Елена Георгиевна, была психологом. Григорий Борисович всю жизнь живет и работает в Москве.
Евгений Чирикова с иностранный агент и просто некрасивая баба. Иностранный агент Лола Тагаева. Глупая баба. Проживает за пределами России.
Социолога Григория Юдина* включили в реестр иноагентов
Власть - 19 января 2024 - Новости Санкт-Петербурга - Также отмечается, что социолог выступал против российской спецоперации по защите Донбасса, а также распространял недостоверные сведения, направленные на формирование негативного образа России. «Философ Григорий Юдин был избит полицией и доставлен без сознания в ОВД Южное Медведково. Встреча с Григорием Юдиным — социологом и экспертом по общественному мнению и опросам. Минюст России добавил социолога Григория Юдина и бывшую экоактивистку Евгению Чирикову в реестр иноагентов, говорится на сайте министерства.
В реестр иноагентов включили активистку Чирикову и социолога Юдина
То же самое и в опросах. Я всегда говорю студентам, что самое худшее в плохо составленном вопросе — это не то, что тебе на него не ответят. Самые скверные последствия будут как раз тогда, когда на вопрос ответят, но ты не будешь знать, что тебе на него ответили только для того, чтобы не выглядеть некомпетентно. Точно такая же ситуация и здесь. Дальше добавляются российские детали. Второй уровень этой проблемы состоит в том, что в России люди в целом склонны воспринимать опрос как прямую коммуникацию с властью. А использование слова «Путин» для многих вообще переводит коммуникацию совершенно в другой план. Условно говоря, если вы воспринимаете интервьюера как делегата от власти, то вы не будете ставить под сомнение то, что он говорит и какую повестку задает. Что вам власть говорит через опрос устами интервьюера, то и есть правда. Если вас спрашивают про кандидата Семенова, которого поддержал Путин, то несколько странно ставить под вопрос компетентность того, кто с вами разговаривает. Понятно, что я сейчас несколько гиперболизирую.
Дважды два все равно пока что четыре, и если вам рассказывать обратное, то вы, скорее всего, начнете сопротивляться. Но в целом в опросной коммуникации имеется очень сильная асимметрия авторитета. Наконец, третий уровень связан с тем, что в России люди полностью деполитизированы, отчуждены от власти, политики, не любят ее обсуждать. И мы видим, что кое-кто готов даже допустить, что человека, которого он вообще не знает, уже назначили президентом страны. В этом люди не видят ничего противоестественного, у них не возникает разрыва в опыте, подобная ситуация не вызывает желания сопротивляться, не вызывает желания воскликнуть: «Погодите, такого не может быть! Значит, есть неплохие шансы, что следующим нашим президентом в самом деле станет Андрей Семенов. И в каком-то смысле он уже нами правит. Интервью с Михаилом Световым У вас на странице на сайте ВШЭ в примерных темах курсовых и дипломных работ есть такая: «Фигура социолога в восприятии потенциальных респондентов». Как россияне видят социологов? Вы уже начали говорить, что фигура социолога ассоциируется с фигурой власти.
Давайте продолжим эту тему. Тот, кто за это берется, получает интересные результаты. К сожалению, таких попыток пока маловато. А ведь от того, как люди воспринимают социолога, зависит то, какого рода коммуникация происходит между респондентом и интервьюером, что респонденты будут отвечать и как мы дальше будем это интерпретировать. Что мы знаем из тех исследований, которые мы проводили в последнее время? Тут требуется некоторое пояснение. Дело в том, что на самом деле социология к опросам общественного мнения не имеет никакого отношения. Это две совершенно разные области знаний. У них разные истоки, разная история, ими занимались разные люди, у них разные предпосылки, они по-разному устроены и т. Больше ничего общего у них нет.
Надо сказать, что в публичном восприятии смешение социологии и опросов общественного мнения присутствует во многих странах. Но мало где эта путаница так сильна, как в России. В Америке людей, которые проводят опросы общественного мнения, никогда не назовут социологами , для них есть специальное слово pollsters от opinion poll — опрос общественного мнения. В России тоже это слово используется, но это в основном профессиональный жаргон. Если ты выйдешь на улицу и спросишь, кто такие социологи, то тебе скажут, что это вот те люди с анкетами, имея в виду опросы общественного мнения. Можно долго рассказывать, почему возникла эта путаница, в России у нее есть некоторые исторические причины. Тем не менее это факт: за социологов принимают людей, которые проводят опросы общественного мнения. Притом что сами социологи к этим опросам относятся крайне скептически, сильно их недолюбливают и, с большой вероятностью, приведут вам дюжину возражений против того, чтобы ими заниматься. До этого они фактически были запрещены. Да, были отдельные эксперименты, но при советской власти в целом они были запрещены.
Был такой энтузиазм на начальном этапе. Потом он стих во второй половине девяностых. Это было связано отчасти с разочарованием в демократии в принципе. В опросах самих по себе тоже было сильное разочарование. Дело в том, что опросы общественного мнения начали быстро использоваться в качестве политтехнологии. В нулевые они были окончательно скомпрометированы. Все поле опросов в России было реформировано, на федеральном уровне оно было подчинено управлению внутренней политики администрации президента. И хотя об этом рядовые российские граждане не знают, но они это хорошо чувствуют и понимают, что опросы — это, в общем, институт надзора. Это, конечно, вызвало недоверие и нежелание иметь с опросами дело. В-третьих, как я уже говорил, опрос воспринимается преимущественно как коммуникация с властью.
Мы в прошлом году проводили исследование интервьюеров. Интервьюеры хорошо понимают, как устроена коммуникация во время опросов, могут об этом подробно рассказать. Ведь интервьюеру в России уговорить людей отвечать вообще очень сложно — крайне высок уровень отказов. Но если уж удается их уговорить отвечать, то это можно сделать, как правило, одним из двух способов. Либо интервьюеры прикидываются студентами, которым нужно выполнить курсовой проект, — если возраст, конечно, позволяет. Тогда люди из жалости отвечают. Либо, что более важно, интервьюеры апеллируют к тому, что донесут жалобу респондентов до высших властей. Понятно, что респонденты склонны воспринимать интервьюеров как делегатов от центральной либо местной власти. Конечно, мало кто верит, что центральная власть прислушается к страданиям людей на местах, но если удается как-то уговорить людей отвечать на вопросы, то тут часто важен предлог, что их точка зрения будет донесена до начальства. Любой, кто занимался опросами, не раз слышал что-то вроде «Да, и расскажите Путину, что у нас кран протекает, асфальт разбит» и т.
Если уж принимать участие в опросах, то надо донести свою жалобу. Другая интересная вещь связана с тем, как сами интервьюеры понимают функцию опросов. Для многих из них это осуществление надзора и контроля за всякими нежелательными тенденциями в обществе. Часто прямо так и говорят: «Чтобы у нас не было всяких революций». Такой инструмент слежки за гражданами. И важно, что так понимают опросы не только интервьюеры, но и респонденты. Уже не так важно, используются ли опросы действительно в таком смысле, — важно, что люди, которые участвуют в коммуникации, воспринимают это именно таким образом. Дальше мы уже можем судить, как такое понимание коммуникативной ситуации подталкивает людей к определенным ответам.
Этого не было. Это было даже как будто бы неприлично. Это не было незаконно никогда. Это было неприемлемо. Сейчас это вполне допустимо и в порядке вещей. Я не призываю тебя как-то обобщать, но что это вообще говорит о настроениях? ЮДИН: Это говорит о настроениях ровно то, о чем я сказал раньше. Что меняется отношение к истории и 20 лет назад, вообще говоря, в принципе, интерес к российской истории совершенно другим. Я бы сказал, что он был в целом подавленным. Одна вещь, которую сложно не заметить, что еще в 80-ых появилось, даже в 90-ых годах, у людей все время было не принято говорить о прошлом собственной семьи. Ну потому что долгое время было опасно. В общем, об этом старались не говорить. Сегодня мы пришли к другой ситуации, когда не знать совсем ничего о прошлом собственной семьи нехорошо, да. Это какой-то способ доступа к истории для множества россиян сегодня. Дальше оказывается предсказуемым образом, что в истории бывает всякое. И это же дело не только в том... Во-первых, основная часть мемориалов — это дело рук вполне известных людей, которые получают вполне известное финансирование. Но даже и та часть, которая к ним не относится, она не то чтоб сильно превышает все те усилия по мемориализации, которые проводятся в самых разных частях страны. Появляются краеведы, которые ставят памятники какие-то значимым людям в истории этой местности или значимым событиям истории этой местности. Появляется множество разных способов смотреть на историю. Было бы странно, если бы смотреть на нее через сталинистские очки не было бы одним из таких способов, да. Про Сталина, то я не вижу какую-то прямо роста восторга по отношению к нему. Даже в этих скандальных опросов видно — нет там никакого "народа Сталина". Там в эмоциональном смысле растут две вещи: это уважение к собственной истории, да. Давайте относиться к собственной истории с уважением, в ней было всякое, давайте не будем это вычеркивать. ЮДИН: Да. Вот с покаянием, я думаю, что этот проект как-то не состоялся. И я считаю, что это хорошо, что он не состоялся. Потому что покаяние разрушает нацию? ЮДИН: Нет, потому что я не вижу никакого выхлопа из этого. Я не понимаю, куда это должно вести. Это какое-то бесконечное разбивание лба об асфальт в попытке, на самом деле, перестать что-либо реально делать. Давайте мы признаем, что вся, не знаю, вся отечественная история была бесконечной трагедии, и будем всегда плакать. Это довольно бесполезная штука. Она в основном пожирает, она убивает энергию. Ничего она особенно продуктивного не дает. Обычно она помогает тому, кто произвел эту вину. И лучше вину, конечно, переформатировать в ответственность, чтобы понять, за что я могу отвечать. Тогда ты можешь отвечать за какие-то большие вещи, да. За какие-то большие действия. Иногда ситуация складывается так, что ты мало что можешь изменить глобально, но у тебя все равно остается зона, за которую ты отвечаешь. Ты решаешь называть вещи своими именами или не называть. Всегда решаешь. Не бывает такого, что это не мое решение, что я не называю вещи своими именами — нет, это твое решение. Это ты решаешь, делать это или не делать. И это такая минимальная ответственность, которую можно на себя взять. Ответственность за то, чтобы не исполнять что-то в ситуации, когда тебя хотят сделать инструментом. Это ты решаешь. Ты не вещь, с тобой нельзя делать все, что угодно. Ты решаешь, будешь ты это делать или не будешь. Какой ценой — это следующий вопрос. Но это всегда ты решаешь. И вот это важная вещь с различением вины и ответственности. И я думаю, что когда мы говорим про проблемы сегодняшней России, она состоит не в том, что россияне как-то тотально поддерживают чудовищную агрессию против Украины. Этого, в общем, нету. Есть какие-то отдельные милитаризованные слои, но с ними разговор особый. А проблема как раз в том, что они пытаются делать вид, что их это не касается. Что они могут оставаться там в какой-то своей приватной жизни, к которой они привыкли. Которую они вообще выстраивали очень тяжело. И нужно это понимать, что для многих россиян это очень тяжелый опыт. Эта жизнь строилась очень-очень долго, большими усилиями, большими инвестициями. Люди годами вкладывали себя в это, да? И поэтому они стараются оберегать этот самый мир их. В общем, можно понять. Но если делать это до конца и последовательно, это значит, что ты можешь становиться инструментом для чего угодно. И, как мне кажется, это проблема сегодняшней России. Это очень хорошо видно на контрасте с Беларусью. Потому что, конечно, эта жуткая война, в которой мы оказались — это война, в которую самым непосредственным образом втянута не только Россия и Украина, но и, конечно, Беларусь тоже. И преимущество, да, если можно об этом говорить, белорусов состоит в том, что они, по крайней мере, не пытаются делать вид, что ничего не происходит. Да, мы видим… К. Потому что у них жизнь была тяжелее и беднее? ЮДИН: Я думаю, что это во многом просто потому, что там был момент солидарности 2020-го года, про который часто говорили, что он не дал соответствующего политического результата. Но дал нечто большее для белорусов в целом. Сейчас они оказались в ситуации, когда они не закрывают глаза, не запирают себя в клетке приватной жизни, когда они, хотя и понимают, что мало что могут сделать, но не делают вид, что они просто инструмент и их это все не касается. И это, мне кажется, очень важный контраст. Это была первая часть истории. Вторая часть истории, мне кажется, связана с тем, чтобы правильно понять, что происходит сейчас. Это, конечно, не война России с Украиной. Сама по себе идея такая мне кажется абсолютно абсурдной и бредовой. Хотя бы просто потому, что Россия чудовищно проиграет от этой войны, бесконечно проиграет. Это будет катастрофическое поражение в любом случае. Я даже как бы... Россия теряет всех абсолютно ближайших союзников и друзей. В принципе, на планете. Есть кто-нибудь, с кем можно дружить? Это какой-то загон себя в какой-то бессмысленное, бесконечное одиночество, в которое мы, на самом деле, уходить не хотим. Мы никогда не хотели изолироваться от всего мира и сидеть. Ничего подобного! Чем занимается Россия все последние 20 лет — она бегает за всем миром и говорит: "А вы нам не нужны, мы и без вас обойдемся". Это невротическая реакция, которая сейчас доводит нас просто до катастрофы. Думаю, что катастрофы, равной этой, в России не было просто никогда. Были идиотские войны, ну, там, самый близкий пример — это, например, Крымская война. Тоже абсолютно абсурдная операция, движимая каким-то бессмысленным империализмом, непродуманная, без всяких шансов на реальный успех, без понимания того, как может этот успех выглядеть, тоже с идиотской милитаристской лихорадкой поначалу, которая заканчивается достаточно тяжелым поражением. Но все-таки не было войны с украинцами... Поэтому то, что мы сейчас переживаем — это катастрофическое поражение. Я даже здесь не говорю про все эти экономические проблемы, это самое последнее, что нас должно сегодня интересовать. Реальная проблема в том, что это тупик с точки зрения того, что мы хотим делать с Россией. И вообще, через какое-то короткое время нам всем станет понятно, каким чудовищным ударом по России это является. И пропаганда в том числе опирается на эти цифры. ЮДИН: Я часто советую быть аккуратными очень с опросами, с опросами вообще, в России вдвойне, а сегодня вдесятерне. Потому что в России и так-то низкий уровень ответа на опрос, и люди, которые отвечают на опросы, в целом, исходят из того, что они общаются напрямую с государством. А в условиях военных действий, конечно, опасения возрастают многократно. И мы видим по всем исследованиям, которые сейчас проводится, независимым, что падает уровень ответов, что люди рассказывают о страхе. Спрашивают у интервьюеров прямо: "Арестуют ли меня? Значит, что опросы и в принципе-то всегда подсвечивают то, что в России хотелось бы подсветить "правильность", а сегодня — в гораздо большей степени. Но сказав все это и предостерегая всех от того, чтобы всерьез относиться к этим цифрам, если честно, я считаю, что мы, еще на начальных этапах эти цифры еще имели какой-то смысл, а сейчас я думаю, что, в общем, было бы правильно на самом деле запретить эти опросы. Другое дело, что это не в нашей власти. И от этого, может быть, еще хуже, но я бы не относился к ним всерьез. Я не вижу никакой радикальной разницы. Не нужно задавать людям идиотские вопросы и не нужно всерьез к этому относиться. Но, сказав все это, я думаю, что ключом здесь, конечно, является желание огромного числа наших соотечественников, в общем, продолжать жить в своей спокойной, приватной жизни. ЮДИН: Ну я на это все равно никак не могу повлиять. Что я могу с этим сделать-то? Меня это не касается. В России, мы сейчас разговариваем, да, родилось то, что я называю "теория двух-трех месяцев". Все вокруг ходят и говорят: "Через 2-3 месяца все нормализуется". Откуда этот бред взялся я не знаю, но это какая-то попытка цепляться за реальность. На самом деле, это продолжается отрицание. Как работает российская пропаганда… К. ГОРДЕЕВА: Мне интересно, знаешь, в этом смысле, почему пропаганда не смогла убедить людей в том, что ковид существует, но с такой легкостью убедила людей в том, что в Украине существует нацизм? ЮДИН: По очень простой причине. Потому что задача пропаганды состоит не в том, чтобы в чем-то тебя убедить, да. И не в том, чтоб ты принял какую-то точку зрения. А в том, чтобы дать тебе обоснование, по которому не нужно ничего делать. Она объясняет тебе, почему не нужно ничего делать. Когда она рассказывала о том, что есть ковид и нужно что-то делать, она оказалась бессильной. Потому что человек не хочет ничего делать. Теперь она рассказывает, почему это все короткая операция, она закончится успешной, есть реальная угроза России, значит, все это, конечно, не касается никаких настоящих украинцев... Все в порядке, все решится скоро. Внешнеполитическое руководство знает, что оно делает. Все, этого достаточно, чтобы спокойно продолжать себе жить своей жизнью. Само по себе, честно говоря, это чудовищно. Потому что, действуя по такой логике, человек может начать смиряться с чем угодно вообще. Сейчас, в последнее время, мы говорим о том, что случилось самое страшное. Откуда мы знаем, что случилось самое страшное? Вполне вероятно, что самое страшное еще впереди. И вот если так относиться к делу, то ты, в принципе, никогда не готов к тому, что может случиться что-то тяжелое. Ты всегда будешь пытаться закрыться в свою скорлупу и так далее. А вот эти безразличие и пассивность, если она превращается в мобилизацию и энтузиазм, тогда мы проваливаемся в тоталитарное состояние. Пока этого не произошло, мы пока здесь сидим, разговариваем, пьем чай, можем обо всем этом философствовать. В том мире, который я рисую, места для всего этого уже быть не может. ГОРДЕЕВА: То есть ты не относишься к тем людям, которые вот так, сложив два века, как тетрадный листочек, видят сейчас параллели, там, ну с концом двадцатых-началом тридцатых годов в нынешней российской истории. ЮДИН: Ой, я вижу очень много параллелей с концом двадцатых-началом тридцатых годов, только не российской истории, а немецкой. Мы находимся в ситуации, которая во многом напоминает немецкую ситуацию 20—30-х годов. Есть два основных аналога исторических — это режим Наполеона III во Франции в 1748-1780 годы и то, что происходило с Германией после Первой мировой войны. Значит, и в обоих случаях мы имеем резкое введение избирательного права, которое заканчивается тем, что массам предлагается избрать одного сильного лидера, который будет иметь фактически монархические полномочия, и это такая демократическая монархия. Монархия с опорой на массы. Об этом буквально говорил Наполеон III, да. Он был избран всенародным президентом, первым французским президентом, и это монархия с опорой на массу. Я получаю гарантии того, что"... ЮДИН: "Со мной народ. И что я делаю с этим? Я это показываю элитам, я это показываю бюрократии, я это показываю самому народу. Рассказываю ему, вот за кем настоящая сила". Он как бы возвышается над всей системой. Вторая важная вещь — это историческое поражение. Ресентимент, реваншизм, обида и злоба в связи с историческим поражением. Это было, естественно, во Франции, где все вполне помнили наполеоновские войны. Почему все люди за Наполеона голосовали? Потому что хотелось снова Наполеона. Пускай другой Наполеон, но пусть в основе будет Наполеон. Это было, разумеется, в Германии с распространенностью идеи "кинжала в спину", который привел к поражению в Первой мировой войне. И это мы видели в России, где оказалась сильная боль от поражения в холодной войне. И все эти режимы тоже были достаточно... ЮДИН: Я не то чтобы так считаю. Но странно не замечать, что именно эта рамка была в какой-то момент навязана. Она была навязана, в том числе, потому, что... Здесь господствовала некоторое время такая доктрина модернизация, которая предполагает, что есть один правильный путь развития, и просто страны, которые сошли с него, они должны сесть в школьной комнате, в школьном классе, их будут учить профессора с условного Запада и рассказывать им, как нужно делать. Вот они будут их поучать. И из вполне искренних соображений, желая, чтобы те, наконец, выучились уже, выросли из своих штанишек, и построили себе то же самое. Потому что, на самом деле, правильный путь только один. В любой стране вызывает ощущение, что к тебе относятся как к несовершеннолетнему... То, что сделал Путин в дальнейшем — он бесконечно растравил это чувство. У него были некоторые основания, у этого чувства. Но сейчас, в общем, это какая-то настолько выжигающая все эмоция в России. И в этом смысле, конечно, параллелей с, не знаю, с Францией второй половины, середины 19 века и с Германией межвоенного периода очень много. И вот в них складываются такие плебисцитарные режимы, которые стабильно занимаются каждый раз одним и тем же — они выжигают внутреннюю политику, в смысле, они исключают самую идею оппозиции. Оппозиции как кого-то, кто находится вместе с тобой в одной стране, искренне желает стране блага и при этом радикально отличается от тебя по своим убеждениям. Вот эта идея им в принципе не близка, потому что они полагают, что это разрушение единства. Никакой оппозиции быть не может. А раз не может быть оппозиции, значит, мы любое политическое противостояние экстранализуем, то есть переписываем его как внешнее противостояние. Не может быть оппозиции, могут быть только предатели и внутренние враги. Не может быть каких-то, ну, партнерских отношений с другими странами — может быть только какая-то война в тех или иных формах. И все эти режимы, они заканчивали одним и тем же — тем, что они переоценивали серьезно внешнюю угрозу, они считали, что им что-то всерьез угрожает в тот момент, когда им, в общем, ничего, по большому счету, не угрожало, они теряли способность устраивать союзнические отношения с другими странами и они все, конечно, занимались тем, что они создавали против себя мощнейшие военно-экономические альянсы. Они очень быстро сколачивали против себя, объединяли страны, которые имеют, в общем, очень разные интересы, и въезжали в бетонную стену, начиная авантюристические военные кампании с чудовищным количеством жертв. Мы знаем, что методология — это очень важная часть мировоззрения нынешней правящей элиты. И многие из тех, кто сейчас принимают решения, учились и у Щедровицкого, и у Юдина. Как ты себе представляешь, как это вообще все соединилось? ЮДИН: Ну, небольшая историческая справка: Эрик действительно работал вместе и дружил с Щедровицким, но Эрик просто умер раньше, чем это превратилось действительно в методологическое движение, в том виде, в котором мы его знаем. Какие-то его противоречия такие, или, не знаю, споры с Щедровицким подсказывают, что то, во что это в итоге превратилось, ему, скорее, не было бы близко. Мы не знаем ответ на этот вопрос, да. Но Эрик умер, в следствии того времени, в котором он был вынужден провести в лагерях, он попал в лагерь после венгерских событий и провел несколько лет, которые тяжелейшим образом сказались на его здоровье. Он был таким молодым, перспективным, харизматичным профессором. ЮДИН: Да-да. Вернулся, в общем, в физическом смысле изнуренным стариком. Это просто по фотографиям видно. Но никогда не терял молодости при этом внутри себя, по тем рассказам, что я знаю от папы своего о дяде. Поэтому я бы здесь это просто разводил. Для меня история с Щедровицким — это очень небольшое счастье, семейная история. Эрик повлиял сильно на моего отца, на Бориса Юдина, который, собственно, вслед за ним пришел в философию, и ему выпала более длинная жизнь, и он защитную ее часть посвятил как раз тому, чтобы идеи развивать и вот про него мы знаем лучше. Он тоже был вовлечен в это движение на ранних стадиях. И есть его текст, который был посвящен Щедровицкому, его публиковали недавно в книжке его. Статья, в которой он, очень уважительно относясь к такому конструктивистскому подходу Щедровицкого, идея радикального конструирования, возможности беспредельно создавать, пластично работать с материалом, и в то же время предъявляет целый ряд возражений и, я бы даже сказал, претензий к этому подходу. И дистанцирует его от себя. Мне кажется, это очень хороший, убедительный текст, особенно для тех, кому интересен Щедровицкий. Потому что в нем видно и сила этого подхода, и его неизбежные ограничения, причем совершенно таких, вполне поставленных на философские позиции. Назовем это так обтекаемо, чтобы по пальцам не загибать тех чиновников и руководителей, которые считают себя последователями Щедровицкого. ЮДИН: Я не могу сказать, что я большой специалист здесь. Но я это скорее вижу как интеграцию всего этого большого аппарата в общетехнократическое мировоззрение. ЮДИН: Это понятно. Это в общеизвестной степени, может быть, и правда. Но вопрос же не в этом. Вопрос в том, зачем ты это делаешь. Это вопрос, который Щедровицкий очень любил задавать людям, и выбивал их обычно из колеи. Потому что выяснялось, что любому директору завода можно три раза подряд задать вопрос "зачем" и все, он падает со стула и теряет...
Олейник распространял недостоверную информацию о решениях, принимаемых органами публичной власти России , говорится в сообщении. Чирикова, по информации министерства, участвовала в качестве эксперта и респондента на информационных площадках, предоставляемых иностранными СМИ. Лекторий «Живое слово» распространял недостоверную информацию о политике властей. При этом из реестра в связи с ликвидацией исключено некоммерческое партнерство «Институт развития прессы — Сибирь».
Многие историки подключились к этому поперек своего желания, понимая, что если не поучаствовать в таком проекте, то у исторической науки возникнет сомнительный имидж, потому что от ее лица говорит непонятно кто. Есть Российское военно-историческое общество, которое курирует Владимир Мединский, и Российское историческое общество с куратором Сергеем Нарышкиным, и хотя организации разные, в целом понятно, что они аффилированы с государством. Вольное историческое общество создавалось без куратора, чтобы занимать непредвзятую позицию. И первой же задачей стали диагностика и инвентаризация исторического сознания в России сегодня. Это исследование призвано помочь понять, на что можно опираться, чтобы добиться вменяемого отношения к истории, более продуктивно с ней работать. Вопрос в заголовке стоял с самого начала? Да, оно изначально так и называлось. В начале нашего отчета стоит знаменитая цитата из Оруэлла: «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим». Сейчас это стало настолько очевидно и злободневно: чтобы проектировать будущее, нам должно быть понятно, как устроено прошлое в этом будущем и что это должно быть за прошлое в том будущем, которого мы все желаем. У вас были какие-то гипотезы, когда вы только приступали к исследованию? Наша часть исследования — социологическая, мы хотели прощупать общество. Как это можно сделать? Первая мысль, которая возникает при желании узнать что-нибудь об историческом сознании, — это провести массовый опрос и выяснить, что люди думают, например, по поводу Сталина, Октябрьской революции и так далее. Но опросы повторяют повестку вчерашних новостей — если вчера по телевизору об этом сказали, то люди это вам и выскажут. Не потому, что они глупые или ни о чем не задумываются, а потому, что, когда ты начинаешь общаться с ними на языке вечерних новостей, они начинают тебе отвечать тем же языком. Первая гипотеза, которую мы хотели проверить, связана с тем, что в последнее время происходит тотальная сталинизация исторического сознания, возникает любовь к особо кровавым и тоталитарным лидерам. Мы специально выбирали метод так, чтобы понять, так ли это, не скатываясь в телевизионную риторику. Поэтому мы провели не опрос, а серию глубинных интервью с другой категорией людей — в докладе мы назвали их акторами памяти, теми, кто производит историческую память. В нашем исследовании они делились на пять категорий: музейные работники и краеведы; профессиональные академические историки в том числе авторы учебников ; школьные учителя истории; журналисты, пишущие на историческую тематику; активисты исторических движений. На чем мы основываемся? На самом деле историческая память, как показывают исследования, устроена вовсе не так, что люди воспроизводят телевизор. Историческую память воспроизводят те, кто активно в это инвестирует, занимается ее трансформацией. Поэтому то, какой будет память завтра, зависит от того, как и с чем эти акторы памяти работают сегодня, какую повестку они преследуют. А вторая гипотеза в том, что есть сюжеты, которые существуют только в федеральной повестке, а за пределами Москвы не являются важными и ключевыми. Эти гипотезы подтвердились? Реальность, как обычно, оказалась гораздо сложнее. Мы обнаружили то, чего не ожидали увидеть, — в России сейчас возникает множество новых форм исторической памяти. Иными словами, чтобы понять, что происходит с исторической памятью, нужно смотреть не на содержание, отношение к какому-то конкретному персонажу или событию, а на то, в каких формах она существует. Трансформация форм влечет за собой другое содержание. Меня время от времени спрашивают: «Что должно произойти для десталинизации? Но это случится не так, это будет трансформация форм. Поэтому какие-то сюжеты, которые сегодня кажутся важными, потихоньку, как трухлявое дерево, отпадут и станут никому не интересными. Они не будут раздавлены контратакой, а уйдут в небытие. В своем докладе вы говорите о двух моделях исторической памяти — одна из них директивная, навязанная идеологией и государством. Вторую вы обозначаете как локальную память — о своей семье, районе, истории города. Не кажется ли вам, что она является эскапизмом, уходом от большой истории? Второй памятью мы назвали то, что не вписывается в государственное представление о том, как устроена история. Государственная политика достаточно агрессивна, она использует доступные ей инструменты — мемориалы, памятники, сейчас к этому подключается кино и искусство в целом. Но есть несколько новых форм памяти, которым не находится места в структуре, которую я описал, они появляются снизу. Если государственная система устроена по принципу «сверху вниз» и в нее трудно встроиться, то вторая память — наоборот, снизу вверх.
19 июня 2023 - На «Не телефонном разговоре» Шкуренко в Омске выступит социолог Григорий Юдин
Интервью с Григорием Юдиным проведено Борисом Докторовым по программе его изучения истории советской/российской социологии. Министерство юстиции России внесло в перечень иностранных агентов публициста и социолога Григория Юдина. Минюст внес в список иностранных агентов социолога Григория Юдина. Новости. Знакомства. Григорий Юдин — на странице писателя вы найдёте биографию, список книг и экранизаций, интересные факты из жизни, рецензии читателей и цитаты из книг.
Минюст признал иноагентами социолога Григория Юдина и журналистку Лолу Тагаеву
Социолог Григорий Юдин и экоактивистка Евгения Чирикова пополнили список иноагентов. Григорий Юдин — на странице писателя вы найдёте биографию, список книг и экранизаций, интересные факты из жизни, рецензии читателей и цитаты из книг. Интервью с Григорием Юдиным проведено Борисом Докторовым по программе его изучения истории советской/российской социологии. Григорий Юдин*. Социолог, философ. Кандидат философских наук, старший научный сотрудник лаборатории экономико-социологических исследований Высшей школы экономики, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук. В числе новых иноагентов социолог Григорий Юдин*. В сообщении ведомства отмечается, что он выступал против СВО и распространял фейки, направленные на формированием негативного образа Российской Федерации.
Минюст РФ внёс в список иноагентов социолога Григория Юдина*
Сайт использует IP адреса, cookie и данные геолокации Пользователей сайта, условия использования содержатся в Политике по защите персональных данных Любое использование материалов допускается только при соблюдении правил перепечатки и при наличии гиперссылки на vedomosti. На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети «Интернет», находящихся на территории Российской Федерации.
Откуда мы знаем, что случилось самое страшное? Вполне вероятно, что самое страшное еще впереди. И вот если так относиться к делу, то ты, в принципе, никогда не готов к тому, что может случиться что-то тяжелое. Ты всегда будешь пытаться закрыться в свою скорлупу и так далее. А вот эти безразличие и пассивность, если она превращается в мобилизацию и энтузиазм, тогда мы проваливаемся в тоталитарное состояние. Пока этого не произошло, мы пока здесь сидим, разговариваем, пьем чай, можем обо всем этом философствовать.
В том мире, который я рисую, места для всего этого уже быть не может. ГОРДЕЕВА: То есть ты не относишься к тем людям, которые вот так, сложив два века, как тетрадный листочек, видят сейчас параллели, там, ну с концом двадцатых-началом тридцатых годов в нынешней российской истории. ЮДИН: Ой, я вижу очень много параллелей с концом двадцатых-началом тридцатых годов, только не российской истории, а немецкой. Мы находимся в ситуации, которая во многом напоминает немецкую ситуацию 20—30-х годов. Есть два основных аналога исторических — это режим Наполеона III во Франции в 1748-1780 годы и то, что происходило с Германией после Первой мировой войны. Значит, и в обоих случаях мы имеем резкое введение избирательного права, которое заканчивается тем, что массам предлагается избрать одного сильного лидера, который будет иметь фактически монархические полномочия, и это такая демократическая монархия. Монархия с опорой на массы.
Об этом буквально говорил Наполеон III, да. Он был избран всенародным президентом, первым французским президентом, и это монархия с опорой на массу. Я получаю гарантии того, что"... ЮДИН: "Со мной народ. И что я делаю с этим? Я это показываю элитам, я это показываю бюрократии, я это показываю самому народу. Рассказываю ему, вот за кем настоящая сила".
Он как бы возвышается над всей системой. Вторая важная вещь — это историческое поражение. Ресентимент, реваншизм, обида и злоба в связи с историческим поражением. Это было, естественно, во Франции, где все вполне помнили наполеоновские войны. Почему все люди за Наполеона голосовали? Потому что хотелось снова Наполеона. Пускай другой Наполеон, но пусть в основе будет Наполеон.
Это было, разумеется, в Германии с распространенностью идеи "кинжала в спину", который привел к поражению в Первой мировой войне. И это мы видели в России, где оказалась сильная боль от поражения в холодной войне. И все эти режимы тоже были достаточно... ЮДИН: Я не то чтобы так считаю. Но странно не замечать, что именно эта рамка была в какой-то момент навязана. Она была навязана, в том числе, потому, что... Здесь господствовала некоторое время такая доктрина модернизация, которая предполагает, что есть один правильный путь развития, и просто страны, которые сошли с него, они должны сесть в школьной комнате, в школьном классе, их будут учить профессора с условного Запада и рассказывать им, как нужно делать.
Вот они будут их поучать. И из вполне искренних соображений, желая, чтобы те, наконец, выучились уже, выросли из своих штанишек, и построили себе то же самое. Потому что, на самом деле, правильный путь только один. В любой стране вызывает ощущение, что к тебе относятся как к несовершеннолетнему... То, что сделал Путин в дальнейшем — он бесконечно растравил это чувство. У него были некоторые основания, у этого чувства. Но сейчас, в общем, это какая-то настолько выжигающая все эмоция в России.
И в этом смысле, конечно, параллелей с, не знаю, с Францией второй половины, середины 19 века и с Германией межвоенного периода очень много. И вот в них складываются такие плебисцитарные режимы, которые стабильно занимаются каждый раз одним и тем же — они выжигают внутреннюю политику, в смысле, они исключают самую идею оппозиции. Оппозиции как кого-то, кто находится вместе с тобой в одной стране, искренне желает стране блага и при этом радикально отличается от тебя по своим убеждениям. Вот эта идея им в принципе не близка, потому что они полагают, что это разрушение единства. Никакой оппозиции быть не может. А раз не может быть оппозиции, значит, мы любое политическое противостояние экстранализуем, то есть переписываем его как внешнее противостояние. Не может быть оппозиции, могут быть только предатели и внутренние враги.
Не может быть каких-то, ну, партнерских отношений с другими странами — может быть только какая-то война в тех или иных формах. И все эти режимы, они заканчивали одним и тем же — тем, что они переоценивали серьезно внешнюю угрозу, они считали, что им что-то всерьез угрожает в тот момент, когда им, в общем, ничего, по большому счету, не угрожало, они теряли способность устраивать союзнические отношения с другими странами и они все, конечно, занимались тем, что они создавали против себя мощнейшие военно-экономические альянсы. Они очень быстро сколачивали против себя, объединяли страны, которые имеют, в общем, очень разные интересы, и въезжали в бетонную стену, начиная авантюристические военные кампании с чудовищным количеством жертв. Мы знаем, что методология — это очень важная часть мировоззрения нынешней правящей элиты. И многие из тех, кто сейчас принимают решения, учились и у Щедровицкого, и у Юдина. Как ты себе представляешь, как это вообще все соединилось? ЮДИН: Ну, небольшая историческая справка: Эрик действительно работал вместе и дружил с Щедровицким, но Эрик просто умер раньше, чем это превратилось действительно в методологическое движение, в том виде, в котором мы его знаем.
Какие-то его противоречия такие, или, не знаю, споры с Щедровицким подсказывают, что то, во что это в итоге превратилось, ему, скорее, не было бы близко. Мы не знаем ответ на этот вопрос, да. Но Эрик умер, в следствии того времени, в котором он был вынужден провести в лагерях, он попал в лагерь после венгерских событий и провел несколько лет, которые тяжелейшим образом сказались на его здоровье. Он был таким молодым, перспективным, харизматичным профессором. ЮДИН: Да-да. Вернулся, в общем, в физическом смысле изнуренным стариком. Это просто по фотографиям видно.
Но никогда не терял молодости при этом внутри себя, по тем рассказам, что я знаю от папы своего о дяде. Поэтому я бы здесь это просто разводил. Для меня история с Щедровицким — это очень небольшое счастье, семейная история. Эрик повлиял сильно на моего отца, на Бориса Юдина, который, собственно, вслед за ним пришел в философию, и ему выпала более длинная жизнь, и он защитную ее часть посвятил как раз тому, чтобы идеи развивать и вот про него мы знаем лучше. Он тоже был вовлечен в это движение на ранних стадиях. И есть его текст, который был посвящен Щедровицкому, его публиковали недавно в книжке его. Статья, в которой он, очень уважительно относясь к такому конструктивистскому подходу Щедровицкого, идея радикального конструирования, возможности беспредельно создавать, пластично работать с материалом, и в то же время предъявляет целый ряд возражений и, я бы даже сказал, претензий к этому подходу.
И дистанцирует его от себя. Мне кажется, это очень хороший, убедительный текст, особенно для тех, кому интересен Щедровицкий. Потому что в нем видно и сила этого подхода, и его неизбежные ограничения, причем совершенно таких, вполне поставленных на философские позиции. Назовем это так обтекаемо, чтобы по пальцам не загибать тех чиновников и руководителей, которые считают себя последователями Щедровицкого. ЮДИН: Я не могу сказать, что я большой специалист здесь. Но я это скорее вижу как интеграцию всего этого большого аппарата в общетехнократическое мировоззрение. ЮДИН: Это понятно.
Это в общеизвестной степени, может быть, и правда. Но вопрос же не в этом. Вопрос в том, зачем ты это делаешь. Это вопрос, который Щедровицкий очень любил задавать людям, и выбивал их обычно из колеи. Потому что выяснялось, что любому директору завода можно три раза подряд задать вопрос "зачем" и все, он падает со стула и теряет... Но одно дело, когда ты используешь это как некоторый инструмент правореализации, что хорошо, а другое дело когда ты как бы себе задаешь все-таки этот вопрос. И спрашиваешь себя, есть ли какие-то, скажем, последовательные этически или политически взгляды, или доктрины, ради которых ты можешь заниматься, в частности, таким радикальным конструированием.
И это мне кажется слепым пятном. Вообще, во всей технократии, что она привыкла не задавать лишних вопросов. Я бы хотел специально, наверное, сказать — многие вещи, о которых мы сегодня с тобой говорим, это далеко не только российские проблемы. Чтобы это не звучало так, что это, мол, какой-то филиал Ада открылся в России, а все вокруг такие красивые, хорошие, замечательные. Ничего подобного. Как презрение к политической ответственности, так и технократизм — это не то, что возникло тут в России. Это вещь, которая Россия, как и многое другое, переняла из других стран.
Другое дело, что в России мы имеем много из того, что мы заимствуем, потом радикализируем, доводим до такого состояния, что все вокруг в ужасе — это наша какая-то историческая миссия такая. Но это не только наши проблемы. И технократия, конечно, тоже далеко не только наша проблема. Но — да, Россия здесь ушла далеко вперед. И такой принципиально пластичный взгляд на человека, когда он не основан ни на какой позиции, он приводит к тому, что ты можешь инструментаризировать кого угодно и сам можешь стать инструментом в чьих угодно руках. Ты просто не задаешь никаких вопросов и все. Смотрим на то, что сейчас делает, не знаю, значительная часть российского правительства — не задают никаких вопросов.
Они просто выполняют, делают свою работу. ЮДИН: Каждый делает свою работу, мы делаем свою работу. Каждый занят своим делом, делай свое дело. Вот делай свое дело. Как ты будешь потом объяснять, ради чего это дело было нужно? Следующий вопрос. Они могут утешать себя тем, что они патриоты.
Да, вот я не знаю... Алло, какой страны? У тебя страна сама себе палит в висок прямо сейчас. Зачем патроном выступаешь в этот момент? Ты зачем занимаешься тем, что как бы... Что это за такое странное представление о патриотизме, что все, что начальник сказал, это и есть правильное для страны? Это большая какая-то болезнь, которой...
Это имеет отношение. Хотя я не стал бы возлагать на него ответственность за то, какие технологии реализуются. Хотя бы даже просто потому, что каждый, кто их реализует, реализует их сам. И сам должен отвечать на какие-то вопросы о том, зачем он это делает. ЮДИН: Мне не нравится, что не поставлен вопрос "а когда не нужно делать свою работу? И надо перестать ей быть. Может, этот момент не наступил, но проблема с таким радикальным технократизмом состоит в том, что там этот вопрос не может быть поставлен.
Вообще не может быть поставлен никогда. И здесь мы возвращаемся к Германии 30-ых годов, которая тоже состояла из вполне искренних патриотов, которые делали свое дело. Просто они забыли спросить о том, зачем нужно было строить концлагеря. Хорошо строить, эффективно строить. Хорошо работающие концлагеря. ЮДИН: Это и есть проблема отказа от задавания вопросов. Принципиальных вопросов.
Не технических вопросов, не о том, как лучше построить, а принципиальных вопросов — зачем это надо? Я ей-богу считаю, что таким образом от ответственности уйти никуда нельзя. Даже если ты закрываешь глаза — ты не можешь таким образом от нее уйти, она все равно всегда будет с тобой. Что касается политического руководства, то оно как будто бы не уходит от ответственности. Оно делает для себя некоторый выбор. Если ты меня спрашиваешь о том, зачем принимается решение разрушать Украину... То есть буквально это то, что угрожает их жизни.
А поскольку они с какого-то момента считают, что их существование равно существованию страны, то ответственно они могут таким образом делать вывод, что могут говорить за страну, и могут делать вывод, что кто-то угрожает стране в целом. Очень просто. Представим себе ситуацию в Ливии времен позднего полковника Каддафи. Полковник Каддафи сталкивается с внутренним восстанием после бесконечного правления. Этот уровень восстания оказывается более-менее успешным. Полковник понимает, что единственное, что можно сделать — это раздавить его просто с помощью армии. Он делает это.
Наступает на город Бенгази и готовится его более-менее сравнять с землей. Дальше вмешивается НАТО, которое устраивает там бесполетную зону, что меняет характер боев, и вся эта армада, которая двигалась с Триполи на Бенгази, начинает двигаться обратно с Бенгази на Триполи. Триполи захватывается, и полковник Каддафи естественным образом уничтожается, что, как мы знаем, произвело глубочайшее впечатление на Владимира Путина. И я, кстати, почти уверен, что решение убрать Медведева было принято именно в этот момент. Потому что Медведев был тогда президентом, он не возражал против бесполетной зоны, и для Путина это означает, что в тот момент, когда в России будет восстание, а оно будет в любом случае, неизбежно абсолютно. И я склонен был думать, что оно достаточно близко, ну потому что, не знаю, Беларусь в смысле политической культуры очень близка к России, только что это провела, значит, и в России это было недалеко. Все такого рода однопартийные режимы примерно 20 с небольшим лет существуют.
В общем, накопились внутренние противоречия, он вынужден понимать, что такое восстание недалеко, да. Для него, как мы уже выяснили, любое восстание никогда не может быть как бы... Это всегда происки внешнего врага. Потому что по-другому просто не бывает. Никакого народа не существует. Есть только внешний враг, который пытается тебя устранить. Если у тебя такая угроза есть, то ты должен быть абсолютно уверен, что, в отличие от полковника Каддафи, ты можешь применить любую силу для того, чтобы подавить это.
Любую, вот сколько нужно будет народу убить — столько должно иметь возможность убить. Если рядом с Россией существует культурно очень близкая страна, гигантская страна, самая большая страна в Европе, где существует некоторая альтернативная политическая жизнь. То, что Путин называет "анти-Россией". Вот как бы радикальная альтернатива России. Это форма политической организации, гарантированно в военном смысле, ну, условно говоря, с Соединенными Штатами. Это оказывается неприемлемой угрозой. Потому что это будет означать, что он не может сделать все, что хочет, с собственным населением.
Ну, над ним нависает такой большой балкон, который в любом момент может превратиться для него в судьбу Каддафи. И последние годы показывали, что, в общем, дело именно туда и движется, потому что Украина, не становясь частью НАТО, тем не менее, явно дрейфовала в сторону военного альянса с Соединенными Штатами, и через какое-то короткое время все в военном смысле, политический режим там был бы гарантирован Соединенными Штатами. Это был последний момент, когда Путин мог решить эту проблему. ЮДИН: Никаких сомнений. Более того, в некотором безумном смысле это даже правда, поскольку любое выступление против него самого было бы воспринято как нападение НАТО, а это наступление неизбежно — в этом параноидальном мире это правда. Собственно, поэтому для меня казалась абсолютно очевидной вещью два года назад, что будет война. А вот полгода назад это было совсем уж ясно.
После того, как он опубликовал статью о том, что Украины быть не может — это прямым текстом написано, либо мы ее мирным образом подчиняем и протекторат превращаем, либо ее завоевываем. Никаких других вариантов не существует. Ну и понятно, что сейчас там конъюнктура более-менее благоприятна, Путин считает, что имеет какое-то военное преимущество с помощью какого-то там новейшего вооружения. Большие ресурсы были накоплены... Цены на сырье, сырьевая зависимость Европы, турбулентность в разных странах, в общем, короче говоря, это решение выглядит для него абсолютно неизбежным. Да, он и его окружение сейчас говорят о том, что это был ва-банк, что сейчас, как они говорят, решается будущая судьба России. То есть они понимают, на что они пошли.
Внутри этой логики — да, они должны добиваться. Я просто обращу для всех внимание на то, что это защитная война для них. С их точки зрения, да. Она не имеешь никакой цели установления какой-то осмысленной гегемонии, какой-то культурной экспансии. Когда мы говорим "русский мир", это не в том смысле, что есть что-то, что находится специфически русское, что там, не знаю, у украинцев нету, нам нужно принести это туда. Ничего такого нету. Россия ничего не предлагает Украине давным-давно уже в культурном смысле.
Нет, это просто попытка защититься. И что делает это, конечно, гораздо более опасным. Потому что речь идет о людях, которые считают, что если они не защитятся, то их убьют. Защититься нужно любой ценой. ЮДИН: Я, с одной стороны, вижу, что некоторые мрачные идеи Дугина действительно оказали влияние на, скажем так, группу, принимающую в России решения. Наверное, косвенным образом могли оказать влияние на президента, который в последнее время вообще, кажется, изолировался, и принимает решения чуть ли не в одиночку. Но с другой стороны, я все-таки вижу, что тот компот, который сейчас вызрел — он даже относительно этих идей как-то выглядит сильно примитивизированным.
Думаю, что эти люди интеллектуально ответственны за то, что они тут наплодили, но тот компот, который в итоге получился — не уверен, что даже они в восторге от него. Большая проблема со всем этим "русским миром" состоит в том, что это пустая идея. Русский мир не несет ничего. Не дает никаких вариантов, он не дает никакой перспективы культурного развития, там нет ничего. Любой человек, заинтересованный в распространении русского влияния, понимает, что позиция страны достигается с помощью установления какой-то гегемонии. Под гегемонией понимается ситуация, когда страна что-то предлагает, что, там, для других кажется привлекательным. И они начинают в это включаться, верить в это и распространять.
В России в какой-то момент это просто вообще отрезало. Простая идея о том, что людей не надо завоевывать пушками, а что нужно что-то предлагать им. Она как-то... Ну потому, что, видимо, она несовместима с этой фундаментальной обидой на весь мир. Что нужно начать кого-то слышать, нужно сначала понять, как ты можешь с ним установить общий язык, что его там реально волнует, как ты можешь ему предложить что-нибудь в ответ на то, что его волнует. Все это как-то перестало быть всем интересным, и осталась только грубая сила. С помощью грубой силы никакой мир построить невозможно.
Даже по тем источникам, на который опирался весь этот, еще раз, на мой взгляд, довольно мутный, противоречивый и, конечно, тоже опасный проект — он все-таки видел это как создание некоторого, довольно такого... Россия сейчас отрезает себе все возможности влияния на много-много лет вперед. Давайте там, не знаю, давайте посмотрим на эту проблему с блоком НАТО, которую я, например, не считаю выдуманной. Чем сейчас это закончится? Сейчас закончится тем, что все, кто не вступил в блок НАТО, все вступят в него. И Россия будет иметь враждебный по отношению к себе блок, теперь уже действительно враждебный. Сейчас все, да, войдут...
Зачем натравливать на себя всех вокруг? Только если ты не видишь никакого другого способа с ним взаимодействовать. Если ты всерьез веришь, что единственный способ взаимодействовать с партнерами - это с помощью силы, только заставляя, только с помощью оружия. Это ошибка, которая нам всем будет очень много стоить. ЮДИН: Я... Ну как бы если дело не закончится, там, не знаю, ядерной войной… К.
Страна останется, территория останется, люди останутся и после Путина, и нужно будет как-то жить, восстанавливать моральный дух, искать новые точки соприкосновения с миром. Короче, жить дальше.
Морок сгинет: я не готов прогнозировать сроки, но сказал бы, что минимальный период — это следующий год, максимальный — наверное, лет 10-20, наиболее вероятный — года 2-3. Но это в любом случае ещё не вся жизнь. Человек всегда преувеличивает масштаб момента, и сейчас особенно сложно думать о чём-то за пределами СВО. Но и 90-е когда-то казались новой нормой. Юдин сформулировал мысль, которая давно бродила на околотках сознания: если не думать об этих новых временах, о России без Путина, то неизбежная трансформация будет происходить дольше и болезненнее.
Или взращивался уже при Путине? Задача политика состоит в том, чтобы понять, на что он будет опираться. Конечно, некоторые основания для этой обиды [у российского общества] были.
Они связаны с той ролью поучающего, которую взяли на себя Соединенные Штаты и отчасти Западная Европа. Идеологически это было оформлено в теорию модернизации, смысл которой состоял в том, что есть развитые страны и развивающиеся и развитые доброжелательно и с поддержкой, но поучают развивающиеся: «Ребята, вам нужно быть устроенными вот так». Вообще говоря, никому не нравится, когда его поучают. Тем более большой стране, которая сама имеет имперское прошлое. На деле ситуация, сложившаяся в девяностые годы, была гораздо более сложной. Нужно понимать, что Россию [после распада СССР] пригласили в целый ряд ключевых международных клубов, Россия влияла на решение ключевых глобальных вопросов. Давайте вспомним тот же разворот [на тот момент председателя правительства Евгения] Примакова над океаном, ввод войск в зону югославского конфликта, который осуществил Ельцин, — словом, к России нужно было прислушиваться. В общем, там были дипломатические ресурсы, которые можно и нужно было наращивать.
Но эта поучающая интонация [в отношении России] была. Она была результатом глубокой идеологической ошибки: в условиях краха социалистического проекта [многим] показалось, что есть только один прямой путь, знаменитый «конец истории». Так что да, предпосылки для ресентимента были, но были предпосылки и для других эмоций. Более того, само по себе описание и переживание краха Советского Союза как какого-то чудовищного поражения совершенно точно не было предопределено, потому что было много конкурирующих нарративов [которые описывали значение распада СССР для его жителей]. Один из них состоит в том, что это была народная революция, славный момент в русской истории и истории других народов, потому что они сумели справиться с постылым тираническим режимом.
Минюст пополнил реестр иноагентов пятью персонами
Отечественный политолог и социолог, научный сотрудник, профессор Высшей столичной школы – это далеко не полный список титулов Григория Юдина. В гостях «Честного слова» — социолог и философ Григорий Юдин. Как всегда, обсуждаем главные новости последних дней. Национальный исследовательский университет Высшая школа экономики. Новости. Новости автора – Юдин Григорий Борисович.